Текст книги "Этажи села Починки"
Автор книги: Сергей Лисицкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)
27
Как никогда медленно в этот день двигались стрелки часов. Митрий ежеминутно посматривал на циферблат – четверть одиннадцатого… Лишь к двенадцати придет Марина, а когда еще выпишут, то да се… Правда, Калюжный обещал не задержать, заранее приготовить выписку из истории болезни. Он прекрасно понимал Митриево настроение.
Наконец заявилась Марина, радостная, улыбающаяся.
– Ой, Митя, нам квартиру дают, – не сумела она скрыть своей радости. – Ты недоволен? – спросила она, видя, что муж, как ей казалось, нисколько не обрадовался.
– Нет, почему же…
Но он думал совсем о другом. Известие это, хотя оно было и не такой уж неожиданностью, – озадачило его. Ему ведь говорили, сам Романцов намекал насчет квартиры, видел он, как строились дома, и все же это застало его врасплох. Одно дело, когда ждать, думать о том, что тебе должны дать квартиру в кирпичном, как и в городе, доме, а другое – когда уже решено и вскоре надо будет переселяться. Тут – подумаешь. А как же с родительским домом? А что с хозяйством? Ведь это пока все на месте, а чуть копни – сколько всего наберется. Куда со всем этим деваться? Да и как оно там, на новом месте, будет. Высоко на втором-то этаже, не так, конечно, высоко, как непривычно как-то, боязно и непривычно. Сарайчик-то при квартире положен для хозяйства, но что это за дело такое?..
– Ходили мы с Валентиной смотреть. Мне так понравилось, так понравилось, – рассказывала между тем Марина. – Внизу кухня, ванная, большая прихожая, а наверху зал такой большой… Окна светлые, большие тоже… Господи, и главное – газ, вода. Федор обещал прийти, – перешла она на другое.
– Федор? – спросил Митрий.
– Да, он вчера встретил меня. Узнал, что тебя выписывают. Я, говорит, приду…
– Подожди, я сейчас, – пообещал Митрий и пошел к Калюжному.
– Что, не терпится? – встретил его Павел.
– Как в тюрьме все равно.
– Ну уж и так… Вот тебе твоя выписка, – протянул он бумагу, – а вот это мой адрес. Буду рад, если зайдешь, посидим, поговорим, вспомним молодость. Давайте-ка соберемся втроем: ты, я и Федор?
– Обязательно, Паша, непременно.
– Ну, счастливо. Ты на чем?
– В два часа Лемех заедет за нами. Марина с ним сюда прикатила, в исполкоме он сейчас.
– Добро.
– Да, а как с Илюхиной? – Митрий заметил, как тепло залучились глаза Калюжного при упоминании ее имени.
– С Натальей-то? – переспросил Калюжный. – И ее пригласим…
– Это обязательно, но я не про то сейчас. Когда ее выписка?
– Думается, через недельку и она уйдет.
– Слушай, когда-то она тебя, кажется, очень интересовала? – спросил вдруг Митрий.
Калюжный чуть заметно вздрогнул.
– По-моему она интересовала не меньше и тебя.
– Что меня. Я человек семейный…
– Так мы же говорим не про сейчас.
– Оно конечно.
– Ладно, не будем об этом, – неопределенно сказал Калюжный, и лицо его еще больше потеплело.
– Я так, к слову… Слушай, а чего тебе не жениться? – как бы безотносительно к разговору, иным тоном спросил Смирин.
– Встретимся вот – обо всем и поговорим, и об этом в том числе, – пообещал Калюжный.
Когда Митрий вернулся от Калюжного, его встретил улыбающийся Федор.
– Отъелся на казенных харчах, – заметил он, рассматривая Митрия. – Зайдем ко мне сначала, конечно. Во-первых, ты еще ни разу не бывал у меня и вряд ли приедешь специально, а во-вторых, я только что видел Лемеха, он заедет через полтора часа за вами прямо ко мне – все равно ждать сидеть…
Ни Митрию, ни тем более Марине квартира Федора не понравилась. Узкий полутемный коридорчик, длинная комната, небольшая серая кухня с устоявшимся запахом керосинки. Правда, хозяин всякий раз в разговоре подчеркивал, что жилье это у него временное, что вот-вот он получит новую квартиру. Единственное, что особенно понравилось Марине, был холодильник «ЗИЛ». Большой, ослепительно белый.
Федор ежеминутно его открывал, щелкал замком. Он достал бутылку вина, колбасу, яблоки…
– С выздоровлением, – поднял Федор наполненный фужер.
– Побудем…
– К Октябрьским праздникам, должно, перееду, – пообещал хозяин, достав яблоко.
– Конечно, надо б, – соглашалась с ним Марина.
Митрий молчал. Ему не хотелось говорить и быть здесь. Его тянуло домой. Поэтому он так обрадовался, когда наконец Лемех засигналил под самым окном, что не сдержался:
– Едем. Скорее!..
Федору же хотелось, чтобы гости побыли еще. Но Марина, зная настроение Митрия, поддержала мужа:
– Через недельку приедем на базар, тогда зайдем…
– Обязательно зайдем, – подтвердил Митрий, прощаясь с хозяином.
Лемехов галантно открыл дверцу.
– Прошу, господа…
Так уж получилось, что Марина села на переднее сиденье, а Митрий устроился сзади. И порадовался этому: одному удобнее будет наблюдать в пути.
Лемехов что-то говорил Марине, но Митрий не вслушивался в их разговор, а жадно всматривался в боковое стекло. Вот сначала поплыли навстречу дома и штакетные заборчики с зеленью кленов, потянулись новые кварталы микрорайона, промелькнули оранжевые колонки бензозаправки. И вот наконец машина вырвалась на простор.
После густо-зеленых квадратов картофельников, которые как бы веером развернулись перед мчавшейся машиной, начались хлеба, ржаные и пшеничные разливы. Опытный глаз Митрия отмечал, что пшеница прихвачена суховеем, низкоросла, чуть лучше выглядела рожь. «Дождя вовремя не было, – подумалось ему, – но все равно не так уж и плохо».
Мысли теснили его грудь, но на душе было легко и светло. Ему было и радостно оттого, что все само собой как-то определилось наконец с Натальей, все стало на свои места, и не угнетала теперь так сильно та неопределенность, что еще так недавно его мучила. Сейчас он был даже отчасти рад оттого, что, как ему казалось, у нее наконец должно уладиться, устроиться с Калюжным. Он был рад за нее и доволен за Калюжного.
Не терпелось как можно скорее оказаться дома, обойти и проверить подворье, прижать к груди ребятишек, наконец сесть на свое хозяйское место за столом, в углу. А еще большее желание было: тут же сесть на мотоцикл и укатить на Лисьи бугры к своему клину, где без него началась уже жатва, без него.
Машина катила уже под уклон, сворачивая на починковские поля. Слева проплывали колхозные полегшие ячменя. Тут всегда почти так. Место открытое всем ветрам. Впереди недалеко от дороги двигался комбайн. «Видно, Фетисов», – подумал Митрий.
– Да что же он делает? – раздраженно произнес Смирин, видя, как тот ведет свою машину не «против шерсти», а «по ходу» полегших колосьев ячменя.
– Останови!..
Лемехов притормознул, остановил автомобиль.
– Ты что же, первый раз на косовице?! – крикнул Фетисову подбежавший к самому комбайну Митрий.
Комбайнер увидел махающего рукой Смирина, остановил агрегат.
– Попробуй разберись, когда тут понакручено, – недовольно прокричал он, догадываясь, чего от него хотят.
Митрий не поленился, взобрался на мостик к Фетисову.
– Видишь, – показывал тот вправо по ходу комбайна. – Тут – отсюда полегло, а там – оттуда.
– Отсюда-оттуда, – передразнил его Митрий. – Вот ты и тори загон: от дороги – туда, а там – наоборот.
На лице Фетисова вместе с чуть заметной улыбкой промелькнула мыслишка: «А правда, простое ведь дело, и как это я сам не догадался».
– Я вот Колосову скажу, – пригрозил Митрий.
– Ну-ну, – примирительно прокричал Фетисов, – на ошибках учатся, – и стал разворачивать комбайн…
– Горбатого могила исправит, – заметил Лемехов, когда Митрий вернулся и устраивался на свое место. – Это такой тип, ему хоть кол на голове теши. У него, натурально, без царя в голове, временное правительство и то разбежалось, – заключил Пашка, постукивая себя по лбу и довольно улыбаясь.
Митрия еще долго мучило то неясное и неосознанное еще чувство, которое тягостным камнем свалилось с плеч и давало о себе знать легкостью, что наступила после этого. А потом вдруг так неожиданно, само по себе, пришло на мысль: «Так ведь это то, что никакой город, никакой выезд на карьер или куда теперь ему не нужен вовсе…»
Боже мой, все это так просто и ясно, как то, что для Фетисова развернуть агрегат. В самом деле: у Митрия Смирина теперь такая же зарплата, отпуск. А главное, любимейшая работа, которую он не заменит ни на какую другую, никогда!.. Чего ж мне идти в рабочие, когда я тот же самый рабочий и есть?.. От кого я хочу убежать? Сам от себя. У Федора что? Зарплата. И у меня – тоже. У него – отпуск. И у меня. Вон Буряк и путевку получил. Получил – все-таки. Получу и я, если захочу. У Федора квартира будет, а у меня она, считай, есть.
Вот и получается, что у Лыкова и у него, у Смирина, – все на равных. А по работе Митрий в большой выгоде выходит… Разве лишь то, что тот в каком-никаком городишке живет. Так это, при всем остальном, Митрия мало волнует. В Починках не хуже, а еще лучше и рядом с тем же Петровском. Захотел, ежели что надо, и – там. Асфальт оттуда – сюда. В те же Починки норовят больше выехать, особенно в выходные. Кто на рыбалку, кто по грибы, кто просто так погулять на свежем воздухе.
Как ни радостно было на душе, как ни успокоенно он думал теперь обо всем этом, а сердце Митрия все же забилось, когда впереди показались родные, самые близкие на всем белом свете, Починки.
* * *
Прошел год, а в жизни починковских героев произошло немало событий. И это понятно, если трезво смотреть правде в глаза. Ибо кто же станет всерьез опровергать справедливое мнение многих, что в наш двадцатый век – век космических скоростей и иных ускоренных действий, связанных с достижениями на ниве ядерных и прочих открытий, – события разворачиваются и протекают гораздо быстрее и стремительнее, чем в старину.
Митрий Смирин живет на старом подворье. Не захотел он менять свой деревянный дом на городской. Многие починковцы были свидетелями того, как проходили смиринские смотрины.
Здесь нельзя не рассказать, как все это произошло. А случилось все так: на следующий день после того, как Митрий вернулся из больницы, Марина настояла на том, чтобы идти смотреть квартиру.
Еще издали заметил Митрий, что у новых домов было многолюдно. Кто-то открывал и никак не мог открыть окно; двое мужчин стояли в проеме дверей; чей-то белый платок мелькал за окном, на втором этаже…
– Здорово, земляки! – поздоровался Митрий.
– А-а, Демидор, – обернулся на голос Пинчук, поздоровавшись. – И ты заявился на голубятню полюбоваться?
Марину открыла дверь. Узкий коридорчик вел через небольшую прихожую на кухню. Дальше была еще одна комната, чуть побольше первой. «Столовая, должно быть», – определил Митрий, разглядывая низкие потолки.
– И антресоли есть, и кладовка, – одобрительно заметила Марина.
Митрий молча разглядывал столовую, хмурил брови.
– А это туалетная, – Марина скрылась за дверью. – Ой, здесь просторно как! Вот как раз место для стиральной машины.
Митрий заглянул в туалетную. Действительно, просторная, даже кафелем отделана. Не вся, правда, а по стене, где умывальник и ванная установлены.
Поднялись на второй этаж. Митрий долго, придирчиво осматривал полы, трогал плинтуса. Сработано все было надежно. Не понравились ему подоконники: узкие, всего в три пальца шириной. Митрий даже руку приложил – смерил.
Двойные рамы стянуты болтами, промеж стекол тоже не больше двух-трех пальцев будет: «Действительно, голубятня», – подумал Смирин.
– Ничего, что кладовая мала и сеней нет. Зато кухня просторная, – тараторила Марина.
– А погреб? – отозвался Митрий.
– Что погреб? Подпол есть!..
Окончательный разговор с женой у Митрия произошел внизу, во дворе. Не дом сам по себе, не комната, где все как-то стеснено, вывели Митрия из равновесия. Пришел он в отчаяние оттого, что, спустившись вниз, понял, осознал вдруг, чего ему тут не хватает. По сути дела, здесь вовсе нет подворья, двора!.. Что это за сарайчик, против дома стоящий. Так себе. И не сарай – лабазник.
Митрий окинул взглядом высокие стены этого чужого для него дома. И стоял-то он как-то неуютно. Точь-в-точь как в Петровске Дом колхозника.
– Идем отсюдова, – тихо, но твердо сказал Митрий.
– Как это идем? А сарай смотреть? Вон уже Красновы и Культеповы переезжать собираются.
– Краснов – человек приезжий. Ему что. А Культепов – перекати-поле…
– У него сроду ни коровы, ни козы – одна хата упазы, – поддержал Митрия Пинчук.
– Нечего делать, – в сердцах передразнила Марина, – тут все…
Митрий еще крепился, но тут его взорвало:
– Да замолчи же ты наконец! – крикнул он, багровея. Повернулся и решительно зашагал по направлению к своему дому.
Почти неделю не разговаривали Смирины друг с другом. Лишь потом помирились. Недаром говорят: муж и жена – одна сатана…
Наталья Илюхина вышла замуж за Калюжного, как этого и следовало ожидать, и живет теперь в Петровске.
В ее жизнь счастье вошло вместе с горем. Через месяц после ее замужества умерла мать, которую, как помнит читатель, она сильно любила и еще и теперь не может прийти в себя…
Романцов заболел и, говорят, собирается на пенсию.
В Починках ныне действует водопровод, подведен газ, не говоря уже о том, что в каждом доме, в любой квартире давно установлены современные телевизоры, подтверждением чего являются антенны на крышах Починок самых разнообразных конструкций и видов. В одном месте можно увидеть нечто вроде обыкновенного креста, в другом – медные кольца, соединенные тонкой серебристой проволокой, в третьем – причудливые, как у сома усы. А вон на цинковой крыше кузнеца Ага-да-ну, у того ромбовидный четырехугольник, а на соседней – того проще: деревянный шест, а на нем латунная трубка изогнутая наподобие кларнета…
Многие дома в Починках отделаны досками «в елочку» и не под краску, а под олифу, а иные обложены даже кирпичом. Особенностью же Починков являются первенцы – четыре двухэтажных дома…
И не сразу определишь теперь: что такое ныне Починки. Хутор или поселок, село или город?.. И не хутор, и не поселок, еще не город, но уже и не село. Может, скорее всего, тут подойдет такое название как агрогородок? Может?..
…Прямой лентой тянется через Починки дорога, зелеными стогами стоят могучие ивы над нею, крыши и стены изб светятся теплом заходящего солнца. Смотрят эти избы широко раскрытыми окнами на далекие поля и луга, что раскинулись привольно вокруг. А на противоположном конце села, за избами, что тонут в вишневых садах, возвышаются над крышами этих изб этажи первых домов…
Впервые за всю свою долгую жизнь видит это чудо – дома в два этажа – село Починки.
Рассказы
Лирик
На дворе стояла осень. С поля дул теплый ветер, пахнущий пересохшей соломой и поздними травами. Кричали петухи. Воробьи дружными стаями носились над пустырем. Почти не грело, но ярко светило солнце.
В такое время в правлении колхоза малолюдно. Пока стоят погожие дни – все на уборке сахарной свеклы. И у счетоводов дел стало больше. Пройдешь по коридору, сразу определишь по стуку костяшек, шелесту бумаг, телефонным разговорам, где здесь бухгалтерия.
Иван Кузьмич Олейников запряг коня по кличке Цыган в неизменную председательскую линейку и ждал. Павел Филиппович вот-вот должен выйти. Вообще Олейников не должен был запрягать лошадь. Между ним и председателем давно существовал уговор – последний запрягает сам.
Помнит Кузьмич, как впервые увидел нового председателя. Тогда он попросил обучить его немудрящему делу обращения с упряжью. «Чудной человек, – удивлялся старый конюх. – Председатель, а учится нашему ремеслу. Городской, потому и интересно ему…»
Один раз Кузьмич не вытерпел, спросил: «А что это вы, Павел Филиппович, упряжью так интересуетесь? Зачем она городскому человеку?» Посмотрел на него председатель и говорит: «Как раз я и не городской, а сельский. Только рано, почитай с десяти лет, меня на шахты увезли. Крестьянские навыки, какие были, – утерял, а главное – тяга к земле вот тут у меня с тех пор. – Он постучал ладонью по груди. – Так-то…»
В этот раз конюх нарушил условие: знал – Пахарев спешит. В девять председателю надо быть за солонцами у трактористов. А вот и он – небольшого роста, плотный. О таких говорят: ладно скроенный.
– Ковалев появится, пусть подождет, – громко сказал он кому-то, закрывая дверь.
– Доброго здоровья, Кузьмич, – поздоровался председатель с Олейниковым, поглядывая на Цыгана и лукаво подмигивая. Конюх улыбнулся, обнажая прокуренные зубы.
…Еще в конце войны Павел Филиппович Пахарев приехал сюда, в степное село. Поначалу было трудновато. Люди относились к нему с некоторым недоверием: приезжий, городской…
Начинал с малого. Во-первых, надо было всем дать понять, что приехал сюда надолго. Привез сразу же семью. Купил небольшую скромную избенку. Знал председатель: личный пример – большое дело.
Люди к председателю, казалось бы, попривыкли. Но нет. Он удивлял сельчан то тем, то другим.
Известно, например, что летом, в страдную пору на селе ложатся с солнцем, потому что вставать рано. В избе же председателя свет горел далеко за полночь. И что удивительно: поднимался он не позже, а гораздо раньше многих.
«И что он делает по ночам?» – недоумевали в селе. «Книжки какие-то читает, – пояснял тракторист Стеша Козелок, – ей-богу правда. Читает и пишет что-то, да чай стакан за стаканом хлещет…»
«Скажи на милость… А ты-то почем знаешь?..» – «А я корову стерег на задах и все видел. Корова у меня заболела. Четыре дня в стадо не ходила…»
Считай все лето, после работы, председатель копается в огороде. То картошку окучивает, то свеклу прорывает, то помидоры. А то взял привычку босиком ходить. Закатает штаны и – поливает капусту. На селе это испокон веку – бабье дело. Спрашивают его: ты что же это, Павел Филиппович, сам поливаешь? А я, отвечает, щи густые люблю. Никто, кроме меня, не любит такие густые…
«А председатель-то наш того…» – замечали одни. «Ни рыбак, ни охотник, а кулик-болотник… Живая натура», – говорили другие.
Возвращался однажды под вечер Павел Филиппович с дальних полей. И надо же было такому случиться, что, не доезжая до спуска ко второй лесополосе, заглох мотор. Шофер залез под капот, стал копаться в старом драндулете, а председатель вышел на дорогу – размяться. Видит, с горы в наметившихся сумерках по дороге, прямо на него стог сена катит. Пахарев оторопел даже. Что такое? Автомашина с сеном? Не похоже. Слишком мала. Подвода? Быстро катит. Привидение, да и только. Между тем привидение остановилось. И вылазит откуда-то из-под стога Сеня Ткач, учетчик второй бригады.
– Здорово, Сеня.
– Здрасте, Павел Филиппович, – растерянно отвечал Ткач.
А Пахареву не то диво: откуда везет учетчик сено, а то – как везет. Обошел вокруг, потрогал рукой – легкие деревянные стойки, соединенные алюминиевой в карандаш толщиной проволокой. И все это сооружение ладно установлено и укреплено на мотоцикле с коляской. Всего-то и места свободного, где руль да через седло ногу продвинуть.
– Ин-те-рес-но! А сенцо-то, сенцо-то, что твой чай…
– Я это… тово… – заволновался Ткач, – подбил кое-где по окрайкам, над дорогой…
Ничего не сказал председатель, только еще раз сено похвалил да удивился рационализаторским способностям Ткача.
В тот вечер Пахарев еще двоих таких же рационализаторов повстречал.
А на следующий день всех троих вызывают в правление. Ну, думают мужики, пропали. Не то что сено – мотоциклы конфисковать могут. У Егора Спицына в прошлом году отобрали: мешок ячменя вез поросенку…
Входят, а Пахарев словно ни в чем не бывало приглашает садиться, улыбается и спрашивает:
– По скольку вы сена на покосе по процентовке заработали?
– По возу, – отвечает за всех расторопный Ткач.
– А надо сколько, чтобы хватило на корову?
– Ну, еще б с воз…
Председатель почесал висок карандашом, кивнул на дверь посыльному:
– Позовите, мол, агронома и зоотехника.
И пошел веселый разговор. Уточнили, сколько частных коров в селе. Прикидывали, какой клин добавить, чтобы на проценты по два воза выходило. Зоотехник заметил, что фермы от этого пострадать могут. Председатель как будто только и ждал этого. Прикиньте, говорит, на сколько надо увеличить посев многолетних трав, чтобы возместить убыток. Столько-то, отвечают ему. Ну и добро.
– Так вот, – повернулся Павел Филиппович к Ткачу, – по два воза достаточно будет?..
– Знамо дело, – оживился Ткач, – два воза да воз просянки для мешанки, да былье с огорода, да свекла, да картошка, тыква там… Вполне…
– Ну и добре, ну и ладно. Будем снимать отаву, по возу и доберете.
– Спасибо…
– Все. Будьте здоровы. Да, вот что, – добавил председатель, когда посетители направились было к выходу. – Будем считать, что я вас вчера вечером не видел. Все беру на себя. Но впредь договор: ночную заготовку сена забудем. Порядочные люди сена днем метают…
– Вот тебе и да-а! – неопределенно произнес Ткач, когда все вышли из председательского кабинета.
В тракторную бригаду к Петру Протасову Пахарев ехал, чтобы посмотреть, как вспахан небольшой солончак у поворота дороги, что ведет к Данильскому нагорью. Местечко это уже давно было предметом особых забот председателя, агронома и бригадира тракторной бригады. Они решили «подлечить» этот солончак. Определенные результаты были налицо. А это имело принципиальное значение, солончаков в поле немало, и если бы удалось избавиться от одного, то и другие вывести не составило бы особого труда.
И ехал он опять же не потому, что не доверял бригадиру. Нет, он довольно хорошо знал этого человека, умевшего любить землю. Просто председатель привык собственными глазами видеть работу. Он как те мастеровые люди, которые любят своими руками потрогать добротно сработанную вещь.
В поле долго ходили вокруг солончака. Пахарев щурил серые глаза, любовался пахотой. Плотными рядами, словно выложенные руками, лоснились на солнце борозды.
– Кто пахал? – бросил председатель.
– Шаповалов, – ответил бригадир.
– Добре. Удобрений ни мало ни много?
– Все по науке, как велел агроном…
Только поздно вечером возвращался с поля Пахарев. Он успел побывать на уборке сахарной свеклы, завернуть на ферму, заглянуть на строящийся механизированный ток. А на другой день, рано утром, видавший виды «газик» мчал председателя вместе с секретарем партийной организации колхоза в областной центр. Обком созывал совещание передовиков сельского хозяйства.
– Вот случай насчет грузовика поговорить, – сказал секретарь Павлу Филипповичу.
– А-а, с Крыловым, – понимающе отозвался тот. – Да, с машинами у нас туговато. Надо напомнить Игорю Васильевичу…
…Пахарева с Крыловым связывала давняя дружба. В грозовом сорок первом их дороги сошлись на Юго-Западном фронте. Горечь первых поражений, тяжелые утраты – многое пережито вместе. А потом – боевой путь до самого Берлина. Победное возвращение в родные края. После войны Крылов был на партийной работе, а Пахарев уже руководил колхозом. Переезд Павла Филипповича в село не только не отдалил их друг от друга, а наоборот – сблизил. Пахарев часто бывал в обкоме у Игоря Васильевича, заведующего сельскохозяйственным отделом.
Зная честность и душевную чистоту Пахарева, Крылов ни разу ничем не поступился ради дружбы, хотя, конечно, кое-что и мог сделать. А Пахарев, в свою очередь, уверовав в принципиальность и партийную безупречность Крылова, не мог и думать о каком-либо преимуществе для себя. Так они и строили свои отношения, как друзья, – открыто, честно и непринужденно. О грузовике же Пахарев вел разговор еще раньше, и не только с Крыловым, но и с первым секретарем обкома.
До начала совещания оставалось время, и Павел Филиппович зашел в кабинет Крылова.
– Привет, Игорь!
– Здорово, Павел, дорогой!
Они обменялись новостями. Пахарев рассказал о делах колхоза, о семье. Поделился, как успевает в учебе сын. Игорь Васильевич поведал о своих делах-заботах. Вспомнили годы войны.
– Стареем, брат, – улыбаясь, сказал Крылов, глядя на седые виски товарища.
– Что делать, время…
– Да! С тебя, брат, причитается. – Глаза Крылова загорелись веселым огоньком.
– Это за что же? – насторожился Пахарев.
– По условиям соцсоревнования «Победу» получаешь. – Он протянул руку.
Пахарев оторопело посмотрел на Крылова, рука которого повисла в воздухе. Секунду-другую Павел Филиппович как будто что-то прикидывал в уме, а потом с силой пожал протянутую руку.
– Грузовик вместо «Победы»!
– Как? – не разобрал Крылов.
– А так, на что мне эта «Победа», – горячо стал доказывать Пахарев. – У меня «газик», на худой конец Цыган есть. Подумаешь, барина нашли. Хозяйству нужны грузовые машины, а не эти драндулеты по полям кататься.
– Да не горячись ты, – улыбнулся Крылов. – Не я один решаю эти вопросы. Я, по сути дела, и говорить-то тебе раньше времени не имел права. Как другу сказал, а ты шум поднял.
– Ладно, – примирительно произнес Пахарев, – хоть и не ты один решаешь, а все-таки помоги.
Крылов посмотрел в глаза своему другу. Посмотрел и убедился: этот человек от своего не отступит. Такие не отступают.
Но то, что произошло весной прошлого года, окончательно упрочило председателя среди поселян, возвысило его в глазах у всех и сблизило еще крепче с людьми самого разного толка, возраста и характера.
Как-то раз в кабинет председателя ввалился бригадир колхозных плотников Симин и протяжным, словно у дьячка, голосом заговорил:
– Павел Филиппович, половина людей у меня на овощехранилище, другая на посадке деревьев, а завхоз требует, ругается, ветряк, мол, сносить надо. Что же мне, разорваться, что ли?..
– Погодь, не торопись, – улыбнулся одними глазами Пахарев. – Тут надо подумать, разобраться. Овощехранилище – неотложное дело – раз! – И он загнул мизинец левой руки. – Деревья у въезда в село – тоже никуда не денешься, – загнул он другой палец. – Надо сделать так, чтоб по шнуру все было! Чтобы проезжий человек сказал: «Ну и люди живут в этом селе, тороватые люди!..» Да и всем приятно: едешь, а по бокам ровным строем березы, клены, рябины там всякие… Сажай, пусть их растут, – опять улыбнулся он. – Ну, а ветряк… – Он взглянул на средний палец.
– Павел Филиппович, – перебил его Симин, – смотрел я его вчера, погнил он добре, мы же его хотели было под сарай употребить, да вряд ли. Гниль, словом, труха.
Пахарев поднялся, подошел к окну. Несколько минут они стояли и молча смотрели.
На взгорье плотная, кудрявая шапка Шилова леса. Внизу, под горою, – птицеферма. Белые косяки кур напоминали меловые пролысины, и трудно понять, где птицы, а где белеет мел.
Слева от птицефермы, над крутым оврагом, стоял ветряк. Крылья его во многих местах продырявились, а двери были выбиты. И вход чернел четким прямоугольником.
Павел Филиппович вспомнил, как в послевоенные годы, когда районная вальцовка еще не была восстановлена, пришлось обращаться к ветряку, и он, старый и щелявый, не подвел.
– Вот что, – повернулся Пахарев к Симину. – Пусть он стоит. Ну уберем мы его, пустое место будет, никакого тебе вида. А главное, пусть смотрит молодежь, как раньше люди жили.
Он твердо шагал от окна к столу и обратно.
– Вот мы поставили над правлением радиоантенну, через нее от области слышно, и от самой Москвы. В этом году водонапорную башню у речки заложим, газ подведем… А ветряк пусть стоит. Вроде… – Пахарев задвигал густыми бровями, подыскивая нужное слово.
– Фона? – робко подсказал Симин.
– Вот-вот, пусть стоит вроде фона, на котором новая жизнь виднее…
Павел Филиппович приблизился к Симину:
– Ты, Матвеич, пошли, как будет время, людей, пусть камень под сруб подложат, а то опустился он очень.
– Сделаем, – нахлобучивая кожанку, улыбнулся Симин.
На другой день вечером, как всегда, возле правления собрались мужики потолковать, узнать новости и просто покурить. Симин, покусывая соломинку, рассказывал:
– Я ему и толкую: овощехранилище, деревья, то да се… А тут вот ветряк. Как быть? А он мне: «Пусть, говорит, стоит, вроде фона, чтобы жизнь, говорит, новая видней была…»
Все слушали, улыбались, а Петр Фомич, учитель, заключил:
– Что и говорить, Павел Филиппович хоть и суровый на вид, а в душе настоящий лирик.
Вскоре эта кличка прижилась. Многие, возможно, и не совсем понимали, с чего бы, но тоже говорили: лирик! И произносили это слово уважительно, тепло, с любовью.
