Текст книги "Охотник за бабочками"

Автор книги: Сергей Костин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Дворецкие быстренько со столов все смели, столы сами в подпол ушли, освобождая место для плясок.

Гости, похватав стулья и кресла, расселись, кто, где придется, образуя в самом центе зала свободное пространство.

Я осторожно пихнул в бок Ляпушку.

– Давай. Сбацай что-нибудь. Колоритное, народное.

– Щас! – расплылась в улыбке бывшая куколка, – Уже побежала.

Если женщина говорит «нет», то это значит, что она уже готова сказать «да». Нужно только надавить где следует.

– Как вилки с ложками тырить, так, пожалуйста, а как паПА уважить, так скромность заела?

Ляпушка смерила меня с головы до пяток пронзительным взглядом, потом выразительно посмотрела на Кузьмича, который сделал вид, что все происходящее его и не касается.

– Ладно, – дожал таки, – Уговорили, мальчики. Покажу все, что умею. Только потом без обид.

Какие уж тут обиды. Если хоть немного ногами подрыгает, то стопроцентно состояние у меня в кармане. ПаПА и так с нас глаз не сводит.

Я не удержался, и когда Ляпушка двинулась к центру зала, ущипнул ее за то, что обычно щипают женщин все воспитанные мужчины. Бывшая куколка только скрипнула зубами, на что Кузьмич философски заметил:

– А вот теперь она тебе точно по морде съездит. Как и обещала.

Может, съездит, а может, и нет, зато убедился, что все при ней. А то ж потом камфузов не оберешься.

ПаПА к этому времени уже закончил дирижерование «Разин Блюз» и перешел к медленной композиции об одинокой планете, которая плыла одна посреди звезд и искала к какому бы ей солнцу пристать. Нашла, но не смогла пристать к звезде из-за сильной гравитации. В конце концов, на одинокую планету упал метеорит и разбил вдребезги все ее поверхности и внутренности.

Ляпушка выбежала в центр свободного пространства под слова «Люли-люли, планета летала…»

Красивое зрелище, ничего не скажешь. Словно белый лебедь на пруду круги нарезает. Одинокий и прекрасный.

У меня с детских лет с лирикой все было в порядке.

Ляпушка голову чуть набок свесила, глаза грустные сделала и по кругу пошла, даже не моргая. Замерла, дождалась очередного аккорда и… тройной тулуп с места. Дальше, больше. Разбежалась чуть и ласточку изобразила с полнейшей растяжкой.

Гости от такого действа ошалели, похлопывать стали, да ногами подтаптывать.

А Ляпушка не унимается. На шпагат садится, к ноге своей прижимается. Замирает, вскакивает, да на спину падает и начинает, словно юла вертеться.

Аплодисменты не смолкают, гости с места вскакивают, чтобы получше танец увидеть.

Ляпушка на ноги поднимается, улыбкой светиться, да как рукой правой в сторону дернет! Из рукава – ложки золотые да сахарница и вывалились.

Ну, думаю, вот и конец кину. Сейчас ее под белы рученьки, да в местное отделение на пятнадцать суток мостовые пластиковые от бубльгума чистить.

А дальше совсем невероятное происходит. Ложки да сахарница, в полете еще, огнем кипучим наливаются, светом сферическим от взоров закрываются. Вспыхивают пламенем невыносимым.

Я даже зажмурился. А когда глаза продрал, смотрю, верить или не верить, а вокруг Ляпушки девять маленьких солнц хороводом кружится, а над головой у нее дырка черная миниатюрная щупальцами в такт музыке подрагивает.

Куколка бывшая не унимается. Левой рукой в сторону вскидывает. Из рукава вилки летят, а вслед им две бутылки коньяка араратского. Я уж глаза не жмурю, смотрю, чем дело кончится?

Бутылки на пол падают, разбиваются. И превращаются в озеро кроваво красное, коньяком до краев заполненное. А вилочки наши семейные, городом среди озера прикидываются. А в городе людишки маленькие шмыгают, парад показывают. С трубами, да знаменами красными, кумачовыми. Транспаранты на ветру полощутся, и даже музыка имеется. Посреди города этого трибуна каменная, одноэтажная. На ней человечек маленький кепкой размахивает, да приговаривает слова непонятные. «Да здравствуют работницы пятого цеха трикотажной фабрики! Да здравствуют повышенные совхозные удои.

Гости наши уже и хлопать не могут. Во все глаза на чудо невиданное пялятся. Поверить сами себе не могут. ПаПА даже дирижирование прекратил, а музыканты из оркестра Земной Армии и Флота в кучу сбились, да на город чудной посреди озера коньячного любуются.

Ляпушка повертелась немного под конец, в позу театральную стала и рученьки свои золотые опустила. (Это ж какие брюлики можно на таких представлениях зарабатывать?) Надо обмозговать. С Кузьмичем посоветоваться, как голубу нашу на дело это уболтать.

Не успела Ляпушка на место свое, рядом со мной усесться, платочком ситцевым обмахнуться, а на сцену две невестки старшие выскочили. ПаПА снова за палочку лазерную, оркестр снова в трубы синтезаторные да барабаны электрические.

Джу стала чечетку выбивать, как только сама стоймя держится? Коко вокруг нее ножками шаркает, руку к груди прижимает. Поплясали так, поплясали, да стали невестки старшие руками размахивать, добро годами собранное по сторонам раскидывать.

Может просчет, какой у них вышел, может, техника подвела, не знаю. Только столовые приборы, да припасы съестные как были вышеназванными, так и остались. Превращений, не поддающихся объяснению науки, не произошло. Даже хуже. Яйца перепелиные в майонезе, два брюлика за десяток, прямо в лицо паПА долетели, а нож столовый обоюдоострый с атомной наточкой, ему же промеж ног чуть все хозяйство не попортил. Благо мимо пролетел и в барабан большой оркестровый впился, приведя его в нерабочее и непотребное состояние.

Братишки мои бросились своих избранниц останавливать. Да куда там. Разошлись, словно не разу не танцевавшие. Особенно Джу металлическая. Начала ноги к потолку подкидывать, канкан показывать. Наверно и в штанины продукты прятала, а может, и просто так туда завалилось, да только полетели во все стороны устрицы с раками. Причем не вареными, а живыми. Много их было, не сосчитать. Про всех гостей не скажу, врать не стану, но некоторым точно досталось. Джу ноги то сильно подкидывала, ускорение устрицам и ракам изрядное придавала.

Первым опомнился паПА. Как и положено хозяину дома. Кликнул он охрану с пушечками и велел выкинуть… лучше процитирую: – «… (пи-и-ип) подколодных вон из дома моего. И что б впредь от этих (пи-и-ип) ни одного (пи-и-ип) болтика здесь не было». Конец цитаты. Может, и грубо паПА сказал, но я ж не могу его слова перевирать. Потом обидится, скажет, почему исковеркал речь праведную.

Пока бардак разбирали, пока новые кушанья да бутылки запотевшие на столы накрывали, времени немного прошло. ПаПА бросил на произвол судьбы Большой оркестр Земной Армии и Флота, которые с ним уже сыгрались, и даже плакали, расставаясь, подсел к нам, притащил с собой братьев старших. Чтоб обмыть, стало быть, счастливое избавление от внеземных террористок.

– Не грустите, – сказал паПА братьям старшим, – Не грустите сыны мои старшие. И на ваших этажах праздник состоится. Не чета вам эта шваль инопланетная. Невоспитанная она, да на руки липучая. Что касается инцидентов ожидаемых, то сам разберусь, мало не покажется. Юристы мои уже грамотку готовят с нотой протеста. Пусть сами контрибуцию платят за мораль ущерб и испорченный столовый сервиз. Барабан оркестровый само собой. А вам, сынки мои старшие, найдем жен получше. Пусть уж будут не богатыми, а умными, как наша Ляпушка.

Ляпушка то, предположим, не «наша», а моя. Зря, что ль, я через нее страданиям подвергался и жизнью рисковал. А она то молодец. Сидит на стуле своем, глаза в пол мраморный, плиточный уткнула и ладонь мою поглаживает. Типа, все нормально у нас, и без всяких конфронтаций и осложнений. А ведь потом и щипок мой вспомнить, и поглаживание. Ну да нам не привыкать, мы парни битые, привыкшие.

– А таракан-то твой где – паПА повертел головой хмельной, разыскивая Кузьмича.

– Он не таракан, паПА, – я укоризненно посмотрел на него, – Он самая, что ни наесть натуральная бабочка. Только мужского пола и очень одинокий.

– Да? – почему то удивился паПА, – А почему похож на таракана? Кстати…

Он переключил все свое внимание на бывшую куколку.

– Скажи-ка мне доченька, – быстро у него как все получилось, – А как же крылышки твои? Не мешают человеческому общению. Может мы их того… У меня и хирург знакомый имеется. Друг детства.

ПаПА всегда зрит в корень. Самую суть словил. Не знаю, как в остальном, а крылья-то куколкины при человеческом общении совсем неуместны. Помяться могут.

Ляпушка глазки свои застенчивые на паПА подняла и говорит голосом тихим, да ласковым.

– А вот это, старик, не твоего ума дело. Хочу с крыльями хожу. А хочу с хвостом. Что это за неравенство. Я женщина эмансипированная, самостоятельная. И что б больше разговоров таких, старик, я в этом доме не слышала.

ПаПА сказал:

– Ага.

ПаПА закусил нижнюю губу.

ПаПА задумчиво посмотрел на меня.

– А наследство мое, непосильным трудом нажитое, я разделяю все-таки между вами тремя. Между братьями родными.

Я пихнул ногой под столом ногу Ляпушки. Язык свой надо держать на месте, а не брякать им что попало. Ляпушка то и сама допетрила, что глупость сморозила, да уж поздно было. Брюлики и недвижимость распределена. И оказывается, в проигрыше остался я один. Братишки мои как были свободными, так и остались. А я, хоть и старался больше всех, получаю равную долю, да еще и куколку бывшую в придачу. И неизвестно еще, что из всего этого получится.

Куда ж Кузьмич то запропастился. Так всегда. Когда мне больше всего необходима его поддержка и его совет, он пропадает. Последний раз я его видел во время церемонии выдворения Джу Р Р Бенс и гражданки Коко из покоев отеческих. Кузьмич помогал их выталкивать. Даже, кажется, ногами помогал.

– А что сынок, когда свадебку сыграем? – паПА уже отошел от Ляпушкиного монолога и теперь старался побыстрее сбагрить и меня и мое сомнительное богатство на сторону.

– Свадебку сыграть всегда усеется, – сообщил я, вспоминая сдавленный всмятку кубок с надписью «Общепит» на донышке.

– А хоть завтра и сыграем, – весело так сказала Ляпушка и даже захлопала в ладоши от собственной сообразительности.

Я только собрался открыть рот и заявить, что категорически не согласен с этим заявление, как с непродуманным и ничем не обоснованным, но паПА уже ухватился за эту замечательную возможность.

– Завтра? С утреца? И на всю жизнь? Заметано.

Они ударили с Ляпушкой по рукам, обнялись троекратно и даже чмокнулись друг другу в щечки. Правда, паПА для этого пришлось согнуться в три погибели, да паПа к этому не привыкать. На раскопках только так ценную черепушку раздобыть и можно. Следом за паПА и братишки мои, ничуть не огорченные потерей невест, а, наоборот, весьма обрадованные, облобызали бывшую куколку.

– Совет вам, да брюликов побольше, – пожелали они.

А мне грустно так стало. Себя, конечно, грустно. Я ж не пожил, как следует. Мир не повидал. Может женитьба дело и хорошее, да только больно супруга ожидается нервная. Как что, сразу по морде. И за коленку ее не потрогай, и за места разные не похватай. А на паПА как она набросилась? Невеселая, по всему определению, жизнь меня ожидает.

Раздался треск дерева и двери, которые давеча развалила Джу Р Р Бенс, вновь сорвались с петель и рухнули на пол. В дверях висел взмыленный Кузьмич.

– Командир! Беда!

Кое-как трепеща крылышками, Кузьмич добрался до стола и без сил рухнул в только что принесенный холодец из говяжьих костей по десять брюликов за упаковку.

– Беда, командир!

Я быстренько привел его в чувство, напомнив, что его вид ни практически, ни теоретически не может испытывать усталость. А тем более быть взмыленным.

Кузьмич моментально пришел в себя, смахнул со лба кусок пены, признался, что это отстой с пива, в коридоре наливают из цистерны передвижной, и стал четко докладывать о случившейся, на его взгляд, катастрофе.

– Эти две мерзавки, прошу прощения леди за столь нелитературные выражения, – Кузьмич сделал полупоклон в сторону Ляпушки, – Так вот. Эти две мерзавки, после того, как их выпихнули за дверь, направились собирать свои вещички. Я же, почуяв неладное, и следуя данным ранее установкам, стал за ними присматривать.

Кузьмич быстрым взглядом охватил стол, заприметил бокал, полный домашнего самогона из герани, и хватанул его залпом. Потом внимательно посмотрел на окружение, братьев, паПА, меня и бывшую куколку. Слава богу, что его слова о данных ранее установках никто не расценил, как фискальство, а то бы он обиделся и заткнулся.

– Собираются они, значит, а я за ними присматриваю. Мало ли что, думаю. Они ж и козни разные причинить могут. Нет, уважаемый Вениамин. Козни это совсем не то, что вы думаете, и к вашему носу они не имеют никакого отношения.

– Продолжай же, – поторопил я его. Потому, что неожиданно почувствовал под ложечкой неприятное гудение, которое раздавалось всякий раз, когда рядом была опасность.

– Я и продолжаю, – продолжил Кузьмич, – Они то, невесты ваши, поначалу сильно убивались. Мол, невиноватые они. Не с того пример дурной брали. Все такие ласковые и пушистые. А потом, Коко которая, и говорит. А давай, говорит, отомстим этой стерве!

Ляпушка при этих словах задрала носик к потолку и плотнее сжала красные губки.

– А вторая отвечает – давай. А первая говорит – как? А вторая молвит – не знаю. А первая говорит…

ПаПА ударил по столу кулаком, так что Кузьмич подскочил на холодце из костей за десять брюликов за упаковку.

– Короче, таракан! Где они сейчас и какую такую пакость замышляют?

ПаПа, когда нужно, говорит очень убедительно.

– Я не таракан, – вежливо ответил приземлившийся обратно в холодец из костей по той же самой цене Кузьмич, – А невестки ваши сейчас в оранжерее орудуют, рвут и жгут все подряд. Начиная от домашнего имущества и заканчивая барахлом вот этой стервы, извините, Ляпушки.

Ляпушка вскакивает со своего места, вскидывает к потолку расписному рученьки белые и начинает верещать про жизнь загубленную.

– Да не ори ты так, – успокоил ее Кузьмич, – Я уже и силы правопорядка вызвал, и пожарных, и даже в местное отделение кремации позвонил, что б все готово было.

А Ляпушка не унимается. Ревом изводится, да из рук моих вырывается.

– Отпусти, – говорит, – Отпусти ты меня ирод проклятый. Или не понимаешь, что происходит?

То, что я ирод, понимаю. А то, что происходит – отказываюсь понимать.

– Как был ты дураком и уродом, – продолжает дальше разглагольствовать куколка, – Так и останешься им на всю свою сознательную жизнь. Ты думаешь, я ради тебя в коконе распроклятом два столетия томилась? Ты думаешь, ради глаз твоих идиотских в деву красную превратилась?

Я внимательно посмотрел на Ляпушку. Если так и дальше орать станет, то точно красной станет. Одно непонятно, причем здесь многолетнее ожидание в глубине моих бирюзовых глаз? Сума что ль сошла? Но послушаем, что там она еще путного скажет.

– Да они же, эти две дуры, мой кокон ножичками исполосуют. Огнем сожгут. В мусороприемнике переработают.

Тоже невелика беда. Я раз в год свои старые вещи постоянно выбрасываю. А тут совсем уж вещь никчемная. Я уж и сам кокон хотел под горшки цветочные приспособить.

– Командир.

Я взглянул на Кузьмича, который одновременно отрицательно кивал головой и пальцем. В его понимании это означало, что кто-то из нас не прав. По всему выходило, что я.

– Кокон? – внезапная догадка посетила мою светлую голову.

– Ну, конечно же, – разом вскрикнули Ляпушка и Кузьмич.

Я хлопнул себя ладонью по лбу.

Точно. Вот она причина куколкиных слез и криков. Кокон. Ведь если эти мерзавки его уничтожат, то нарушится защита установленная и тогда…

– … и тогда!!!

– Точно! – обрадовались Ляпушка и Кузьмич моей догадливости.

Мы вскочили с мест, переглянулись и бросились к выходу.

Но не успели.

Порхающие вокруг дворецкие неожиданно вспыхнули красными сигнальными лампочками, что означало присутствие в доме не званных гостей. Вооруженная охрана с криками вбежала внутрь зала, беспрерывно по кому-то стреляя. Двери автоматически захлопнулись, и солдаты стали возводить перед ними баррикады из столов и прочей мебели.

– Что? Что случилось? – кто кричал, не помню. Кажется, кричали все. И паПА, и гости, и даже дворецкие.

По неясным, отрывочным сведениям разобрались, что дом подвергся нападению. Кто нападал, зачем нападал, непонятно. Солдаты орали, что пора отступать. Что силы противника слишком превосходящие. Что они, вообще, не нанимались помирать здесь и требуют незамедлительный расчет. А когда паПА отказал им, и намекнул, что необходимо до конца выполнять условия по контракту, то солдаты насупились и сказали: – «Кто не был, тот будет. Кто был, не забудет!» И погрозили паПА кулаками.

Свет потух. Дворецкие пытались включить резервное освещение, но ничего не получилось. Зал и всё находящиеся в нем погрузилось во тьму. Я почувствовал, как Ляпушка прижалась ко мне всем телом и зашептала, обжигая ухо горячим своим дыханием.

– Еще бы немного. Еще бы чуть-чуть. Ведь последние три дня остались. Так нет. Не выдержала я, непутевая. Тебя пожалела. Последние три дня… Самые трудные. А потом бы домой. Я ведь так давно не видела своего папу.

Я гладил ее по шелковым волосам, пытаясь успокоить. Пока ничего страшного не произошло. Подумаешь, вторжение. Есть армия. Есть флот. Есть, в конце концов, Большой оркестр Земной Армии и Флота. И кто бы ни пришел не званный к нам в дом, тот получит, без всякого сомнения, по заслугам.

Примерно это я и выложил Ляпушке.

– Ты не понимаешь. Этого не остановить. Ведь это даже не невидаль вселенская. Это нечто хуже. Гораздо хуже. Ты всего не знаешь. Это ведь даже не обратный чендьж на билет. Слушай меня соколик мой, и не перебивай.

Я как-то и не пытаюсь. Перебивать-то уже и нечем. Самому страшно стало.

– Ты сейчас не противься ничему. Не вылезай на передний план и голову свою глупую не подставляй. Все равно ничего не изменишь. Одно скажу, если люба я тебе, если хочешь исполнить свое обещание, данное моим родителям, то ищи меня у КБ железного. Только сразу к нему не лети. Без толку. А отправляйся во вселенную «девять-девять-девять». Разузнай перво-наперво, как одолеть его можно. Спасешь меня, и буду я навечно твоей, вот те зуб.

Куколка бывшая точно с рельс съехала. Ахинею какую-то несет. Да во всем космосе нет такой вселенной с нумерацией «девять-девять-девять». Может с головой не все в порядке у нее? А может с детства подвержена припадкам эпилептическим. У них же там, на планете, наверняка нет обязательного медицинского страхования.

Может, я и дальше размышлял над здоровьем Ляпушки, продолжая гладить ее волосы и высмаркивать ее нос, только закончилось все быстро и разом.

В дверях рвануло. За огромными витражами окон стало нестерпимо черно. Потухли даже дворецкие. Тьма, хоть под одеяло и спать.

И вдруг в зал ворвалось что-то. Словно ураганным ветром с ног сбило. Спеленало холодом бестелесным по рукам и ногам, даже рот кляпом забило. Промчалось по залу и исчезло. Только крик последний Ляпушкин:

– … девять, девять, девять…

Когда оцепенение спало, смог глаза открыть и вздохнуть грудью полной. А когда вздохнул и открыл, то почувствовал, что в зале все изменилось. Тут и свет дежурный включили.

Посмотрел вокруг и не поверил глазам своим. Все в белом инее. Все в кристаллах ледяных. И стены, коврами обвешанные. И потолок расписной. И пол мраморный. И даже холодец из говяжьих костей по десять брюликов за упаковку.

– Ну и дела!

Кузьмич сидел на краю стола, закинув ногу на ногу и подложив кулак под подбородок. Растаявший от его тепла иней стекал редкими капельками по пластику и, срываясь, падал вниз.

– Что это было, – из-под кучи нагроможденных друг недруга тел вылез паПА.

Кузьмич пожал плечами.

– Если бы меня спросили на три века раньше, то я бы сказал, что это неопознанное природное явление. А сейчас скажу точно. Это КБ. Как есть КБ. И унесло оно нашу дорогую куколку Ляпушку в дальние страны. В неведомы галактики и невиданны звездные системы. Никто нам по шее теперь не даст, и место наше в оранжерее занимать не будет. Но касса осталась при нас. И это хорошо.

О чем говорит Кузьмич, поняли только он, да я сам.

ПаПА отряхнулся от инея, осмотрел испорченный интерьер дома и задумчиво произнес:

– Прошляпил ты свое счастье сынок. Прошляпил.

Это еще спорный вопрос. Лично я сам думал несколько иначе.

– Послушай сынок, – паПА взял меня за плечи и пристально посмотрел в глаза, – Если ты настоящий мужчина! Если ты настоящий гражданин! Если ты хочешь получить все, я повторяю, все состояние, ты должен отправиться на поиски Ляпушки.

– Я урод. Я не гражданин. И мне не нужно твое состояние.

Тяжело об этом говорить, но я во всех трех пунктах даже ни грамма не соврал. Что касается первых двух, то все и так понятно. А насчет наследства… На кой хрен оно такое нужно, если можно и жизни лишиться.

Куча сваленных гостей зашевелилась, и из-под нее выполз Вениамин.

– Братишка. Если ты уважаешь свою семью, ты должен ее найти!

– Да плевать я на всех вас хотел, – это потяжелее будет, но мне не улыбается встретиться лицом к лицу с КБ.

Из груды вылез Жора.

– Если ты любишь свою Родину, если любишь Землю, ты просто обязан вернуть ее!

– И на Родину и на Землю, тьфу, тьфу.

За такие слова, кстати, немедленно отправляют в поселенцы. А я и согласен. Уж лучше поселенцем на неизведанных планетах, чем косточками в чужой почве.

– Да, – поддакнул Кузьмич, который всегда был со мной, – Тьфу, тьфу.

Куча в последний раз развалилась, и показался лично Министр Культуры гражданин Медведев с собственной супругой и всем семейством. Они дружно набрали в легкие воздух и сказали:

– Если ты настоящий охотник за бабочками, то должен найти ее!!!

Я закрутил пальцами, пытаясь сообразить, что бы такого ответить. Кузьмич всеми силами старался помочь, но и у него ничего не приходило на ум.

Все оставшиеся при памяти гости, потирая ушибы, ткнули в меня пальцами и хором заскандировали:

– Если ты настоящий охотник за бабочками, ты должен найти ее!

А когда к ним присоединились дворецкие, Большой оркестр Земной Армии и Флота, охранники, и даже Кузьмич, пряча от меня глаза, стал подпискивать общему хору, я сдался.

– Ладно, – сказал я, – Так и быть. Найду.

Министр культуры бросился ко мне с объятиями и чуть не задавил насмерть. Под такое дело я тут же вытребовал у него при успешном завершении моего похода вечного статуса полноправного гражданина и принятия в парламенте закона обеспечивающего мою безбедную старость. Министр клятвенно побожился, что сделает все, что я прошу, лишь бы бесценный экземпляр, – в этом месте он мне заговорщицки подмигивает, – остался на Земле. Можно даже в мертвом состоянии.

Потом меня долго тискал паПА, братья, кое-кто из гостей, кто не побрезговал. Музыканты оркестра все до одного пожали мне руку и сказали, что всегда готовы принять меня в свои музыкальные ряды. Охранники в мою честь пальнули из винтовок по потолку, расписанному лучшими мастерами прошлого века, а потом стащили с голов мохнатые шапки, стали подкидывать их вверх и орать: – «Комон эврибади», – непереводимый солдатский сленг. Кузьмич шепнул, что не бросит меня никогда. А дворецкие в знак признания моих мнимых достоинств щелкнули меня слабым разрядом тока. Каждый из ста восьмидесяти пяти.

Я не стал дожидаться окончания банкета и ушел к себе. Сопровождал меня только Кузьмич. Но перед уходом я сказал паПА, что вылетаю завтра раненько утром, и что возьму с собой все необходимое из семейных кладовых нижнего уровня. ПаПА, конечно, согласился, и напомнил, чтобы я не забыл взять с собой в дорогу, по старой доброй традиции, немного дерьма.

Я не стал поправлять паПА. Обычно в дорогу берут не его, а горсть земли родной. Так написано в большой Галактической Энциклопедии. И это правильно. Представляете, если каждый оправляющийся в дальнюю дорогу возьмет с собой хоть немного дерьма? На всех не хватит.

Уже у себя на этаже, я неожиданно почувствовал, как ко мне возвращается чуть незабытое чувство охотника. Это не объяснить словами, это нужно ощутить. Азарт. Адреналин. В висках стучит.

Я быстренько принял душ и пошел в спальную комнату. После столь насыщенного дня жутко раскалывалась голова, а мне не хотелось завтра быть не в форме.

В спальной комнате я застал Кузьмича, который самым бессовестным образом забрался с ногами на мою постель, прыгал по ней и орал во все горло:

 
– И кометы, и солнечный ветер,
И метеоритных дождей полет,
Тебя, командир, работа
В Дьявольские Дыры зовет…
 

Иногда на него находит. Поэт хренов.

Спихнув Кузьмича с кровати, я залез с головой под одеяло, и подумал. Может быть, это и к лучшему? Пойти и найти ее. Может именно без этого я не смогу жить? Разве возможно забыть, как мягки ее волосы? Какое горячее у нее дыхание. И даже, как красиво, как аристократически она сморкается.

Я найду ее. Запросто. Как два закрылка облить горючкой.

Ведь я профессиональный охотник за бабочками.

Утром, ни с кем не попрощавшись, прихватив походный контейнер и Кузьмича в придаток, я пробрался к гараж, растолкал Вселенский Очень Космический Корабль и приказал начать предполетную подготовку.

Это только салаги думают, что взлететь так просто. Сел и поехал. Ничего подобного. Необходимо переделать кучу дел. Прикрепить на обзорном стекле голографию Ляпушки в лучшие минуты ее жизни. Смеющуюся, и еще счастливую. Рядом подвесить утепленную корзинку для Кузьмича. Он ей, впрочем, не пользуется, но всегда настаивает, чтобы она рядом была. Что еще. Прикрутить болтами к полу Ляпушкин каравай, который, тот же Кузьмич, без спроса, позаимствовал у паПА. Волк по этому поводу слегка обиделся. Но я справедливо полагал, что запасные системы жизнеобеспечения не помешают.

Пополнить Корабль последними сведениями из Большой Галактической энциклопедии, в частности, картами, маршрутами, новыми созвездиями и планетами. Мало ли встретиться по дороге.

Не забыть намалевать еще одну звездочку на широком борту Волка. Он сам об этом попросил. Сказал, что ему будет приятно иметь память о посещении Земли.

Перед закрытием входного люка выплюнуть на пол гаража бубльгум. Плохая, знаете ли, примета, тащить с собой в открытый космос всякую гадость. Вымыть руки с мылом и почистить зубы. И посидеть на дорожку.

Вот, пожалуй, и все приготовления.

Усевшись в командирское кресло, я открыл свеженький бортовой журнал, и написал:

– «11.03…75 гг. 04часа 32 мин. По Зем. Врем. Прощай Родина».

Ничего умного больше на ум не пришло, и, посчитав, что и этого достаточно, помахал пером, убрал бортовой журнал подальше с глаз долой. Все равно никто не станет читать то, что написал урод, а я сам и так все буду знать. А забуду, так или Корабль напомнит, или Кузьмич.

Поскучав в кресле еще тридцать минут, я не выдержал:

– Так мы взлетаем или как?

Корабль издал звук удивленно взлетающих ресниц.

– Там мы, командир, вроде только тебя и ждем! Лично я от нетерпения снова увидеть звезды аж маслом исхожу.

Это они обо мне так заботятся. Пусть, мол, командир попрощается в тишине с родным домом, вспомнит все хорошее и плохое. Что б на сердце в полете легко было. Молодцы.

– Тогда поехали.

Корабль, радостно взвизгнув, взревел топками, отличным слаломом пробрался между других кораблей и выкатил на стартовую площадку.

– Начинаю отсчет, – торжественно объявил он, – Одна тысяча девятьсот девяносто девять! Одна тысяча девятьсот девяносто восемь! Одна ты…

– А покороче? – Кузьмич опустился на мои колени и стал протискиваться за ремни безопасности. Для него, для Кузьмича, безопасность была превыше всего.

– Положено по инструкции, – доложил Корабль, но тут же смилостивился, – Можно и в обход, но как-то несолидно. Что скажешь, командир?

– Давай без солидности, – согласился я. Куда уж нам с рылами до солидности.

Корабль сказал: – «Есть», – быстренько досчитал до двух, потом до двух с половиной, потом до двух с четвертью, потом до двух с иголочкой, потом до двух с ниточкой, потом ему это дело тоже надоело, и он сказал:

– Старт.

На околосолнечной орбите, миновав Земные заставы и фильтрационные отстойники, Корабль притормозил:

– Куда дальше, командир?

Хороший вопрос требует хорошего ответа.

– А черт его знает.

Я, честно говоря, и сам не знал, что делать. Где находиться пресловутая галактика за номером «девять-девять-девять, ни мне, ни Кораблю известно не было. Никаких определенных планов также не существовало. Полагаться только на «авось» также не стоило. Нужен был план.

– Нужен план, – опередил меня Кузьмич, и вытащил из-за пазухи клочок бумажки, – Я тут набросал на досуге, пока ты, командир, во сне губами чмокал, да подушку обнимал. Вот те крест, обнимал. И бормотал еще что-то. А этого я не расслышал, извини уж. Что в плане? В плане… В плане только один пункт. Знаю я по старой памяти одно местечко заветное, вам, людям, неизвестное. Были по давней жизни связи кой-какие. Туда и полетим.

– Что за место? – слишком доверять Кузьмичевским старым знакомствам не стоит. Были бы хорошие знакомые, тысячу лет в луже на осколке не валялся. Всяко пригрели бы.

– А место это находится вот здесь, – Кузьмич подлетел к услужливо включенной Волком карте, и, поискав местечко заветное, ткнул рукой в самый юго-восточный по северо-западной вертикали край, – вот сюда нам и надо.

– Там же глухомань страшенная, – прогудел Волк, – Бывал я там. Сплошные бродячие астероиды. Так и норовят по обшивке пройтись. И здоровые, падлы. Вот такие!

По невыносимому скрежещатому звуку, я понял, что астероиды вполне здоровые.

– Вот как раз в той глухомани нам и укажут дорогу верную. Может и не прямую, не по торговым да пассажирским трассам проложенную, но укажут.

– А астероиды? – не унимался Корабль.

– Отобьешься, – махнул рукой Кузьмич, – Чай не только что со штапелей сошел.

И так как больше ничего конкретного из предложений не поступало, мы решили слетать в места, указанные Кузьмичем. А какая, впрочем, разница, куда лететь? Уж точно не в Дьявольские дыры. Сказано же ясно, разузнать для начала как КБ кровь пустить, а потом уж только лететь на всех парах к спасению и славе.

Корабль развернулся на положенное количество градусов, врубил тягу на полную катушку и помчался к месту назначения.

По дороге, а дорога была ох какая длинная, я в подробностях узнал, что кусок вселенной, куда мы направлялись, называется Дремучим Закоулком. Что земные корабли туда не летают по причине полной ненадобности. Что ближайшая населенная планета находится на черт знает, каком световом расстоянии.

Как подытожил Кузьмич:

– Бесперспективняк.

Также я узнал, что Кузьмич знает три тысячи восемьсот двадцать песен. Прослушал я из них три тысячи восемьсот девятнадцать. На последнюю не хватило терпения.

Корабль со слезами в динамиках поведал, что земные дворецкие сплошь сволочи и негодяи. Масла не доливают, а все норовят исподтишка нацарапать на обшивке выражения неподобающие. А застуканные на месте преступления пищат о презумпции невиновности и плюются в иллюминаторы серной кислотой.