Текст книги "Поклон старикам"
Автор книги: Сергей Цырендоржиев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)
– Ложись-ка спать, ведь поздно уже, – позевывая сказала Норжима. – Опять у вас все к ссоре свелось? Что вы за люди такие, никак вас мир не берет.
– Так разве ж можно с ним по-хорошему? А вот ты-то, наверно, всю нашу свару в свое удовольствие выслушала.
– Так ведь и глухой бы все расслышал. Удивляюсь только, как легко вы попали в его западню.
– Ха, это ты хорошо подметила: «западня»! Видно, Ендон мастак пользоваться ею, коли он, человек женатый, детей имеющий, сумел заманить тебя в эту самую западню и нарушить покой в собственной семье!
– Отстаньте! Надоело! Правильно говорят: кто не может укусить, тот старается облаять. Может, расстанемся по-доброму, а? Уже с каких пор вы все лепите ко мне этого Ендона. Нет больше моего терпения… Мало ли что могло быть в молодости и по глупости. Прошлого теперь уж не изменишь! – Норжима огорченно шмыгнула носом. – Что это за жизнь такая проклятая: – мало того, что не смогла я стать матерью, так еще сошлась вот с вами и выслушиваю теперь всякие гадости. Господи, и почему я такая несчастная! Нет, лучше уж сразу умереть, чем жить так дальше!.. Вам-то что – у вас вон есть дочь с зятем, они-то уж всегда присмотрят за вами. А я завтра же перееду в свою деревню. Сошлись, как собаки, – как собаки же, и разбежимся.
Старина Бизья мигом опомнился. Как-никак пять лет совместно прожито, можно сказать, по-семейному, и вдруг из-за болтовни косоглазого Ендона все это он рушит своей же рукой. Он враз осознал, насколько близок к тому, чтобы навсегда лишиться Норжимы. Охая и вздыхая, он поспешно встал, присел на краешке топчана. Сердце билось так, что отдавало в ушах. Он долго молчал, крепко обхватив руками грудь и бездумно покачиваясь взад-вперед.
– Норжима, – позвал он наконец, голос его прозвучал мягко и просительно. – Ты не спишь? Мне ведь не так-то уж много остается жить. Мы ведь по взаимному согласию объединили наши хозяйства и имущество, не так ли? И вот теперь начнем вдруг на смех людям делиться-разводиться. Не стоит этого делать, а? Даю слово, что больше не буду попрекать тебя Ендоном Тыхеевым. Это уж я по дурости своей делал…
– Что до меня, то уж я-то перед вами вот даже ни на столечко не виновата, – голос Норжимы значительно смягчился, поскольку по натуре своей она была человеком сердобольным и отходчивым.
Бизья выключил свет и с чувством облегчения присел возле Норжимы.
– Видно, вас с Ендоном только могила исправит, – корила Норжима. – Начинаете за здравие, а кончаете за упокой. Не пора ли вам обоим остепениться и оставить вашу вечную ругань? Вы уж в конце-то концов не дети, чтобы то мириться, то драться.
– Да уж больно он злоязыкий. Погоди – вот когда вернусь… – упрямый старик снова взялся было за свое, но Норжима предостерегающе схватила его за руку и он тотчас, опомнившись, замолчал.
– А вообще-то мне не показалось, что у вас с Ендоном вышла самая настоящая ссора, – спокойно заговорила она. – На досуге, после того, как успокоитесь, постарайтесь припомнить, о чем речь-то шла. Про эту самую болезнь, про отравление то есть, Ендон, по-моему, не зря сказал. Я, конечно, всего лишь темная баба, но кое-что и я примечать могу…
Бизья едва не подпрыгнул, услышав такое, но сумел сдержать себя.
За окнами стояла непроницаемая темень. Ночь была тихая, безветренная. Тишина воцарилась и в доме. Только чуть спустя в дальнем углу послышалось попискивание мышей, которое постепенно становилось все смелее и оживленнее, а потом донеслась и веселая возня. «Когда вернусь, надо будет перестелить пол, а то всюду уже щели… мышам полное раздолье, – подумал старик. – Надо будет сделать это сразу же после приезда!»
– С вечера небо на востоке было пасмурным. Хоть бы помочило немного землю-то, – проговорила Норжима.
– Вот-вот… люди говорили, что радио обещает дождливую погоду… Норжима, ты уж дай мне слово остаться, а?
– Ну, раз уж вы мне дали свое слово, то и мне придется дать свое… Ох, кажется, скоро уже светать начнет. До Улан-Удэ дорога неблизкая, вы бы чуть поспали да успокоились. Не следует пускаться в путь с тяжелым, после ссоры сердцем.
– Ничего, в легковой-то машине можно всласть выспаться… А сейчас сон не идет… Да, давненько мы с тобой не разговаривали так душевно…
3
Не успел Бизья задремать, как уже рассвело. Он быстренько встал, и еще до того, как Норжима проснулась, успел пришить к нижней рубашке сатиновый лоскут. Получился неуклюжий, но надежный карман, расположенный почти под мышкой. В него Бизья бережно спрятал сто двадцать пять рублей. После этого он достал из-под матраса пухлую пачку денег, увязал их в белый платок и запер в сундук. «В дороге всякое может случиться, поэтому денег надо взять побольше, – думал он при этом. – Чтобы могло на все хватить. Председатель верно говорит. Все-таки хорошо, что я все время буду при нем. А очутись-ка я в городе один – да я б там сразу же затерялся-заблудился или же, чего доброго, угодил бы в лапы хулиганов и оказался бы мигом ограбленным, а то еще и убить могли бы… Нет, от председателя я никуда – буду неотступно ходить за ним, как верный пес за хозяином. Куда он – туда и я. Прицеплюсь к нему не хуже репейника… А что, если взять с собой всё же рублей двести? Уж один-то раз в жизни можно столько потратить…»
Погруженный в эти мысли, он вышел во двор.
Восход уже близился. Серо-голубое небо было безоблачно. Над озером полосами стлался туман, и рыбаки на двух лодках, бесшумно и плавно войдя в него, стали как бы растворяться и постепенно исчезли из виду. «Сейчас окунь и сорожка должны хорошо клевать. Наверняка карась будет ловиться», – с некоторой завистью подумал старик Бизья, хотя сам не имел ни малейшего представления о рыбалке, никогда не испытывал тяги к этому занятию, да и рыбу-то саму тоже не любил. Вот Ендон, которому до всего есть дело и который совал свой нос в каждую щель, – тот действительно, завидев какого-нибудь карася размером в деревенский каравай, с отвратительным, на взгляд Бизьи, желто-красным брюхом, покрытого чешуей величиной в ноготь большого пальца, впадал в неописуемый восторг, начинал облизываться и первым делом набрасывался на рыбью голову– объедал и обсасывал ее до последней косточки, блаженно жмурясь при этом.
– Что ж, Ендон, ты, конечно, счастливчик, – улыбнулся про себя Бизья. – Ты ведь у нас, Ендон, не как иные-прочие. В делах своих удачлив. Легкая у тебя рука. На себе познал, что такое война, и хотя вернулся – кожа да кости, но все же живой. А я вот всю войну проработал при госпитале в Чите – присматривал за лошадьми, возил воду, дрова колол, немного плотничал…
Старик и сам не понимал, почему именно сейчас, перед дальней дорогой, подумал он вдруг о Ендоне с неведомой ему ранее добротой и нежностью. И появись перед ним в эту минуту сам Ендон Тыхеев, старик, наверно, радостно устремился бы ему навстречу, дружески потрепал по плечу и сказал так: «Забудем прежнюю неприязнь. Проживем же оставшиеся годы добрыми друзьями!»
Лежавший за оградой вол-четырехлетка – отпрыск пегого быка калмыцкой породы, – словно узнав своего хозяина, негромко замычал, приветливо помотал тяжелой головой. Бизья, сразу забыв о Ендоне, проворно перелез через жерди ограды, подошел к волу и стал почесывать его за ухом. «Эх, это же целая гора мяса лежит… Если этой осенью сдать его государству, то выручу самое меньшее рублей шестьсот пятьдесят. Осенью, после жатвы, выпущу тебя пастись по стерне, и станешь ты у меня тогда со стог среднего размера», – размечтался старик, чувствуя, как спокойно и радостно становится на душе. Заложив руки за спину, он степенно зашагал к дому.
Норжима сидела на топчане и расчесывала волосы.
– Я вижу, вы уже все подготовили, – сказала она, выразительно покосившись при этом на запертый сундук.
Бизья сразу помрачнел.
– А что у меня есть такого, что готовить в дорогу? – буркнул он.
– Действительно… – вздохнула Норжима. – Сколько денег-то с собой берете?
– А тебе что за печаль? – обозлился было он, но тут же спохватился и спросил: – Или хочешь заказать что-нибудь?
– Ну… баранки, чтобы было чем угостить соседских ребятишек… Еще зеленый чай… Обновку для себя выберете. Ваша Бурзэма побегает по магазинам и найдет, что вам надо…
– Для себя что-нибудь закажешь?
– Да мне-то… пожалуй, не стоит… Вот если только поедете в дацан, то…
– Это ты брось! Так я и думал… Я ведь на большое совещание еду, и вдруг… Ха! И как ты только додумалась до такого! Когда я ездил в дацан? Никогда! И впредь не поеду.
Утреннюю тишину внезапно разорвал громкий автомобильный сигнал.
– Вот и председатель подъехал. По времени как раз, когда и обещал быть, – и Бизья, кинув взгляд на настенные часы, поспешно встал.
– Бесшумная какая машина – подкатила так, что и не слышно было, – удивилась Норжима. – Я вам положу с собой плащ – могут дожди вдруг пойти…
С шумом и топотом, смеясь и громко покашливая, вошел Банзаракцаев.
– Ну, здравствуйте, молодые, – весело проговорил он.
– Здравствуйте, здравствуйте, – Норжима засуетилась. – Проходите в передний угол, присаживайтесь.
– Времени нет рассиживаться. Вот разве только найдется у вас, тетушка Норжима, кислое молоко или что-нибудь покрепче – тогда можно бы по обычаю смочить горло перед дальней дорогой. Ведь вы же не отпустите нас без этого, тетушка Норжима?
– Всегда-то вы шутите… – смущенно засмеялась Норжима. – Конечно, кислое молоко найдется. Вот оно, а вот вам чашка, наливайте себе сами, сколько хотите. Водки же у нас даже и капли не найдется. Мы со стариком непьющие, поэтому… уж впредь-то я учту – ведь мало кто может зайти в гости… Надо будет всегда держать про запас…
Тетушка Норжима огорчилась не на шутку и винила себя за непредусмотрительность. Старик Бизья сидел, почесывая шею, и не мог найти, что сказать.
– Уж не сходить ли мне к соседям? – спросила она у него.
Э… может, и верно?
– Ха-ха-ха! – председатель, невысокий, плотный, весь так и затрясся от смеха. – Мне двух чашек простокваши хватит с лихвой. Я же пошутил. Кто начинает пить водку, едва продрав глаза? Только алкоголики. Ну, дядюшка Бизья, что ж вы не наденете приличную обувь? Неужели вот в этих старых сапогах…
– В жизни не носил никаких ботинок. А теперь уж и подавно… Нет уж, избавьте…
– Ну-у, ладно. Если вы готовы, то поехали… Тетушка Норжима, что вам привезти? У нас ведь денег хватает. Дядюшка Бизья и колхоз «Исингинский» по богатству, примерно, равны, – Банзаракцаев ухмыльнулся и с шутливым самодовольством погладил себя по заметно выступающему животу.
– Ничего мне не надо… Лишь бы вы хорошо съездили.
Дорога была ухоженная, содержащаяся в должном порядке, поэтому машина, еще новая, обладающая немалой мощностью, шла хоть и на большой скорости, но очень ровно и плавно. Шофер включил радиоприемник. Диктор Лубсанов зачитывал последние известия. По метеосводке выходило, что в полосе западных районов республики идут дожди, и земля приняла достаточное количество влаги. В Еравнинском и Хоринском районах по-прежнему стояла сушь.
– Тьфу, до каких же пор сельское хозяйство будет зависеть от милости небес! – Банзаракцаев раздраженно покрутил головой. – Земли у нас хватает. У нас ее столько, что вполне можем сравниться, скажем, с Бельгией. И однако что мы можем поделать?! Вот вам земля, а вот вам и вода, – с сердцем указал он на проносящиеся мимо равнинные пространства, прорезанные руслами ручьев и речушек. – Всего предостаточно, не так ли? Но силенок маловато… руки не доходят. Специалистов бы нам побольше, мастеров своего дела…
– Помню, когда впервые появились конные косилки, немало кричали, что половина травы так и остается на корню. А потом ничего лучше этих самых конных косилок и представить себе не могли, – Бизья повел разговор издалека.– В прошлом году был я на сенокосе в Ангерте. Раньше в той местности двадцать косарей за полмесяца накашивали две тысячи копен. Земля там, сами знаете, сырая, кочковатая… Так вот, в прошлом году, значит, с десяток молодых людей на двух тракторах выкосили всю Ангерту. Хорошо. Однако ж сколько копен они поставили, как вы думаете, товарищ председатель? Честное слово, даже стыдно сказать. Бесхозяйственно отнеслись к общественному добру. Посмотрели бы вы на ту кошенину. Не трактор тут причиной, нет. Земля-то неровная, поэтому косилка у них в одном месте только приглаживает траву, а в другом, глядишь, под самый корень срезает. Мы с Ендоном Тыхеевым косили по полянкам, среди кустов и зарослей, и все же с этих крохотных делянок, можно сказать, с ладонь величиной, взяли сена столько, сколько нам нужно было.
– Это верно, в заболоченных, кочковатых местах техника пасует, траву там брать трудно, – согласился председатель.
Ободренный его словами, Бизья тут же предложил:
– Если б вы подобрали несколько стариков, вроде меня, поговорили с ними по душам да дали в помощь десяток мальчишек, то немало копен поставили бы мы рядами… Добавлю еще вот что: зимники, то есть хорошо унавоженные места, где мы зимуем со скотом, выкашиваются у нас кое-как. А жаль, что перестали обращать на них внимание…
А ведь старик дело говорит. Недаром сказано: отведай горячего, выслушай гневного, – с некоторым удивлением и тревогой размышлял Банзаракцаев. – Оказывается, этот старикан заботится не только о себе. И что интересно: с одной стороны, конечно, он скуповат, себе на уме. Но с другой стороны, есть и наша вина в том, что вот такие старики остались как бы вне нашего внимания. Так вот каков он, этот старик, а мы-то представляли его совсем-совсем другим: моя, мол, хата с краю… своя рубашка ближе к телу… мол, деньги мои заработаны, а то, что дальше, не ваше дело… Что-то мы в нем проглядели… И во всем этом наша вина. Человек тридцать лет сидел на одном месте, тридцать лет города не видел… Ох, поздновато мы спохватились…»
По обе стороны дороги тянулись посевы. Впрочем, вряд ли можно было назвать посевами то, что едва-едва возвышалось над землей.
Председатель как-то весь сник, начал нервно поглядывать по сторонам. Потом достал пачку «Казбека», трижды пережал пальцами картонный мундштук папиросы, прикурил. Бизья никогда до этого не видел председателя курящим, и по одному тому, как тот неумело затягивался, сжимая меж пальцами горящую папиросу, тотчас определил, что закурил-то председатель вовсе не развлечения ради.
– Посмотрите на эти всходы, – проговорил вдруг председатель. – Вроде бы ничего особенного, но если они до осени подымутся, то скосим их, заскирдуем, и тогда лучшего корма для скота и быть не может.
«И о чем только ни приходится думать председателю, – мелькнула мысль у старика. – Беспокойная все же у него работа». А ведь до этого работа председателя представлялась ему совсем иной: разъезжает человек в легковой машине, меж делом отдает распоряжения, одних поучает, других поругивает, в одном месте пускает в дело власть, в другом – лесть и вообще раскатывает в свое удовольствие – примерно такой представлялась ему раньше должность руководителя. И вот теперь некие сомнения зашевелились в его душе, словно сам он каким-то образом оказался причастным к делам и заботам председателя. Бизья удивлялся этим не знакомым прежде чувствам. И как-то само собой получилось так, что он, наклонясь вперед, спросил:
– Слушайте, председатель, а лет-то вам сколько исполнилось?
– Ну, если считать по-старому, по лунному календарю, то зимой мне исполнится двадцать восемь, – отвечал тот, полуобернувшись и улыбаясь одним глазом. – Время идет, а давно ли, кажется, было мне восемнадцать… Уходят годы, и не вернешь их никак…
Старик Бизья невольно опешил, заморгал растерянно: «Вот тебе и раз, ведь ты же, дорогой, оказывается, ровесник моей Бурзэмы. А уже нажил седину… Что ж, не мудрено и поседеть, если на тебе столько забот, ответственности, и приходится днем и ночью думать о порученной работе…» И тут как-то невольно вырвалось у него:
– Э-э, двадцать семь лет – это, знаете ли… телячий возраст, как говорят в народе, – старик засмеялся, но мелькнувшая мысль о том, что, может, сказал он не то, заставила его прикрыть ладонью рот. – А вообще-то это, конечно, для мужчины самый расцвет. – Овладев собой, Бизья произнес это веско, как и следует говорить человеку старшему и авторитетному.
Впереди влево от дороги появился сосняк. Подле него виднелось небольшое селение. А дальше широко заблистали голубые зеркала Еравнинских озер. И показалось, что от этого стало просторнее даже в машине.
– Как видите, до нашего райцентра, Сосновки, всего лишь пятьдесят минут езды. Ну, а в ваше время скоро ли добирались вы сюда от Исинги?
Бизья прищурился, задумчиво взял в горсть подбородок. Усмехнулся.
– Уж не помню точно, но на резвом коне, кажется, ехали полдня. А вообще-то на это уходил целый день…
– А вот мы с вами через шесть часов будем уже в Улан-Удэ. Вас это не удивляет? Я, например, с интересом смотрю, как быстро все меняется, иным становится уклад жизни людей, да и само время словно бы движется быстрее.
– За шесть часов добраться до Улан-Удэ… Поверьте мне, председатель, – это и в самом деле непривычно для меня. Четыреста километров… Камень, брошенный сильной рукой, летит не быстрее, чем наша машина, если только вы говорите правду…
– А что ж тут особенного, дядюшка Бизья? – вклинился в разговор молчавший до сих пор молоденький шофер Иван. – Пока мы доедем до города, космическая станция «Салют» успеет четыре раза облететь землю.
Банзаракцаев звучно расхохотался:
– Ну, и шутник ты! Да ведь по сравнению с «Салютом» наша машина – это ползущая по земле черепаха.
Ни о чем подобном Бизья никогда не размышлял, и думать о чем-то таком ему тоже не приходилось. Поэтому в нем постепенно зарождалось и крепло такое чувство, будто его вырвали из темного отшельнического мира и перебросили внезапно в мир совершенно иной. И невольно вспомнились слова услышанные некогда от все того же непоседливого Ендона Тыхеева: «Дружище, что ты видишь в жизни? Свой плотничий топор, свою жену Дугарму и то, что ты заработал. Ничего иного, весь остальной мир ты не видишь. Живешь ты прошлым и в прошлом, все еще блуждаешь в темноте».
Слова эти как бы въявь прозвучали в ушах, заставив Бизью бессильно откинуться на мягкую спинку сиденья. Показалось вдруг, что минувшие годы прошли быстро, без смысла и без пользы. Из чего состояли эти годы? Из вереницы дней. Ну, а день из чего состоял? Завтрак… затем топор, врезающийся в дерево… ужин, сон… И это изо дня в день, изо дня в день… Вот из чего складывалась и сложилась жизнь…
Не останавливаясь, проскочили райцентр, Сосново-Озерск. Впереди возник синеватый удлиненный горб – гора Дархита. И как раз над ней, оставляя за собой ровную белую черту, шел где-то на невообразимой высоте реактивный самолет. Банзаракцаев некоторое время провожал взглядом почти невидимую отсюда, с земли, крылатую машину, потом обернулся, и Бизья тотчас заметил в глазах председателя какой-то необычный блеск.
– Смотрите, дядюшка Бизья, – вон в том самолете сидит сейчас парень, наш обычный советский парень. И летит со скоростью, самое меньшее, тысяча двести километров в час. А мы с вами гордимся, что можем за шесть часов доехать до Улан-Удэ.
– Я, например, когда в 1945 году доехал из Улан-Удэ до Исинги за шесть дней, был очень доволен, – робко заметил Бизья.
Бывает так: растопит весеннее солнце таежные снега, начинает обнажаться влажная, черная, дымящаяся паром земля, и вот нехотя вылезает из своей берлоги медведь, глядит вокруг, ослепленный яркими лучами, и не узнает окружающего мира – куда делась золотая пора листопада? Где холодные ветры? Где оно, дыхание близкой зимы? Все вокруг иное, и поневоле страшно становится лежебоке, проспавшему всю долгую зиму в темной теплой яме. Рявкнет он со страху и ринется было в уютную берлогу, но нет – другая пора, другая жизнь ликует, цветет кругом, и хочешь не хочешь, а надо привыкать к ней, приспосабливаться к неумолимой. Нечто подобное происходило сейчас и со стариной Бизьей. «Ох, высади меня в Сосновоозерске. Лучше уж я вернусь домой», – едва-едва не взмолился он. Но сдержался и сказал себе сурово: «Что это я дурака-то валяю?»
Действительно, до города доехали в середине дня. По мере приближения к Улан-Удэ сердце старика стало биться учащеннее. Он заробел при виде многоэтажных зданий и обилия народа на улицах. «До чего же много людей! Делать им всем нечего, что ли, если могут беззаботно разгуливать в разгар рабочего дня?»– подумал Бизья, но высказать это вслух постеснялся.
– Ну, как выглядит город? – обернулся председатель. Бизья, у которого пересохло в горле, кашлянул и лишь после этого ответил:
– Кажется, где-то здесь стояли низенькие черные бараки. А больше всего запомнились мне гостиные ряды да рынок. Там всегда бывало многолюдно.
Он вынул из кармана платок, вытер глаза, шею.
– Ты, Иван, сначала подъезжай к зданию обкома партии, – распорядился председатель. – Нам надо пройти регистрацию и получить места в гостинице.
Машина прошла через тоннель под железной дорогой и почти сразу же повернула к площади Советов. Старик смотрел вокруг во все глаза – на широченную площадь, на большое четырехэтажное здание со стенами почти сплошь из стекла, ослепительно сверкающего на солнце. Перед зданием Совета возвышался громадный памятник Ленина. Множество легковых автомобилей почти со всех сторон окружали площадь.
Подъехали к зданию обкома.
– Ну, дядюшка, выходим. Прибыли на место, – Банзаракцаев, вынув из нагрудного кармана расческу, привел в порядок растрепавшиеся волосы.
Уже поднимаясь на крыльцо, он взял старика под руку и пошутил:
– Что это вы так нахохлились, как воробей под дождем? Шагайте смелей, выше голову.
Бизья промолчал.
Навстречу им из-за столика, стоящего возле ведущей наверх лестницы, поднялся милиционер, вежливо козырнул. Старик неожиданно для себя выпалил в ответ: «Здорово!» – и протянул руку. Пожилой милиционер усмехнулся, кивнул, пожал широкую ладонь старика.
– Андрей Дармаевич, что-то давненько вас не видать. Как здоровье? – обратился он к Банзаракцаеву.
– А что с нами случится, ведь дело-то мы имеем с молоком да мясом.
«Надо будет привыкать называть председателя Андреем Дармаевичем, а то может получиться неудобно. Значит, Андрей Дармаевич», – решил про себя Бизья, поднимаясь следом за председателем на второй этаж. Похоже, здесь не было людей, которых бы не знал Банзаракцаев. Чуть ли не на каждом шагу он с кем-то здоровался, смеясь, хлопал по плечу. Старик начинал чувствовать себя лишним здесь, никому не нужным, и оттого ему стало совсем неуютно.
Тем временем они подошли к длинному столу, покрытому красным сукном, и у сидевшего там человека отметили свое прибытие.
– Ага, так это вы и есть товарищ Заятуев? – неожиданно рядом возник какой-то человек, увешанный несколькими фотоаппаратами.
– Да… – отвечал Бизья, глядя на него растерянно, чуточку испуганно, стараясь в то же время сообразить, откуда его может знать этот незнакомец.
– Мне поручено сфотографировать вас, – сказал тот и, взяв старика за руку, потянул его к окну.
Бизья рывком вырвал руку и бросил взгляд в сторону председателя.
– Ничего, идите, дядюшка Бизья. Это ведь дело заранее решенное. Я вас подожду, – сказал Банзаракцаев и легонько подтолкнул его в спину.
Фотокорреспондент проворно отвел его к окну, где уже стояло человек десять, попросил занять место среди них, после чего стал объяснять, кто и как должен стоять и что делать. Получилось так, как будто все они внимательно слушают, что им рассказывает товарищ Заятуев, наставительно подняв при этом палец. Старик, уже потеряв способность что-либо понимать, послушно поднял палец и, уставясь на него, застыл с безвольно отвисшей губой.
Корреспондент, нацелив фотоаппарат, то отступал, то приближался, заходил с разных сторон. Наконец, сделав два-три снимка, обратился к старику:
– У вас платок есть?
Бизья опешил, заморгал недоуменно.
– Это носовой, что ли? – спросил он.
Окружающие громко рассмеялись. Старик, сообразив, что сказал несуразицу, смущенно закашлял. Тогда корреспондент достал из своего кармана аккуратно сложенный свежий платок и, подойдя к Бизье, вытер со лба у него обильно выступивший пот. Тут уж старик не выдержал, рассерженным жестом выставил перед собой широченные, как лопаты, ладони.
– Ей-богу, это что же делается-то? Или вы подшучиваете надо мной?
Корреспондент в это время снова щелкнул затвором фотоаппарата и, видимо, остался доволен.
– Ну, помучил он вас? – встретил старика до слез насмеявшийся председатель.
– Ничего я не понял, – расстроенно махнул рукой Бизья.
– Идемте в гостиницу, отдохнем после дороги, – сказал председатель. – Вам еще не то предстоит. Впереди вас ждет известность, дядюшка Бизья.
– А, оставим это! Вот если б Ендона Тыхеева сюда…
– Это верно: дядюшка Ендон нигде не растеряется.
– Вот-вот… Не стоило меня везти сюда…
Их устроили вместе в номере «Люкс» на втором этаже гостиницы «Байкал». Войдя туда, старик был поражен роскошью обстановки: мягкий диван, два кресла, удобные стулья, стол, сияющий зеркальной полировкой, сервант, а во второй комнате – две кровати, шифоньер…
Банзаракцаев открыл еще одну дверь и спросил:
– Вы в ванне когда-нибудь мылись?
– Знаю только баню, – отвечал старик, почесывая затылок.
– Тогда смоем с себя дорожную пыль. Ванна – хорошая вещь, в любое время можешь помыться.
Председатель, позвав старика в ванную комнату, показал, как пользоваться всеми блестящими кранами, ручками и прочими приспособлениями.
Блаженствуя в теплой воде, Бизья размышлял: «Все– таки неплохо жить в городе. В любое время к твоим услугам и холодная, и горячая вода. Опять же по своим надобностям не надо в трескучие морозы идти на улицу. Хотя справлять нужду в доме как-то неловко, но, наверно, люди привыкают и к этому тоже… Нет, все же неудобно… По мне, так лучше уж делать все это по старинке, во дворе…»
– Вы прилягте отдохнуть, а я кое-куда схожу по делам, – и председатель вышел из номера.
Когда он некоторое время спустя вернулся, Бизья спал, сидя в кресле.
– Я вам несколько раз звонил по телефону и решил, что вы пошли прогуляться по городу, – сказал он проснувшемуся старику.
– Ага… давеча он звонил, только я не стал подымать трубку – ведь русского языка я почти не знаю…
– Так… чем бы нам с вами заняться теперь? – задумался председатель. – Ну, прежде всего пойдем в ресторан и покушаем. Совещание начнется завтра в десять утра… А где живут ваша дочь с мужем?
– Здесь, в городе.
– Адрес какой?
– Не знаю. Если поспрашивать у людей Алдарова Гошу, то можно, наверно, найти.
Банзаракцаев, не утерпев, засмеялся. Старик сделал вид, что жмут сапоги, сморщился и начал разуваться.
– Ладно, как-нибудь отыщутся, – председатель встал с дивана и подошел к телефону. – Алло, это вы, Максим Шоноевич? Здравствуйте… Недавно вот приехали… Устроились с дядюшкой в одном номере… Сейчас собираемся пойти покушать. Мы спустимся в ресторан и будем пока заказывать… Так… так… хорошо.
В ресторане было полно людей. Стоял неразборчивый гул множества голосов. Поднимались клубы табачного дыма. Одинаково одетые девушки и парни проворно носили на подносах пищу, графины с водкой. Банзаракцаев, очень представительный в черном костюме, белой рубашке и при галстуке, о чем-то пошептался с крупным парнем – бурятом. Вскоре тот провел их в самый конец зала и усадил за свободный столик. Никогда не бывавший в подобных местах старик с большим интересом разглядывал окружающих. По соседству расположилась компания – две молоденькие сильно накрашенные девушки и два парня с длинными, до плеч, волосами. Одна из девиц, бурятка, в очень короткой, едва доходящей до середины бедра юбке, без всякого смущения курила сигарету. «Хоть бы меня, старого человека, постыдилась, – с неудовольствием размышлял Бизья. – Показать бы ее сейчас родителям. Они-то, поди, заботятся о ней, где-нибудь сейчас работают, не жалея сил. А в это время эта дрянь сидит здесь, выставила напоказ свои ляжки». Заметив его сердитый взгляд, девица, чтобы поддразнить, поцеловала копчики пальцев и подмигнула. Остальные, посмотрев на Бизью, засмеялись нарочито вызывающе.
– Вы что, молодые люди? Не стыдно вам издеваться над пожилым человеком? – сурово сказал председатель по-русски.
– А ваш пенсионер глазеет на нас, будто мы музейные экспонаты, – бойко прощебетала девица в короткой юбчонке. – Вы бы запретили ему, что ли…
– Да? – Банзаракцаев повернулся к ним всем телом. – Как вы думаете, Бизья Заятуевич, почему они так уставились на вас?
Увидев блестевший на лацкане его пиджака значок депутата Верховного Совета Бурятской АССР, молодые люди вмиг увяли, о чем-то зашептались. Развязная девица тотчас сомкнула колени и безуспешно попыталась натянуть на них юбку. Сильно покраснев, она прикрыла ладонями лицо.
– Ладно, извините, – мягко проговорила вдруг вторая девица, обнажая в приветливой улыбке ровные, ослепительно белые зубы, в отличие от подруги она была в брючном костюме. – Мы отмечаем мой день рождения. Альбина немножко опьянела. А вообще-то она хорошая девушка. Мы все студенты.
– Ага, значит, студенты. Родителей им не жаль. На полученные ими деньги эти негодяи водкой балуются, табаком… Наверно, и моя Бурзэма вела такую же жизнь… – окончательно разозлился старик.
– Не надо, дядя, – морща симпатичный нос, улыбнулся Банзаракцаев. И обратился к молодой компании. – Ладно, веселитесь, только в меру.
– А у нас всего одна бутылка шампанского, так что все будет в норме, – объяснил один из парней и, понизив голос, зашептал своим: – Этот дед уж не отец ли нашей Бурзэмы Бизьяевны? Что-то есть общее…
Чуткое ухо Банзаракцаева тотчас уловило сказанное. Старик же, немного успокоившись, думал уже без прежнего раздражения: «Что ж, молодежь должна иногда резвиться. Собственная дочь меня знать не желает, а я еще возмущаюсь чужими детьми. Так делать не годится…»
Появился официант с карандашом и блокнотом. Пока председатель делал заказ, старик поглядывал на парня: «Экий бугай, силы, поди, девать некуда. Эх, черт, тебе бы бороться на летних праздниках, обучить бы тебя плотницкому делу. Поглядел бы я, как ты лес валишь, бревна катаешь да носишь их на плече. Такая силушка зря пропадает! Можно только пожалеть. Ленив ты, видать, парень, если взялся за бабью работу и позоришь звание мужчины».
Настроение у старика снова испортилось, и он отвернулся. Когда капризная жена Ендона Тыхеева, придумав себе какую-нибудь болезнь, заваливалась в кровать, он, как рассказывали, сам все делал по дому. Бизья страшно этим возмущался, говорил о Ендоне язвительно и с презрением. И вот теперь, увидев, как парень, способный, схватив за рога, повалить быка, разносит по столикам еду и питье, был поражен гораздо больше. Никак это не укладывалось у него в голове.
