Текст книги "Охотник за бабочками"

Автор книги: Сергей Костин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

– Не надо домкрат, – я подкатил тачку с куколкой к краю ванны и затормозил, – Не надо. Я ее сам. Туда. Своими руками.

– Ты только ее не утопи, командир, – залетел Кузьмич сбоку, – там глубина метра три.

– За уши придерживать станем. На счет «три» спихиваем.

Кузьмич ухватился за морщинистое ухо, торчащее из кокона, поднатужился, закрутил своими пропеллерами. А я с другой стороны. Коленками помогаю.

Куколка перевалилась через край, плюхнулась в ванну, расплескав вокруг немало брызг. От такой неожиданности я зажмурился и отпустил куколкино, как уже говорилось, ухо. Кузьмич тоже не дурак. Один не стал держать махину склизкую.

Куколка, даже не пискнув, ушла на глубину.

Кузьмич перегнулся через край, даже засунул голову в воду.

– Надо было в тазике ее. А теперь без лебедки не достать, – сообщил он.

Я в это время уже скидывал штаны и стягивал ботинки. Получалось это медленно, так как снимал и скидывал я одновременно.

– Да прыгай так, – заорал Кузьмич, – Утонет ведь!

Я справился с одеждой, подскочил к краю ванны, сложил руки рыбкой и приготовился спасать утопающую.

– Погоди-ка, – остановил меня Кузьмич, – Ты глянь, что она вытворяет.

Вода в ванне убывала, испарялась прямо на глазах. Вот уже четверти ванны нет, вот и половина воды исчезла. А через две минуты и совсем пропала.

Мы с Кузьмичем переглянулись.

– Она ее выпила, – сказал я.

– Да иди ты, – ответил Кузьмич, недоверчиво вглядываясь в кокон.

– Точно говорю, выпила. А куда она, по-твоему, девалась? Ты сам посуди, сколько она тебе мешков камушками самоцветными накапала. Тут ведь никакого организма не хватит.

– А доставать мы ее будем, или пусть там валяется?

– Да надо бы, – почесал я затылок.

Я спустился по лестнице на дно бассейна.

Глаза куколки горели прежним, живым огнем.

– Динь-динь – прозвенела она.

– Не за что. Ты уж потерпи. Мы сейчас тебя поднимать станем.

– Динь.

– Так нужна лебедка, или как? – Кузьмич порхал рядом и подозрительно принюхивался, – А вонять поменьше стала, кажется?

Лебедка понадобилась. Куколка, нахлебавшись воды, куда только влезло, стала тяжелой и, практически, неподъемной. Пока мы с Кузьмичем и дворецкими опутывали ее канатами, она вращала по сторонам глаза и дребезжала, словно испортившийся квадрофон.

– Не нравится, – комментировал эти звуки Кузьмич, и посильней затягивал узлы, – А чтобы снова не свалилась и голову не повредила. Хотя, куда уж больше повреждать.

Со всей возможной осторожностью кокон был поднят, перенесен на приготовленное в оранжерее место и подвешен на толстый сук.

– Вон как заверещала, – разулыбался Кузьмич, гладя на дело рук наших, – Красиво смотрится среди цветов и зелени. Наверно у себя на родине такой красоты не видала. Все синь, да синь.

Он подлетел к самому уху куколки и заорал:

– У вас блюформ, а у нас хлороформ. Ферштейн?

Куколка дернула мешковатой головой и уронила на пол парочку алмазов.

– Ишь ты, – Кузьмич моментально запихал камушки за щеку, – Тварь дурная, а по родине страдает.

– Ты, Кузьмич, оставил бы ее в покое, – попросил я его, – Не доставай. Она от твоего шила еще не отошла, а теперь должна треп твой дурацкий слушать. Распорядись-ка лучше диван сюда мой из кабинета принести. И стол рабочий.

– Здесь жить будешь, – не спросил, а констатировал свершившийся факт бабочек.

– Здесь, – кивнул я, – Пусть оклемается. Да и мечтал я в такой красоте пожить.

Кузьмич, отдававший в это время распоряжения относительно дивана и рабочего места, оторвался от дворецких и с саркастической улыбкой произнес:

– Надеюсь, наша посетительница не входит в перечень красивых предметов в этом зоопарке?

За что получил сшибающий с крыльев удар мокрыми трусами и презрительный «Дон-дон. Дон» из кокона.

Не хочу хвастаться, но я никогда не жаловался на сон. Стандартные люди современности вставляют в мозги микрочипы, которые автоматически отключают их от действительности и переносят в прекрасный мир сновидений. Я лишен такой возможности, так что с детства привык сам справляться и с усталостью и со сновидениями.

Однако, первую ночь после возвращения домой я никак не мог заснуть. Лезет в голову всякая ерунда. Вопросы тоже странные возникают, что делать и как жить?

Вроде жил поживал, брюликов наживал. Занимался любимым делом. Бабочек ловил. Богатеев, хозяев жизни грабил. Бедным, конечно, не отдавал, Где их, бедных, в наше время найти? Себе все оставлял. Не жизнь, а полнейшая романтика. И тут раз. Сачком по голове и полная неразбериха. Нашел на свою голову бедовую экземпляр необыкновенный. И ладно бы только для оранжереи дополнительный трофей. Так нет. Все к тому идет, что придется под венец с ней идти.

Бред какой-то, – думал я. Вот завтра паПА в себя придет, и скажет. «Ну, все, побаловались, и хватит». Ищи себе нормальную. Хоть из цирка, но что б с ногами и мордой человеческой. И что? Пойду искать. В Московском мегаполисе, говорят, специальный театр есть. Там такие же уроды как я, халахупы крутят, да народ смешат. На нос красную нашлепку, на голову колпак и рот до ушей. Смешно.

Уж пусть лучше уродина, чем эта страхолюдина.

Вздохнул я.

Нет. Знаю я паПА. Не откажется от слова своего. Ишь как он ее – «солнышко». Заколдовала старика. Колдунья. И змеюка.

Далеко за полночь, когда сон совсем уж потерялся, а может, загулял с кем-то другим, более симпатичным, я хотел, было, встать со ставшей неуютной кровати и пройтись по оранжереи, навестить своих бабочек. Но тихий шелест открывающихся дверей заставил уткнуться в подушку и притвориться спящим. Кто там еще посреди ночи шляется?

Чуть слышный стрекот работающих крыльев возвестил, что к нам пожаловал Кузьмич. К нам, это ко мне и кокону, который висел посередине участка и мирно посапывал в две здоровые дырки.

Повисев около меня и убедившись, что я гостю в других странах, Кузьмич направился к куколке. Пришлось слегка вывернуть из-под одеяла голову. Интересно все-таки. Кузьмич просто так по ночам не шляется. Может, снова с шилом мысли недобрые задумал, а может и чего хуже. Он же меня любит и видит, как мучаюсь. Не приведи Вселенная, решит от этой страсти меня избавить.

Кузьмич облетел пару раз вокруг куколки, повертелся, осматриваясь вокруг. Заметил пустой картонный ящик в углу и, напрягаясь, словно грузовая космическая баржа, притащил ее поближе к висевшему на сучке кокону. Уселся на край.

– Эй, крошка! Спишь?

Куколка вздрогнула, зажгла глаза и ответила:

– Динь.

– Я тебе леденец принес.

Кузьмич залез в карман, достал маленький леденец на палочке, отряхнул от налипших крошек и протянул куколке.

Думаете, я вскочил и прекратил это безобразие? Ничуть. Хоть паПА и говорил, чтобы не кормили его «солнышко», да все приказы паПА выполнять надорваться можно. Уж лучше пусть Кузьмич дружественные мосты налаживает. Может сам на ней и женится.

Кузьмич засунул леденец в рот куколке. Та издала непонятный звонок и принялась чмокать.

– Давай, давай крошка. И не думай, что Кузьмич совсем уж парень нехороший. И обиды на меня держать не надо. Погорячился я в прошлый раз, с шилом то. Впредь этого не повторится.

– Дзинь-дзинь.

– Еще принесу. Завтра и принесу.

– Дзинь?

– Да спит он. Проверял. Умаялся он. То тебя туда-сюда таскал, то дела свои. А что, крошка, и, правда, он тебе нравиться? С первого взгляда?

Продолжительная веселая трель колокольчиков возвестила о том, что, действительно, любим, причем, с первой минуты появления на экране во время сеанса дальней связи.

Кузьмич хмыкнул.

– А вот этого я не знаю, крошка. Человеческая душа для нас, для бабочек, потемки. Иной раз смотрю на него и думаю, что вот он, весь. Как на ладошке. А в следующую минуту понимаю, что ни черта я в нем не понимаю. Вот такой он человек. Да! Это точно. С широкой душой человек. Этого не отнять. Другой бы пролетел мимо. А он, нет, проверил лужу и меня в люди вывел. Кем я был раньше? А никем, в той самой луже столетиями жил. А теперь? Теперь я друг его.

Куколка внимательно слушала этот монолог бывшего обитателя лужи, только иногда позвонила, поддакивая.

Я тоже навострил уши, так как от Кузьмича нечасто можно услышать подобные слова. Все больше пакостями занимается.

Между тем куколка дососала леденец, выплюнула палочку и в благодарно прозвенела трель.

– Ладно, – Кузьмич, кажется, засмущался, – Я как все. Не стоит благодарностей. А ты бы не могла… Ну, ты понимаешь… За леденец я должен. Они ж брюликов стоят. Пожалуйста, крошка.

То, что в следующую минуту сделала куколка, повергло меня в шок. Вернее, не то, что она сделала, а то, что сделала она по желанию подлеца Кузьмича.

Куколка сморщилась, подергала широким носом, шумно втянула в себя в воздух. И, тонко пропищав смятыми колокольчиками, высморкалась.

Кузьмич, радостно взвизгнув, бросился догонять вылетевшую из куколки здоровенную жемчужину, которая мало того, что горела, словно глаза куколки, огнем адским, так была огромна, словно мой кулак.

В тот момент, когда счастливый Кузьмич, накрыл телом своим этот круглый огонек, я решил проснуться. На это было две причины. Первая подпадала под Великие Законы Великой Галактики. Овладение чужой собственности посредством обмана. А вторая заключалась в том, что Кузьмич обворовал не только меня, но и куколку.

Я сиганул со своего места, словно кенгуру, которые вымерли лет двести назад в Австралийской области. Этим самым прыжком настиг я Кузьмича, обжал его ладонями, вместе с жемчужиной, конечно, и прижал к полу.

– Ну, вот и конец тебе пришел, – прошептал я, – Удавлю, как бабочку – капустницу.

Шутил, конечно. Кто ж такую ценность раздушит. Но Кузьмич о шутках моих не знал. Он ойкнул и испустил душераздирающий крик в защиту своей невиновности. Смысл крика заключалась в том, что его, опутав чарами колдовскими, заманила куколка, пообещав за еду человеческую одарить богатствами несметными. А он, простой бабочек Кузьмич, лишь являлся немым оружием в руках этой ведьмы с красными глазами.

В какой-то миг я даже поверил Кузьмичу. Вот за мысль о ведьме. Значит, не только мне в голову всякая чушь детская лезет? И опять, что мы знаем о куколке? Да ничего. Может она монстр почище КБ Железного! Ведь не зря ей уже и пища человеческая понадобилась. Нет. Про леденцы я зря. Ни один ребенок с леденцов злым не стал. Или стал? Отчего же мы злыми такими стали. Может и с леденцов. Человечество ест слишком много сладкого, вот и стало таким, каким стало.

Эк она мысли перебивает. На человечество спихивает. Кузьмича в сторону. Вместе с жемчужиной. Потом разберусь. За уши ее, встряхнуть. И посмотреть в глаза ее красные, ведьмовские.

– Ты что ж это, ведьма задумала?

Да я убить готов ее был. На месте. И до самого конца. Мало ли я бабочек за свой век погубил. Одной больше, одной меньше.

Но куколка только испуганно зазвенела. И задрожала вся, словно озябла. Даже жалко стало.

Околдовывает!

Я попрочнее ухватился за ее уши и даже чуть их дернул в разные стороны.

– Отвечай ведьма, почему ты с Кузьмичом снюхалась? Отчего, признавайся, другие тебя понимают? ПаПА и этот таракан несчастный.

– Не та-ра-кан! – Кузьмич стоял, уткнувшись носом в стену, и хныкал. Жемчужина валялась рядом. Но, придерживаемая ногой Кузьмича.

– Почему я тебя, уродина, не понимаю? А! Молчишь, ведьма!

Чего-то я разошелся. Ничего, мужик злится, значит, есть за что. Но и в самом то деле! ПаПА лекции с ней проводит, Кузьмич леденцами подкармливает. А я, значит, только, как сторож работаю? И еще как спасатель на половину Галактического пособия по безработице.

– Ты не понима-аешь! – Кузьмич от стенки оторвался. А жемчужину поближе подкатил.

– Что, не понимаю? – уши не отпускать, глаза позлее.

Кузьмич растер по лицу сопли.

– Не любишь ты ее, вот и не понимаешь.

Вот те раз.

Я отпустил уши куколки. Подошел к кровати. Сел. Встал. Подошел снова к куколке. Заглянул в глаза.

– Да пошлите вы все.

Развернулся и ушел. Куда? В кладовку с супернавозом для оранжереи. Спать.

Пошли они все. Это что, я ее не люблю? Да. Я ее не люблю. Да за что любить то ее? За то, что от невидали вселенской спас? Или за то, что жениться на ней обещал? Так это еще посмотреть надо. Женюсь ли. А вот этого не видали. И паПА тоже. Что он, особенный на вот это не смотреть. Я еще достаточно горжусь собой и свободой своей, чтобы жениться. Вот завтра, сяду в Корабль, и поминай, как звали. Будем с Волком по дальним Галактикам летать. Звезды и планеты сжигать. Может, разбоем тем же займусь. Не пропаду.

Под запах супернавоза я и заснул. От усталости и волнения.

Нет. Мне ничего не снилось. Почему должно что-то сниться? Разве урод не может спокойно? Без всяких снов провести хоть одну ночь?

Наутро меня разбудил дворецкий, учтиво покашляв под самым ухом.

– Хозяин! Вас хочет видеть ваш отец.

– Да. Сейчас.

Продирать глаза после сна в кладовке довольно трудно. Не сразу соображаешь, где находишься, на чем лежишь, и почему вокруг так ужасно воняет.

– Да. Спасибо. Меня одного?

– Нет, хозяин. Распоряжение поступило и к вашим братьям. Бриться будете? Утренний кофе? Свежие новости? Результаты четверть финала Большой Клюшки? Котировка акций? Сплетни бомонда? Прогнозы синоптиков? Полицейская хроника?

Молниеносным движением дворецкий был схвачен за усики антенн, и точным броском отправлен в самую гущу складированного навоза. Его, кстати, доставляли мне из Африканской области. Прямые поставки. Из первых, так сказать, рук. Дворецкий попытался выбраться, но, окончательно завязнув, выкрикнул мне в спину:

– Не желаете ли узнать о последних направлениях в моде?

Поплотнее прикрыв дверь, дабы не слушать вещание Бемби, я, предварительно, отряхнулся, повел по сторонам носом, проверяя, все ли в порядке, и отправился к паПА. Пешком. Немного развеяться не помешает. И заодно привести себя в состоянии повышенной замкнутости. Потому, что я чувствовал, что у паПА начнется светопреставление.

И не ошибся.

Едва я вошел в кабинет паПА, меня встретил смех братьев. Даю на отрыв крыло Кузьмича, разговор до моего появления шел о куколке. Старший, Венька, последний раз прыснул в кулак, потом сделал серьезную физиономию и, глядя в потолок, глубокомысленно произнес:

– Красота… Много ли мы о ней знаем? Да ничего.

Я сделал вид, что меня этот вопрос не касается, и, вскарабкавшись на подоконник, расположился там.

– Младшой, говорят, ты привез нечто необычное?

Не унимаются. А ведь у самих-то не лучше. У одного железка ржавая, а у второго стерва космическая.

– А еще говорят, что у нее за душой ни одного брюлика?

Значит, еще не пронюхали. Ну и хорошо. Надо Кузьмича предупредить, чтоб языком с дворецкими не чесал.

– Сирота.

– Без рук.

– Глупа.

– И моется часто.

Интересно, чего там паПА придумал. Не ради красного словца позвал. Или снова куда-нибудь пошлет? Скорее бы. А то ведь достанут братишки.

Дверь распахнулась, и на пороге показался сам паПА. На глазах очки, которые ему привезли с раскопок Нью-Йорка. Стекла только простые вставил. В зубах трубка. Под мышкой портфель.

– Привет бездельники. Можете не вставать. Не парламент. Вениамин, выплюнь бубль-гум изо рта, не на центральном базаре. Жора! Это мой стол и класть на него свои ноги не стоит. Костя. А подоконник не диван. Впрочем, не слазь. Еще разобьешься.

ПаПА сел за стол, положил перед собой портфель и стал вытаскивать из него свои археологические находки. Человеческий череп, на котором болталась пластиковая бирка с надписью «Бедный Ерик. Проверить». И три восклицательных знака. Следом за черепом бедного Ерика появился достаточно большой и лохматый сверток, который в развернутом состоянии оказался седой длиннющей бородой. Конец бороды был аккуратно обрезан, возможно, острым предметом. Затем паПА вытащил из портфеля невероятно старый и ржавый меч, который вдруг начал самостоятельно рассекать воздух. ПаПА его быстренько засунул в сейф от беды подальше. Затем из глубин портфеля паПА вынул обгрызенный кем-то с одного бока круглый сухарь, формой напоминающий футбольный мяч. Рядом с сухарем легла на стол бумага, на которой был изображен сам сухарь, и имелась надпись: – «Найти и обезвредить. Вооружен и очень опасен». Следом появилась весьма симпатичная шапочка красного цвета со следами выцветшей крови. Потом небольшой пропеллер с крепежными ремнями и банкой закаменевшего варенья. Клубничного, кажется.

И, наконец, покопавшись на дне портфеля, паПА вытащил старинную книгу. Обложка ее давно потеряла товарный вид, а страницы были местами дырявыми, со следами зубов.

– Вот, – паПА почти нежно положил ладони поверх книги и строго посмотрел на нас, на своих сыновей.

В прошлый раз от такой же вот старой книжонки, начались все мои беды. Значит и сегодня надо ждать.

– Дети мои, – паПА поправил очки, пыхнул трубкой и поднял вверх указательный палец, – Дети мои! Выполняя последнюю мою волю, вы все с честью справились с первой частью завещания. Или задания, как вам удобнее. Но! Состояние нашей славной фамилии недостаточно велико, чтобы разделить его на троих. И поэтому, дети мои любимые… Рты, заткнули, быстро! Спасибо, дети мои. Поэтому, я решил следующее. Согласно старинным обычаям, которые я почерпнул из этой весьма ценной и древней книги, – паПА еще раз погладил желтую бумагу, – Все мое состояние достанется тому из вас, чья невеста, как я уже говорил ранее, окажется самой умной, самой трудолюбивой и самой вообще по всем категориям. Совершенно верно, Вениамин, и самой красивой.

Я мысленно вычеркнул свою фамилию из списка.

– Чтобы сильно не задерживать вас и не тратить на вас, бездельников, своего драгоценного времени, повелеваю:

ПаПА осторожно перевернул несколько страниц.

– Вот вам мое первое задание. Да не вам лично, оболтусы, а невестам вашим. Или я непонятно говорю? Первое задание будет…

ПаПА опустил глаза и стал водить пальцем по черным доисторическим строчкам-буквам и бормотать:

– … Я б для батюшки царя, родила б…

Быстрый взгляд на меня. Шмыгает недоверчиво носом. Пропускает несколько страниц и бубнит дальше:

– … Родила пара-ру, мда, в ночь, не то сына, не то… чушь какая-то… а неведому зверушку.

ПаПА еще раз взглянул на меня, почесал кончик носа.

– Слишком непонятно и хлопотно. Не поймут. А что в первоисточнике?

Меня уже раза два прошиб холодный пот. Первый раз, когда паПА упомянул о таинстве деторождения. А второй, когда он отметил место о неведомых монстрах, называемых в старину зверушками.

ПаПА, между тем, повертел листы, посмотрел в начале и в конце, крякнул и отложил бумагу в сторону:

– К великому сожалению, я не имею возможности свериться с первоисточником по причине отсутствия такового. Время не смогло сберечь для нас, для своих потомков истины. Поэтому я стану действовать так, как велит мне совесть и разум. И знания, полученные в университете.

Это еще хуже. Когда паПА начинает выдумывать, то ничего хорошего от этого ждать не приходится.

– Хочу, чтоб каждая из ваших невест достала мне к завтрашнему утру, предположим, мм, каравай.

Мы с братьями переглянулись. Вениамин пожал плечами и спросил, пользуясь правом старшего сына:

– А что это?

ПаПА подвигал бровями, почесал еще раз кончик носа, посмотрел в книжку, ничего определенного не увидел.

– Не знаю, – признался он, – Впрочем, и знать не хочу. Мое дело завещание составить и до вас, непутевых, донести. Сказано «каравай». Значит, это и принесете. Сами разбирайтесь. Все. Аудиенция закончена. Больше не смею вас задерживать, милостивые государи.

– Ругаться то зачем? – опять же на правах старшего возмутился Вениамин и первым поплелся к выходу. Следом пристроился средний брат. Я заковылял следом.

– Стоять!

Мы остановились.

ПаПА ткнул в нас пальцем:

– И запомните. Никакой посторонней помощи. Пусть сами думают, как умеют. Разве что самую малость им поможете. А чтобы не жульничали, знаю я вас, за всем действом будут присматривать специально выделенные мной для этого дворецкие. При первом негативном докладе, виновный лишается права участвовать в дальнейшем марафоне и снимается с дистанции. А теперь, пшли вон.

Уходили мы молча, сопровождаемые молчаливыми дворецкими. Которые паПА к нам приставил для предотвращения утечки информации и возможности обмена мнениями.

Я вернулся в свой кабинет, включил комбинатор. В Галактике всегда найдется кто-то, кто знает, что такое «каравай». Пока каравай искал все возможные значения заданного слова, я думал о том, что, не сойти ли мне, как говорил паПА, с дистанции. Ну его к звездам, это наследство. На безбедную жизнь брюликов хватит, а в случае чего куколка подсобит. За хорошее мое отношение к ней, камушек подбросит. Кстати, о камушках.

– Кузьмич, хватит за спиной рожи корчить. Я все вижу. Лети-ка сюда.

Кузьмич, застигнутый на месте преступления, понуро взмахнул крылышками и приземлялся на столе прямо передо мной.

– Здесь я. Ругаться будешь?

– Может и ругаться. Ты куда с Корабля самоцветы дел?

– Так это, – Кузьмич ударил себя в брюхо кулаком, – Твоя доля в сейфе. А моя припрятана. От глаз ненадежных. Вот и весь расклад.

Простодушная физиономия Кузьмича еще не означала справедливый расклад.

– А доля Корабля?

Кузьмич поперхнулся, и я понял, что попал в саму точку расклада.

– А-а… Кораблю камушки не нужны были и он, стало быть, мне их. Презентовал за долгую и плодотворную дружбу. Да. Что-то не так, командир?

Я поставил на стол, прямо перед Кузьмичем, сжатый кулак, который оказался ему под самую макушку.

– Я тебя в луже подобрал?

Кузьмич сглотнул слюну и молча кивнул.

– Я тебя другом своим считал?

Голова Кузьмича рухнула на грудь.

– Значит так. Корабельную долю отдашь сиротам. Остальное позже проверю. И без вопросов. Это мое последнее слово.

Я отодвинул Кузьмича в сторону и стал считывать информацию, которая поступала со всех точек Великой Галактики. Информации было немного. Никто, нигде и ни при каких обстоятельствах не видел, не слышал и не знал, что обозначает слово «каравай».

После этого неприятного известия я развернул поиски в библиотеке. Перелопатил все словари, начиная с прошлого тысячелетия. Ничего. Перелистал все книги, выворачивая их наизнанку. Почти ничего. Под «почти» я подразумеваю то, что среди произведений ядерных натуралистов конца двадцать пятого века я случайно наткнулся на спрятанную в них сберегательную карточку Кузьмича. В графе семейное положение у него стояло – сирота. И я даже догадался, куда уплывет Корабельная доля самоцветов.

До самого вечера я пытался разузнать хоть что-нибудь про «каравай», но тщетно. Обессиленный и подавленный, я приплелся на свой этаж и пошел докладывать куколке, какой самоотверженный поступок ждет от нее мой паПА.

Куколка приветствовала меня тихим, но как мне показалось, радостным звоном колокольчиков.

Вот убейте меня на месте, но кажется, что еще чуть-чуть и смогу я понимать ее также хорошо, как и тогда, на корабле. Но вот этого самого «чуть-чуть» и не хватало.

Кузьмича-толмача рядом не было, наверняка прибыль подсчитывает, так что, как следует с куколкой-то и не пообщаться.

Я пристроился рядом и стал внимательно ее разглядывать.

Висит себе, висит. Никаких забот не знает. Кушать не просит. Пить не просит. Звякает себе. А о чем звякает, и не разберешь. Невеста! Вот же обозвали, называется. Да и я хорош. Во всем паПА слушать, так совсем дураком можно сделаться. Кто ж в твердом уме и в твердой памяти такую уродину невестой назовет? Это себя не уважать.

 
На речке, на речке,
На том бережочке,
Мыл робот в масле
Белы запчасти…
 

Хорошая песня. Старинная. ПаПА ее частенько поет. Вот я понимаю – старина. Все понятно, как на полочках. Вот робот, вот речка. И запчасти на месте.

– Нашел!

Кузьмич не влетел. Он ворвался, словно экваториальный вихрь в брачный сезон. Глаза сверкают, крылышки от возбуждения трепещут, а сам весь дрожит от перевозбуждения.

– Нашел, командир! Вот те Вселенная всмятку, что нашел.

Я оторвался от созерцания куколки и перевел взгляд на прыгающего от радости Кузьмича.

– Что нашел-то?

Кузьмич немного отдышался. Осмотрелся вокруг, заметил парящего в углу дворецкого, кивнул озабоченно, подлетел к моему правому уху и быстро зашептал, бросая косые взгляды на Бемби.

– Значит так, командир. По порядку. Настроение с утра у меня было паршивое…

– Короче.

Кузьмич зашипел, головой кивая на дворецкого, который уже выпустил пару дополнительных локаторов.

– Тише! Я умоляю. Тише. Информация сугубо секретная. Как говорят офицеры в американской области: – «топ ган», что в переводе с ихнего обозначает «умри, но родину не выдай».

Я вздохнул. Иногда приходится соглашаться с Кузьмичем. Соглашаться и слушать его бред.

– Так вот, командир. Настроение, как я уже говорил, поганое. Залетел в ресторан на пятом этаже, в бассейн на третий, но чувствую, тоска гложет. И тут, дай, думаю, к старику твоему слетаю. Поболтаю там, чайку попью, о бабочках потреплемся. Прилетаю. Слушай! Дверь…, – Кузьмич делает театральную многозначительную паузу, – Дверь приоткрыта. Чуть-чуть. Только мне и протиснуться. Я и не постучался. Смотрю, старик твой с лупой по столу лазает, бумажки свои перелистывает. Подожди…

Кузьмич взглянул на дворецкого и сказал обычным голосом:

– Говорят, что в центральных мастерских устроили бесплатную раздачу новых модулей памяти. И осталось их очень мало. Всем может не достаться.

Дворецкий задергался, заметался и, решив, что десять минут его отсутствия ничего не решат, умчался в центральные мастерские на раздачу модулей памяти.

– Дурные они все, – проводил его глазами Кузьмич.

– Он тебе потом все вспомнит. Так что там с паПА?

– С паПА? Со стариком твоим? Так я и говорю, бумажки читает. Я пристраиваюсь за его спиной и внимательно знакомлюсь с представленным текстом.

– Шпионишь?

– Шпионят для врагов. А я для тебя достаю ценные разведданные. Дальше рассказывать или в либералов играть станем? Так что лучше. А то – шпион. Рассказываю дальше. Один из листков сильно заинтересовал твоего старика. Он и кряхтел над ним, и вверх ногами поворачивал, и на свет рассматривал. А я, боец невидимого фронта, в это время старательно заучил наизусть все то, что находилось на бумажке.

– И какое это имеет отношение ко мне?

– Самое прямое, командир. Если коротко. Речь идет о весьма старых и отдаленных временах. Очень, очень древнее время. В бумаге написано, что в то самое время, очень и очень древнее, жил мужик. Не знаю, может быть и урод. Там про это ничего нет. Дальше. И этот мужик нашел жабу. Жаба – животное. С лапами. Квакало. Жило в болотах. Гадость отвратительная. А дальше самое интересное. Мужик этот древний взял и эту самую жабу, в засос. А поцеловал, то есть. Значит, такие обстоятельства сложились.

– Ну… – я не понимал, к чему клонит Кузьмич.

– Гну, – совершенно не складно передразнил Кузьмич, – Смысл в чем? Жаба в девку превратилась. Сечешь?

– Динь! Динь! Динь! Динь!

Я внимательно посмотрел на счастливо щерящегося Кузьмича, перевел взгляд на вмиг сбесившуюся колокольчиками куколку, вздрогнул и обтер рукавом губы.

– Ты, это… Говори, да не заговаривайся. Не верю я в сказки. Чушь все это. И мужик твой древний, тоже чушь.

– Не скажи, командир. Сказки? – Кузьмич довольно подергал бровями, – Сказки, это давно забытая истина. Кто-нибудь пробовал ее целовать?

Бабочек взмахнул крыльями, подлетел к кокону и выкинул в направлении продолжающегося звона руку:

– И чего это она так визжит? А? А я знаю. Потому, что видит в словах моих смысл.

Я ухмыльнулся.

– Вот ты ее и целуй.

Улыбка сползла с лица Кузьмича. Такого шага он от меня не ожидал.

– Я? Нет, нет! Что ты! Я не могу! Исключено! Нет, нет, нет! Я же не приспособлен. Сила не та. Да и физиологически для меня это смерть.

– Ладно, Кузьмич. Утихомирься. Никто никого не собирается целовать. Вот меня в детстве, сколько не целовали, а лучше я от этого не стал. Глупости все это.

Кузьмич, быстро щелкая зубами, грыз ногти. Думает. Он всегда так делает, когда усиленно работает головой.

– Командир! Послушай, что скажет твой самый лучший друг и советник, – Кузьмич сцепил пальцы рук в замок, и вскинул их кверху, – У кого проблемы, командир? У меня? Или, может, у груши этой висячей? Нет, командир. Проблемы, и весьма большие, у тебя. Я предложил один из вариантов выхода из сложившейся ситуации. Можно, конечно, удушить нашу гостью и твою законную невесту. Можно прирезать ее. Но ведь ты, командир, этого не сделаешь. Ты охотник, а не браконьер. Ты всю сознательную жизнь гонялся за бабочками, за красотой этой. Ты рисковал жизнью ради…

Кузьмич вытащил из-за пазухи небольшой бриллиант, помахал им перед моим носом и засунул камень обратно.

– … ради брюликов. Какие низменные ценности, у тебя командир. Но, но, но! Руками не хапать! Но не в этом дело. И вот теперь тебе выпал шанс. Один единственный шанс проверить судьбу. А вдруг старые книги не врут? И та лягушка, действительно, превратилась в бабу. А? Слабо?

Сильная речь. Очень сильная речь. Молодец, ничего не скажешь. Даже куколка заткнулась.

– Она не жаба. Это раз. Это противоречит всем канонам природы. Это два. Современная наука категорически отвергает данную возможность. Три. И закон сохранения материи. Четыре. Надеюсь достаточно, чтобы понять, что из нее никогда не получится ни жаба, ни баба, ни вселенная черт знает, где кто еще.

– А вдруг, – не унимался Кузьмич, – Хоть раз в жизни ты можешь сделать дурацкий поступок и поверить в чудо.

– Я сам, как дурацкий поступок. А насчет чуда…

Интересно, а чего это я так категорично? Чудес, понятное дело, на свете не бывает, но за попытку никто денег не берет. Опять же о чуде. Наука вряд ли объяснит камни самоцветные, которые проливает куколка. И многое чего наука не объяснит. Например, того, почему я сейчас встану, закрою глаза и будь что будет.

– Ну, ну-у, ну-у-у, – увивался Кузьмич рядом маленьким дьяволенком, нашептывающим на ухо поступки неправильные.

А я, под звуки этого мерзкого понукания, подошел к куколке, обтер ее отвратительный рот платком, потом еще раз обтер, и, наконец, в третий раз не поленился и обтер.

– Ну, – гаркнул Кузьмич и с разгона пихнул меня в спину.

Я закрыл глаза, сглотнул слюну и, примерившись, ткнулся сухими губами в продезинфицированные губы куколки. Главное, что бы каких-нибудь бородавок от нее не схватить. Или еще чего похуже.

Поцелуй получился достаточно смачным и даже, не побоюсь этого, прочувственным. Куколка издала умирающий перезвон, и глаза ее потухли.

– Сдохла.

Кузьмич пнул пару раз кокон и, не дождавшись ответной реакции, вздохнул.

– А ведь могла бы жить, да жить. Камушки метать. А все почему? Все потому, что ты, командир, возжелал объять необъятное.

Я как раз прекратил отплевываться и стаскивать со своего лица прилипшую куколкину слизь.

– От этого еще никто не умирал.

Бабочек подлетел поближе ко рту куколки, прислушался к отсутствующему дыханию и констатировал: