Текст книги "Утро нового года"
Автор книги: Сергей Черепанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)
17
Лишь на следующий день, когда Полунин снова приехал и закончил, наконец, строчить акт расследования, Богданенко собрал у себя в кабинете «оперативку». Были вызваны все, кто имел хоть малейшее отношение к управлению производством: начальники цехов, сменные мастера, бригадиры, старшие жигари и работники конторы. Полунин попросил, чтобы сделанные им выводы были доведены «до самых низов».
Пока участники собирались, Зина доложила о Корнее.
– Он уже давно ждет вас, Николай Ильич.
– Ну, давай его сюда. Как раз кстати, – почти с удовольствием сказал Богданенко. – Именно сейчас мне свежие кадры нужны.
С Корнеем он поздоровался за руку, оглядел сверху вниз.
– Механик?
– Нет. Техник-технолог, – не моргнув, ответил Корней.
– Жаль! Мне механик нужен. Просто до зарезу нужен дипломированный механик. Что же это ты технологию выбрал? Таким молодцам, как ты, больше подходит с машинами орудовать.
И опять смерил взглядом. Корнею это не понравилось.
– В технологах не нуждаетесь?
– Не остро! Без них еще терпеть можно.
Он перебросил страницу за страницей трудовую книжку Корнея, мельком пробежал глазами направление из техникума и приподнял бровь:
– Ты тоже здешний?
– Да. Здесь на заводе вырос, – подтвердил Корней, принимая назад документы. – И учился по путевке с завода.
– А закрепишься или немного погодя сбежишь? – становясь холоднее, спросил Богданенко.
– Мне бежать некуда, – вынужденно улыбнулся Корней. – Хвост привязан.
– Тогда сразу советую зарубить на носу: мы не блины печем!
– Кирпичи.
– Именно! В техникуме тебя теориями начиняли, а здесь нам не до теорий. Сразу запрягаться придется. И вкалывать!
Однако никакой должности не предложил: фамилия Чиликиных его явно насторожила.
– Для начала побудь сейчас на оперативке, – он кивнул на стул у окна. – Приглядывайся, приноравливайся, дурных примеров не перенимай…
«Ну, господи, благослови, – озорно подумал Корней, усаживаясь на отведенное место. – Крещение принял. Что дальше будет?»
Первое впечатление от встречи с директором завода получилось раздвоенное. После разговора с вахтером Подпругиным Корней представлял себе Богданенко более важным, более самоуверенным, а не таким, с какой-то, пожалуй, тревогой в глазах, с взъерошенными, плохо прибранными седеющими волосами, чуть-чуть понурого. Впрочем, высокий, поджарый и жилистый, Богданенко выглядел очень и очень внушительно. И голос внушительный. И ступает по полу твердо. Возле переносицы четкая морщина. По-видимому, именно эта морщина и придает его лицу неподступность, недружелюбие.
«А вообще, силен! – закончив оценку, одобрительно сказал сам себе Корней. – Не зря мать его опасается и делает к нему заход с черного хода. Через Артынова».
Вскоре кабинет заполнился, участники совещания переступали порог, не торопясь, уважительно переговаривались вполголоса, не брякали, передвигая стулья.
Но между собой, поскольку все были местными жителями, старожилами Косогорья, не стеснялись. Внимательно прислушавшись, можно было уловить и соленую шутку, и острое слово, и едкое замечание.
Издавна было затвержено неписанное правило: «На хвост соли насыплют – не куксись, потому как без соли даже куска хлеба не съешь!»
Сам Корней этого правила не любил и не желал его признавать, хотя только по нему и соизмерял земляков.
Семен Семенович, например, расположился почти вплотную к директорскому столу и сразу же принялся накручивать на палец усы.
«Как петух перед боем клюв чистит, – подумал о нем Корней, – а виду не подает!»
Рядом с Семеном Семеновичем присел на стул Яков Кравчун, затем Матвеев, по-прежнему, не глядя на духоту, застегнутый на все пуговицы. Выложил Матвеев на стол блокнот и авторучку, оперся локтями о край стола.
Яков его подтолкнул:
– Сразу на обе стороны писать начнешь – в дебет и кредит? Или стенограмму?
Иван Захарович Шерстнев притулился в углу, позади всех, а начальник формовки Козлов ему сказал:
– Что ж ты, Иван Захарович, как-то на усторонье живешь? Не с руки! Перебирался бы с берега на бугор, в новую улицу!
У дверей попыхивал трубкой диспетчер Антропов, давний, должно быть, еще смолоду друг и товарищ Семена Семеновича. Человек он, сколько помнил Корней, всегда был болезненный, источенный хворобой после войны, но, как и Семен Семенович, не податливый. «Эх, был конь да изъездился, – говаривал он про себя. – Много задумывал, да мало исполнил!» Имел он особое пристрастие к дереву, к разным из дерева художествам, немало косогорских домов украшали изготовленные им наличники, резные карнизы, точеные опоры на крылечках, но до настоящего мастерства не дошел, оставшись из-за слабого здоровья «ни тем, ни сем».
Гасанов, наливая из графина в стакан, прищелкнул языком:
– Вода пить – хорошо! Слова, как вода, лить – плохо!
Развалившись на диване, по-бабьи сдвинув колени, жмурился на солнце Артынов. Видать, он только что побывал в столовой, ремень у него был расстегнут, круглый живот блаженствовал, отдыхая. На диван, кроме Артынова, никто не садился. Или брезговали, или попросту сторонились. На округлой, рыхлой физиономии Артынова ни один мускул не двигался, только под прищуром бегали, бегали, бегали мутнисто-белесые зрачки.
– Не свербит на душе-то, Василий Кузьмич? – проходя мимо, спросил его Волчин.
– У меня? – ткнул себя пальцем в грудь Артынов. – С чего бы это?
Волчина, заводского снабженца, Корней никогда не мог с одного взгляда отличить от председателя завкома Григорьева. Оба они были рыжеваты, оба носили пестрые пиджаки и косоворотки и только разговаривали каждый по-своему. Волчин чеканил громко, отчетливо, и выходило у него слово, будто отлитое на машине. Григорьев по-петушиному клонил голову к плечу, глотал концы фраз, как горох пересыпал с ладони на ладонь.
Посреди всей этой разномастной заводской публики выделялся инспектор Полунин. Богданенко уступил ему свое директорское место, а сам приспособился с краю. У Полунина под высоким лбом вспыхивала позолоченная оправа очков. Он был из тех закоренелых, не поддающихся влиянию времени служилых людей, безгрешных, как ангелы, невозмутимых, как евнухи, беспристрастных, как судьи, и методичных, как автоматы.
Полунин читал акт глуховато вежливым голосом, и, слушая его, Корней удивлялся способности все до мелочей разобрать, рассортировать, разложить по полкам и говорить много о том, что можно объяснить в десяток минут.
В конце акта Полунин усилил голос и почти, как открытие, провозгласил:
– Таким образом, случай произошел по трем основным причинам. Во-первых, несомненно, нарушение общих норм и указаний по технике безопасности. Скважина оказалась не накрытой. Крышек в наличии нет. Во-вторых, отсутствует инструктаж по технике безопасности. Документов, подтверждающих таковой, не имеется. В-третьих, не назначено ответственное лицо, которое бы наблюдало за состоянием техники безопасности и своевременно принимало меры.
Тут он оторвал нос от листа, вытер платком запотевшие очки и сделал длинную выдержку. Возможно, этим самым ему хотелось усилить эффект, но Яков неожиданно вставил:
– А отчего же произошли все эти «во-первых» и «в-третьих»?
– У меня в предписании точно определено: выяснить обстоятельства, кои повлекли несчастный случай, – невозмутимо ответил Полунин. – Я их выяснил. Анализ финансовой и хозяйственной деятельности вашего предприятия в данный момент к моей компетенции не относится.
– Все же, каково ваше мнение?
– Мнение мне полагается выражать только в форме документа, коим является данный акт. На основе точных и проверенных данных.
– Ну, валяйте дальше, – сказал Матвеев. – Что вы предлагаете?
– Предложения мною изложены. Во-первых, завод будет платить Шерстневой пособие по инвалидности, если определит врачебная комиссия. Очевидно, пострадавшая потеряла определенный процент трудоспособности. Во-вторых, следует наметить и провести в жизнь соответствующие мероприятия по усилению охраны труда и техники безопасности. Наконец, в-третьих, придется все же кого-то наказать.
– Кого же? – опять вмешался Яков.
– В докладной товарища Чиликина, дежурившего в ту ночь по заводу, называется виновником товарищ Артынов. Однако с точки зрения объективной…
– А вы попробуйте без точки, просто по совести, – прервал Матвеев.
– Я, однако, не могу делать выводы по личным впечатлениям. Если отступать от объективности, от фактов и определенных документов, то, на мой взгляд, более следует наказать именно дежурного Чиликина, а потом уже Артынова. Но Чиликина, по некоторым формальным соображениям, наказать нельзя. И притом, видите ли, все же не он непосредственно руководит этим участком, то есть карьером…
– Замечательные выводы, – зло заметил Матвеев. – Туды и сюды: нельзя, товарищи, не признать, но и необходимо признать.
Богданенко строго постучал по столу:
– Прошу соблюдать порядок! Не на базаре!
Полунин невозмутимо продолжал:
– …И кроме того, случай сам по себе исключительный. Не характерный для производства, но именно единственный в своем роде. Можно ли было его предугадать?
– На производстве без недостатков не обойтись, – качнув ногой и отодвинувшись от спинки дивана, важно произнес Артынов. – И, конечно, будь хоть о трех головах, всего не предугадаешь. Иной раз мимо пройдешь – не заметишь. Когда план где-то застопорит, все мысли на план, и тогда многое мимо глаз летит.
– …Значит, можно ли было предугадать? – после паузы спросил Полунин. – На этот вопрос трудно ответить, а тем более невозможно подкрепить документом. Но самый важный фактор, в данный момент, тот, что пострадавшая Шерстнева осталась жива. Поэтому ответственность автоматически понижается, и я могу предложить ограничиться простыми взысканиями…
– Ну, у нас за этим остановки не будет, – вставил начальник формовки Козлов. – Например, на мне взысканий не меньше, чем на нищем заплат.
– Значит, заслуживаешь, – поднимаясь во весь рост, резко оборвал его Богданенко. – Зря, что ли?
Он сунул левую руку за борт кителя и окинул всех присутствующих многозначащим взглядом.
– Без причин я никого не наказываю! Но рассуждать попусту и убеждать – «пожалуйста, сделайте!» – не умею! Человек я практический. В случае нужды сам подопру любое дело плечом да ка-ак дви-ну-у! Моментально будет исполнено на все сто процентов!
В подтверждение давнул лежавшее на столе пресс-папье, оно хрупнуло и раскололось.
Яков и Семен Семенович переглянулись.
– Потому я могу заверить трест, – веско, внушительно, положив раскрытую ладонь на грудь, пообещал Богданенко, – порядок на заводе будет наведен! Будет! Происшествие на зимнике мы воспримем как серьезный урок и предупреждение. Урок в том смысле – мало занимались техникой безопасности, проявляли недопустимое благодушие. А предупреждение – тем, кто намерен прожить по старинке. Попривык у нас кое-кто работать спустя рукава. Критиковать, а на себя не оглядываться. Нет уж, извините, как говорится! Коли ты критикуешь других, то изволь и сам держаться на высоте.
Он смотрел не на Семена Семеновича, а куда-то в сторону, в пустой угол, зато и Матвеев, и Козлов, и Яков, как заметил Корней, оглянулись на Семена Семеновича, а тот в ответ покрутил усы.
– Болтать ведь легче всего! – набирая более сердитый тон, рубанул Богданенко. – Слова-то не купленные! Ты критикуешь, и вроде все у тебя выходит кругло, а между тем, у самого хвост не меньше замаран. Ну-ка, давайте переберем…
Тут он все-таки отвел глаза от угла и обратил их на Семена Семеновича:
– Вот, возьмем, к примеру, хотя бы наше заводское оборудование. Почему оно постоянно барахлит? То авария, то неполадки, то ремонты, то еще какая-то ерундовина. Но ведь потому оно и барахлит – настоящего догляда за ним, настоящего хозяйского обхождения нет и не бывало. Что ж ты, товарищ Чиликин, как механик предпринял? Ходишь вокруг да около, транжиришь на ремонты государственные средства и все никак до конца не дойдешь.
– Когда кругом ходишь, до конца не дойдешь, – опять крутанул ус Семен Семенович.
– Ты мне не крути, – раздельно, с достоинством сказал Богданенко, – я, знаешь, сам это умею!
Затем он повернулся в другую сторону:
– Или вот, товарищ Козлов… Да ты не моргай, не моргай, как паинька, товарищ Козлов, правду надо уважать и любить. Не строй из себя невинного мальчика! Возразить тебе нечего! Я тебе недавно что велел? Велел ведь формовочный пресс покрасить, смотреть на него тошно, до чего он поржавел. Ты сделал? Нет, не сделал! А еще пеняешь мне за взыскания.
– Пресс надо не красить, Николай Ильич, – поправил Семен Семенович, – а менять или хоть капитально отремонтировать. Он свое уже отслужил. Без передыху на нем кирпичи формуем.
– Крашеный – вроде новый, – явно недружелюбно добавил Матвеев. – Вот так и все остальное: подмалевываем, а потом гордимся, какие мы замечательные. Пора бы уж я за ум взяться, отошли прежние времена.
– Выходит, я вру? – вскипел Богданенко. – Куда гнешь?
– Вовсе не обязательно обманывать, – твердо подчеркнул Матвеев. – Это грубо. Можно желать много хорошего, полезного, но при этом заблуждаться. Каждому из нас хочется выглядеть в лучшем виде. Но тут и начинаются ошибки. Промазал где-то, недоделал, недоглядел, так уж и признался бы в этом, так нет же, за это ругать будут, а взбучку получать неохота. Вот и подмалевал малость, а потом, глядишь, и вошло это в привычку. Ну, а почему промазал? Мы с вами, Николай Ильич, на этот счет уже немало толковали. Скользите вы в производстве по поверхности, а в глубину не спускаетесь. Тут на поверхности все «в общем и целом», средние цифры, без лица, согласно этим цифрам план выполняется, экономические показатели на уровне, что ни цифра, то козырь. Но спуститесь-ка в глубину. Ведь там совершаются невидимые сверху процессы, сама жизнь, воздействующая и на состояние производства, и на общественные, и на личные отношения. Вы ее с поверхности не видите, стало быть, этой жизнью внизу не управляете, и наконец приходит момент, когда за это приходится оплачивать счет. Сегодня надо платить по счету за несчастье на зимнике, завтра формовочный пресс окончательно сломается, и весь завод встанет, другого пресса у нас нет, и запасных деталей к прессу тоже нет, потом еще что-нибудь в подобном же роде…
Богданенко набычился, не находя, что возразить Матвееву. В кабинете началось шушукание. И Полунин, и его акт, и вообще происшествие на зимнике сразу отошли куда-то на задний план, так как, оказывается, все это было второстепенное, частное, а существовало другое, самое главное, самое важное, о чем Корней пока лишь догадывался и чего Полунин в своем разбирательстве даже не коснулся. Да ведь и в самом деле, разве можно вести речь только о том, что кто-то на зимнике не закрыл скважину и в нее упала Наташка Шерстнева, когда не выяснена основная, ведущая причина, откуда все зародилось?
Воспользовавшись коротким замешательством, Козлов, взволнованный обращенным к нему обвинением, налил из графина полный стакан воды, не отрываясь, крупными глотками выпил ее и продолжил вслед за Матвеевым:
– Мы, как те пушки, оторванные от тыла. Стоим на переднем крае, надо стрелять, а снарядов в достатке нет. Вместо боеприпасов получаем от вас выговора! Пробавляемся энтузиазмом людей, их совестью и терпением.
– Обиду высказываешь? – насмешливо спросил Богданенко.
– У него обида наша общая, – вступился Семен Семенович. – Ведь знаете, у кого что болит… Вот вы в меня пальнули: оборудование барахлит! Правильно пальнули, я за оборудование отвечаю, с меня и спрос, но позвольте вас тоже спросить: из глины, что ли, мне запасные детали лепить или на ходу ремонтировать? На складе у Баландина пустые стеллажи, вы нормативы по запчастям боитесь превысить, а график предупредительных и капитальных ремонтов, хотя вами и утвержден, да останавливать оборудование нельзя, вы не разрешаете. Так и гоним машины на износ, добиваем, хотя, как известно, не стань коня кормить, поезди-ка на нем, не выпрягая из оглобель, далеко не ускачешь. Почему это, Николай Ильич, до вашего прихода к нам на завод, обеспечению производства, его тылам, заделам уделялось особенное внимание? И кирпича мы давали больше, и качество его повышали, и люди без дерганья получали нормальный заработок. Ну, а теперь мы не механики, мы просто пожарные…
– Я не намерен копировать прежние принципы и способы, – сдерживая раздражение, ответил Богданенко. – По-моему, всякое, даже временное сокращение выпуска продукции – антигосударственная практика! Не ломайте машин, вот вам и решение проблемы. А то, что я не позволяю зря деньги транжирить, за это с меня голову не снимут. Трест нам планирует убытки, – завод старый, полукустарный. По себестоимости он всегда тянулся в хвосте. А я, это вы на усы намотайте, на последнем месте быть не желаю! Не привык! У меня даже слова такого в обиходе нет – «не могу»! Все можно! И я иду к тому, чтобы отказаться от дотаций, работать на самоокупаемости, без убытков! – Он выдержал паузу, по привычке, очевидно, заложив пальцы левой руки за борт кителя. – Но вообще, если уж рассуждать справедливо, то всю эту вашу кустарщину, завод, старую рухлядь, давно пора бульдозером спихнуть в овраг!
От этих пренебрежительных слов лица у людей, сидевших в кабинете, кроме Артынова и Полунина, сразу сделались серыми. Задели они и Корнея. «Ну, это ты зря так шумишь, товарищ директор», – возразил он мысленно и тут же вспомнил, как однажды сказала мать: «Бог забыл наделить Косогорье благом. Но жители и на глине развели сады. Потому как руки дадены для труда, а язык не для того, чтобы хулить хлеб, который едят. Не хули, но сделай лучше, коли сумеешь!»
– Не родня вы заводу, Николай Ильич, – вдруг грубо и жестко сказал Яков Кравчун за всех. – Наш завод всегда честно служил свою службу.
– Как, то есть, не родня?
– Вам доверили им руководить, – еще жестче добавил Яков, – подымать, а что получается?
– Молод еще ты! – поглядел на него свысока Богданенко. – Только лишь из скорлупы вылупляешься!
– А ведь возраст-то здесь ни при чем, Николай Ильич, – не вытерпел и вмешался до сих пор молчаливо сосавший потухшую трубку Антропов. – Вам бы самому-то поучиться надо, изучить бы обстоятельно кирпичное производство.
– За год я здесь горелой глины понюхал достаточно, и то, что мне надо знать, знаю не хуже любого из вас, – опять свысока сказал Богданенко. – Да и к чему вы затеваете подобный разговор?
– К тому, Николай Ильич, – что все ваши «новшества» и намерения никак не согласуются с тем, в чем нуждается производство, – хотя и мягко, но все же настойчиво продолжал Антропов. – Рабочий идет на смену не терять свое время на простои, на поиски инструмента, какой-нибудь лопаты или кирки. Ему надо заработать, и чем он больше заработает, тем лучше и выгоднее для завода, – он больше продукции выработает, и, стало быть, обойдется продукция дешевле. Выходит, надо бы начинать подымать производство снизу, оттуда, от рабочего места, а вы давите сверху.
– Вот так каждый старается поучать, – обращаясь больше к Полунину, с некоторым вроде недоумением развел руками Богданенко. – Он, видите ли, грамотный, а другие ни черта не смыслят.
– Вернее, снизу и сверху, по всем линиям, да не наскоками, а по техническому плану и экономическому расчету, – уточнил Семен Семенович.
– А я вот как действовать начну: рублем мерить и контролировать. Получи свое и отваливай, но план мне выдай сполна, а не уложишься в лимиты, – держи ответ! Кивать на Богданенко не придется.
– Эх, Николай Ильич, – стукнув нетерпеливо кончиком карандаша по столу, поднял голос Матвеев, – как это вы ловко поворачиваете все задом наперед. Отличное дело – хозрасчет цехов – превращается у вас в пугало. Ведь от него никто не откажется. Давайте! Хоть сию минуту! Еще вам и спасибо скажут. Но для хозрасчета одного вашего приказа, извините, совсем недостаточно, надо иметь разумные экономические расчеты, реальные лимиты, нормальное снабжение и самостоятельность. Если уж хозрасчет, то дайте начальнику цеха или мастеру участка полную самостоятельность, бросьте его поминутно опекать, вмешиваться в его распоряжения, перестаньте-ка его подменять.
– Самоустранись, – насмешливо подсказал Богданенко.
– Наоборот, беритесь свою роль играть: правьте, направляйте, решайте основные общезаводские задачи. Всякому свое! И пусть каждый за свое дело отвечает сполна.
Корнею показалось даже, что все здесь присутствующие, хотя и говорят об одном и том же и стремятся доказать друг другу, как лучше работать, но не смогут договориться, все они разные по характеру, и каждый считает себя правым, не уступает, а в конце концов получается у них разлад и несогласованность.
– Ну, теперь их скоро не разнимешь, – глупо ухмыляясь, зашептал на ухо Корнею предзавкома Григорьев. – У нас, брат, на каждой оперативке драчка. Как директор с главбухом сцепятся, так и пошло…
«А ты швабра! – зло подумал, взглянув на него косо, Корней. – Какой чудак тебя в завком-то подсунул?»
Григорьев еще раз просыпал легкий смешок и, склонив голову, повернулся к Волчину, тот оттолкнул его плечом и раздельно, с промежутками отчеканил:
– Хватит уже, товарищи! На партийном собрании разбирались. Довольно бы! Не надо распространяться. Не место. Не время. Продолжим обсуждение акта. Не надо отклоняться.
– Да, не надо отклоняться, – словно эхо, повторил Полунин. – Речь идет о конкретном случае.
Но Матвеев не подчинился.
– Получается странно, – сказал он громче, чем следовало, – будто на заводе лишь один директор ратует за экономию, а главный бухгалтер, обязанный быть финансовым контролером, и парторг, и рядовые коммунисты, – все против. Но как же это так? Ведь Николай Ильич не может отрицать, что всякая экономия любит разум, а рубль – дельного хозяина, и конечная цель все-таки не скопидомство ради рубля, но только и исключительно ради самих же людей. Не нужно нам сокращение себестоимости, если оно приносит вред и не движет производство вперед. Кого мы собираемся надувать? Разве государству нужна такая искусственно созданная экономия? Да ведь государство никогда нас не похвалит, если узнает, как мы сокращаем убытки. Оно дает нам по плану средства на расходы и велит содержать производство в порядке, а мы, выходит, денежки прижимаем, не тратим их куда следует и гоним производство на износ, на износ, на износ. И условия труда для людей оставляем иной раз без внимания. Так какая же польза от такого скопидомства? Нет, нас этому никто не учит и никто с нас такой экономии не требует. Сами выдумали. Государство хочет, чтобы мы действительно экономили каждую копейку, ведь она нужна для развития хозяйства и улучшения народного благосостояния, но эта экономия должна происходить от улучшения производства, от его постоянного обновления, от правильной организации труда, внедрения прогрессивных методов труда, развития соревнования, повышения квалификации и сознательности каждого, кто стоит на рабочем месте.
– Первоклашки об этом знают, – вспылил Богданенко. – Этакое ты открытие сделал! Наверно, я директив не читаю и сам не думаю.
– Директивы вы, конечно, читаете и с тем, что я высказал, спорить не станете. Но на практике поступаете иначе. Очень уж скоро хотите всего достичь. И я не ошибусь, если скажу: вы, вроде, противник личных интересов, однако многое в вашей работе и в ваших распоряжениях исходит не от общественного, а от личного. Не добьемся снижения убытков – на первое место среди подсобных предприятий треста не выйдем… Мы за первое место. Но давайте добиваться его по-честному.
18
Корней весь ушел во внимание. Впрочем, он еще не решил, кто же все-таки прав: Богданенко или его противники, кому из них отдать предпочтение и кто из них может взять верх? «Завод-то ведь все же старый, изрядно потрепанный, и, действительно, какая нужда транжирить деньги, чтобы прорехи штопать, взять бы да сломать и на том месте выстроить новый по современной технике и по современной технологии».
Это соображение оправдывало Богданенко, привлекало на его сторону, но, с другой стороны, и в том, о чем говорил Матвеев, тоже было все правильно и нужно, потому что людям надо работать и работать как следует, а не «пинать погоду», не нервничать из-за постоянных неполадок, не тратить свое здоровье в загазованных печах, в сырых забоях, не опасаться, как бы не сломать руку, ногу или не свернуть шею на неисправных узкоколейных путях, посреди разного ненужного, вовремя не прибранного хлама и мусора.
Ведь если бы кто-нибудь «сверху», хотя бы из треста, послал команду «добивай и дорабатывай», «выжимай последние соки», не давал бы денег на содержание производства в порядке, в нормальном рабочем состоянии, ну, тогда совсем иной разговор, можно было бы еще как-то мириться или спорить, а то ведь деньги дают и никто «команды» не посылает, налицо просто «самодеятельность» только ради того, что «я на последнем месте быть не желаю».
Между тем, Матвеев, уже весь потный и разволнованный, расстегнув воротник гимнастерки, продолжал нагнетать жар в накаленную атмосферу:
– Вы, Николай Ильич, не экономист, не инженер, и нет у вас никаких оснований пренебрегать советами коллектива, решать одному за всех. Почему не стал у нас работать молодой инженер, которого присылали из треста? Вы не позволили ему развернуться. А парень предлагал много дельного…
– С кем нужно – советуюсь, – высокомерно, возможно, даже нарочито, отрезал Богданенко.
– С тем, кто ближе! Коллегиальность у вас особенная. Матвеев брезгливо кивнул на Артынова, который, разместив себя на диване, не подавал никаких признаков расстройства, словно речь шла не о том, что касается его лично, а о совершенно постороннем предмете.
Лишь после намека Матвеева на «особенную коллегиальность» и кивка, Артынов встряхнулся, облокотился на колени, и в узких щелях его оплывших глаз вспыхнули зеленые огоньки, как у сытого кота, которому слегка наступили на хвост.
– Ты мне загадки не загадывай, товарищ главбух! – гневно сказал Богданенко. – Куда киваешь-то? Ты бумажки строчишь и счетами брякаешь, а Василий Кузьмич план дает.
– Один?
– Нет, не один! Но и уменья у него не отберешь. Да ведь если он провинится, то и с ним в игрушки играть тоже не стану.
– А что же в таком разе Артынова так бережете? Толчем здесь воду в ступе и трем репу, вроде, как от безделья!
– Я Артынова не покрываю, – сугубо официально сказал Богданенко. – Товарищ Артынов тоже свое получит.
В знак согласия Василий Кузьмич тотчас же покорно наклонил голову, дескать, отвечать готов в любую минуту, а для пущей убедительности приложил пухлую ладонь к груди, но эта его готовность вызвала совершенно неожиданную реакцию, многие из присутствующих брызнули смешком, откровенно выражая свое неверие, а Богданенко, неосторожно кинув обещание, принял смешок на свой счет и распалился еще сильнее:
– Могу и уволить, если понадобится!
– Не уволите, – подзадорил Козлов.
Богданенко вдруг понизил голос:
– Пока не вижу оснований. И что значит уволить специалиста? Может быть, главбух у нас обжигом будет руководить и понесет на себе все нагрузки, которые сейчас Василий Кузьмич на себе тянет? Недостатки у Василия Кузьмича есть, но он товарищ безотказный…
– И не безгрешный, – вставил Семен Семенович.
– Он безотказный, – повторил Богданенко, – работает, время не считает, в ночь-в полночь, всегда можно на него положиться. Выпивает? Так это я не могу ни за кого поручиться, все помаленьку грешны. Дома в свободную минуту любой рад рюмочку пропустить, это не во вред производству. Говорят же: пей, но дело разумей…
Крутой переход от горячности и гнева к ровному, даже несколько шутливому и игривому тону, который совершил Богданенко, понравился Корнею, и он мысленно похвалил его.
– А разумея дело, действуй смело! Василий Кузьмич ошибку, конечно, допустил, серьезный недогляд. За это я тебе, Василий Кузьмич, – он обернулся лицом к Артынову, – за это я тебе объявляю выговор, потом в приказе распишешься, и вместе с тем освобождаю тебя от обязанностей начальника карьера. Оставайся на своем основном участке, в обжиге, а туда, в карьер, начальником временно придется назначить Гасанова. Ты, Василий Кузьмич, сегодня же передай ему карьер. И предупреждаю вас обоих, тебя и Гасанова, чтобы в отношении техники безопасности был полный порядок. Лично все проверьте, подготовьте мероприятия, и пусть мне главбух не сует свои цифры, будто я на технику безопасности и вообще на производство деньги жалею.
– Я согласен, – опять склонил голову Артынов. – Будет исполнено!
– А тебе, товарищ Чиликин, – повернувшись на этот раз к Семену Семеновичу, сказал Богданенко, – хотя ты и парторг, объявляю тоже выговор, без приказа, словесно, прохлопал на дежурстве непорядок! А если ты не согласен – жалуйся! Но вот ведь и по акту инспектора твоя виновность выходит. Критиковать ты умеешь и рапорты писать мастер, я на твою критику не обижаюсь, я уважаю критику, так ты тоже ее уважай и покажи другим пример, как надо ошибки исправлять.
Это была, видать, вынужденная уступка парторгу, и все это почувствовали, но, сделав один шаг назад, Богданенко сразу же сделал два шага вперед, ошарашив непредвиденным и совершенно неуместным к текущему разговору распоряжением.
– А теперь по диспетчерской: участок этот у нас явно не на высоте! Антропов засиделся на одном месте, вот вчера не уложился с погрузкой кирпича в вагоны, допустил простои порожняка, придется платить штраф, для завода это голый убыток. Того, что грузчиков у него не хватало и один машинист по нездоровью на смену не вышел, я во внимание не беру, обязан был Антропов обеспечить, но коли не обеспечил, изволь отвечать. От должности Антропова отстраняю, можешь, товарищ Антропов, увольняться или оставаться на рядовой работе, – как тебе угодно!
Вот уж действительно «грянул гром не из тучи»! И с какой стати гром этот грянул над головой Антропова, никто из присутствующих не понял, у всех в глазах застыло недоумение, а сам Антропов уронил трубку на пол, просыпал из кисета табак, но вместо того, чтобы поднять трубку, встал, наступив на нее сапогом:
– Позвольте, Николай Ильич! Это же неправда! Я простоев не допускал, груженый состав мы отправили по графику.
– А ты меня в неправде не уличай! – категорически сказал Богданенко. – С диспетчерской не справляешься…
Антропов вышел из кабинета при полном молчании, и молчание это было столь тягостным, что Богданенко сгреб в кучу разложенные на столе материалы инспекторской проверки и, скомкав, кинул их Полунину. Тот вежливо произнес:
– Однако, зачем же так волноваться, Николай Ильич? Очень, очень круто вы поступаете, пожалуй, даже вопреки закону, и не современно, и мне придется при докладе управляющему это отметить.
