Текст книги "Порочные круги постсоветской России т.1"

Автор книги: Сергей Кара-Мурза

Соавторы: А. Вершинин,О. Куропаткина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 34 страниц)

СОСТОЯНИЕ СОЦИОКУЛЬТУРНОЙ ОБЩНОСТИ «ПРОМЫШЛЕННЫЕ РАБОЧИЕ»: УСЛОВИЕ НОВОЙ ИНДУСТРИАЛИЗАЦИИ И МОДЕРНИЗАЦИИ РОССИИ

В этом докладе речь идет о тех изменениях, которые произошли в ходе реформы в ядре рабочего класса России – профессиональной общности промышленных рабочих. Во всех промышленно развитых странах эта общность является ключевым элементом всей системы трудовых ресурсов. Особое значение эта общность приобретает в России, в которой государственная власть считает необходимой программу новой индустриализации.

Субъекты общественных процессов – не индивиды, а общности, собранные и воспроизводимые на какой-то матрице. Состояние всей системы общностей, соединенных в общество, – один из главных предметов обществоведения и государственной политики.

Общество – система, которая находится в процессе непрерывного развития, так что в динамическом взаимодействии переплетаются интеграция и дезинтеграция – как отдельных элементов, так и всей системы в целом. Общий кризис российского общества с начала 1990-х гг. отмечен преобладанием процессов дезинтеграции. Этот процесс усугубляется общим кризисом индустриального общества, особенно на Западе, общественные институты и экономические структуры которого были взяты за образец в доктрине российской реформы.

В 2002 г. президент Международной социологической ассоциации А. Турен таким образом сформулировал вызов, перед которым оказалось обществоведение в последние десятилетия ХХ в.:

«Мир становился все более капиталистическим, все большая часть населения втягивалась в рыночную экономику, где главная забота – отказ от любого регулирования или экономического, политического и социального контроля экономической деятельности. Это привело к дезинтеграции всех форм социальной организации, особенно в случае городов. Распространился индивидуализм. Дело идет к исчезновению социальных норм, заменой которых выступают экономические механизмы и стремление к прибыли.

В завершение можно утверждать, что главной проблемой социологического анализа становится изучение исчезновения социальных акторов, потерявших под собой почву или из-за волюнтаризма государств, партий или армий, или из-за экономической политики, пронизывающей все сферы социальной жизни, даже те, что кажутся далекими от экономики и логики рынка. В последние десятилетия в Европе и других частях света самой влиятельной идеей была смерть субъекта. Это можно считать эквивалентом того, что принято называть критической социологией» [1].

Вывод, трагический для современной цивилизации: смерть субъекта. Исчезновение социальных акторов, т. е. коллективных субъектов общественных процессов! Это совершенно новое состояние социального бытия, мы к этому не готовы ни интеллектуально, ни духовно, а осваивать эту новую реальность надо срочно. Но, судя по множеству признаков, глубина и разрушительность этого кризиса «в Европе и других частях света» не идет в сравнение с тем, что переживает Россия.

Кризис российского общества, перешедший в 1991 г. в острую стадию, потряс всю эту систему, все ее элементы и связи. Период относительной стабилизации после 2000 г. сменился в 2008 г. новым обострением. Можно утверждать, что одна из главных причин продолжительности и глубины кризиса заключается в том, что в России произошла глубокая дезинтеграция общества. Этот процесс был запущен перестройкой и реформами 1990-х гг., маховик его был раскручен в политических целях – как способ демонтажа советского общества. Но остановить этот маховик после 2000 г. не удалось (если такая задача вообще была осознана и поставлена).

В 1999 г. исследователи, изучающие эту сторону реформы, писали:

«Социальная дезинтеграция понимается как процесс и состояние распада общественного целого на части, разъединение элементов, некогда бывших объединенными, т. е. процесс, противоположный социальной интеграции. Наиболее частые формы дезинтеграции – распад или исчезновение общих социальных ценностей, общей социальной организации, институтов, норм и чувства общих интересов… Это также синоним для состояния, когда группа теряет контроль над своими частями. Этим понятием часто обозначается и отступление от норм организации и эффективности, т. е. принятого институционального поведения то ли со стороны индивида, то ли со стороны социальных групп и акторов, стремящихся к переменам. Тогда понятие „социальная дезинтеграция” по содержанию становится весьма близким к понятию “аномия”. Социальная дезинтеграция способствует развитию социальных конфликтов» [2].

А. Тойнби писал, что «больное общество» (в состоянии дезинтеграции) ведет войну «против самого себя». Образуются социальные трещины: и «вертикальные» (например, между региональными общностями), и «горизонтальные» (внутри общностей, классов и социальных групп). Это и происходит в России.

В цитированной ранее обзорной работе сказано: «В настоящее время в российском социальном пространстве преобладают интенсивные дезинтеграционные процессы, размытость идентичностей и социальных статусов, что способствует аномии в обществе… Хуже всех пришлось представителям прежних средних слоев, которые были весьма многочисленны, хотя и гетерогенны: профессионалы с высшим образованием, руководители среднего звена, служащие, высококвалифицированные рабочие. Большая их часть обеднела и стремительно падает вниз, незначительная доля богатеет и уверенно движется к вершине социальной пирамиды…

Коренным образом изменились принципы социальной стратификации общества, оно стало структурироваться по новым для России основаниям… Исследования подтверждают, что существует тесная связь между расцветом высшего слоя, “новых русских” с их социокультурной маргинальностью, и репродукцией социальной нищеты, криминала, слабости правового государства» [2].

Уточним некоторые понятия.

Классы и группы: что соединяет в них людей

Сделаем небольшое методическое отступление о том, что будем понимать под классами и, шире, профессиональными общностями. В нашем обществоведении не задавались вопросом: класс – реальность или абстракция? Именно западные историки (особенно Э. Томпсон в Великобритании) поставили этот вопрос и пришли к выводу: в определенный исторический период классы – реальность! Эти современные историки, изучавшие, уже на базе нового знания, страну классического капитализма – Англию, – описали исключительно важный для нас процесс превращения общин в классы. Они сделали две оговорки, которые именно для нас меняют все дело.

В замечательном труде Э. Томпсона «Формирование рабочего класса Англии» (1963 г.) сказано: «Класс есть образование “экономическое”, но также и “культурное” – невозможно дать теоретического приоритета ни одному аспекту над другим. В последней инстанции принадлежность к классу может определиться в равной степени посредством и культурных, и экономических форм». Труды этого направления заложили основы социальной истории, которая быстро приобрела характер социокультурной истории. История становления рабочего класса показала, что структура общества складывается из социокультурных общностей, экономических атрибутов недостаточно для самосознания группы и благоприятных экономических условий недостаточно для сохранения общности.

В условиях дезинтеграции общества, когда система расколов, трещин и линий конфликта является многомерной, классификация общностей никак не может быть основана только на экономических индикаторах (собственность, доход, обладание товарами длительного пользования и т. д.). Кластеры отношений, соединяющих людей в группы, выражают именно социокультурные структуры. Однако произошедшие в обществоведении после краха СССР методологические сдвиги не приблизили к пониманию процессов дезинтеграции с их сильными синергическими эффектами. Социологи концентрируют свое внимание на социальной стратификации общества, которую характеризуют в основном экономическими индикаторами.

В 1996 г. социолог и культуролог Л.Г. Ионин сделал замечание, справедливое и сегодня: «Дело выглядит так, будто трансформирующееся российское общество в состоянии адекватно описать и понять себя при помощи стандартных учебников и стандартных социологических схем, разработанных на Западе в 1960-1970-е гг. для описания западного общества того времени…

И западное общество, и российское почти одновременно подошли к необходимости коренной когнитивной переориентации. На Западе она произошла или происходит. У нас же она совпала с разрушительными реформами и полным отказом от приобретенного ранее знания, а потому практически не состоялась. Мы упустили из виду процессы, происходящие в нашем собственном обществе и живем сейчас не своим знанием, а тридцати-сорокалетней давности идеологией западного модерна. Вместе с этой идеологией усваиваются и социологические теории, и методологии, тем более что они ложатся на заботливо приготовленную модернистским марксизмом духовную почву.

Теории, которые у нас ныне используются, описывают не то стремительно меняющееся общество, в котором мы живем сейчас. Переводимые и выпускаемые у нас ныне учебники социологии описывают не то общество, с которым имеет дело студент» [3].

Картина социальной стратификации российского общества, конечно, необходима как первое, грубое приближение, но она недостаточна, чтобы «понять себя». Выделение социальных слоев проводится прежде всего по уровням доходов, а это более узкое основание, чем даже выделение групп по отношению к собственности и разделению труда. Добавление к экономическим параметрам при стратификации индикаторов власти, статуса, образования, проведения свободного времени и пр., принципиально не меняют модели. В главном она сходится к описанию неравенства в распределительных отношениях.

Разделение на богатых, средний класс и бедных можно уточнять, разделяя эти страты на более тонкие слои (например, на 10 групп по уровню доходов), но проблема дезинтеграции общества по культурным и, в частности, по ценностным основаниям не решается. Не выявляются при этом ни причины «исчезновения социальных акторов», ни корни аномии российского общества. Насколько недостаточна модель социальной стратификации, показывает бесплодность концепции среднего класса как главного субъекта истории нынешней России, в том числе как субъекта модернизации. Эта концепция как раз и была выведена из этой модели, которую обществоведение приняло за свою парадигму.

М.К. Горшков (директор Института социологии РАН) пишет в связи с доктриной модернизации (2010 г.): «Практически не происходит осознания устойчивых групповых интересов, основанных на политических, социальных, духовных, профессиональных и других идентичностях. Это препятствует формированию полноценного гражданского общества и утверждению характерных для обществ модерна социальных практик и институтов» [4].

Но это и означает, что никакого среднего класса как социокультурной общности в России пока что не существует и эта страта социальным актором не является.

Виднейший российско-американский социолог П. Сорокин, говоря об интеграции общностей, исходил именно из наличия общих ценностей, считая, что «движущей силой социального единства людей и социальных конфликтов являются факторы духовной жизни общества – моральное единство людей или разложение общей системы ценностей». Но нынешние социальные страты в России вовсе не интегрированы общими ценностями. Напротив, по ряду ценностей группы складываются по вертикальной оси, пронизывая все страты и соединяя их в «больное общество». Например, социологи отмечают: «тревожность и неуверенность в завтрашнем дне присущи представителям всех слоев и групп населения, хотя, конечно, у бедных и пожилых людей эти чувства проявляются чаще и острее». И таких «вертикальных связок» много, и они едва ли не сильнее, чем горизонтальные связи в социальных стратах. Можно сказать, что происходит вертикальное членение общества, а не слоистое.

Значит, общность как субъект процессов кризисного общества должна быть выделена с помощью как экономических, так и культурных индикаторов и критериев. Исходя из сказанного, в этом докладе постараемся учесть и экономические, и культурные изменения в состоянии общности рабочих.

Для нашей темы полезно данное Л.Г. Иониным описание процесса дезинтеграции российского общества, рассмотренного через призму социологии культуры. Он пишет: «Гибель советской моностилистической культуры привела к распаду формировавшегося десятилетиями образа мира, что не могло не повлечь за собой массовую дезориентацию, утрату идентификаций на индивидуальном и групповом уровне, а также на уровне общества в целом…

Болезненнее всего гибель советской культуры должна была сказаться на наиболее активной части общества, ориентированной на успех в рамках сложившихся институтов, т. е. на успех, сопровождающийся общественным признанием. Такого рода успешные биографии в любом обществе являют собой культурные образцы и служат средством культурной и социальной интеграции. И наоборот, разрушение таких биографий ведет к прогрессирующей дезинтеграции общества и массовой деидентификации.

Наименее страдают в этой ситуации либо индивиды с низким уровнем притязаний, либо авантюристы, не обладающие устойчивой долговременной мотивацией. Авантюрист как социальный тип – фигура, характерная и для России настоящего времени» [5].

Здесь высказана очень важная вещь: условием связности любой профессиональной группы является наличие в ней небольшой, но особенно активной части – работников, ориентированных на успех, биографии которых «являют собой культурные образцы и служат средством культурной и социальной интеграции» общности.

Подобные группы работников, «представляющие» общность – ее актив, в разных сферах деятельности формируются по-разному. Но именно эти группы видны обществу, и их образ – язык, поведение, ценности и интересы, образ действий – приписывается стоящим за их спиной общностям. Если такая группа не образуется, то общность не видна, а значит, ее как социального явления не существует, ибо она не имеет канонического образа «самой себя» и не может обрести самосознания. Она остается, перефразируя Маркса, «общностью-в-себе».

Для «сборки» общности необходима конструктивная деятельность этой особой группы, которая выстраивает матрицу мировоззренческой, информационной и нормативной систем будущей общности (поначалу «общности-в-себе»). Эти группы («актив») и представляют в социальном мире возникающую и развивающуюся общность (за это представительство нередко возникает борьба нескольких групп активистов, например политических партий).

В последние десятилетия эти представления о формировании социальных (точнее, социокультурных) общностей были развиты ведущими социологами, в частности П. Бурдье. Общепринятым мнением эти представления воспринимаются с трудом. Мы привыкли «видеть» социальные общности как объективную реальность, хотя это – продукт нашего мыслительного конструирования образа реальности, а иногда и сложной теоретической работы. П. Бурдье сказал в интервью (1992 г.):

«Тот особый случай, который представляет собой проблема социальных классов, считающаяся уже решенной, очевидно, чрезвычайно важен. Конечно, если мы говорим о классе, то это в основном благодаря Марксу. И можно было бы даже сказать, если в реальности и есть что-то вроде классов, то во многом благодаря Марксу, или более точно, благодаря теоретическому эффекту, произведенному трудами Маркса» [6].

Надо уточнить, что этот актив не изобретает абстрактную сущность, а возникает на основе существующего в социальной системе материала – того контингента группы-в-себе, который и надо мобилизовать и консолидировать дополнительными связями. Классический случай: К. Маркс и его соратники смогли не только обозначить, но и создать класс пролетариата, потому что произошла промышленная революция и появилась масса людей, ставших наемными работниками на заводах и фабриках. Труды Маркса помогли этим людям узнать, что они существуют как класс, как субъект исторического процесса. Более того, во многих случаях группа-в-себе активно выбирает себе актив путем перебора кандидатов и в большой мере корректирует их доктрины.147

В докладе мы исходим из умеренного предположения, что российское общество переживает процесс дезинтеграции – происходит разрыв связей между общностями и в то же время разрыв связей между членами каждой общности, т. е. идет разрыхление и сокращение в размерах (деградация) самих общностей. Но эти процессы не достигли того порога, за которым деградация стала бы необратимой. Более того, сопротивление такому омертвлению сильнее, чем это казалось в 1990-е годы. С другой стороны, идут и процессы интеграции общества – по-новому в новых условиях, иногда в виде «сетей взаимопомощи», нередко в болезненных формах (например, в теневой или даже криминальной экономике, в молодежных сообществах типа фанатов или гопников). Конечно, динамическое равновесие неустойчиво и может быть резко нарушено.

Для выявления общностей – как сгустков кооперативных человеческих отношений – применяются разные методы наблюдения. Исходный материал для гипотез и программ наблюдения дает статистика. Социологи ведут наблюдения за коллективами или выборками людей, даже иногда «погружаются» в изучаемую среду, на время нанимаясь рабочими и пр. Проводятся опросы (иногда массовые), чтобы дополнить объективные данные выражениями самосознания людей как принадлежащих к той или иной общности.

После этих вводных рассуждений рассмотрим процесс дезинтеграции общества, а затем и общности промышленных рабочих, идя «сверху вниз».

Демонтаж народа ведет к дезинтеграции общества

Самым первым объектом демонтажа стал народ (нация). Выполнение политической задачи «разборки» советского народа привело к повреждению или разрушению многих связей, соединявших граждан в народ. Эта операция велась в двух планах – как ослабление и разрушение ядра советской гражданской нации, русского народа, и как разрушение системы межэтнического общежития [7]. Альтернативной матрицы для сборки народа (нации), адекватной по силе и разнообразию связей, создано не было. Программу нациестроительства государство не выработало до сих пор, но это – особая важная тема.

Разделение народа становится привычным фактом – разведенные реформой части общества уже осознали наличие между ними барьеров и разрывов. Фундаментальный «системный» раскол прошел по экономическим, социальным и мировоззренческим основаниям – раскол на бедных и богатых. Социологи пишут (2005 г.): «Бедные и богатые в России – два социальных полюса, причем речь идет не просто о естественном для любого общества с рыночной экономикой различных уровнях дохода отдельных социальных страт, источников поступления этого дохода и его структуры, но о таком качественном расслоении общества, при котором на фоне всеобщего обеднения сформировалась когорта сверхбогатых, социальное поведение которых несовместимо с общепризнанными моральными, юридическими и другими нормами» [8].

На этот раскол накладывается сетка разделения по региональным основаниям и по типам поселений. Вот вывод большого исследования (2009 г.): «Жители мегаполисов и российская провинция видели совершенно разные “России”. В мегаполисах со знаком «плюс» оценивают ситуацию в стране 69% респондентов, в российской провинции, районных центрах, поселках городского типа и на селе – от 34 до 38%. Ситуацию катастрофической или кризисной здесь считали свыше половины всех опрошенных, в то время как в мегаполисах – лишь более четверти. Уровень разброса оценок по отдельным городам впечатляет еще больше. Москвичей, довольных жизнью, было свыше 80%, тогда как в Пскове или Рязани – 22 и 26% соответственно» [9].

Интенсивные социально обусловленные страхи говорят о том, что люди ощущают себя не защищенными мощной системой народа, что, в свою очередь, заставляет их сплачиваться в малые группы или даже родоплеменные общности (2005 г.): «Анализ проблемы страхов россиян позволяет говорить о глубокой дезинтеграции российского общества. Практически ни одна из проблем не воспринимается большей частью населения как общая, требующая сочувствия и мобилизации усилий всех» [10].

В целом состояние общества в 2008 г. исследователи его структуры характеризуют так: «Современную социальную структуру российского общества нельзя рассматривать как стабильное устойчивое явление. Появившиеся различные формы собственности привели к рождению новой социальной структуры с новыми формами социальной дифференциации. Основной характеристикой современного российского общества является его социальная поляризация, расслоение на большинство бедных и меньшинство богатых…

Формируется класс собственников, расширяются средние слои. Появился слой менеджеров, гастарбайтеров, маргиналов, бедных. Россия активно включается в процессы “глокализации”, порождая различные “гибридные практики” и “кентавризмы”… Регионализация и анклавизация в настоящее время – существенная характеристика всей социально-экономической и политической жизни страны. Поэтому важнейшая задача – изучение отдельных слоев и групп со всей системой социальных конфликтов и противоречий в различных регионах страны, резко различающихся между собой по многим экономическим и социальнокультурным показателям» [11].

В.Э. Бойков говорит о дезинтеграции общества по ценностным основаниям: «Достижение ценностного консенсуса между разными социальными слоями и группами является одной из главных задач политического управления в любой стране. Эта задача актуальна и для современного российского общества, так как в нем либерально-консервативная модель государственного управления, судя по материалам социологических исследований, нередко вступает в противоречие с традициями, ценностями и символами, свойственными российской ментальности» [12].

Институт социологии РАН с 1994 г. ведет мониторинг «социально-экономической толерантности» в России – регулярные опросы с выявлением субъективной оценки возможности достижения взаимопонимания и сотрудничества между бедными и богатыми. После ноября 1998 г. эти установки стали удивительно устойчивыми. В ноябре 1998 г. они были максимально скептическими: отрицательно оценили такую возможность 53,1% опрошенных, а положительно 19% (остальные – нейтрально). Затем от года к году (от октября 2001 г. до октября 2006 г.) доля отрицательных оценок колебалась в диапазоне от 42,1 до 46%. Оптимистическую оценку давали от 20 до 22% [13]. Угроза утраты «коммуникабельности» со временем нарастает.

В результате дезинтеграции народа сразу же началась деградация внутренних связей каждой отдельной общности (профессиональной, культурной, возрастной). Совокупность социальных общностей как структурных элементов российского общества утратила «внешний скелет», которым для нее служил народ (нация). При демонтаже народа была утрачена скрепляющая его система связей «горизонтального товарищества», которые пронизывали все общности: и как часть их «внутреннего скелета», и как каналы их связей с другими общностями.

Прежде всего демонтажу были подвергнуты профессиональные общности, игравшие ключевую роль в поддержании политического порядка СССР. Для советского строя таковыми были, например, промышленные рабочие, интеллигенция, офицерство. После 1991 г. сразу были ослаблены и во многих случаях ликвидированы многие механизмы, сплачивающие людей в общности, сверху донизу.

Например, были упразднены даже такие простые исторически укорененные социальные формы сплочения общностей, как общее собрание трудового коллектива (аналог сельского схода в городской среде). Были повреждены или ликвидированы инструменты, необходимые для поддержания системной памяти общностей – необходимого средства для их сплочения. Политическим инструментом разрушения самосознания и самоуважения профессиональных общностей стало резкое обеднение населения, которое вызвало культурный шок и привело к сужению сознания людей. Директор Центра социологических исследований Российской академии государственной службы В.Э. Бойков писал в 1995 г.: «В настоящее время жизненные трудности, обрушившиеся на основную массу населения и придушившие людей, вызывают в российском обществе социальную депрессию, разъединяют граждан и тем самым в какой-то мере предупреждают взрыв социального недовольства» [14].148

Самосознание социокультурных общностей разрушалось и «культурными» средствами, в кампаниях СМИ. О.А. Кармадонов в большой работе (2010 г.) так пишет о «направленности дискурсивно-символической трансформации основных социально-профессиональных групп в годы перестройки и постсоветской трансформации»:

«Как следует из представленного анализа, в тот период развенчивались не только партия и идеология. В ходе “реформирования“ отечественного социума советского человека убедили в том, что он живет в обществе тотальной лжи. Родная армия, “на самом деле” – сборище пьяниц, садистов и ворья, наши врачи, по меньшей мере, непрофессионалы, а по большей – просто вредители и убийцы, учителя – ретрограды и садисты, рабочие – пьяницы и лентяи, крестьяне – лентяи и пьяницы. Советское общество и советские люди описывались в терминах социальной тератологии – парадигмы социального уродства, которая якобы адекватно отображает реалии. Это, разумеется, не могло не пройти бесследно для самоощущения представителей этих общностей и для их социального настроения, избираемых ими адаптационных стратегий – от эскапизма до группового пафоса.

Происходила массированная дискредитация профессиональных сообществ, обессмысливание деятельности профессионалов» [15].

Рассмотрим подробнее, как происходил процесс демонтажа общности промышленных рабочих.

Дискредитация рабочих во время перестройки

Утрата профессиональной общности промышленных рабочих как угроза деиндустриализации России с ее выпадением из числа индустриально развитых стран – особая проблема. В советском обществоведении образ этой общности формировался в канонических представлениях классового подхода марксизма, с небольшими добавлениями стратификационного подхода. Рабочий класс представлялся носителем некоторых прирожденных качеств (пролетарской солидарности, пролетарского интернационализма, ненависти к эксплуатации и несправедливости и т. д.). Такое представление о главной структурной единице советского общества оказало большое влияние на ход событий в СССР как в сфере сознания, так и в политической практике.

В советской государственной системе «группа уполномоченных представителей» рабочего класса каждодневно и успешно давала театральное представление «социальной реальности», в которой рабочие выглядели оплотом советского строя – сплоченной общностью с высоким классовым самосознанием. В действительности и советские историки, и западные советологи, и неомарксисты уже накопили достаточно материала, чтобы увидеть под классовой риторикой революции совсем другое явление, нежели планировал К. Маркс, и совсем иные социальные акторы. Рабочий класс России был еще проникнут общинным крестьянским мироощущением, которое и определяло его «габитус» – и мировоззрение, и образ действий в политической практике.

Н.А. Бердяев в книге «Истоки и смысл русского коммунизма» писал: «Марксизм разложил понятие народа как целостного организма, разложил на классы с противоположными интересами. Но в мифе о пролетариате по-новому восстановился миф о русском народе. Произошло как бы отождествление русского народа с пролетариатом, русского мессианизма с пролетарским мессианизмом. Поднялась рабоче-крестьянская, советская Россия. В ней народ-крестьянство соединился с народом-пролетариатом вопреки всему тому, что говорил Маркс, который считал крестьянство мелкобуржуазным, реакционным классом» [16].

В советский период этот «рабоче-крестьянский народ» совсем утратил навыки классового мышления и практики (в понимании марксизма) и оказался совершенно не готов противостоять политическим технологиям постмодерна, разработанным уже на основе трудов А. Грамши, Ж. Деррида и П. Бурдье. Антропологическая наука, изучавшая культуру традиционного общества, за послевоенное время сделала огромный скачок, найдя подходы к разборке и сборке общностей разных типов. Советские рабочие с их «классовым сознанием» выглядели перед идеологической машиной перестройки, как воины Судана против англичан с пулеметами.149

Рабочие и стали бульдозером перестройки, который крушил советский строй. О тех, кто сидел за рычагами, здесь не говорим. Б.И. Максимов, изучавший социологию рабочего движения во время перестройки и реформы, дает периодизацию этапов, которую мы изложим вкратце.

• Первый этап. Активное участие рабочих в действиях по «улучшению» советского строя под знаменем социализма и с риторикой идеологии рабочего класса:

«Рабочие не были инициаторами перестройки, но достаточно активно включились в движение: участвовали в развитии хозрасчета, в выборах руководителей, в деятельности Советов трудовых коллективов (СТК). При этом действовали обычно в составе трудовых коллективов, организаций с представленностью разных социальных групп (не было необходимости выделяться, обособляться) и в рамках царившей “социалистической” идеологии… Важнейшим фактором их активности являлась сохранившаяся, хотя и официозная, идеология рабочего класса, декларировавшая высокий статус рабочих и предписывавшая “быть в первых рядах”».

• Второй этап. Переход от лозунга «улучшения социализма» к критике советских порядков без отказа от «социализма» в целом: «Рабочие включились и в это движение, пожалуй, даже с большей энергией, чем на предыдущем этапе, а также совершили разворот в своих ориентациях и действиях. При этом действия рабочих не выходили за рамки критики отдельных сторон существующего строя, не были направлены на “преодоление социализма” в целом, хотя рабочих и использовали в качестве “взламывателей” “административно-командной системы”…

Парадоксальным образом, главным фактором социальной активности рабочих оставалась классовая идеология, не дававшая в то же время ответа на вопрос о коренных целях борьбы; но это противоречие вроде не замечали… Стоит отметить еще одно парадоксальное обстоятельство – при том, что положение рабочих оставалось относительно благополучным (по крайней мере, по сравнению с последующими этапами), оно оценивалось низко. Это говорит о значении субъективного восприятия».

• Третий этап. Рабочие поддержали реформу пассивно («молча»): «Они приняли участие в одобрении приватизации (на собраниях, посредством подписных листов), в приобретении ваучеров и покупке акций, в первых акционерных собраниях, в получении доли собственности в иных, не акционерных, образованиях. Здесь они выступили в роли соисполнителей преобразований, спускаемых сверху. В дальнейшем, в кардинальных реформах они были сугубо объектами изменений, могли только протестовать против них. Практически никакого сопротивления – ни индивидуального, ни коллективного, организованного – не существовало. Политическую оценку происходящих перемен рабочие, оказалось, неспособны были дать; за прежнюю систему они не держались, новая не пугала ввиду незнания ее и непонимания того, что происходило. Рабочие как бы “проворонили” общественный строй, отвечающий их интересам».