Текст книги "Предчувствие любви"
Автор книги: Сергей Каширин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)
Техники и механики снаряжали наши корабли к повторному старту. Летчики, штурманы и стрелки-радисты направились тем временем к «высотке» – специальному аэродромному домику, где мы обычно готовились к высотным полетам. Пока они там отдыхали, наш местный радиоузел включил громкоговорящую связь. С обзором последних событий в мире выступал столичный политический радиокомментатор. Опять шла речь о «ястребах», «бешеных» и всяких прочих сумасбродах, «размахивающих атомной дубинкой». Такие передачи повторялись часто, они, можно сказать, навязли в зубах, набили оскомину, и я слушал вполуха. Давало себя знать недавно пережитое напряжение в полете, и теперь, в тепле, меня клонило в сон. Впрочем, стоп, стоп, это что-то новое!
– Ныне отцам «холодной войны» пришлось сбавить свой поджигательский тон. По их собственному признанию, «русский воздушный флот и численностью и вооружением превзошел авиацию, имеющуюся в распоряжении натовского блока…»
Честно говоря, мне это понравилось. Я даже кемарить перестал.
А на стены стартового командного пункта снова налетел порыв злого северо-западного ветра. Срезая вершины сопок, по небу, как полки на штурм, вал за валом ползли тяжелые глыбистые облака. Чудилось, что оттуда в нашу сторону движется огромный первобытный ледник, который подомнет, раздавит, сравняет с землей и оказавшиеся на его пути аэродромные строения, и россыпь крутолобых валунов, и даже неприступную, поросшую у основания лесом скалистую гряду.
В динамике щелкнуло, затрещало, атмосферные разряды на минуту заглушили слова, но вскоре голос вновь зазвучал чисто и внятно, как будто диктор находился здесь, рядом со мной:
– До сих пор «бешеные» стращали нас атомным блицкригом. Теперь, по их выводам, война не может привести к победе какой-то одной из сторон, а лишь к обоюдному уничтожению. Такую обстановку, такое положение они называют ядерным тупиком. Иначе говоря, их политика, политика шантажа и угроз, политика развязывания новой войны зашла в тупик.
«Вот так-то!» – с удовлетворением подумал я, с гордостью ощущая себя представителем того воадушного флота, с мощью которого вынуждены считаться заморские «ястребы». А что, разве не так? Когда мы вчетвером прибыли сюда, в Крымду, здесь и самолеты, потрепанные в боях Отечественной, были старыми, и летчиков не хватало. Теперь у нас новые, самые современные, реактивные бомбардировщики, и полностью укомплектованы летные экипажи. А ведь из таких эскадрилий и состоит наш воздушный флот!..
Репродукторы умолкли, наступила тишина. За окнами, как бы прислушиваясь, присмирел даже ветер. И хмурые, неряшливо растрепанные облака уже не казались такими враждебными, как полчаса назад, хотя они еще скрывали горизонт.
Обо мне вдруг вспомнил майор Филатов. Вернее, заметив меня на табуретке возле синоптика, он удивился: «Чего здесь торчишь? Ступай-ка лучше к своим, горячим кофейком погрейся, а то Шатохин все подчистую подметет».
Да, нашему Левушке что! Приземлился-то он в числе первых, ему не пришлось трепыхаться в облаках, и он со спокойной совестью уже наверняка десяток бутербродов свинтил. А я… я даже воды попить стесняюсь, а о еде и думать не могу. И идти никуда не хочется. До сих пор в ногах противная слабость, как будто мой полет длился не полтора часа, а добрых полжизни. Нижнюю рубаху еще и сейчас хоть выжимай, волосы мокрые, лицо горит. Не стоит представать перед друзьями в таком дохлом виде, слабаком сочтут. Они-то пошустрее меня – и подвиг уже совершили, и дважды влюбились.
Хотя какая там любовь! Это, пожалуй, еще не любовь, а лишь поиск любви, предчувствие любви.
Вот о себе – так тут я со всей определенностью сказать могу: у меня – самое настоящее предчувствие. Все время чего-то жду, жду… Жду и верю: сбудутся мои мечты и ожидания, обязательно сбудутся! Конечно, я пока что отстаю от друзей. Майор Филатов думает, что я нарочно держусь «золотой серединки», спрашивает: «Хитришь?» Да нет же, какая тут хитрость! Просто мне труднее дается летное дело. Легко ли научиться летать вслепую? Очень даже нелегко. Но я знаю: надо! Вон на дворе июнь, а наши самолеты были застигнуты в небе ненастьем. Небо не спрашивает, опытный ты пилот или молодой. Если летаешь – будь готовым ко всему.
Птицы в такую погоду не летают. И самолеты Аэрофлота где-то отсиживаются, хотя у них – строгое расписание. Лучше на час-другой, а то и на сутки отложить рейс, чем подвергать пассажиров и экипаж риску. А нам, военным пилотам, приходится рисковать. Никто не знает, в какой момент может грянуть неигровая боевая тревога, потому и нужно быть готовым по первому сигналу взлететь при любых метеорологических условиях. Как ненастье, так и крадется к нам за тучами какая-нибудь «барракуда» с атомной бомбой на борту. Поди узнай, кто там за штурвалом, какое у него задание и что ему самому сдуру взбредет в башку. Вон на днях в печати было сообщение, будто бы один командир «летающей крепости» откровенно признался, что в полете с ядерным оружием его все время подмывает «нажать кнопку». При таких заявлениях надо быть постоянно настороже.
Потому-то и живем мы здесь, в забытой богом Крымде, для того и служим. На нас смотрят с уважением и надеждой люди всей нашей мирной страны. На фуражках у нас славой всех поколений русских летчиков сверкают золотистые летные кокарды. Нас называют людьми больших скоростей и больших высот. Наши самолеты обгоняют вращение земли, и мы, вылетев из Крымды, можем не только в тот же день, но и в тот же час прилететь в другой часовой пояс. Наши самолеты обгоняют звук, и это тоже нынче никого не удивляет. Вот бы обогнать еще и время, чтобы заглянуть в будущее!..
И я вдруг заглянул. Крылья мечты подняли меня высоко-высоко и мгновенно перенесли в трехтысячный год.
«У тебя неприятности? – спрашивал, бывало, Пономарев. И, усмехаясь, шутливо успокаивал: – Брось, не переживай. Плюнь на все, береги здоровье. И вообще смотри на все с высоты тридцатого века. Кому там какое дело до наших огорчений и радостей! Никто нас и не вспомнит».
И вот я – в тридцатом веке. Иду, а навстречу – люди. Много, очень много людей. Лица у всех добрые, Счастливые. Все дружелюбно улыбаются. Я слышу их голоса на незнакомом языке, но понимаю каждое слово.
– Глядите, глядите, человек из эры реактивной авиации!
– Ага. Из России.
– Точно. Русский военный летчик.
Мне даже неловко стало. Народу – как на митинге, и все в мою сторону смотрят.
– Откуда же вы меня знаете? – спрашиваю.
– Мы все знаем, – отвечают, – все помним. Россия спасла мир от фашизма. Россия…
– Вы хотите сказать – Советский Союз, – уточняю я.
– В те годы вашу страну на всех языках называли Россией. Да так и пошло сквозь века, – объясняют. А кто-то вслух восхищается: – Глядите, какой герой! – Совсем в краску вогнали.
– Да какое – герой, – лепечу. – Я же не воевал. Не пришлось…
– Знаем! – говорят мне люди тридцатого века. – Все знаем. Вы не воевали, вы не хотели воевать и поэтому сделали больше. Человечество никогда не забудет, что ваше поколение спасло мир от ядерной катастрофы. Спасибо вам за это! Великое спасибо!..
Букеты невыразимо прекрасных цветов не помещаются в моих руках. Мне и приятно, и смущаюсь я. Сердце в груди – стук-стук! Аж дышать трудно. Словно на большой высота, когда не хватает кислорода. Ух ты, куда меня занесло!..
Сзади меня слышится какой-то громкий топот. Вздрогнув, вскидываю голову – задремал все-таки! Оборачиваюсь и вижу наших «орлов» – Пономарева и Зубарева. Оба стоят перед генералом учтивые, но, честное слово, без малейшего смущения. А у Вальки на физиономии такое выражение, будто скажет сейчас: «Вот они – мы. Знай наших!»
Густые, колючие брови Генерала Тревоги изумленно поползли вверх.
– Та-ак! Мы, значит, уже знакомы! А? Вот вы, – он посмотрел на Зубарева, – вы меня чуть с ног не сбили при входе в гостиницу… А вы, – он перевел взгляд на Пономарева, – «начальник связи»!
«Орлы» смущенно молчали, и генерал улыбнулся:
– Что-о? Не слышу. Или там, в воздухе, языки отнялись? Страшно было, а?
Валькины губы тронула еле уловимая усмешка, однако он тут же придал своему лицу самое учтивое выражение:
– Перед вами сейчас страшней, товарищ командующий!
Умел Валентин вывертываться! В любых обстоятельствах умел. В разговоре со старшим младший должен называть его по званию, а он – «командующий». На всякий случай пристегнул. Авось понравится. Но не понравилось.
– Это ты там над сопкой брил? – нахмурился генерал.
Бреющим называют полет, когда надо бы ниже, да некуда: плоскости травку стригут. Нам так летать запрещали. Особенно над сопками. Моргнешь – брюхо фюзеляжа о вершину распорешь. И генерал с сердцем процедил:
– Па-рик-махер!
– Так я же, товарищ генерал, не под нулевку, – с самым беспечным видом усмехнулся Пономарев.
– Что-о?! – Генерал Тревога, казалось, задохнется от гнева. – Опять шуточки? – он круто, всем туловищем обернулся к Филатову: – Вот так и начинается разболтанность! Ему приказ – катапультироваться, а он – «сяду»! Да я вам… Да вы у меня год летать не будете… Отстраню!.. Все уставы заново…
– Уставы, товарищ генерал, мы знаем, – хриплым, севшим от переживаний голосом возразил Зубарев. – Наставление по производству полетов тоже знаем. А если я принял решение садиться… Кхы! – он откашлялся в кулак и твердо закончил: – Решение покинуть самолет и порядок его покидания принимает командир экипажа. НПП – параграф семьсот восемьдесят один.
– Он мне еще параграф тычет! – возмутился генерал. – А если бы…
– Машину жалко, – опустил глаза Зубарев. – Вы же сами летчик… Извините…
– Машину!.. Машин мы наделаем десятки, сотни, а жизнь… Жизнь человека дороже любых машин. Когда мы наконец усвоим это! – Генерал окинул строгим взглядом всех собравшихся на командном пункте и назидательно добавил свое излюбленное: – Учитесь мыслить по-государственному!..
Николай осторожно, как бы украдкой, сглотнул слюну. Его лицо было красным, словно распаренным, в углах губ белела накипь от долгого дыхания через кислородную маску. Два круглых розовых пятна выделялись на шее, где застегиваются ларингофоны. Глянешь – сразу видно: крепко досталось парню, весь точно перегорел.
Пономарев вроде бы безразлично глядел в окно. Брови его вздрагивали, как крылья бабочки, лицо было в поту и красных пятнах, волосы влажные. Из бани – да в баню…
– Майор Филатов, разберитесь с этими героями и доложите ваше решение. А сейчас проводите меня, – распорядился Генерал Тревога и, не ожидая ответа, быстрым, пружинистым шагом направился к выходу. Филатов и Карпущенко поспешили следом – проводить.
На пороге Карпущенко приостановился и подмигнул:
– Молодцом! Он это любит, когда перед ним не дрейфят.
А Валентин, как только мы остались одни, порывисто шагнул к Зубареву.
– Колька, черт! Дружище! Ну, ты сегодня… Знаешь, как я за тебя переживал?! Дай, я тебя обниму! – и сгреб его в охапку.
Николай хмурился. Он не хотел выказывать своих чувств и все же не мог утаить волнения. Его рука то опускала, то снова поднимала замок на механической застежке шевретовой куртки.
– Полно, Валентин, – устало сказал он. – Как тебе только не надоест.
А погода вдруг утихомирилась. Утихомирилась так же неожиданно, как и разбушевалась. Усталые, выдохшиеся тучи поредели, ветер разметал их, и они большими бесформенными клочьями, словно вулканический дым, быстро уползали за горизонт. Сквозь разрывы в облаках засияло набирающее силы июньское солнце, и по склонам припорошенных снегом сопок, весело журча, побежали вертлявые ручейки.
– Гляди, – кивнул я Валентину. – Потеплело.
– Угу, – улыбнулся он. – Во всем мире…
Из окон стартового командного пункта, обращенных ко всем четырем сторонам света, стало видно далеко-далеко окрест. На мокром бетоне глянцевито заблестели перламутровые разводы пролитого керосина, в выемках летного поля засверкали дождевые лужицы. Сопки недвижно и спокойно подставляли свои лысины солнцу, небо разверзло над ними немыслимую голубую беспредельность. И – о, чудо! – на низкорослых березах, гордо распрямившихся над россыпью разнокалиберных валунов, ярко зазеленели лопнувшие почки. В хлопьях тающего снега они искрились и сияли на фоне небесной синевы, словно спешили оттенить своей свежей, молодой силой суровое величие окружающей природы.
– Товарищи! – послышался вдруг в динамике голос Валентины Круговой… – Говорит местный радиоузел…
Мы насторожились, не ожидали. С чего это она?
– Дорогие товарищи командиры кораблей Пономарев и Зубарев! Я поздравляю вас… Все комсомольцы поздравляют… Ваш сегодняшний полет – подвиг. Я горжусь… Мы все гордимся… – И голос умолк, прервался, будто у нее не хватило дыхания.
– А вот и награда! – захохотал Валька.
– Жаль, не при генерале! – раздалось с порога. Там, распахнув дверь, стоял возвратившийся на командный пункт майор Филатов. Он окинул нас нахмуренным взглядом и негромко спросил:
– Отдышались?
– Так точно! – за всех ответил Пономарев.
– Легко отделались. Или, думали, победителей не судят?
В такие минуты лучше помолчать. И мы молчали.
– Ладно. Обсудим наши подвиги на послеполетном разборе. А сейчас не будем терять времени. – Комэск шагнул к пульту руководителя полетов, взял микрофон: – Все экипажи – по местам!
Усилив, аэродромные динамики громко разнесли над самолетными стоянками его твердый голос:
– Полеты продолжать!..
