Текст книги "Охотник за бабочками"

Автор книги: Сергей Костин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

Я плюнул. Плевок даже не долетел до глаза, отскочил от него, словно резиновый и влетел точненько в лоб Кузьмича. Кузьмич бабочек хоть и умный, но достаточно мелкий. Одного плевка достаточно, чтобы сбить его с траектории полета и отправить в глубокий нокаут. Нокаут – это когда все слышишь и чувствуешь, а ничего сделать не можешь.

– Неплохо, – констатировал я. И встав, пнул глаз ногой. Несильно. Перестраховка никогда не помешает.

Нога, как и недавний плевок, не смогла достичь именно самого Глаза. (Самое время, называть вещи своими именами. С большой буквы.) Меня подбросило вверх, перевернуло пару раз и аккуратно опустило на титановую перегородку.

– Совсем неплохо, – подытожил я результаты опыта, вытирая рукавом кровь и сопли. Кровь свою, а сопли Кузьмича. Потому, как он обиделся и плюнул мне в глаз, когда я находился в лежачем положении.

Я вошел во вкус. Отодрав от стены компактный огнетушитель, я размахнулся, собираясь продолжить изучение Глаза. Кузьмич, осознав, что я не просто так дурью маюсь, а занимаюсь изучением не изучаемого, схватил за шквариник Хуана, поднатужился и собрался послать его точным броском в тот же Глаз.

Но в этот момент в центральный обзорный раздался ненавязчивый стук.

За десятисантиметровым бронированным стеклом, со стороны космического пространства, на нас смотрело неприятное существо.

Вру. Неприятности в существе было ненамного больше, чем в любом из нас.

Очень тощее лицо, с длинными, на полметра, усами. Мохнатые брови вразлет. Грустные глаза с трехкопеечный брюлик. И в фуфайке.

Незнакомец еще раз осторожно постучал по стеклу, похлопал себя по плечам, показывая, что ему там, кажется, немного холодно.

– Не. Ты глянь что делается! – возмутился Кузьмич, – Это что за гудзонский ястреб такой с помойки?

Скорее всего, он имел в виду зеленых человечков.

– Это глюки, – я отложил в сторону огнетушитель, отобрал у Кузьмича Хуана и повесил его на полку, где у нас обычно висели корабельные ароматизаторы. Знаете, такие вонючие бумажные штуки в виде созвездий.

– Какие глюки? – Кузьмич меня не понимал. Он подлетел к центральному обзорному и вперился глазами в незнакомца, который терпеливо ждал, пока мы обратим на него основное внимание, – Какие глюки? Он же там натуральный. Как есть. Замерз бедолага.

– Там абсолютный минимум, – кровь из носа идти перестала и я, закончив запихивать в ноздри вату из аптечки, пристроился на командирское кресло, – К тому же там нет воздуха. А этот смотри, как дышит. Определенно глюк.

– У глюков усов не бывает.

Сей факт я, как-то, не учел. Поизучав незнакомца минуты две, я пришел к окончательному решению, что Кузьмич, надо отдать ему должное, прав. За центральным обзорным, в безвоздушном пространстве, в вакууме, то есть, находился кто угодно, но только не глюк.

Я постучал по стеклу, привлекая внимание усатого.

– Тебе что, псих, надо?

Псих робко улыбнулся и показал рукой на входной шлюз. На наш, разумеется.

Я осмотрелся, насколько позволял центральный обзорный, по сторонам. Картина все та же. Безжизненные туши кораблей, запустение и безмолвие. Не считая незнакомца с усами.

– Зайти хочешь? – заорал я, показывая знаками, что, мол, не желает ли он зайти внутрь?

Усы дружно закивали в ответ. Согласны, конечно, согласны!

– А может он заразный? – Кузьмич усиленно кусал нижнюю губу и делал вид, что старательно размышляет.

– А нам уже все равно, – констатировал я, – Думаю, что этот парень, кто бы он ни был, скажет нам пару интересных вещей. И про то, что стало с кораблем, и про то, как он там, в космосе, в одной фуфайке. Открывайте, второй помощник, шлюз. Встречаем гостей.

Кузьмич, ворча, что никто его пока не понижал до второго помощника, полетел вручную открывать шлюз. Я же поудобнее устроился в командирском кресле, придал лицу серьезное выражение и стал ждать.

В дверь, теперь уже капитанского отсека, постучали.

– Войдите.

В проеме показался Кузьмич. Он делал лицом страшные выражения, явно желая сказать мне что-то нехорошее. Следом за ним, в проем протиснулся незнакомец, который был не глюк, и который с усами и в фуфайке.

– Здравствуйте.

Я отложил в сторону галактический переводчик. Тысяча двести тридцать языков и наречий. И вообще, зачем я его с собой таскаю? Вот какая странная вещь получается. Ученые веками голову ломали, создавали этот наисовершеннеший прибор, а он, оказывается, никому и не нужен. В любом месте галактики, в любом уголке вселенной все инопланетные существа, непонятно как, но разговаривают на чистом русском языке. Даже самый захудалый внеземной монстрик, пять столетий от начала рода, так и норовит при первой встрече выпендрится русским матом. Откуда это все?

– Здравствуйте, начальник, – незнакомец нерешительно топтался в дверях. Парня смутил мой суровый вид.

– Здрасть, – поздоровался я.

Повисла неловкая пауза. Я, со своей стороны, справедливо ожидал, что скажет посетитель моего любимого Всепланетного Очень Линейного Корабля. А сам посетитель, задрав голову на тонкой шее, ветел головой, осматривая помещение.

Я кашлянул.

– Кхе-кхе-кхеееее, – еле перевел дыхание. Закашлялся с непривычки. Вот что значит в здоровом теле, здоровый дух. Даже кашлять, как следует, разучился.

– Будьте здоровы, – радостно задергал головой незнакомец, неприятно так пощелкивая костяшками пальцев.

– А-а-а, – Кузьмич усиленно работал маленькими кулачками, барабаня по моей спине, приводя своего командира в должный вид. Наконец, кашель прошел, я отдышался и уставился на гостя глазами, полными слез.

– Тебе что надо, землячек?

Незнакомец улыбнулся. Вытащил из кармана смятую бумажку и протянул мне.

– Кузьмич.

Кузьмич быстро обернулся и притащил бумагу.

– Ну и что это, – я вопросительно уставился на незнакомца.

Он опустил взгляд на пол, переступил с ноги на ногу и сообщил:

– Это постановление Революционного Временного Совета об изъятии на общих основаниях данного корабля. Со всеми вытекающими последствиями. Экспроприация называется.

– Да? – я посмотрел на незнакомца, на Кузьмича, потом на бумагу, – Революционный Временный Совет, конечно, серьезно, но я так думаю, что не пошли бы вы, со своим Временным Советом подальше? Кузьмич, то есть первый помощник, покажите товарищу, где у нас выходной шлюз.

– Вы бы сначала прочитали, – робко попросил усатый.

Почитать можно. Почему не почитать. Ишь ты. И пишут на русском. И печать даже поставили. Кости да череп. Человеческий, какой же еще?

«Революционный Временный Военный Совет планеты Саргос от числа такого-то постановляет. Экспроприировать летательный аппарат под названием «V.O.L.F.» для нужд планеты. Экспроприацию провести без компенсации. В случае, если экипаж летательного корабля окажет сопротивление, применить силу согласно сложившейся ситуации. Председатель Временного Военного Совета – подпись неразборчиво».

– Первый помощник!

– Есть, командир! – Кузьмич вытянулся по струнке. Глаза горят, кулаки сжаты, крылышки вовсю работают.

– Гони его в три шеи.

Незнакомец в фуфайке резво отпрыгнул в сторону, вытащил из-за пазухи здоровенную, в метр длины, кость и даже замахнулся в нашу сторону.

– А вот этого не хотите? – и показал костью в направлении центрального обзорного.

За центральным обзорным, облепив его по всей площади, маячили штук сорок существ, полностью повторяющих и анатомически и биологически усатого гостя. Костяные дубинки присутствовали также.

Ситуация складывалась не в нашу, с Кузьмичем, пользу. Корабль неподвижен и молчалив. Мы окружены превосходящими силами противника. Деваться, таким образом, нам некуда.

– Бардак, – сказал я, опускаясь в кресло.

– Вы еще бардака не видели, – космический гость запихал дубину обратно в фуфайку и махнул рукой своими приятелям. Все нормально, экипаж начинает понимать, что к чему, – Да и обижаться на нас не стоит.

– Это почему же? – буркнул Кузьмич, примостившись на спинку кресла.

– Вас же предупреждали о возможности лишения собственности?

Что тут сказать? Предупреждали.

– Ну, – кивнул я.

– А вы, – продолжил незнакомец, по хозяйски ощупывая обшивку Волка, – Вы в твердом уме и памяти, с чистыми руками, горячим сердцем, ходячими ногами и волосами без перхоти все же рискнули прилететь сюда. Я ничего не путаю?

– Ну, – кивнул я. Что-то я разнукался в последнее время.

– Таким образом… А это что за кнопочка? Таким образом, прошу добровольно открыть входа выхода и сдать имущество согласно описи. Надеюсь, здесь все в порядке?

По морде, что ли, вмазать? Так ведь скандал. Ребята за центральным обзорным только и ждут этого. Черт знает, на что они способны? Корабль одолели, а нас, с Кузьмичем, и подавно.

– А если мы не согласимся? – упомянутый мной Кузьмич был холоден и равнодушно спокоен.

– Утопим сукиных сынов. А можно я за этот рычажок дерну?

Если раньше я и попадал в аналогичные ситуации, то чаще всего выходил из них победителем. Всегда находилось какое-то решение, устраивающее стороны. По правде сказать, чаще всего мою сторону. Но сейчас, именно в эту минуту, я понял, что найти выход будет нелегко. Не каждый враг сможет вот так нагло, в глаза бросить «сукин сын». Кстати, не забыть потом посмотреть, что это за тварь такая на букву «су».

– А если мы сдадимся добровольно, что тогда с нами сделают?

– Если добровольно? Не знаю. Добровольно пока никто не сдавался. Все норовят кулаками помахать, да из палок пострелять. Дурные они, все. И пример с них брать не надо. А почему на плафонах пыль? Нехорошо. Приемная смена ругаться будет. На консервы.

– Что, на консервы? – спросили мы одновременно с Кузьмичем. И даже Хуан подпрыгнул на месте, осененный страшной догадкой.

– На консервы, скорее всего, пустят. Это если добровольно. А если штурмом брать будем, так просто утопим. Как сукиных сынов. Извините, я уже это, кажется, упоминал. Вы когда последний раз полы мыли?

А консервы лучше. И Кузьмич согласен. А Хуана никто и спрашивать не будет. Завел нас сюда, душа мохнатая.

– Но если вы хотите, то можете попробовать отыграться. Ой, а часики, правда, золотые?

Я же говорил. Я же всегда говорил, что есть на белом свете правда для урода. Это только умным, да красивым всегда все на блюдечке. А нам, то есть мне, все в обход и не сразу. Я имею в виду счастье и везенье.

– Отыграться, это как? – осторожно, боясь спугнуть надежду, задал я вопрос фуфайке, которая в это время проводила инспекцию под панелью управления. Освоился, скотина инопланетная. Как у себя дома.

Фуфайка пару раз чихнула, отчитала нас, то есть экипаж летательного корабля за толстый толстый слой пыли, и задом вылезла из-под панели.

– Да вы не согласитесь. Смерть верная.

О смерти ли нам сейчас грустить.

– А поточнее?

Гость осмотрел нас, включая Хуана, критическим взглядом.

– Да и слабоваты вы. Нет. Не подойдете.

Надежда тихо оскалилась и стала удаляться.

Я подскочил с кресла, прыжком достиг фуфайки, и схватил его за грудки. Его ребята за центральным обзорным обеспокоено заколотили маслами по стеклу.

– Ты парень за нас не решай. Мы еще как подойдем. Заявляю со всей ответственностью. Хотим отыграться. Что на кону, и во что играем?

Я же крупнейший специалист во всей галактике по азартным играм. В картишки там, домино. О шашках и не говорю, с закрытыми глазами.

Фуфайка осторожно отцепил мои пальцы от своего воротника.

– Как хотите. Как хотите, говорю.

– На кону что, отвечай!

Гость отряхнулся после моих объятий, оглянулся на утихомирившихся братьев.

– Ладно. Так и быть. Хотите отыграться, отыгрывайтесь. Сами судьбу свою выбрали. С вашей стороны на кону, понятное дело, летательный аппарат. И вы сами, конечно. Жизни ваши никчемные. А с нашей… С нашей, ничего. Отыграетесь, отпустим с миром на все шесть сторон. Именем Революционного Временного Совета со всей ответственностью заявляю, да будет так. Начало игры через один час. Будьте готовы. Вас вызовут.

И исчез. Да ничего я не путаю. Был, стоял, потом – раз, и пропал. Ровно, как и те, что за центральным обзорным с костями прохлаждались.

– Ну и дела, – Кузьмич, понуро свесив крылья, смотрел на то место, где за минуту до этого стоял незнакомец в фуфайке с костяной дубиной за пазухой, – Если они вот так могут, то чего ж они с нами рассусоливали?

На этот счет у меня имелось свое мнение, но говорить Кузьмичу о нем я не стал. Зачем парня лишний раз расстраивать. Сейчас про другое думать надо.

– Кузьмич, смотайся к силовой установке. Что там с энергией. А я в грузовой отсек за оружием. Мы еще с тобой повоюем.

Грузовой отсек оказался пуст. Совершенно пуст, вот что я имею в виду. Ни ящиков с корабельным оружием, ни скафандров. Ничего.

Тут и Кузьмич подоспел. Запыхавшийся и вконец расстроенный.

– Силовые установки на полном нуле. Но это ерунда. Они всю жратву сперли. Ни крошки не оставили. Вот ведь сволочи.

Это был удар ниже пояса. Так порядочные люди не поступают. Хотя… Где я видел порядочных людей. Уж кому, как не мне, уроду по статусу этого не знать.

На капитанском мостике нас поджидал почетный караул из десяти усатых дяденек, с дубинами наперевес, в перепоясанных ярко-желтыми лентами фуфайках. Был ли среди них наш недавний гость, не знаю. Все на одно лицо.

Они весело отсалютовали костьми, и один из них, сообщил радостную и приятную новость:

– Во избежание ненужных эксцессов с вашей стороны к добропорядочному местному населению, вас будет охранять специальная гвардия. Попрошу следовать за нами в принудительном порядке для отыгрывания.

После этого парень, недолго думая, тюкнул меня по голове дубиной и я ненадолго отключился.

В темноте не очень приятно приходить в себя. Вроде бы ощущаешь себя уже полноправным членом жизни, а она не дает никаких признаков своего существования. А от этого иногда бывает страшно.

– Не ори, командир! Все одно никто не услышит.

Я прекратил орать, но от этого спокойнее на душе не стало. Остаточные явления в виде мелкой дрожи конечностей намекали на то, что с психикой в последнее время у меня не все в порядке. Да и какая там психика с такой нервной работой. Чтобы я окончательно успокоился, Кузьмич влепил мне пощечину. В его понимании пощечину, конечно. Так укус комара. Но и это помогло.

– Где мы?

– В яме какой-то, – сообщил Кузьмич, пристраиваясь на моем плече, – Второй час здесь. Как тебя оприходовали, так здесь и маемся. Хуан? Тоже здесь. Где ж ему быть то? Душевный парень, скажу. Пока ты без сознания дрых, он все норовил тебе под голову пристроится. Что б помягче, стало быть.

Я нащупал в темноте Хуана, положил на колени и стал чесать его за глазами по причине полного отсутствия ушей. Человек, хоть он и урод, должен быть благодарным. Не все же одному Вселенскому звездочки раздавать.

– Слышишь? Они там готовят что-то.

Я прислушался. Кузьмич прав. То, что я сначала принимал за шум в потревоженной дубиной голове, являлось в действительности гомоном толпы. Очень возбужденной толпы, замечу.

– Еще не известно, что это за отыгрывание.

Странный Кузьмич бабочек. Удивляюсь. Как какая ерунда творится, так у него полные штаны. А как что серьезное намечается, так само спокойствие и рассудительность. Хотя… С чем можно сравнить многосотлетнее сидение в гордом одиночестве в космической полу засохшей луже? Хуже этого, по мне, и быть не может.

– О! Слышишь, командир! Затихли что-то.

За стеной, действительно, больше не было слышно ни одного звука. Не считать же звуком хрип одинокой трубы: – «Фа-фа. Фа-фа-фа. Фа-фа-фа-фа. Фа-фа».

Над головой вспыхнул свет. Одинокий керосиновый фонарь. Яркий, зараза.

– Сейчас и за нами придут, – при свете лампы я разглядел, что один глаз Кузьмича заплыл, синим фиником, а на нижней губе виднелись следы крови. Крылья, ноги, руки и все остальное было цело.

– Они? – поинтересовался я. На всякий случай. Кузьмич и сам может сдуру на что-нибудь налететь.

– Тебя отбивал, – отмахнулся бабочек. Мол, ерунда все это. За это я Кузьмича и уважаю.

В двери тихо постучали.

– Да! – заорали мы от неожиданности, и даже Хуан подпрыгнул на месте.

Дверь немного приоткрылась и в щель втиснулась голова мужика с усами.

– Извините. Можно?

Я хмыкнул. Во, дают. А по голове, когда били, забыли спросить разрешения?

Не дожидаясь ни моего, ни Кузьмичевского ответа, ни тем более Хуана, который нормального слова то не мог сказать, мужик окончательно протиснулся внутрь нашей темненькой каморки-камеры. Огляделся, покачал головой.

– Неплохо тут у вас.

Кузьмич, на мой немой вопрос, состроил рожу как после неудачной косметической операции на нижней челюсти.

Товарищ в фуфайке еще раз обвел взглядом камеру, вздохнул и махнул (плавно и вежливо) рукой в сторону выхода.

– Все необходимое для отыгрывания подготовлено. Народ вас ждет. Народ вас любит. Народу не терпится взглянуть на действо.

– А по голове бить будите?

Мужик взглянул на меня достаточно укоризненно, что бы понять, что в данной местности удары по голове запрещены, как таковые, законом. Ну, может быть, только в строго отведенное для этого время. Например, по четным дням.

Мы вышли. Кузьмич у меня на плече. Хуан на руках.

Мужик аккуратно закрыл камеру, или что это там такое было, на засов и указал на следующую дверь.

– Вам туда. Если встретите мамзулю, то просто ложитесь на пол лицом вниз. Может и не тронет. А так, вам по коридору прямо.

И аккуратно вытолкнул нас в очередной дверной проем. Не забыв закрыть его уже за нами также на засов.

Скорее всего, это была очень и очень старая переходная камера. Слабенькие лампочки по потолку, частично перегоревшие. Ржавчина на некогда выкрашенных, но облупившихся стенах. Подобие резиновой дорожки на полу. Да! В стенах виднелись дыры с мою голову, старательно обкромсанные неизвестными челюстями.

– Мамзуля?

– По барабану.

Вот здесь Кузьмич не прав. Опасность, даже если она и мнимая, должна называть своими словами. Ребята сказали, что мамзуля, значит никаких музыкальных инструментов.

– Сюда нам, – Кузьмич внимательно изучал металлическую дверцу. Кованую, с заклепками, – Стучи.

Я поднес согнутый указательный палец к металлу, но ничего делать не пришлось.

Дверь аккуратненько взвизгнула в сторону, нас что-то потянуло вперед и швырнуло на пол. За спиной точно также аккуратненько взвизгнуло в обратную сторону.

Трава под носом искусственная, колючая, цветом неопределенная. Пахнет сеном и еще чем-то. Хорошо в краю чужом.

Со всех сторон вдруг ухнуло и заорало. Сильно и неприятно даже.

Стараясь не сильно высовываться, я повернул голову, и уперся носом в чьи-то большие грязные ноги. Сверху ног начиналось туловище в закатанных по колено штанах цвета хаки и фуфайке. Из-за фуфайки виднелся кончик носа и два кончика усов.

Не обращая внимания на рев вокруг, я спокойно поднялся с колен, отряхнул штаны и выпрямился во весь свой небольшой, но гордый рост.

– А вот и наши претенденты! А вот и наши новые герои! А вот и наши отыгрывальщики!

«Упс!!» – это я от паПА научился. Он, всегда, когда сваливался с лестницы в библиотеке, так ругался. А еще он говорил, что это слово помогает от головной боли. Последнее, кстати, полная брехня.

Я сказал: – «упс» – и поворочал глазами по сторонам, определяя, в какую такую неприятность мы попали.

Мы стояли посередине огромного стадиона, по краям которого высились многоярусные трибуны с многочисленными зрителями в фуфайках. Свет прожекторов заливал коротко подстриженную травку. Дополнительно высоко вверху сиял искусственный блин солнца. Блин – это я не ругаюсь. Солнце, действительно, было плоским и искусственным. Народ, помимо фуфаек, имел в руках стаканы и куски черного хлеба. Все это иногда пользовалось, но в ограниченных количествах. Лимит, наверно.

На западной от меня трибуне, в отдельной ложе сидел товарищ, который помимо прочего являлся держателем медной трубы. Именно она издавала противные звуки. Ну, те! Которые «фа-фа, фа-фа-фа, фа-фа-фа-фа, фа-фа». Скорее всего, местный ритуал обращения к богам.

Стоящий рядом с нами товарищ в национальной одежде, в парадной фуфайке с отглаженным воротничком, крепко держа в мозолистых руках микрофон, орал в него то, что было отмечено чуть раньше. Про героев и прочее. Ко всему, он восторженно показывал на меня пальцем, ничуть не смущаясь, что это не совсем прилично.

– Вы только взгляните на этого гиганта! – на центральном табло стадиона нарисовалась моя испуганная физиономия, увеличенная раз в триста, – Какой типаж! Какой анфас! Какой фантастиш виз из даст! Давненько нас не баловали такими мускулистыми парнями! Что стоишь столбом. Поклонись народу.

Последняя часть сказанного предназначалась исключительно мне. Полушепотом, но с ослепительной улыбкой.

На центральном табло лицо сделалось совершенно растерянным, но поклонилось.

Звуки оваций и рев многочисленных зрителей постепенно стих. Кому охота просто так надрывать глотки и хлопать в ладоши? Не казенные. Это правильно.

Стоящий рядом в фуфайке дождался одному ему известного момента и возвестил:

– Церемонию трех тысячных двухсот шестидесяти третьих отыгрываний… – многозначительная пауза… – объявляю открытой.

Новая буря. Недолгая, впрочем. Даже я похлопал ради приличия. Как бы для себя. Между хлюпаньями также вытащил Кузьмича из кармана, в который он успел залететь в самом начале, а Хуана, наоборот, от беды подальше, засунул за пазуху.

– Национальный гимн! – в очередной раз надорвался товарищ в фуфайке.

По трибунам прошло легкое движение. Все поднялись на ноги, отложили стаканы и хлеб в сторону, засунули по указательному пальцу в правую ноздрю и запели.

Про что запели? Господи, да все национальные гимны одинаковы. Все великие, все полны решимости до самой последней капли и никто никогда не сойдет, потому, что на запасном аэродроме всегда есть. Ага! Даже два есть. Я же говорил.

Торжественная часть закончилась. Мужик в фуфайке немного замешкался, вынимая палец из носа, от усердия засунутый слишком глубоко, обратился ко мне.

– Можешь называть меня главным распорядителем. Со всеми вопросами только ко мне. Условия отыгрывания прежние. Если ты – отпускаем на все стороны. И даже добро вернем по описи. А если мы – то никакого личного счастья и будущего. На тебя ставки даже делают. Немного, но делают. Понравился ты некоторым. А то к нам все какие-то дубики пристают. А ты, вроде, парень ничего. Говорят, с северного сектора даже парочка губернаторов специально прилетели. На отыгрывания твои взглянуть.

Он еще минут десять рассказывал мне всякую ерунду. Про финансовую систему общества, про трудовые свершения, про подорожание водки на местном рынке, вселенские катаклизмы и о том, что уже два года не был в отпуске. Потом вспомнил, для чего все мы здесь сегодня собрались, и, хлопнув по лбу микрофоном, засобирался и стал уходить.

Положение спас Кузьмич. Он всегда спасает положение.

– Эй, барыга! Нам-то что делать?

Фуфайка быстро повернулся, и я понял, что у ребят прошла недоработка.

– Вам никто не объяснил?

Мы с Кузьмичем покрутили головами. Никто, ничего и никогда. И приготовились слушать дорогие объяснения.

Долгих объяснений, как и долгих проводов не бывает.

– Старт позади вас. Сначала три круга на лошади. Потом полоса препятствий, а потом, если сможете, по мячику палкой ткнете. И все. Успехов вам, товарищи. Новых свершений.

Удаляющаяся спина подтвердила окончание объяснений. Некорректно выразившись насчет недружественной мне цивилизации, я развернулся на пятках к старту, и чуть снова не выразившись некорректно насчет всего увиденного.

Перед нами, действительно, находился старт. Длинный бетонный столб, поваленный на землю. Точнее на аккуратно подстриженную траву. За столбом, в позах ускоренных электронов, в седлах застыли человек пятьдесят мужиков в фуфайках. В одной руке поводья, в другой, на веревочках, костяные маслы. Ребята замерли, привстав на стременах, и разглядывали близкую даль из-под ладоней.

В самой середине стройного ряда наездников, стояла единственная лошадь без седока. Значит, моя.

– Командир умеет скакать на лошади? Или командир думает сдаться без борьбы?

Не обращайте внимания. У Кузьмича своеобразные способы поднятия боевого духа.

Бросая на фуфайки и их дубинки осторожные взгляды, (а хрен их знает!) я протиснулся к своему скакуну, переступил через его спину и осторожненько присел.

Лошадь натужно крякнула, сказала: – «…ля!» (Не путать с ля-ля-фа!) И вывернув голову, выразительно посмотрела на меня, многозначительно покашляв.

– Маловат Буцефал, – Кузьмич скептически осмотрел лошадь, которая и правда была немного странна на первый взгляд. И на второй тоже.

Коротенькое, толстенькое бревнышко на маленьких, толстеньких ножках. Но с наглой рыжей мордой и пышным трехцветным хвостом. Если земной породе таксе набить до известной степени харю, оторвать хвост и на его место повесить трехцветный… нет, не то, что вы думаете, а веник, то получилось бы совсем похоже. Местным ребятам такой размерчик был в самый раз. Даже запас имелся для ног. А мне пришлось, пока устраивался, упираться ногами в траву. Потому, как при полном переносе моего веса на спину лошади, последняя все время крякала и говорила: – «…ля!».

Кузьмич, пока я разбирался со своим мустангом, слетал куда-то и вернулся с новостями.

– Значит так, командир. Все узнал, последней капустницей буду. Ровно три круга по стадиону. Пара ям с водой. Пара барьеров. Во время забега будут бить дубинами. Нет. Если только вырвешься вперед. Но эта квазимода первой никогда не приходила. Сведения проверенные.

Лошадь на последних словах Кузьмича повернула к нам морду и изрекла:

– На фиг надо,…ля.

Из чего я сделал вывод, что она говоряще-разумная. А если прибавить к этому способ выражения ее протеста против избыточного веса, то можно сделать вывод, что со скакуном можно договориться по-человечески.

Договориться я не успел.

Сверху нас бабахнуло пышным салютом, стадион заревел, и все мои пятьдесят соперников, крутя над головами мослы, ломанулись вперед.

Видя такое дело, я подобрал ноги, дернул за узды, пригнулся, прячась от встречного ветра и крикнул:

– Йо-хоо!!!

Лошадь осторожно нащупала передней правой ногой траву перед собой и сделала первый шаг.

– Йо-хоо!!!

Лошадь неодобрительно скосила на меня глаза, вздохнула и неторопливо потрусило по полю, аккуратно огибая плохо остриженные участки травы.

Совсем скоро я понял, что мне было бы гораздо быстрее двигаться, не имея под ногами коротенького и толстенького бревна. Я уж хотел оставить вверенную мне лошадку на поле и двигаться вперед на своих двоих, но в это время вспомнил слова паПА, который не раз говорил, что плохому наезднику всегда что-то мешает. В моем случае, этим «что-то» была не лошадь, а мои длинные ноги.

– Быстрее давай! – попросил я животное, огрев ее заднюю часть ладонью.

После подобного насилия над личностью лошадь окончательно остановилась.

– Замордовал, ля! Я те че, конек горбатый??

Это лошадь сказала. Пристально и не мигая, глядя мне в глаза. Чтобы стало стыдно.

И я решил подействовать на нее на человеческом уровне.

– Ты что от меня хочешь? – я уселся перед ее мордой на траву. Рядом примостился Кузьмич, который до этого толкал лошадь сзади.

Кобыла помолчала немного, пожевала губами, поиграла скулами.

– Пустое все это. И меня зря мучаете. Думаешь, приятно на себе такую массу тащить? И ради чего? Ради ваших надежд? Так нет надежд никаких. Я ж говорю, все пустое.

Я обнял лошадь за шею. Кузьмич стал чесать ее за ухом.

– Думаете, я, и сама не хочу хоть раз первой придти? Хочу. Но мне с этого ничего не будет. Как раз наоборот. Вас дубинами забьют. И мне достанется. А оно надо?

Кузьмич принялся расчесывать лошади хвост, а я искать в ее шерсти абстрактных вредителей насекомых.

– И даже если первой приду, а вы живы останетесь, то потом без меня уже проиграете. Там же два участка. Не знаю, не знаю. Вот вы вроде, люди порядочные, по морде кулаками сильно не бьете, а попадались и такие. Упертые. Тоже хотели отыграться. И где они? Нет уж их. Отыгрались. А ведь мне нужно только хоть немного теплоты душевной. И я бы, как в молодости. Эх, молодость…

Кузьмич доплел последнюю косичку на хвосте, а я поцеловал лошадь. В нос. Не в губы же.

Целованная минуту задумчиво разглядывала нас, постукивая по травке копытом, затем махнула ногой.

– Ладно. Прыгайте. Как говаривала моя матка, двум позорам не бывать, а с одним справимся без сопливых.

Я быстренько сиганул в седло, вцепился в поводья.

Лошадь плевком определила скорость ветра, задрала заплетенный Кузьмичем хвост, присела на задние лапы и, оттолкнувшись задними копытами, стала заводить обороты.

Крейсерскую скорость мы набрали в том момент, когда из ушей лошади повалил пар. Она старательно месила ногами, оставляя за собой два ряда выкорчеванной копытами ям. По бокам – еще две полосы. Это от моих ног. Я все время забывал их задирать, и они елозили по траве.

Набранная скорость оказалась достаточной, чтобы вскоре догнать основной состав участников. Они как шли ровным строем, с маслами над головами, так и продолжали двигаться. Наше приближение их нисколько не озадачило по той причине, что они и не могли даже подумать, что мы сумеем договориться с Инессой.

Ее так звали. Если по-русски. А по точному местному – не переводится. Это она сама по дороге рассказала. Было ей, кстати, еже двадцать годков.

– Если сейчас прорвемся, – прохрипела она, прибавляя газу, – Если не забьют дубинами, то считайте, повезло. Ой, мамочка, что сейчас будет!

Инесса как в воду глядела.

Основная группа заметила, что мы опережаем все среднестатистические показатели по скорости и наглости, достаточно поздно. Под несдержанное ржание Инессы, под осуждающее мычание зрителей и рычание собственно моих соперников, рождалась на свет новая легенда. Новая легенда о маленькой такой компании, о скромненькой такой компании, посягнувшей на незыблемые основы здешнего общества.

Ребята в фуфайках поначалу растерялись, а когда опомнились и стали махать дубинами, было поздно. Несколько достаточно ощутимых ударов по горбу роли никакой не играли. Мы вырвались вперед.

Я старательно поджимал ноги, Кузьмич радостно улюлюкал, показывая язык (а язык у него длинный) огорченным соперникам. А Инесса перла полным ходом.

Уж не помню точно, как мы преодолели несколько преград, расположенных на пути. Знаю точно только то, что Инесса, к ее искреннему огорчению, совершенно не умела плавать и мне пришлось волочь ее за хвост через яму с водой. Прыгать в высоту она также не научилась, и поэтому через высокий решетчатый забор ее мы перекидывали совместными с Кузьмичем усилиями. И так три круга.

Мужики с фуфайками первое время шли за нами довольно плотно, но потом поняли, что тягаться с нами им не по зубам и отстали на приличное расстояние, помахивая для успокоения совести дубинами. Нет, не ругались. Чего не слышал, того не слышал. Да и как услышать, если от галопа Инессы ветер в ушах.