Текст книги "Поклон старикам"

Автор книги: Сергей Цырендоржиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)

– Так-так…

– И вот я на свои деньги хочу выстроить для родного колхоза большие хорошие детские ясли, чтоб дети росли в них крепкими, мужественными, как наш Шободой.

– Я-то родом не из здешних мест. Слышать-то слышал про подвиг юного пионера. Расскажите, дядюшка Бизья, поподробнее о нем.

– Его звали Шободой, что означает маленькое острое личико. Было у него, конечно, настоящее имя, законное, но, оно было забыто, хотя его записали в книгу сельсовета, как полагалось по тому времени. А было это давно, в тысяча девятьсот двадцать втором году. Только самые старые люди помнят, почему приключилась такая печальная история с мальчиком. Ведь наверно грустно, когда тебя называют не по имени, а так вот: «острое личико», пускай даже ласково? У лисички тоже острое личико, у солонгоя^[18], которые живут на берегах быстрой и студеной речки Уды. Может, не сердился Шободой, когда его так называли, но рассказать, почему так случилось, что забыли его имя, надо…

Его маму звали Намжилма, а папу Балдан. Жили они в далекой Еравне, откуда до Верхнеудинска (тогда так называли столицу Бурятии Улан-Удэ) надо было на хорошем коне скакать четыре дня и четыре ночи. Жили Балдан с Намжилмой всегда дружно, как голуби, даже когда батрачили на злого богача Ширапа, не ссорились. А потом, при Советской власти, вступили в коммуну, вовсе хорошо зажили. Только оставалось у них одно тяжелое горе: не было у них детей. Нет, дети у них рождались, но ни один не жил больше годика. Если бы все они были живыми, то у Шободоя было бы теперь четверо братишек да сестренок! Но уходили братишки и сестреночки в землю, как нераскрывающиеся цветочки. Люди говорили, что злые духи вселились в маму Намжилму, вот и пожирают ее плоды, как червячки зеленые листочки, даже советовали отправиться в дацан, чтоб молитвой изгнать их. Однако Намжилма не верила в злых духов и в лам. Она-то знала, что виновата в ее горе прежняя жизнь: надорвалась, когда еще девушкой батрачила на Ширапа.

Такое вот горе было у Намжилмы и Балдана. Но, когда появился на свет еще сынок, горе, конечно, на время забылось. Балдан на радости купил много вина, оседлал своего верного Гнедка, поскакал в сельский совет. До совета было совсем недалеко, пять верст, но Балдану очень хотелось проскакать по улусу и степи верхом, показать свою радость.

– Сын у меня! Сын! – говорил он каждому, кого видел, с такими же словами забежал в сельский совет. А в совете работал его старинный друг-нухэр по фамилии Хувараков. Был этот Хувараков, секретарь сельсовета, маленьким, щупленьким, проворным, как собачка, а глаза большие и добрые. Хороший человек был, хотя фамилию носил дурную, будто старый чужой дэгэл. Ведь хуварак кто? Служака, раб в дацане! Что сделаешь, беднякам всегда доставались самые плохие фамилии или прозвища…

– Рад тебя видеть, Балдан, таким счастливым! – сказал секретарь Хувараков, и тут черная мысль согнала радость с его круглого, как булочка, лица: эх, друг Балдан, опять в твою юрту пришло горе. Но он прогнал эту мысль, подбежал к Балдану, протянул обе руки: – Поздравляю тебя. Намжилму тоже. Пускай народившийся жеребеночек долго-долго топчет траву, и пускай степь к нему будет ласковой.

Балдан подхватил слабосильного друга на руки, как ребенка, посадил на скамью, что стояла вдоль стены для тех, кто приходил сюда. Потом достал из кожаной сумы бутылку водки, ударил широкой ладонью по донышку – пробка вылетела, как пуля из ружья.

– Обмоем моего сынка, друг Чимит!

– Неладно однако получится, друг Балдан! Я однако на службе… – подумал было отказаться секретарь Хувараков, но тут по лицу Балдана понял: нельзя отказаться, нанесешь такую обиду, что не забудется до самой смерти.

Но, выпили по полстакана. Потом еще наливали два раза. У секретаря круглое лицо сделалось похожим на ягоду землянику. А у друга его лицо почему-то побледнело, только черные глаза блестели, будто бы он переживал и радость, и видел беду.

– Мой сынок будет жить! – сказал он громко, даже стаканы на лавке испуганно зазвенели. – Ведь где он родился? Не в какой-нибудь юрте, под шепот глупой старухи. Он родился в районной больнице. Русский доктор принял его на руки. Сама новая жизнь взяла моего сынка в свою ласковую колыбель… Так ли я говорю, друг Чимит?

– Правильно говоришь, друг Балдан! А ты как назвал сына? Нашел ли хорошее имя ему?

– Нет, друг Чимит. Не нашел. Трудное это дело. Давай искать вместе.

Балдан достал вторую бутылку, снова выстрелил.

–  Э-э… – промычал секретарь Хувараков. – Имя найти – это тебе не дэгэл сшить. Имя говорит о человеке больше, чем он может сказать о себе. Про время и жизнь говорит. Вот что значит найти хорошее имя… Давай-ка маленько выпьем, друг Балдан, за хорошее имя, которое сейчас придет в наши головы.

Секретарь выпил, вытер вспотевшее румяное лицо.

– Слушай, друг Балдан, – сказал не совсем понятно, потому что язык его стал хлябать, как ослабшая подпруга у седла. – Слушай, я вот-вот поймаю имя твоему сыну. Схвачу и сразу запишу в книгу. Вот-вот. Но-ка, плесни еще маленько, друг Балдан. Вот ты кто был раньше? – спросил секретарь, поднимая палец. – Ты был батрак! А теперь ты коммунар, активист. Значит, из тебя получился новый человек. А сын каким будет? Он будет совсем новым человеком. Значит, ему надо дать русское имя. Крепкое имя запишем мы сейчас в книгу граждан СССР. Давай выпьем, друг Балдан, за большого человека, имя которого мы возьмем для твоего сына…

Друзья сидели до ночи, пока в суме было вино. А наутро позабыли об этом разговоре. Да и мать, Намжилма, успела найти имя своему сыночку.

Шободой, конечно, не знал, что у него есть другое имя. Он рос умным и добрым, с малых годиков приучался что-нибудь делать, мастерить, а больше всего любил лепить из глины разные фигурки. Намжилма и Балдан, глядя на него, совсем забывали горе, которое постигало их прежде, думали о том, каким замечательным человеком он вырастет: ведь доброго хулэга-скакуна с возраста жеребенка видать! Ну и берегли его пуще своих глаз. Не позволяли даже тени коршуна упасть на сынка, боялись простуды. Потому-то, когда ребятишки днями напролет бултыхались в речке, Шободой сидел на берегу.

Незаметно подоспело время идти Шободою учиться. К этой поре в улусе открыли школу, не надо было никуда ездить. Из небольшой коммуны вырос колхоз. Кулаков изводили, как бешеных собак, правда, они еще огрызались. Прятались в глухих степях и лесах, скапливали злобу, чтоб тайком укусить кого-то из активистов…

Шободой учился отлично. Окончил первый, второй класс… И вот пришел самый радостный день в его жизни – двадцать второе апреля. На его груди, будто саранка в степи, загорелся пионерский галстук. В этот день Шободой дал торжественную клятву: «К борьбе за дело Ленина – всегда готов!» И этот день вошел в избу Намжылмы и Балдана самым светлым праздником. Разве могли они тогда, выматывая жилы на богача Ширапа, знать, что жизнь подарит им такого сына?! Нет, не зря говорят: «Закатившееся солнце возвращается, отвернувшееся счастье поворачивается».

Каникулы Шободой проводил на летней заимке, куда откочевали Намжилма и Балдан с колхозным скотом. Отсюда до улуса было километров шесть, чтобы попасть туда, надо было переехать речку Уду, потом скакать по степи, где нет пока дороги. Потому что летник только отстроили, и Балдан с Намжилмой протянули сюда первый след. Его не видно в траве, поэтому кажется, что улус находится где-то далеко-далеко, а заимка выглядит совсем одинокой.

Конечно, это Шободою кажется так. Ведь в первый раз уехал из улуса. Но он сильно не скучает, находит себе работу: то коня приведет, принесет воды, или помогает ухаживать за скотом. К тому же рядом с заимкой есть небольшое озерко, а на берегах его попадается глина. Вот и бежал туда Шободой, если ему было грустно, занимался любимым делом. Отец сделал из жердей перегородку, чтобы скот не разрушил его мастерскую. За лето Шободой успел вылепить все, что было на летнике – избу, кладовку, загоны для скота и навесы и само колхозное стадо. И все получилось, как было на самом деле: угрюмые колхозные быки, покорные ласковые коровы, игривые резвые телята. Только конь и всадник никак не выходили. Он хотел слепить Гнедка смирным, покорным хозяину, а человека спокойным и статным, каким был отец, а получалось все наоборот: конь скалил зубы и мчался во весь опор, а всадник боязливо сжимался, зарываясь лицом в лошадиную гриву. Почему выходило так? Может, самого себя лепили руки Шободоя? Опять же он никогда так не бегал да и страха в себе не чувствовал…

Как бы там ни было, не получалось у Шободоя того, чего он хотел. Но он не сдавался. С упорством лепил упрямого Гнедка снова и снова. За этой работой и застала его мать, когда пришла по воду.

– Пускай наш Гнедко будет таким, каким хочет, – сказала, любуясь ловкими руками сына.

– А папа как же? Разве он трусливый зайчонок? – сердито спросил Шободой. Он, конечно, сердился на свои неумелые руки, которые не хотят слушаться, делать, что надо. Ну, разве можно с такими непослушными руками стать художником, о чем он мечтает?..

– Нет, конечно, нет. Ты тоже вырастешь смелым, сыночек. Если такой упрямый, – ласково улыбнулась Намжилма. – А сейчас пойдем в избу. Холодно стало. Вот и дождь собирается.

Конечно, было еще тепло, хотя лето подходило к концу. А дождь, правда, собирался. Над горами повисли обложные тяжелые тучи. Но Шободою не хотелось бросать работу недоделанной.

– Я еще побуду здесь, мама. Немножко, можно? – спросил он и снова взялся за глину.

Намжилма покачала головой, сказала:

– Мы возьмем глину с собой. В избе будешь делать Гнедка. Потом надо тебе почитать маленько. Скоро ведь в школу. Скоро поедем домой, сыночек.

– Хорошо, мама. Только глину брать не будем. Все равно в избе я ничего не сделаю. Мне надо быть одному, чтобы получалось, надо слышать и видеть все – ну, стадо, птичек, степь. Понимаешь, это необходимо.

Шободой встал, поглядел в сторону улуса, и на тонком загорелом лице появилась радость: все-таки здорово он соскучился по школе и ребятам! Ведь целое лето провел здесь. Приехал, когда трава едва народилась, а теперь степь успела привянуть от утренних заморозков, пожелтела. Только там, где течет Уда, стоят зеленые кустики тальника. Речка прибыла. Когда сюда ехали, вода даже не скрывала колес у телеги. А теперь наверно скроет с макушкой. И вода кажется холодной и тяжелой, как свинец…

Мать сказала правильно – вечером пошел дождь. Холодный и мелкий, как осеннее ненастье, он шел и теперь, среди ночи. Тихонько стучался в окна, шелестел по крыше. В такую погоду хорошо спится. Однако Шободой почему-то не может уснуть, хотя и лежит с зажмуренными глазами. Рядом спокойно спит мать, напротив у другой стены спит отец. Он похрапывает, как уставший богатырь, и железная кровать отвечает ему скрипом. А Шободой все прислушивается к чему-то, ловит каждый звук. Вот крякнула утка на озере, вот вздохнула корова, вот взмыкнул теленок во сне… Вдруг послышался топот коней, звякнула подкова о камень. Потом послышались крадущиеся шаги, замерли у дверей. Снова стало тихо. Только дождь по-прежнему постукивает в окно, да в печи постреливают угли. Но Шободою кажется, что он слышит дыхание людей у двери, и сердце его сжимается от страха. Он трогает мать за руку, чтобы разбудить, тут двери неожиданно вздрагивают от сильного стука.

– Открывай! – раздался громкий, как выстрел, голос. – Поскорее впускай гостей, активист Балдан. А то сожжем вместе с колхозной избой.

Шободой почувствовал, как пробудилась мать и прижала его к себе, вздрагивая всем телом. «Бандиты, кулаки, – подумал он, леденея от ужаса. – Они убьют папу».

Отец был уже на ногах. Он обувался в потемках, стуча сапогами.

– Открою. А будете ломиться, предупреждаю – стрелять буду, – сказал он спокойно. За дверью замолчали. Балдан зачем-то сходил к окну, потом подошел к кровати, погладил перепуганную жену по голове, склонился, понюхал сжавшегося в комок Шободоя, зашептал:

– Тебе надо бежать, сынок. Вылезешь в окно, я приоткрыл его. Садись на Гнедка, он дорогу знает. Скачи в улус, к председателю. Нет, не сейчас, сынок. Сейчас они тебя увидят. Когда зайдут в избу. Я дам тебе знак – потушу лампу. А пока давай приготовимся…

Он помог Шободою одеться, снова понюхал голову.

– Лежи тихо, сынок. Пока не дам знак.

– Я все выполню, папа. Я не боюсь, я пионер, папа, – шепотом ответил Шободой. Его немножко ободрил спокойный голос отца. – А ты будешь стрелять?

Балдан вздохнул:

– Не буду, сынок. У меня нету ружья.

Он укутал Шободоя одеялом, зажег лампу, посмотрел на жену, которая лежала с широко раскрытыми глазами, будто парализованная страхом, снова вздохнул.

– Молчи, Намжилма, что бы ни случилось.

– Это Ширап… Бандиты, – прошептала она с трудом, – Я не за себя… Сыночек наш… Как же он… Ведь речка…

– Молчи, Намжилма, – повторил Балдан. Он отпер двери, вернулся к столу, встал, загораживая собой жену и сына. – Но, заходите, – сказал громко.

Бандиты зашли не сразу. Распахнули двери, видать, тайно оглядели избу, потом уж зашли осторожно один за другим, как волки. И дух от них исходил тяжелый, смрадный. Давно немытые, нестриженные, в мокрой истрепанной одежде, они действительно походили на зверей, вылезших из логова. Впереди стоял матерый, до глаз обросший черными волосьями бандит с плеткой в руке. Это был Ширап – сын кулака и сам бывший кулак.

– Но что, активист Балдан, дрожишь, поди? – сказал Ширап, ощеривая крупные зубы. – Отвечай. Не ты ли собирался поймать нас, шестерых друзей? Не ты ли хотел нас видеть в руках гэпэушников? Вот мы пришли к тебе, бери нас.

Ширап засмеялся, подошел к кровати, на которой спал Балдан, хлестнул по постели плеткой, сел по-хозяйски.

– А живешь ты неплохо. Изба большая. Сынок, слыхал, есть. Говорят, тоже активист, в тебя. Так говорят ли? – вдруг крикнул Ширап.

Балдан вздрогнул. Но не от грозного голоса бандита, а потому что понял: этот зверь не пощадит его сына.

– Чего тебе надо от меня, Ширап? – сказал он, пряча испуг. – Мало мы на тебя работали? Мало ты издевался над нами? Нет, Ширап! Прошло твое время. Прошлогоднего снега на чай не наберешь, старое не воротишь. Сдаваться тебе надо, Ширап, Советской власти.

А в это время Шободой выскользнул во двор и вскочил на Гнедка. Пока они мчались, Шободой беззвучно шептал одно и то же: «Скорее, Гнедко. Надо поймать бандитов…»

Неожиданно конь, будто сорвался в пропасть, ушел под воду по гриву. Вода набросилась на Шободоя, стремясь оторвать его от спины коня, как буря отрывает цветок от стебля. Но не смогла. Закоченевшие руки Шободоя держались за гриву мертвой хваткой, а ноги вцепились в бока. Гнедко отфыркнулся, поплыл. Он угадал на глубокое место – может, сбился с брода, или прибывающая вода вырыла яму. Вскоре он снова побрел, осторожно переступая ногами. Выбрался на берег и, тяжело дыша, помчался к улусу из последних сил. Резкий ветер и дождь хлестали Шободоя в лицо, пронизывали тело. Но он уже не чувствовал холода. Наоборот, ему казалось, будто он горит на жарком костре. Корчась от боли, почти без сознания, он подобрал поводья, чтобы направить Гнедка к избе председателя. У него еще хватило сил постучать в окно…

Бандиты не успели уйти, не успели и выполнить свое волчье дело. Но Шободоя не стало на этой прекрасной земле. Потом Балдан вспомнил, что у Шободоя должно быть законное имя. Нашли старую сельсоветовскую книгу. В ней обнаружилась малоразборчивая запись, сделанная старомонгольским вертикальным шрифтом. Она подтверждала, что родившийся в 1922 году гражданин СССР назван «Ворошилов».

Вот такое крепкое имя дали друзья сыну.

– Так возможно нам построить детские ясли, товарищ председатель, или нет?

– Возможно-то возможно, – Банзаракцаев задумался. – Но вы сами-то решили это окончательно?

– Хе! Вы думаете несколько дней я напрасно лежал в своей избе? Ей-богу, я пришел только потому, что решил это окончательно. Я же не возьму с собой в гроб все свои деньги…

– Что это вы говорите-то, дядюшка, тут надо хорошо подумать.

В тот же день намеренье Бизьи Заятуева было должным образом оформлено.

Все, что в минувшие годы тяжелым грузом лежало на его плечах, пригибало к земле, – все это Бизья сбросил с себя и, дыша, свободно и легко, независимо заложив руки, за спину, важно и с достоинством зашагал домой.

Перевёл в FB2 Степанов Д.В. 2016

notes

Примечания

1

Улигер-бурятское народное сказание

2

Дэгэл-бурятская шуба

3

Белый месяц-начало Нового года, февраль

4

Эжы – мать.

5

Сурхарбан – праздник.

6

Морин – конь.

7

Бурхан – бог.

8

Понюхать голову – проявление нежности у бурят. То же, что и поцеловать.

9

Арил, арил, шоно! – Убирайся, убирайся, волк!

10

Аймцентр – районный центр.

11

Ши хэн? – Ты кто?

12

Xур – бурятский музыкальный инструмент.

13

Хубун – парнишка.

14

Эхэ– мать

15

Абагай – тётушка, уважительное обращение к пожилым людям

16

Ахай – старший брат.

17

Хурдэ– молитвенный барабанчик.

18

Солонгой, или сусленник – один из представителей семейства куньих.