Текст книги "Этажи села Починки"

Автор книги: Сергей Лисицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

21

У Федора Лыкова был отгульный день за работу в одну из суббот, когда он перевозил срочный груз из Петровска в Воронеж. Сперва он думал употребить его, этот день, для рыбалки на Гаврильских плесах, где всегда водились добрые караси и карпы, потом его сбил с толку сосед по дому парикмахер-старичок, вернувшийся накануне с полной корзиной белых шампиньонов, которых, по его Словам, тьма-тьмущая в лесополосе, что разделяет земли Петровска и Починков. Но ни на рыбалку, ей на грибы он так и не попал, а укатил вдруг в Починки, и вот почему.

С тех самых пор, как только колхозы объединились, а Починки вошли в состав совхоза «Рассвет», запала в голову Федора неотвязная мысль: как бы не прогадать, как бы вернуться обратно, с тем, однако, условием, чтобы иметь приличную и вполне соответствующую его запросам работу и, конечно, квартиру в строящихся домах. (Свой дом он успел-таки продать.)

Признаваться в том, что он согласен, более того – хочет вернуться в Починки, Федору не хотелось. Как об этом скажешь, когда всякий раз подчеркивал свою принадлежность к городу? Не хотелось ему признаваться в этом не только Митрию или кому другому, но даже до поры до времени и самому Романцову. Не хотелось, а надо. Иначе как ты будешь осуществлять свой замысел? Лыков прекрасно понимал все это, однако говорить пока ни с кем еще не решался, выжидал чего-то. Решил исподволь вести тихую разведку.

Первым делом он зашел, конечно, к Митрию, сразу же, как появился в Починках.

– Как где? – повторила Марина его вопрос относительно Митрия. – На работе, где ж ему быть.

– Тьфу ты, – выругался Федор, он совсем упустил из виду, что сегодня же рабочий день. Думал, как и у него, – у всех выходной.

От дома Смириных Федор направился к сельмагу, с надеждой кого-нибудь встретить. Все равно делать нечего, а времени хоть отбавляй. И точно: не успел он войти в лавку, как лоб в лоб столкнулся с завклубом Витькой Культеповым, Культприветом.

– А-а, коопторг, привет, привет…

Культепов, как и Федор, скучал от безделья в этот теплый весенний день. И верно: а что ему делать? Афиша, извещающая об очередном фильме, висела еще со вчерашнего дня. Лозунг к Первомаю, который он начал писать на кумаче, натянутом на подрамник, мог и подождать. Время терпело. Витька не любил и не мог действовать по принципу: не откладывай до завтра то, что ты должен сделать сегодня, – скорее наоборот. Вечером – другое дело. Вечером-то и начинается как раз работа у завклуба. Тут надо и киномеханика настроить, чтобы сеансы прошли без сучка без задоринки, как говорится, и за контролером-билетером проследить – не дай бог безбилетников напустит ползала. Да мало ли забот вечером? А сейчас до вечера еще далеко, можно и расслабиться.

– Башка трещит после вчерашнего, – откровенно признался Федору Витька.

Лыков безразличным тоном, как бы между прочим, обронил:

– Башка не ноги, поболит – и перестанет.

Однако вынул из кармана серебряный рубль, ловко подбросил его и так же ловко поймал. Федор прекрасно знал, что у Витьки больше полтинника нет и никогда еще не было, потому и протянул ему именно рубль, верно рассчитывая, что тот возьмет портвейн за рубль тридцать семь, а на остальные горсть карамелей. И не ошибся.

Знал он и то, что тот будет разливать сам, и обязательно у него получится так, что хоть на полстакана, но ему, Витьке, перепадет все-таки больше. Такой уж он человек.

Об этом знали все в Починках. Если Витьке доводилось выпивать втроем, то он обязательно ухитрялся выпить полный стакан, а его партнеры соответственно каждый по две трети. Вчетвером – все равно он выпивал почти полный, а другие по половине – соответственно. И лишь, когда впятером – тут уж он снисходил до двух третей, а остальным меньше чем по половине.

Витька исходил из таких соображений: с одной стороны, собственная якобы занятость, а потому спешка, и опасность выпивок в неположенных местах – с другой. Особенно эффектно получалось, когда приходилось распивать на троих. Происходило это примерно так: Витька брал бутылку в руки, распечатывал ее и, оглядываясь по сторонам, говорил: «Скорее, а то как бы кто не пришел!.. – и тут же наливал товарищу далеко не полный стакан. – Скорее!» Тот, тоже озираясь, выпивал, а Витька тут же наливал другому, причем ровно столько, сколько и первому. (Практика в этом деле была безукоризненной.)

Себе тоже наливал быстро, но только уже полнехонький стакан, льющий почти через края, приговаривая: «Ох, ошибся малость…» – при этом его хитрые глазки, светились всегда довольством.

Было, правда, еще и так, когда он, перед тем как разлить, произносил: «Я – бегу, некогда, скорее!» – при этом наливая себе первому опять-таки полный стакан, залпом выпивая его, а оставшееся передавал товарищам. Но это был у него единственный вариант, отличный от первого, все, на что была способна его фантазия.

Вот и сейчас, когда они прямо из магазина вошли в закусочную, Культепов сказал:

– Скорее, пока никого нет.

Буфетчица Катя была не в счет. Витька с ней на дружеской ноге.

– Ох, руки дрожат, – пожаловался Культепов Федору, налив себе, как всегда, полный до краев стакан.

Федор даже внимания на это не обратил, его занимало другое.

– Слушай, давай-ка сходим на стройку поглядим, – предложил он опешившему Витьке.

– На какую стройку? – не понял Витька.

– Ну, где дома совхоз строит.

– Пошли, – охотно согласился тот, ему куда ни идти.

У строителей – перекур. Кроме четверых штукатуров, среди строителей были две починковские женщины и Андрей Пинчук, которого все величали почему-то не иначе как Андреяном, который был умелым плотником, печником и сапожником.

Федор с Культеповым подсели к нему. Закурили…

– И кого ж тут селить будем? – спросил Лыков как бы между прочим, подчеркивая этим самым «будем», что он тут не чужой.

Пинчук, затянувшись, добродушно посмотрел на Федора:

– Начальство, должно, поселится. Мне, к примеру, так и не к чему это. И в своей избе проживу за милую душу.

Культепов стал вслух перечислять.

– Значит, директор и главный агроном – раз. Три заведующих – два. Главный инженер и зоотехник – три. Ну, и допустим, парторг – четыре. Вот, как раз восемь квартир…

– У них и свои дома неплохие, – заметила одна из женщин.

– Тогда кого же селить?

Федор внимательно следил за разговором.

– Я, к примеру, так считаю, – размял и выбросил окурок Андреян, – ни к чему тут эти дома. А то хотят четырех– да пятиэтажные ставить… Ни к чему…

– Все равно перестроят наши Починки – и не узнаешь, – отозвался все тот же женский голос. – Вот уж при моей-то памяти сколько изменений.

– Да-а, – поддержал ее Андреян.

– Бывало, на нашей улице всегда трава какая зеленая была! Выйдем полотна стлать, на муравушку так и ложим. А теперь где та трава? Машинами выбили – одна пыль в три столба. Куда тут полотна стлать-белить.

– Верно, – согласилась с ней другая женщина, – зато хлеба сейчас чистые. Раньше, я даже помню, во ржи осот да овсюг, а еще раньше – отец рассказывал – и того хуже было. Зато теперь – красота. Не верится даже, что такие хлеба чистые-пречистые.

– А я вот считаю, – вступил в разговор Федор, – что соломенная крыша, например, хоть она, конечно, против железа и шифера не то, а все равно и свои преимущества имеет.

– Это какие же? – недоверчиво взглянул на собеседника Андреян.

– А такие хотя бы, что почти метровая толща ее не так пропускает ни холод, ни жару. Это – раз. Ее не надо, как железную, например, красить почти ежегодно – два. А потом, в случае нужды при бескормице снял ее с жердей – вот тебе и корм скотине.

– Ишь ты, – заметил Пинчук.

– Да и вид был краше. Идешь, бывало, по улице, а избы одна другой нарядней. Та стоит – открытая, вся на виду. А у другой крыша, что твоя прическа под скобку, на окна-глаза надвинута. Журавли у колодцев скрипят – переговариваются… И воробьям раздолье было в соломе-то. А сейчас что? Воробью бедному и тому негде приютиться, под карнизом холодным обитает…

– И дымок над каждой крышей столбом стоял, не колыхаясь, – стараясь угодить в тон Федору, добавил совсем некстати Витька.

Но Андреян как будто и не слушал Витьку, повернулся к Федору.

– Не возьму я в толк, что ты так расхваливаешь соломенные крыши да колодезные журавли, а сам в город подался, живешь под железом с газом и водой?..

– Так я просто… что я… – замялся Лыков.

– Что касаемо меня, то я только против этажей этих. В селе они, по-моему, ни к чему, – рассуждал Пинчук, – а в остальном – все надо: и то, и это, и другое, и третье.

Он посмотрел на часы.

– А насчет железной крыши, что жару и холод пропускает, не держит – вот что скажут накоси сена да и наложь на потолок или соломы той же – вот и выход…

– Ну, пора, перекур кончился, – сказал кто-то.

Андреян поднялся: пожалуй, пора…

– Ты не ворчи, старина, – примирительно сказал Витька, – на, лучше еще закури, – протянул он Пинчуку пачку дорогих сигарет.

Когда они ушли от строителей, Федор все порывался тут же пойти к Романцову. Пока Митрий не вернулся с поля, а я и дельце обделаю, думалось ему. Благо что центральная усадьба – вот она, нет и километра от Починок. А потом все-таки раздумал Федор. «Пойди к нему – сразу учует, что выпил. Знаю я эту старую лису», – вовремя одумался Лыков. И не пошел.

Не попал в тот день Федор и к Митрию. Не успели они с Витькой объявиться у сельмага, как их тут же встретили знакомые Федора, петровские дорожники, что вели трассу Петровск – Бутово.

– Федор!.. Вот это встреча! Ты чего здесь? Ах, да ты ж ведь тутошний, местный, как говорят, – заговорил крепыш, тот, что был с теодолитом на плече. – А мы вот, считай, закончили дело. Перекусить бы с устатку…

– Эт можно.

Как тут Федору было ударить в грязь лицом? И он снисходительно и вместе с тем небрежно вынул деньги.

– Возьмешь, – сказал он Витьке, – и – в кафе…

Культепов с такой проворностью и ловкостью выхватил из рук Лыкова червонец, что строители даже переглянулись.

– Ну и ну, – улыбнулись они.

Сидели они в кафе-закусочной до тех самых пор, пока к вечеру не пришла за рабочими машина и их, не без помощи, конечно, других, еле усадили в машину.

22

Леночка была дома одна. Вернувшись со школы, она не стала обедать, выпила вишневого компота и принялась за уроки. Девочка так увлеклась, что и не заметила, как стрелка часов приблизилась к пяти. «Ой, мне же за Дениской бежать», – вспомнила она, складывая учебники.

Она выбежала на крыльцо, прикрыла дверь и направилась мимо здания школы, за кофе-закусочную и ряд магазинов, где за пустырем, представляющим собою центральную площадь Починок, белело здание детского сада.

Не успела девочка пройти и половины площади, как увидела бегущего ей навстречу братишку.

– Вот и хорошо. Идем…

Взявшись за руки, дети пошли домой. И только завернули за угол школы, как увидели, что кто-то вошел к ним в калитку.

– Дядя Юра, – обрадовалась сестра.

Дениска почему-то молчал. Он поминутно останавливался, смотрел на скворцов, которые хлопотали у своих деревянных домиков, и остановился вовсе, когда увидел на траве красную с темными разводами бабочку.

– Сичас поймаю. – Он снял белую фуражечку и стал осторожно подкрадываться.

Лена тоже остановилась. Ей было интересно узнать: чем же кончится эта необыкновенная охота. Бабочка была такая красивая, что ей не хотелось, чтобы Дениска поймал ее. Вот он шагнул раз, еще раз, и только хотел накрыть фуражкой, как та вспорхнула и, описывая в воздухе зигзагообразные круги, скрылась за крышей сарая.

Девочка облегченно вздохнула.

– Идем же скорее.

– Вот они где, хозяева, запропастились, – таким возгласом встретил их гость. – А я уж хотел было обратно восвояси…

Он достал из портфеля конфеты, печенье. А когда выложил на стол целую гору свежих огурцов – Леночку это так удивило, что она не выдержала и спросила:

– А где же они росли?

– Как где? В теплице.

– А мы еще недавно их только посадили…

– Это для окрошки, у мамки квасок больно хорош, – пояснил Юрий.

Огурцы были и в самом деле настоящие. И дух от них шел огуречный. Леночка не утерпела, взяла один в руки. Был он большой, с засохшим желтым цветком на кончике. И такой же твердый, только без колючек. В огороде растут такие, что если вырвешь с грядки, то руку уколешь. А этот – нет. И все же это был настоящий огурец, тем более удивительно в такое время, когда в огороде не только ботвы, нет еще и всходов.

Вскоре заявилась и хозяйка.

– Тетеньке от непослушного племянника нижайшее…

– Прибыл, – обрадовалась Марина. – Ну как там, что там?..

– Дай прийти в себя с дороги, – взмолился Юрий, – успею еще доложиться. – Но приходить в себя он не стал, начал рассказывать о том, что его направили в Сибирь, в район больших новостроек, и что он с радостью туда едет.

– Чего ж тут радоваться-то, – всплеснула руками тетенька. – К черту на кулички запрут, и будешь там куковать.

– Дело это решенное и обсуждению не подлежит.

– Когда ж едешь?

– Ровно через три дня.

– Так это ты к нам на столько ж?

– Завтра утречком – до свиданья.

– Что ж я стою, – спохватилась Марина, – надо ж готовить.

– Окрошечку не забудь, сооруди.

Пока Марина готовила ужин, Юрий прошел в комнату, стал рассматривать висевшие на стенах фотографии, которые знал наизусть, полистал журнал «Наука и жизнь», лежащий на столе.

Монотонно тикал будильник. Стрелки показывали четверть шестого.

– А где же Дмитрий Степаныч?

– У матери, должно.

– Что ему там делать, – удивился племянник.

– Так они же с Иваном Титовым колодец роют ей.

– Ясно, – прокомментировал Юрий, – своей частной собственности маловато стало, на соседнюю переключился.

– А кому же, как не ему, и помочь-то ей, – с укором произнесла Марина.

– Это, кажется, в ту сторону? – спросил Юрий, не слушая ее. Он показал в правое крайнее окно.

– Через пять дворов от дома, что с тополем, – пояснила она.

– Схожу за ним, пусть кончает работу. Вечер уже…

– Иди, иди, – согласилась Марина, – а я пока сготовлю.

…Вот и ужин готов, а Митрия с племянником все нет и нет.

– Леночка, ты бы сбегала к бабушке или ты, Дениска.

– Сичас, – пообещал мальчуган, рисуя что-то на старой тетради.

– Сходи же, когда тебя просят, – подняла голову Леночка от учебников.

– Сичас, – повторил Денис.

А сам продолжал рисовать, но, оторвавшись от рисунка и взглянув в окно, радостно закричал:

– Идут, идут!..

В самом деле, мужчины, миновав калитку, входили во двор.

Ужинали по случаю гостя не на кухне, а в столовой.

Юрий был в приподнятом настроении. Говорил без умолку, воинственно был настроен против Митрия.

– Никогда ты из этих дел не выберешься…

– Выберемся, – спокойно отвечал Митрий, – колодец вот закончим и – все.

– В прошлом году ты говорил то же самое. Только тогда не колодец, а, кажется, погреб был. И не тещин, а твой собственный. Не так ли?..

– Ну, ну.

– Вот это-то «ну» и не дает даже на речку вырваться.

– Хоть сейчас идем.

– Идем, – Юрий не только с упреком повторил это слово, но и произнес его с такой же точно интонацией, как и Митрий, вкладывая в это свои чувства укора и самоиронии. – Знаешь, что не могу. Завтра чуть свет ехать, вот и говоришь так.

– Приезжай не на час, а на месяц, – заметил Митрий.

– Ну, хватит вам, – примирительно сказала Марина. – Расскажи лучше, что там у вас за пожары такие.

– Какие пожары?

– Под Воронежем.

Юрий отодвинул тарелку.

– Что под Воронежем, там, где леса и торфяники, вот там пожары. Я вот проезжал через Москву, так весь город в дыму, в центре дым стоял.

– Выдалось лето, – вздохнул Митрий, – ни одного дня дождливого. Зной и зной… Четвертая неделя до тридцати градусов.

– Ой, мужики, – спохватилась Марина, – мне же к Куприянихе надо, она рассады обещала.

– Завтра и возьмешь, – посоветовал Митрий.

– Завтра поздно будет. Она отдаст, если сегодня не взять. Вы ешьте, я быстро…

Когда Марина ушла, Митрий с племянником долго еще сидели за столом, курили, беседовали. Разговор шел о самом разном, о тех же пожарах, о рыбалке, которая не состоялась и не могла состояться на этот раз…

Начало смеркаться. За окнами в пепельно-серых облаках далеко, на самом горизонте, чуть теплясь, тлела заря. Душный воздух, вырывающийся в распахнутую форточку, стал заметно слабеть.

Митрий гасил очередную папиросу, вдавливая ее в пепельницу большим пальцем, когда Юрий, прильнувший к окну, тревожным голосом произнес: никак горит?..

Смирин усмехнулся даже, наговорились про пожары, вот и мерещится теперь.

– Пожар! – крикнул Юрий, бледнея.

Митрий не спеша поднялся, подошел к окну. Было видно, как в угловом окне старого клуба металось пламя, из щелей двери, что вела в библиотеку, валил дым.

Смирин рванул с вешалки куртку, на ходу надевая ее, выскочил на крыльцо. За ним – Юрий.

– Беги к Никитину, у него телефон!..

За считанные минуты пробежал Митрий расстояние от дома до самого клуба. Рванул ручку двери. Дымом и гарью дохнуло в лицо Митрия. В дыму ничего не было видно. Смирин стал лихорадочно шарить по стенке справа у входа. Тут должен был быть огнетушитель. Вскоре рука его нащупала металлическую трубку распылителя. Сорвав огнетушитель со стены, Митрий, пригибаясь, стал пробираться в глубь зала. Слева чуть различимо светлел ряд окон. Пламя бушевало впереди, в глубине читального зала. Он скорее догадался по шипению, чем увидел это пламя, шагнул в ту сторону и тут же, споткнувшись, упал на пол. Кто-то лежал поперек пути. Митрий вернулся назад. Поставил огнетушитель у притолоки двери, чтобы легче потом его найти, а сам в два прыжка оказался там, где только что был и падал. На полу лежал человек. Взявшись за одежду, он стал оттаскивать его к выходу. Что это могла быть Наталья, Митрий в этот миг даже и не подумал.

Глотнув свежего воздуха, он быстро нашел огнетушитель и двинулся снова в глубь зала. Ударив огнетушителем об пол, направил струю на огонь, но пламя шипело и потрескивало уже кругом – и маломощная струя почти не помогала. Больно жгло руки и лицо. Дышать было нечем. Он повернул огнетушитель на себя, слабеющая струя приятной прохладой ударила по щекам.

Потом Митрий бросил ненужный теперь огнетушитель, снял с себя куртку и стал сбивать ею огонь. Так он отбивался от огня, как ему казалось, всего несколько секунд.

Между тем прошло около получаса. К месту пожара спешили починковцы, мчалась, подпрыгивая на ухабах, пожарная машина, вызванная Юрием. Последнее, что помнил Митрий, – это холодная струя воды, ударившая в грудь и свалившая его на пол…

Пожар потушили быстро. Лишь после того, как огонь погас, пожарные выставили окна – и дым через них выходил, казалось, неохотно, но довольно быстро.

К счастью, огонь большого вреда не причинил. Сгорел стенд, стол и прогорела часть пола. Основной книжный фонд, находящийся в соседнем зале за стеной, не пострадал вовсе.

Вскоре подъехал Романцов с Головановым. Алексей Фомич зашел в зал, долго рассматривал следы огня, расспрашивал, как все случилось.

– Я вижу тот… стало быть, дым, – говорил кузнец Ага-да-ну, – ну и прибежал. Прибежал, а тут пожарка, ну, и стало быть, тот…

Юрий, стоявший тут же, выступил вперед.

– Алексей Фомич мы с Митрием Смириным, наверное, первые увидели, как запылало и дым пошел из-под двери.

– Ну, ну, – оживился Романцов, поворачиваясь к Юрию.

– Мне он крикнул, чтоб бежал к Никитину, к телефону, а сам сюда побежал. Я к Никитиным – Николая Ивановича нет. Мы тогда с хозяйкой давай звонить. Пока звонили, пока я добежал сюда – собрался народ, а тут и машина вскоре подскочила…

– Где Смирин?

– Вон лежит, пожарные вынесли. Угорел он и – ожоги…

Романцов резко повернулся, зашагал к выходу. Наклонился над лежащим прямо на траве Смириным, который был в сознании, кривился от болей.

– Лемехов и ты, – повернулся он к кузнецу, осторожно положите его в машину – и к Фетисовой, и с ней вместе срочно в район, в больницу. Быстро!

– Илюхина тоже тут была, ее увезли домой. Машина пришла, и увезли.

– Что с ней?

– Когда она вбежала в зал, где загорелось, на нее упал обгоревший стенд. Она упала и больше ничего не помнит.

Романцов нахмурился.

– И что же с ней?

– Ожоги спины и вот – голова.

– За Илюхиной тоже – заехать.

Митрия осторожно усадили на переднее сиденье, рядом с водителем. Поднялся он сам, лишь кузнец немного поддержал его за руку. И машина, развернувшись, скрылась за поворотом.

А в это время Марина никак не могла уйти от словоохотливой Куприянихи. Уж как она ни говорила старухе, что и гость у нее – ждет, и ребятишки не кормлены, да и ночь уже скоро.

– А вспомни-ка, молодица, когда ты наведывала меня, старуху? – твердила свое Куприяниха.

Что случилось что-то неладное, Марина догадывалась, не доходя до улицы, на которой увидела столпившихся людей. И Юрий тут, мелькнуло у нее в голове, зачем он тут?..

Он-то, Юрий, первый, и рассказал ей, как все случилось.

– И сильные ожоги? – переспросила она.

– Как сказать, – замялся племянник, – рубаха на нем почти вся сгорела.

– Боже мой, этого только и не хватало.

Между тем «газик» с пострадавшими уже проезжал кварталы микрорайона. Еще на полпути Митрий почувствовал, что сильно угорел. Склонив голову на грудь, он вслушивался в шум в ушах, который заглушал, казалось, гул мотора. Часто и громко пощелкивало в правом виске, словно бы кто-то выстукивал на маленькой наковаленке бронзовым молоточком. Сладко подташнивало и хотелось пить, но Митрий молчал, боялся пошевелить правой рукой, которая горела, перекидывалась огнем острой боли с руки на плечо.

Было около семи, когда «газик» остановился во дворе районной больницы. Врача на месте не оказалось, и пока ему звонили, дежурная сестра заполняла карточки. Наконец, появился хирург-травматолог, быстро прошел в кабинет, надел халат.

– Прошу, – позвал он жестом руки в полуоткрытую дверь.

Митрий сидел ближе к двери, но кивнул в сторону Натальи: дескать, пусть она первая.

Илюхина поднялась и, поддерживаемая Фетисовой, прошла в кабинет. Лицо ее было бледно и, казалось, безразлично ко всему происходящему.

Прошло минут двадцать. Наконец наступила очередь Митрия. Он вошел к врачу и сел сбоку стола, куда ему тот указал.

– Что тут у вас?

Желтоватые, с темными прожилками, глаза врача смотрели строго, испытующе.

– Угорел я, – еле выговорил Митрий, – в голове шум и рука вот… – Он хотел оторвать руку от стола, но тут же скривился от жгучей боли в плече.

– Э-э, батенька, – сказал доктор, разрезая ножницами обгорелый рукав, – да тут тоже огонек порезвился, но полегче. Обработать, – повернулся он к сестре, – анатоксин обязательно, и в палату.

– В четвертую?

– Да.

Волосатая рука врача не сильно, но твердо держала запястье. В другой руке он держал перед собой часы – измерял пульс.