Текст книги "Этажи села Починки"
Автор книги: Сергей Лисицкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)
4
Фамилия Митрия, Смирин, как нельзя лучше подходила ему, соответствовала его характеру. Был он в меру рассудителен и внешне спокоен, и это создавало впечатление его добролюбия, какой-то смиренности. Сухощавый и по-мальчишески подтянутый, Митрий обладал незаурядной физической силой, но, как всякий сильный человек, был до застенчивости добродушен и миролюбив. По крайней мере, с людьми самыми разными, самых разных характеров он умел уживаться довольно легко.
Но существовал человек, с которым Митрий не только не мог найти общего языка, но и не мог не быть врагом с ним. И этот человек была его собственная теща – Варвара Григорьевна. Это была женщина вулканической силы непрерывного действия и энергии. Полная, круглолицая, с маслеными бегающими глазками, без нее не обходилось ни одно событие ни в ее доме и домах соседей и близких, ни во всех Починках. И всюду она поспевала.
Случись ли где свадьба – она была тут как тут, бегала, хлопотала, распоряжалась; подоспей в каком дворе проводы – без нее не обойтись; окажись у кого какое горе – опять же уладится оно не без Варвары Григорьевны, не без ее вмешательства.
Варвара Григорьевна или Вара, как ее называли в Починках за глаза, была на редкость словоохотливой женщиной. Высокий, переходящий в фальцет голос ее, когда она говорила, напоминал клокотание горного ручья. Впечатление создавалось такое, что слова у нее возникали непосредственно на языке, не касаясь не только груди и сердца, но и головы. Слушать ее, когда она особенно была в ударе – почти невозможно, а спорить – бесполезно.
У Варвары Григорьевны, при ее ограниченном, в общем-то, миропонимании были свои определенные взгляды на жизнь. Они, естественно, не отличались ни оригинальностью, ни здравым смыслом, но зато были тверды и неколебимы. Заключались они в глубоком убеждении Варвары Григорьевны в том, что все, что делают другие, и делают не так, как она, – все это плохо, никуда не годится. А то, что делалось хотя бы приблизительно похоже на ее действия, – все это хорошо. Потому-то так настойчиво и методично она изо дня в день старалась перестроить жизнь своих близких на свой лад и манер.
Три года назад, когда Митрий похоронил мать, – Варвара Григорьевна стала жить большей частью в их доме. И было понятно, так как дети были совсем маленькие. Марина, привыкшая к помощи свекрови по домашним делам и заботам, трудно входила в роль одинокой молодой хозяйки. Словом, требовался в доме опыт старой домохозяйки и зоркий глаз.
Почти год прожила тогда в доме Митрия теща, но этот год стоил ему немалых сил, выдержки и хладнокровия. И все же всего этого даже у него, Митрия, такого покладистого спокойного и миролюбивого человека, – не хватило. Взорвался он однажды так, что все домашние разбежались со двора, правда, теща не особенно-то торопилась и покидала подворье последней, уже под конвоем зятя, с двухаршинным засовом в руках.
Да и было от чего взорваться, если, что бы ни делал Митрий, по теще все выходило – не так. Подрезал ли он во дворе кустарник крыжовника – не так, ладил ли над окнами гардины – не так, даже когда брился – и то не так. Не так, не так, не так…
Если бы у зятя хватило терпения, и если бы он спросил у тещи – как, – то она вряд ли бы ответила, и не только не ответила, не смогла бы даже приблизительно объяснить существо дела, так как в жизни, кроме стряпания у печки, ничего не делала. Всю жизнь прожила за счет золотых рук своего мужа Василия Ивановича.
Часто Варвара Григорьевна под всяким предлогом старалась не садиться за общий стол завтракать или обедать. Зато так, между делом, лучшие, самые лакомые куски были ее. Ела она всегда как-то украдкой, получалось у нее это по-воровски, чего страшно не любил Митрий, не нравилось такое поведение матери и Марине, и она часто ей выговаривала. Но это дело было бесполезным.
Все ей не нравилось, все было не так, как она представляла в своем воображении. Она, например, считала, что Митрий слишком много ел, а на замечание Марины, что он ведь мужчина, – теща не обращала внимания. Ей не нравилось также, что зять курил, что он иногда кашлял и, как ей казалось, слишком громко стучал сапогами. Ей не симпатизировало даже собственное отчество, и она требовала называть себя не Григорьевной, а – Георгиевной.
Митрий не раз задумывался, вспоминая тестя, умершего два года назад, и сопоставляя его с этой женщиной: как они могли уживаться, эти два совершенно разных человека? И что удивительно, жили нельзя сказать чтобы плохо. Та истина, что у таких вздорных ничтожных женщин, как правило, случаются хорошие мужья, была им открыта давно. И на примере своего тестя и тещи Митрий еще раз убеждался, что это именно так. Безусловно, все положительные стороны в таком деликатнейшем вопросе, как их семейная жизнь, Митрий относил за счет более покладистого характера покойного тестя. И он не ошибался. Ибо кто хорошо знал Василия Ивановича Крайнова – не мог утверждать обратное. Столяр-краснодеревщик, большой мастер своего дела, это был человек широкой души и добрейшего сердца. Он был единственный, кто умел потакать всем желаниям и капризам своей Варвары. Единственный он называл ее Георгиевной.
…Первое время Марина сама наведывалась к ней. А после и теща опять стала иногда появляться у Смириных, стараясь, однако, попадать, когда Митрия не было дома. Несколько раз он ее заставал, но делал вид, что не замечает. Так складывались у него с тещей какие-то неопределенные, натянутые отношения, которые продолжались долгое время да, собственно, были они такими и теперь.
Зато Федор стал чаще наведываться к Смириным. Он тоже недолюбливал Варвару Григорьевну. На этот раз во дворе Митрия Федор увидел некую перемену. Сначала он не понял, в чем дело. Как всегда, перед порогом стоял штакетник, за которым красовались крупные георгины, разноцветно горели астры. У летней кухни, что у плетня, как всегда стоял старый велосипед Митрия, без багажника и надкрыльев, у кучи желтого песка – лежал набоку игрушечный самосвал, валялись совочки, ведерки и другая детская посуда из жести и полиэтилена.
– Вот оно что, – вслух произнес Федор, увидев наконец пустое место, где раньше лежали у Митрия кленовые жерди. Он повел глазами вокруг и разглядел в самом конце двора, у небольшого сарая, которые в здешних местах называют ласково катушок, ровный штабель этих самых жердей, сложенных хозяином, видимо, вчера или же сегодня.
– Нынче опять стройка, – пояснила Марина, поздоровавшись с Федором и поймав его взгляд на жердях. – Погреб перекладывать будем.
– Надо, надо, – понимающе взглянул на Марину Федор. – Хозяин-то дома?
– Придет скоро.
Федор присел на дубовую колоду у кадки с водой. Закинул нога за ногу, покачивая желтым ботинком, закурил.
– Подземную часть хозяйства, стало быть, укрепляем.
– Укрепляем, и конца этому укреплению не видать, – согласно ответила Марина, развешивая белье на веревке, протянутой через весь двор от большого сарая до катушка. – Вам хорошо в городе, ни тебе забот, ни хлопот.
– Малина жизнь, любо-дорого, – довольно улыбнулся Федор.
Марина занималась бельем и искоса поглядывала в сторону Федора.
С одной стороны, она, в общем-то, недолюбливала Федора, пустоватого, беззаботного, с другой – несколько завидовала его жизни в городе; с одной стороны, негодовала, что ее Митрий никак не может порвать с этой «навозной» своей судьбой, а с другой – боялась, как бы он, вкусив той городской жизни, не растерял бы своих мужичьих хозяйских задатков, не стал бы на путь, как ей казалось, каждодневной мелочной суеты.
Дверь калитки скрипнула. Твердым шагом хозяина во двор вошел Митрий. Поставив у порога черную кожимитовую сумку, поздоровался с приятелем.
– Мануковскому наше с кисточкой, – оторвался Федор от кадки.
Лицо Митрия светилось довольно. Он был в хорошем настроении. Снял куртку, сшитую из чертовой кожи, присел рядом с Федором.
– Слыхал новость? – не выдержал, первым спросил Лыков.
– Как не слыхать, – Митрий улыбнулся. – Сейчас самого Романцова с секретарем партбюро Самохиным встретил. Ну, Смирин, говорят, теперь на новый комбайн настраивайся! Мы тебя знаем, говорят. Нам такие механизаторы, как ты, во – нужны. – Митрий при словах: во – нужны – провел ребром ладони по щетинистому кадыку. – Два новеньких СК-три на днях получает совхоз. Ох и машина!.. – Митрий прикрыл глаза. – Я в прошлом году на Гаврильском поле видел ее в деле. Это тебе не С-четыре, хотя механизм тоже неплохой!..
– Ладно тебе, – оборвал Федор, – все машины да механизмы эти. На работе надоели. Лучше давай поговорим насчет картошки дров поджарить. – Он легонько тронул себя за карман, и Митрий догадался: в кармане – четвертинка.
Федор, увидев, как друг нерешительно кинул взгляд в сторону жены, – поспешил на выручку:
– Слышь, Марина, дай-ка нам чего-нито перекусить.
– Да что вы, дети малые. Вол погреб, а вон в избе миска, и хлеб там же.
Федор с укором посмотрел на хозяина, и тот, чувствуя свою оплошность, заспешил в погреб.
Что может быть лучше, чем ужин с другом на свежем воздухе под яблоней? На столике, врытом в землю, – миска красных малосольных помидоров, сало, картошка, лук. А хлеб – это просто произведение искусства!.. Духмяный, ноздрястый, рассыпчатый… Нет лучшего средства – после стакана занюхать таким хлебом. А что касается выпить еще, так Митрий незаметным образом прихватил из погреба бутылочку домашней сливянки.
– Вот я и говорю, – Федор с хрустом откусил головку молодого лука, – перебирайся к нам в город.
– Так-то и легко.
– Вот чудак. А как ты думал? Если б все было легко, так и разговоры нечего разговаривать.
– Не до того будет эту осень, погреб перекладывать надо. Да, вот что. Как насчет цемента? Обещал ведь.
Федор отодвинул тарелку:
– Что цемент. Приезжай – и возьмешь. Я тебе о другом толкую, потребсоюзу механик во как нужен.
– Нет, до будущего года и думать нечего.
– Ну и загорай тогда тут. В прошлом году у тебя – сарай, в позапрошлом – кухня, в этом – погреб. Что на будущий-то придумал?
– На будущий полы надо перегнать, – отозвалась Марина.
– Давай, давай, – безразличным тоном сказал Федор, – ишачьте, таких работа любит.
– Романцов говорит – дома кирпичные совхоз будет строить.
– Дома?
– Да, и Самохин это же толкует. Двухквартирные, по два этажа, говорит, будут. Газ, а там и воду проведут.
– Хе, вилами-то писано, когда это будет.
– Вилами не вилами, а будет видно…
Федор перестал курить, затушил сигарету, прислушался.
– И что же еще говорил?
– Говорит, промышленные комплексы строить будем, парниковое хозяйство заводить надо, чтобы свежими овощами снабжаться круглый год. Луга восстанавливать, залуживать. Работы много, большие дела затеваются.
Митрий вытер платком вспотевший лоб, глаза его горели каким-то новым, теплым светом.
«Работе радуется», – мелькнуло в голове Федора. Он представил Митрия на новом комбайне, за лугом, на Гаврильском поле. Места там привольные, ровные. И хлеба всегда родятся добрые. Вот сидит Митрий за штурвалом. Кепка – козырек назад. Глаза нацелены. Много раз видел он своего друга именно таким…
– Да-а, – протянул Лыков неопределенно. – Дела-то большие намечаются.
– И намечаются, и делаются уже.
– Поглядим. Ну, ладно, мне пора, – поднялся гость из-за стола. – Сегодня же в районе надо быть.
Митрий проводил Лыкова до калитки, вернулся во двор и стал размерять погреб. С деревянной метровой линейкой в руке он обмерил старые срубы. Слазил вовнутрь, размерил наверху, прикидывал и так и эдак, чтобы прибавить полметра в ширину (мешал сарай) – на полметра можно все-таки выкроить, и он, довольный, присел на чурку у передних окон избы.
«Камня хватит, – рассуждал про себя Митрий, – песок свой, цемента мешков пять надо б… Ну, раз Федор обещал, то все будет в порядке».
Тут увидел он, как по нижнему бревну венца бежал появившийся откуда-то таракан.
– Ах ты, каналья, – проворчал Митрий, стараясь сковырнуть его железным наконечником. Насекомое упало на землю, хозяин прихлопнул его подошвой сапога и только тут понял, что линейка его застряла слишком глубоко в бревне. «Мать честная, – с ужасом подумал Смирин, – подрубы подгнили».
Он стал лихорадочно быстро ковырять бревно, убеждаясь в том, что оно основательно сопрело. И угол осел вниз, и окно перекосилось. Он как-то не замечал этого раньше: «Теперь одними полами не отделаешься, всю избу перебирать надо будет».
5
Директор совхоза «Рассвет» Алексей Фомич Романцов более двадцати лет возглавлял хозяйство. Агроном по образованию, любящий землю человек, был он всецело предан самому древнему на свете делу – хлебопашеству. Выходец из казаков Старохоперской станицы, один из прадедов которого был грек, Романцов многим выделялся среди окружающих, в том числе и своею внешностью. Был он высокого роста, хотя несколько сутул от многолетнего хождения за плугом в молодости, до работы на Ростсельмаше, но вместе с тем строен. Смуглое лицо, массивный с горбинкой нос, черные как смоль усы и такие же густые брови придавали выражению его лица черты волевые. Густые длинные волосы его, в отличие от усов и бровей, белые, с голубой дымкой всепобеждающей седины, заметно облагораживали это лицо.
Все, кто знал Алексея Фомича, не помнят, чтобы он когда-либо не был гладко выбрит или одет небрежно. Романцов любил белоснежные рубашки, и все удивлялись, каким образом (все-таки работа не кабинетная: в полях, на фермах) – ему удается носить рубахи первой, что называется, свежести.
Красивой внешности человек, он жил и работал всегда красиво. Если агрономия – его призвание, его специальность, то техника – любовь Романцова. Может быть, из-за этой любви к машинам и начинал он свою трудовую жизнь с рабочего на ростовском заводе «Сельмаш»? Возможно, он никогда и не ушел бы с завода, если бы в годы коллективизации его, в числе двадцатипятитысячников, партия не послала в село? Страстный автомобилист, он знал назубок все машины, с которыми приходилось работать. Нет такого агрегата в совхозе, который бы не изучил и не освоил директор.
Всем памятен случай, происшедший прошлой весной, когда в бригаде собралось до десятка трактористов-механизаторов: не заводился один старый грузовик… Даже Василий Кирпоносов, лучший механик-умелец, после получасового копания с мотором машины заявил: надо разбирать карбюратор. Мимо проходил директор. Узнав, в чем дело, – подошел. Снял плащ, пиджак. Правда, и ему пришлось покопаться немало, но он установил причину, карбюратор разбирать не пришлось. И ушел переодеваться: рукав белой рубашки от плеча до манжета был в мазуте и ржавчине.
Опытный хозяин, он всегда, даже в самые тяжелые времена, находил выход из трудного положения. Романцов был твердо убежден: не создай сносные условия для людей, для их труда, никогда не добьешься желаемого успеха. Поэтому-то и приходилось изворачиваться в те годы, когда «Рассвет» еще не был совхозом и надо было обязательно сеять то кукурузу, то горох, то еще что.
Помнится год, когда две трети всей пахотной земли приходилось засевать кукурузой. Земли хозяйства низкие, и кукуруза эта могла годиться только на зеленую массу. Трудный оборот принимало дело. Отчаялся было Романцов. Не знал, что и предпринять. Как быть. Но и тут поступил хотя и рискованно, но, как всегда, благородно, красиво. На свой страх и риск решил на рыбе разжиться. Собрал технику и людей на речку-безымянку ставить запруды. Пригласил особо стариков, бывших починковских мастеров-рукоделов, корзинников да грабарей. Те поглядели: тракторы, бульдозер. «Мы, говорит, сроду с лопатами да грабарками плотины гатили, а тут тебе техника такая! Да тут не то что безымянку нашу – Дон перегородить можно». И закипела работа.
Романцов оставил за себя агронома, а сам, нагрузив бочками две автомашины, подался в Ростовскую область. Возвратился он с десятью тысячами мальков зеркального карпа, а тут у мужиков, как у бобров, плотины готовы. Старики умело уплели разводья, а тут еще из ивовых прутьев ростки погнало в побеги. Плотина – что твой бетон. И два озерца готовы. Запустили мальков. Лето подкармливали их. А осенью – не успевали рыбу отвозить, и в Петровск, и в Калач, и в Воронеж…
Все окупилось рыбой: и с государством рассчитались, и себе хлебушка приторговали. Правда, вскоре в районе дознались о «самовольной» закладке прудов – грозились «прикрыть» неутвержденные угодья, но вот наступила иная полоса. И Романцова не то чтобы ругать – хвалить стали. Так и остались пруды с тех незабываемых лет.
И что только не пришлось пережить в те годы. То пропашные вместо травопольного оборота, то горох да греча, то еще что… Как в калейдоскопе менялось руководство в районе, то и дело совершались перестановки в области. Сколько раз готовился Алексей Фомич к тому, чтобы передать хозяйство в другие руки. Ждал, жил не без оглядки. Многое тогда в жизни прямо на глазах менялось, мялось, корежилось, а он устоял, выстоял.
После октябрьского Пленума, когда жизнь стала входить в свои привычные берега, когда были созданы нормальные условия для хозяйского, творческого подхода к делу, – совхоз «Рассвет» сразу же далеко шагнул вперед. И выручила хозяйство не кукуруза, а сахарная свекла. Больно уж удобны для нее здешние черноземы.
Прослышали рассветовцы, что на Кубани, а после и рядом где-то под Белгородом, то ли на Курщине, свеклу выращивают по новому методу, с минимальными затратами ручного труда. А как это делается – кто знает? Впрочем, Романцов задолго до этих слухов часто задумывался над такой проблемой. Весь вопрос в том, что слишком уж много семян приходится высевать, а потом ведь вручную выбирать, прорывать лишние ростки – в этом вся беда. Пригласил как-то Алексей Фомич к себе Василия Кирпоносова. Долго они толковали, чертили на бумаге схемы, спорили. А потом их часто видели на дворе второго отделения, у старой сеялки КС-12. Много дней они возились с ней, отрегулировали высевающий аппарат таким образом, что почти вдвое меньше сократили расход семян на гектар. С двадцати двух – двадцати четырех килограммов до двенадцати – пятнадцати. Это ли не экономия?..
Агроном высказывал сомнение: всхожести не будет. Романцов решил на двух гектарах сначала засеять. Для подстраховки произвели боронование перед всходами. Получилось – лучше не придумаешь. И не то главное, что семена экономятся, – другое важно: отпала необходимость прорывать всходы.
На следующий год урожай собрали приличный: по двести восемьдесят центнеров лучшей сахарной свеклы! Касса хозяйства заметно пополнилась. И люди зарабатывали неплохо, сахара-песка получили немало.
Теперь совхоз – одно из передовых хозяйств района. Из десяти тысяч гектаров земли иметь семь с половиной пахотных полей – не шутка. А луга, а промышленные комплексы. Одних тракторов до полсотни набирается. Бюджет совхоза ныне составляет около трех миллионов рублей. В гору пошло хозяйство. Романцова стали в разные президиумы приглашать. Случись ли в области какое торжество, тем более – в районе. Почти не одно мероприятие не проходило, чтобы его не избрали в президиум. Ох, и недолюбливал он это дело. Претило ему красоваться на виду у всех, и разные хитрости да предлоги придумывать стал: то больным скажется, то еще что… Особенно же одолевали последнее время корреспонденты. От них так не отобьешься. Один так тот почти полгода пытался сфотографировать Романцова для районной газеты. Раз отговорился, другой, в третий пообещал быть в парадной форме. А потом хитрость придумал: платок на щеку надевать стал. Только тот прорвется в перерыве за кулисы – Алексей Фомич с повязкой на щеке: флюс, говорит, жизни не дает… И носовой платок к глазам прикладывает – страсть боль какая.
Сегодня Романцов и агроном Голованов возвращались из района. Хорошие дела складываются в районе. Год обещает быть добрым, урожайным. А тут еще геологи гранит открыли. По предварительным подсчетам, запаси высокосортного камня немалые. Петровский карьер – будет крупнейшим не только в стране, но и в Европе, это самый большой горнопромышленный комплекс по разработке гранита, а вместе с ним сопутствующих материалов: песка, щебенки, бутового камня. А кто не знает, какое это благо для безлесных степных мест, где в строительных материалах такая острая нужда?!
Поездка была удачной. Вот что значит под хорошее настроение попасть к секретарю райкома! Тот с ходу вопрос о дополнительных поставках удобрений решил, а главное, помогает приобрести для совхоза автоцистерну – давнюю мечту директора для перевозки молока прямым ходом: ферма – молокозавод. Так и сказал: «Я, считай, договорился насчет твоей автоцистерны. Вот в среду только еще один звонок нужен в облуправление: поставщика обещали назвать…»
– А ловко ты, Фомич, обвел прошлый раз Крона, – наклонился тучный Голованов на переднее сиденье, улыбаясь и заглядывая в лицо Романцова.
Директор с недоумением повернул голову. Он еще не оторвался от своих мыслей и не совсем понимал, о чем речь.
– Какого Крона?
– Ну, фотокорреспондента, – подсказал водитель Пашка Лемехов.
– А-а… – лицо Романцова на миг осветилось улыбкой, и тут же густые мохнатые брови его сошлись у переносья.
Лемехов за многие годы в совершенстве изучил характер своего хозяина, знал, что агроном, как человек новый, возможно будет продолжать начатый разговор, – перевел его в другое русло.
– Говорят, Виктор Петрович, там гранит и олово нашли?
Голованов посмотрел в боковое стекло «газика», в сторону Петровска, произнес:
– Говорят, нашли. Но это ведь прогнозы пока еще. Чего там, сколько там – экспедиция будет устанавливать, изучать.
– Экспедиция у них что надо, – с завистью в голосе произнес Пашка. – Вон у консервного завода они стоят. Машинешки – блеск!
Романцов улыбнулся в усы, поглядел на своего шофера, сказал:
– Они, наверное, лихачеством не занимаются, как ты.
– Что вы, Алексей Фомич.
– Вот тебе и что вы. Тормознуть на большой скорости любишь? Любишь. И рвануть с места – тоже мастак. Так, конечно, любую машину задергать можно.
– Это я, когда без класса был, сейчас у меня – второй.
– Да, кстати, что секретарь насчет цистерны сказал? – перебил агроном.
– Договоренность есть. Дело за поставщиком.
– Хорошо.
– Вот еще что, Виктор Петрович, – сказал Романцов, обращаясь к агроному, завидев впереди знакомые ворота при въезде в центральную усадьбу, – съезди-ка на третью ферму. Что-то там Солодов с зоотехником никак не могут с кормами разобраться.
– Добре, добре, – закивал тучный Голованов.
– А я с отчетами займусь.
Когда директор вышел из машины и взглянул на часы – удивился: было половина первого.
– Сколько на твоих?
Голованов сдвинул край рукава, подтвердил:
– Половина первого.
Алексей Фомич довольно улыбнулся: «Странное дело. Так долго вроде пробыли в районе, а времени еще только половина первого. Вот что значит вопросы решить удачно».
– Ладно. Пообедать надо, а там – за дело. Съезди, – напомнил Романцов еще раз.
– Есть.
