Текст книги "Поклон старикам"
Автор книги: Сергей Цырендоржиев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)
– Увидят, что мы шепчемся, и назовут нас с вами нарушителями порядка. Давайте-ка слушать, – сказал Банзаракцаев и сел прямо.
В этот момент снова зазвенел колокольчик. Бизья поднял голову и увидел, что в президиуме, позади красного стола, сидит уже множество людей. Совещание продолжилось. Секретарь обкома, о котором Бизья только что рассказывал, направился к трибуне, и старик тотчас узнал его слегка переваливающуюся походку и покачивание головой с боку на бок. Наблюдая, как крепким хозяйским шагом Мункоев идет мимо стола президиума, Бизья вдруг ощутил радость, словно встретил давнишнего друга. Старик тихо засмеялся, кивнул головой и мысленно поздоровался: «Здравствуй, товарищ Мункоев!»
Старик хоть почти не знал русского языка, но речь Мункоева сначала старался слушать очень внимательно. Но затем две бессонные ночи, пережитые волнения, а также отсутствие привычки сидеть на собраниях и совещаниях– все это вместе взятое и явилось причиной того, что старик Бизья постепенно впал в довольно-таки неприличное состояние. Сначала он принялся зевать до хруста в челюстях. Но, начав задремывать, Бизья спохватился и стал больно щипать себя за ногу. Тщетно. Банзаракцаев насторожившийся с того момента, как старик взялся клевать носом, толкнул его в колено и не без ехидства шепнул:
– Вы вздремните, ничего страшного.
– Ы? – старик тотчас очнулся.
– Говорю, вздремните. Но не вздумайте храпеть среди такого множества людей или, не дай бог, сотворить что-нибудь похуже.
– Какой вы проказник! Не будь вы председателем, я не знаю, что б я с вами сделал! – беззлобно улыбаясь, шепнул в ответ Бизья и крепко растер ладонями лицо. Через некоторое время он почувствовал себя бодрее.
Как понял из доклада старик Бизья, строители в нашем государстве – одни из наиболее уважаемых людей. Если не уделять постоянное внимание строительству, будь то в городе или на селе, то не может быть и разговора об улучшении быта людей и развитии хозяйства. Нужны не пустые слова, а конкретные дела, подчеркнул секретарь обкома. Прекрасный пример подает своим трудом московский строитель Злобин. Он и его бригада, начав возводить многоэтажное здание, сами же и заканчивают строительство, так что после этого остается одно – вручить ключи новоселам. «Нет, мы с Данзаном никак не сможем работать так, как этот Злобин, – размышлял Бизья. – Деревянный дом нельзя сразу же штукатурить. Самое малое, надо ждать год, пока он даст усадку. А если еще дерево попадется сыроватое, то совсем худо». Под эти мысли его снова начало неодолимо клонить ко сну. И, как бы угадав бедственное положение старика, секретарь обкома вдруг заговорил о том, как прошлым летом побывал в Исинге, на полевом стане Уладана, и о своей встрече с тамошним строителем. Банзаракцаев мгновенно навострил уши и, многозначительно мигнув старику, крепко взял его за руку.
Мункоев отложил в сторону доклад, снял очки и очень просто, живо повел обычный рассказ:
– Я специально поехал к старому плотнику Бизье Заятуеву один, а до этого осмотрел возведенные им различные постройки в колхозном центре, на гуртах и фермах. Все они отличались особой аккуратностью и прочностью. Эти строения простоят такими же не год-два, а до тех пор, пока само дерево окончательно не одряхлеет от времени. Бизья Заятуев человек трудолюбивый, крепкий, большой мастер своего дела. Однако руководители колхоза, кажется, не слишком ценят огромный профессиональный опыт старого мастера, – Мункоев неодобрительно покачал головой. – Мы не должны разбрасываться приемами и навыками наших предков, отцов, старших товарищей. Если мы растеряем это драгоценное достояние народа, не будет нам оправдания. Мы должны понять, что опыт старых мастеров будет помогать нам в нашей работе еще много лет.
«Действительно, дай мне на выучку четыре-пять способных ребят, то мы могли бы творить прямо-таки чудеса. Этот Мункоев говорит дельные вещи. Сразу видно, что умный человек: один раз посмотрел и сразу во всем разобрался, понял суть дела. Молодец, ничего не скажешь», – думал Бизья, сразу воспрянувший духом от похвалы. Он был растроган и в то же время горд: кто он, по правде-то говоря? Неграмотный старик, у которого вся жизнь прошла в простой, честной, добросовестной работе, и вот за это его хвалят сейчас на столь большом совещании. Раньше он и не подозревал, что добрые, благодарные слова, признание заслуг способны дойти до самого сердца человека, опалить радостью всю его душу. Старик Бизья потихоньку копил деньги, богател, и это было его единственным счастьем в жизни. Когда же слышал, что Ендон Тыхеев, получив очередную награду, «обмывает» ее, то он не раз говорил себе: «Тьфу, все эти медали и грамоты на тот свет с собой не возьмешь, поэтому нечего сходить с ума от радости и закатывать пирушки своим друзьям-приятелям». А если Ендон приглашал его по случаю подобного события – наотрез отказывался.
И вот сейчас он начинал смутно постигать то, что было неведомо ему раньше, и, возможно, в какой-то мере понимать чувства Ендона. Жизнь прошла в погоне «за деньгой». Берясь за какую-либо работу, Бизья предварительно узнавал, сколько за нее заплатят. Скажем, если ему предлагали огородить поскотину пряслами, плетенными из прутьев, он решительно отказывался. Дело в том, что это займет много времени, а заработаешь пустяки. Предложат съездить на дальний гурт и поправить ветхий забор – Бизья и тут не соглашается: время потеряешь, а получишь крохи. Вот поэтому-то руководители колхоза не навязывали ему мелкие работы, а привыкли поручать только большие, крупные. С одной стороны, оно, может, и правильно. Этого нельзя не признать.
– Вы, конечно, понимаете, что прославили не только себя, но и свои родной кран, родную землю? – мягко сказал Банзаракцаев, в упор уставясь на старика своими выпуклыми блестящими глазами.
Бизья не нашел, что ответить. И без этого вопроса он был растерян, голова шла кругом от множества различных мыслей.
В это время зычный голос секретаря обкома зазвучал еще крепче. На примере Бизьи Заятуева он говорил об отношении к труду и качестве работ.
– Товарищи! – продолжал он. – Очень жаль, что многие наши руководители недооценивают значения морального стимулирования людей. Об этом данные товарищи пишут и говорят на совещаниях много и охотно, а как доходит до дела, смотришь – ничего нет, – секретарь обкома сокрушенно развел руками. – Возьмем, например, того же мастера Заятуева. На груди у него вы не увидите ни одной медали. Мне сказали, что более десяти лет назад его почти силой привели на собрание, нацепили на грудь значок «Ударник коммунистического труда» и отпустили. Я особенно подчеркиваю: «Нацепили и отпустили». Товарищи, можно говорить, что человека тем самым поощрили и вдохновили? Нет, в таком холодном, формальном поощрении Заятуев не нуждается. За то время, которое у него отняли на эту пустую процедуру, он мог бы дополнительно заработать пятнадцать рублей.
Народ в зале захлопал в ладоши. Бизья вслед за всеми тоже было захлопал, но, смутившись, перестал. «Верно говорит, сущую правду: рублей пятнадцать я тогда потерял», – подумал старик, у которого голова сделалась совершенно свежей.
Содержание доклада становилось все накалённее. Время от времени Бизья ощущал пробегающий по спине холодок. Ему хотелось куда-нибудь скрыться, спрятаться. Он понимал, что Мункоев обращается ко всем здесь сидящим, но все же старику казалось, что эти острые, колючие слова сказаны именно ему. Говорят, нужда всему научит. Вот и Бизья, почти не зная русского языка, каким-то образом ухитрился понять почти все, что секретарь обкома говорил о недостатках…
– Благосостояние советских людей повышается с каждым днем. Им не приходится беспокоиться о том, будет ли у них завтра кусок хлеба. Однако, отмечая все хорошее в нашей жизни, мы не должны закрывать глаза и на нежелательные явления. В тех местах, где ослаблена политико-воспитательная работа, там, подобно крапиве вокруг заброшенных домов, появляются пережитки, предрассудки прошлого. Есть люди, которые, находясь в ладах с Советской властью и вполне нормально или даже хорошо выполняя свою работу, в глубине души рассуждают тем не менее так: «Лишь бы мне было хорошо, а до остальных мне нет дела». Их немного, этих рабов собственной жадности, не жалеющих ради наживы ни силы, ни здоровья, но такие люди еще есть. Говорят, что плохое прилипчиво. Поэтому эти люди, становясь все более зажиточными, становятся одновременно все более жадными, скупыми, корыстными. Они все более отдаляются от народа, превращаясь в рабов собственного имущества.
«Товарищ Мункоев, до такого я еще не дошел», – взмолился в душе побледневший Бизья.
– Добавлю к этому, что все свои накопленные тысячи они прячут в сундуки, зашивают в матрасы и, подобно собаке на сене, на много лет выключают эти деньги из финансового оборота государства. Есть же сберкассы, почему не воспользоваться их услугами? Это в интересах и ваших, и государства. Но нет, им, видите ли, куда спокойней сидеть на своих деньгах. Что остается делать государству? Только выпуском дополнительных бумажных денег восполнить недостаток. И в результате падает стоимость денег…
«Что за странные вещи он говорит? Значит, нельзя держать деньги в сундуке, поскольку дело доходит аж до падения их стоимости? Что же мне теперь делать?» – обгоняя друг друга, пронеслись торопливые мысли, и сердце старика затрепетало. По выражению лица и беспокойным движениям председатель догадывался, о чем сейчас думает Бизья. «Хорошо, если бы хоть перед смертью вы поумнели», – подумал председатель, и тут вдруг ему почему-то стало смешно. Он поспешно отвернулся. Перед глазами возник Ендон Тыхеев: «Мой приятель Бизья Заятуев в своей погоне за наживой попал в беду. От общественных забот отделился, о себе только думает. Работник он хороший, но совсем не понимает, для кого и что делает. Он с детства был скупой, падкий на имущество. Сейчас это у него превратилось в самую настоящую болезнь. Даже приличной одежды у него нет… На общие собрания не ходит… А денег у него сейчас, наверно, столько, что на них десять семей, не работая, могли бы прожить десять лет… Он их в гроб с собой надеется забрать, что ли? Я пытался его вразумить, но без толку. «Ты у меня докаркаешься, что я съезжу тебе промеж глаз», – вот и весь его ответ. А он такой человек, что может и съездить. Давайте вместе возьмем его в оборот, выведем на правильный путь». Ендон Тыхеев говорил это на заседании правления и глядел при этом одним глазом прямо перед собой, а вторым же куда-то совсем в другую сторону…
Вспомнив все это сейчас, Банзаракцаев с горечью подумал: «Все-таки сволочь я порядочная! Какой черт меня дернул засмеяться тогда, глядя на Ендона. Он тогда поглядел на меня с такой обидой, облокотился о стол и прикрыл глаза ладонью. Хоть я и послушался его, привез сюда старика Бизью, но мою дурацкую выходку дядюшка Ендон, конечно, не забыл, хранит в душе обиду. Когда вернемся, схожу к нему домой, поговорю по-хорошему и попрошу прощения».
Меж тем доклад окончился, объявили перерыв на обед.
– Будет быстрее, если поднимемся на второй этаж и на ходу перекусим, – заметил председатель, когда они выходили. Бизья промолчал. Да и что он мог сказать, если ничего здесь не знал и ни в чем не разбирался? Ему оставалось лишь послушно следовать за Банзаракцаевым.
– Не отставайте от меня. Надо успеть, пока народу еще немного, – и председатель, ловко проскальзывая меж людьми, устремился наверх.
Старик, никогда в жизни не бывавший в толпе и не знающий, что такое теснота, тотчас отстал. «Не в тайге же я заблудился, как-нибудь найду его на втором этаже», – успокаивал он себя.
Люди ели стоя, окружив круглые столики на одной ножке. Банзаракцаев уже ждал – он успел взять бульон, чай с молоком, нарезанное кусочками мясо, яйца и по паре поз.
Доедая мясо, старик озабоченно размышлял: «Вечером, утром и вот сейчас ем и пью за счет председателя. Неудобно как-то получается. Как отдать ему долг?»
– Еще чаю выпьете, дядюшка?
– Можно бы…
– Две чашки… хватит?
Для старика, который за один присест опоражнивал по десять чашек, прибавить к двум еще две было плевым делом.
– Две хватит, – кивнул он.
Банзаракцаев отправился за чаем. Бизья достал платок и, вытирая морщинистый лоб, внезапно вспомнил про свои деньги, спрятанные в сундуке. «Что же делать, если стоимость денег начнет вдруг падать? – старик обмер. – Ну нет, если их надёжно хранить при себе, то что с ними сделается?.. Большой начальник Мункоев говорил с неким скрытым смыслом, конечно… Где хранить мои деньги – это мое дело. Куда приспособить заработанное своими руками добро, на что его употребить– это тоже мое дело. Деньги-то у меня есть. Есть! Но жизнь моя, считай, уже прошла. Роскошных одежд и легковых машин мне не нужно… И дальних разъездов мне не осилить. Когда придет пора собираться на тот свет, кому же я деньги-то оставлю? Норжиме? Нет, конечно, нет. Другое дело, если б всю жизнь вместе с ней прожили… Дочери, что ли? Дочери… Дочь с зятем за мной не смотрели, не заботились, почета от них я тоже не видел… Почему мои немалые сбережения должны попасть в руки чужого парня?.. Дочь с зятем и без моих денег, наверно, живут богато». Сгорбленный, с обвисшими щеками, он казался сразу постаревшим на несколько лет.
Подошел Банзаракцаев и с ним улыбающийся парень, на плече которого висел какой-то черный ящик. «Это еще кто такой? – подумал Бизья. – Друзей и знакомых у председателя не перечесть. Мне-то что…»
– Здравствуйте, Бизья Заятуевич, – вежливо поздоровался парень и, улыбаясь, наклонил голову.
«Экие у тебя подхалимские повадки», – осудил про себя старик и холодно ответил:
– Здравствуй, – после чего принялся прихлебывать чай.
– Это репортер из радио. Не думайте, что он здоровается со всеми подряд, – засмеялся Банзаракцаев.
Старик сделал вид, что не слышит: «Тоже, наверно, замышляет какой-то обман, как тот фотограф». Если б не председатель, он даже близко не подпустил этого репортера. Но делать нечего, пришлось вслед за ними тащиться на третий этаж. Там было тихо, сумрачно, прохладно. Присели на диван с низенькой спинкой. Бизья устало вытянул ноги, испытывая большое желание скинуть сапоги. Привыкший ходить босиком по мягким полевым травам, под жарким солнцем, он чувствовал сейчас ноющую боль в суставах и мышцах ног.
– Я хотел бы немного поговорить с вами, Бизья Заятуевич, и эту беседу нашу записать на пленку. Иначе говоря, взять у вас интервью, – по-прежнему улыбаясь, сказал репортёр.
– Ей-богу, сказать мне нечего.
– Не надо, дядюшка. Помогите колхозу: скажите, что нам нужен трактор «К-700», – и Банзаракцаев ободряюще похлопал его по плечу.
– Ну… будет ли прок-то от моих слов?
– Кое-какой смысл есть, дядюшка Бизья, – председатель лукаво подмигнул. – Слово простого труженика звучит по-особому… Ну, скажите же несколько слов, ведь язык у вас от этого не отвалится…
– Хорошо, тогда начнем, – репортер незаметно включил магнитофон. – Бизья Заятуевич, вы уже сколько лет плотничаете?
– А вот как образовались артели-колхозы, с тех самых пор и стучу по дереву. Кажется, уже больше сорока лет.
– Сколько домов и помещений для скота вы построили за это время?
– Вот уж не знаю. Но многовато наберется.
– Бизья Заятуевич, сколько вам лет? И продолжаете ли вы трудиться?
– Шестьдесят пять, считая по-бурятски. Ноги не отказали, поэтому зачем мне дома сидеть? Начальство меня пока еще на пенсию не гонит. Видимо, я еще нужен. Никто не запрещает работать себе потихонечку. Когда уж сил совсем не станет и придет время собираться на тот свет, тогда я и сам оставлю работу. Правильно? Ха-ха.
– Конечно. Совершенно верно. Ну, а не бывает иногда желания отдохнуть?
– Отдохнуть? Я устаю, когда сижу без работы. Вот такой я бестолковый человек. Сидеть без дела, ей-богу, тяжело. Вот вы, молодой товарищ, разве сможете сидеть без дела?
– Бизья Заятуевич, что вы сейчас строите?
– Сейчас мы с парнем Данзаном возводим сруб дома. Данзан приходится мне свояком. Он отпрыск дядьев моей жены Дугармы, то есть из рода бодонгутов. А я сам из хусайского рода.
– Многих вы обучили своему ремеслу?
– Да не сказать, чтобы я кого-то там обучил. Только вот этого Данзана пытаюсь немного научить. По своей тупости школу-то он не смог осилить. Да и не всем же колхозным ребятам наукам обучаться, кому-то выпадает доля делать сельскую работу. Поскольку родственник, взял я к себе этого Данзана. Все же иметь какое-то ремесло, чтобы прокормить себя, – это ведь большое дело. К тому же Данзан, хоть не был силен в школе, топором владеет неплохо. Из парня выйдет приличный мастер.
– Бизья Заятуевич, в докладе товарища Мункоева было сказано о передаче молодым опыта знатных мастеров. Что вы об этом думаете?
– Я-то? Скажу, что это дело хорошее. Очень хорошее дело. Если бы мне поручили нескольких парней, я бы постарался кое-чему их научить. Правда, не знаю, что думает вот он, Андрей Дармаевич… И опять же, какова будет оплата за это? Я ведь какой-никакой, а человек, мне тоже не хочется терять лишний заработок… Ха-ха…
– Мы все это обдумаем, обязательно, – сказал председатель.
– Бизья Заятуевич, значит, вас надо понимать так, что вы готовы возглавить молодежную бригаду или, допустим, звено, правильно?
– Не скажу, что готов. Но если начальство доверит, что ли… или прикажет, тогда, наверно, не откажусь. Пока болезнь не свалила с ног, отчего бы и не поучить молодежь… Вот только бы с оплатой все по-другому…
Банзаракцаев поморщился, словно у него вдруг заболели зубы.
– Ну, спасибо, Бизья Заятуевич. Значит, поговорили мы с вами. Вы какую песню любите? Радио по вашей заявке может передать любую песню. Так какую песню вы закажете?
– Песню?! Я не большой любитель песен, поэтому не хочу обманывать. Вот если б ты с таким вопросом обратился к моему ровеснику Ендону Тыхееву, как бы он попрыгал! Ха-ха! Уж очень он песни любит, косоглазый. Да и сам не прочь надрывать голос.
– Тогда мы передадим какую-нибудь старинную бурятскую песню, посвятив ее вам. Можно?
– Можно, можно. Погоди-ка… «Песня об осиротевшем верблюжонке» Генинова годилась бы…
Репортер перемигнулся с Банзаракцаевым. Затем он перемотал магнитофонную катушку, пощелкал блестящими ручками и протянул к старику какую-то круглую штуковину.
– Бизья Заятуевич, послушайте, как получилось.
Услышав свой голос, старик чуть не вскочил на ноги. Удивленный и немного испуганный, вытаращив глаза, затаив дыхание, он принялся слушать. Грубоватый хриплый голос Бизьи Заятуева был слышен отчетливо, совершенно как в жизни. Поразительно! Когда и как запечатлел этот парень их разговор? Недаром он сразу насторожил Бизью – вертлявый, хитроватый, с огоньком в глазах… Погоди, а с какой такой целью он записал разговор? Очернить не собирается ли… Дурака свалял – на все вопросы ответил без всякой предосторожности, напрямик… Эх, знать бы!.. Но слово – не воробей… будь что будет…
– Ну, как слышно? – спросил председатель.
Старик молчал, зло набычив голову и уперев в колени корявые руки. «Все из-за него, из-за председателя, такие страхи и мучения терплю», – думал он.
– Вы, Бизья Заятуевич, не беспокойтесь. Все лишнее и ненужное мы вырежем, доведем до кондиции, что ли, приведем в полный порядок и пустим в передачу, – улыбнулся репортер и пожал лежавшую на колене руку старика.
– Какая еще кондиция? – рявкнул Бизья.
– Разговоры об оплате и прочее в этом же духе – все это вырезается. Хорошая беседа получится, дядюшка, – сказал Банзаракцаев мягким, но не терпящим возражения голосом.
Старик резко повернулся в сторону председателя. Тот опустил веки, кивнул головой, и тут Бизья почему-то сразу успокоился. Чуть подумал и, решив, что теперь уже все едино, спросил осипшим голосом:
– Сказанное мной будет передаваться по радио?
– Да.
– Хе! Ей-богу, подловил ты меня, парень. Что делать… Это самое… – Он указал на магнитофон. – То, что я говорил про Ендона Тыхеева, вычеркните. Нехорошо. Мало про меж нас обычной ругани, так еще и по радио… не нужно… Прошу тебя, сделай такую милость, а?
– Хорошо, хорошо, я понял вас.
Старик, как бы вспоминая еще что-то, почесал затылок, потом тронул репортера за рукав:
– Слышь, парень, я хотел сказать еще кое-что, но, дурная голова, забыл. Если можно, запиши, будь добр…
– Я вижу, дядюшка, вы почувствовали вкус к выступлениям по радио, – ухмыльнулся Банзаракцаев.
Довольный получившимся интервью парень из радио с готовностью раскрыл магнитофон. Старик бережно взял в руку микрофон, обстоятельно откашлялся и начал:
– Я есть Бизья Заятуев. Годы мои немалые. Уроженец Исинги, называемой самой глушью Еравны… Паренек, пойдет так? – посмотрел он на репортера.
– Пойдет, пойдет… говорите дальше. Не обращайте на меня внимания, говорите то, что думаете, – репортер нетерпеливо помотал рукой.
– Ладно, тогда я продолжу. Значит, так, нашему колхозу сейчас нужен большой новенький трактор. Постой, а как он называется-то? Андрей Дармаевич, а?
Председатель, который сидел, зажав рот ладонью весь багровый от еле сдерживаемого смеха, с трудом прошептал сквозь пальцы:
– Скажите, что «К-100».
– Ага, трактор называется «К-100», он нам очень нужен. Вчера вечером мы кушали в ресторане «Байкал» с начальником нашего района Шоноевым. Ничего, неплохо покушали. После этого председатель нашего колхоза товарищ Андрей Дармаевич пробовал просить этот самый трактор «К-100». Я тоже сунул, было, нос в это дело. Но нет, товарищ начальник Шоноев отказал. Ей-богу, разве мы не можем обзавестись одним трактором? Товарищ Мункоев, вы меня похвалили. Я говорю, что в своем докладе вы меня похвалили. Ну, раз похвалили, то, выходит, я сделал доброе дело для государства, так? Сделайте теперь и вы доброе дело для нашего колхоза – дайте нам один трактор. Если у колхоза не хватит денег, я займу. Даю слово! Ей-богу, уж деньги-то у меня есть! Ладно, на этом и закончим, а парень? – Бизья, сопящий и потный, протянул микрофон репортеру.
Банзаракцаев, отвернувшись, все еще продолжал смеяться беззвучно сотрясаясь и даже подпрыгивал. Репортер зажимал рот платочком. К счастью, в это время раздался звонок – сигнал к продолжению совещания. Председатель встал, вытирая выступившие слезы.
– Пойдемте на свои места.
Спускаясь по лестнице, старик тронул председателя за локоть:
– Андрей Дармаевич, наверно, я должен был еще покрепче сказать, а?
– Все хорошо. Вы сказали самую суть. Слишком много говорить не следует. – И Банзаракцаев, поднеся платок ко рту, сделал вид, что закашлялся. Он знал, что речь старика на магнитофон не записывалась.
Прения по докладу интереса у старика не вызвали. Каждый, кто выходил на трибуну, говорил о проделанной работе, о взятых на себя обязательствах.
До вечера было сделано еще два перерыва. В завершение лучшим строителям вручались почетные грамоты, ценные подарки. Первым был назван старик Бизья.
– В ответ полагается сказать два-три слова, – напутствовал его Банзаракцаев, и ободряюще похлопал по спине.
Ох, и нелегкое же, оказалось, это дело – предстать вдруг на ярко освещенной сцене, когда на тебя смотрит так много людей. Сердце у старика почти выскакивало из груди. Колени тряслись, голова как-то сама собой втягивалась в плечи, ноги отказывались идти. Остановившись перед ведущими на сцену четырьмя ступеньками, старик вытер платком лицо, шею и обернулся, чтобы получить от своего председателя хоть какую-нибудь поддержку, но увидел лишь расплывающееся в глазах бесчисленное множество округлых пятен вместо лиц. Старик Бизья машинально вытер руки о штаны и тяжелыми шагами направился к улыбающемуся Мункоеву. Словно град по шиферной крыше сарая загрохотали аплодисменты.
– Поздравляю вас, Бизья Заятуевич. Желаю вам долгой жизни, уважения людей, успехов в труде, – сказал Мункоев, вручил почетную грамоту, подарок и крепко пожал руку.
Растроганный старик Бизья от великого волнения никак не мог сообразить, что говорить в ответ и что сделать. Он лишь повернулся лицом к залу, поклонился и несколько раз хрипло кашлянул. У него был вид человека, который собирается держать речь. Аплодисменты стали стихать.
– Если хотите что-то сказать, идите к трибуне. Отсюда вас не услышат, – улыбнулся Мункоев, взял старика под локоть и провел до трибуны.
Бизья, обеими руками прижимая к груди грамоту и подарок, замер за трибуной. Опять кашлянул, в микрофоне затрещало, и кашель этот, многократно усиленный, обрушился на притихший зал. Старик вздрогнул и, обернувшись, испуганно посмотрел на Мункоева. Тот усмехнулся и, подбадривая, кивнул головой. Старик Бизья, подавив волнение, начал говорить:
– Так… Я, значит, Бизья, сын Заяты. Жизнь прошла, постарел я, силы уже не те… С топором знаком с детства. И вот, когда оценили мой труд, подарком почтили, товарищ Мункоев, я, конечно, тронут, радуюсь, – а говорят же, что от радости даже ворон плачет, поэтому не могу сдержать слез.
Едва он это сказал, зал снова взорвался аплодисментами. Тут старик окончательно взял себя в руки, осмелел. «Все, что хотелось сказать, надо говорить здесь» – подумал он и решительно вскинул голову.
– Так… много говорить я не умею. И умишко не тот, и перед людьми, ей-богу, первый раз в жизни говорю. Дело вот в чем: нашему колхозу очень нужен хороший, сильный трактор по имени «К-700». Начальник наш Шоноев отказал нам, потому что собирается отдать трактор передовым колхозам западной части района. Ей-богу, чем мы хуже, в чем провинились, что остаемся без трактора, а?
В ответ раздался дружный смех. Старик совсем приободрился, выпятил грудь, расправил плечи. «О, cтарик-то молодец!», «Умеет», «Тише, послушаем!» – слышалось в разных концах зала.
– Что ж, товарищ Мункоев, давайте договоримся так: я, Бизья Заятуев, возьму к себе четверо-пятеро парней и обучу их секретам своего ремесла. А вы крепко поговорите с нашим начальником Шоноевым, чтобы он нам дал трактор «К-700», ладно? – и старик повернулся к секретарю обкома.
Там и сям захлопали в ладони, донеслись смех и слова: «Какой хитрый старик, а?» Мункоев смеялся, тряся головой. «Начальник, кажется, меня поддерживает», – решил старик и заявил:
– Пока вы не дадите слово, я отсюда не уйду!
Смех, шум…
– Что делать, придется мне поговорить с Шоноевым, поуговаривать, – развел руками Мункоев.
– Нет… Давайте договоримся и все решим здесь, перед этими сотнями людей, – сказал Бизья и, понимая, что делает большое дело, принял позу этакого задиристого петуха.
– Максим Шоноевич, придется вам восстановить справедливость, – сказал Мункоев.
Шоноев тяжело встал, оперся обеими руками о спинку впереди стоящего стула.
– Дадим, – сказал он лишь одно слово и сел.
– Что ж, хорошо, хорошо… доброе дело, – сказал старик Бизья под аплодисменты, после чего мелкими шагами направился обратно в полутемный зал.
– Видимо, не стоило все это затевать… – встретил его Банзаракцаев.
Старик удивился:
– Почему? Дело-то мы сделали!
– Скажут, что я вас натравил, вот увидите.
– Но трактор-то теперь в наших руках, правильно? Что еще нужно? – у старика сразу упало настроение. «Вместо того, чтобы похвалить, сказать спасибо, почему-то недоволен. Наверно, Шоноева боится», – подумал он.
– Ну, дядюшка, посмотрим подарок, – уже другим тоном сказал председатель и стал разворачивать пакет, перекрещенный красной лентой. Глазам предстали настольные часы с золотистым циферблатом, в блестящем коричневом корпусе. На полированной металлической пластинке было вырезано: «Б. 3. Заятуеву. Лучшему плотнику. Июль, 1975. Улан-Удэ».
– О, прекрасный подарок, – председатель пожал старику руку. – Дорогая вещь. В магазинах не бывает. Видимо, из Москвы привезены… – И в то же время он отметил про себя: «Не так-то уж много требуется, чтобы доставить людям радость и удовольствие. Надо только уметь».
Различные мысли одолевали старика. Да, он стоит на последнем своем перевале. Если оглянуться назад, то совсем мало видишь мгновений радости и счастья. Совсем мало. Однообразная вырисовывается сзади дорога, без поворотов и изгибов. А вдоль этой дороги дома… дома… А от дома к дому невидимой цепочкой тянутся, движутся червонцы, вползают в сундук Бизьи и складываются в ровные пухлые пачки… Жена его, Дугарма, с грустной улыбкой проводит рукой по преждевременно поседевшим и поредевшим волосам. «Бизья, ты попал во власть денег и потерял друзей… Шесть верных друзей большее богатство, чем сто рублей…» – сказав так, она растворяется в синеве неба… Старик Бизья кривится, словно от боли, и лопатообразной ладонью сильно растирает лоб, щеки… С перевала высотой в шестьдесят пять лет он глянул вперед… Ничего, кроме спуска. А у подножья перевала конец жизни. Все. Ничего больше… Счастье променял на богатство, душевные силы свои дал сожрать демону жадности и но собственной воле оказался в аду одиночества… Все это старик Бизья начинал понимать только сейчас. Однако понимание это все еще было зыбким, непрочным. Как, каким образом выбраться из самому себе устроенного ада? Этого он пока еще не знал…
Когда после концерта они вышли на улицу, было уже темно. Направо сиял огнями дом Советов. Перейдя улицу Ленина, Бизья и председатель догнали Шоноева.
– Поздравляю с почетной грамотой и подарком. Заставили вы меня поволноваться, Заятуевич, – сказал Максим Шоноевич, пожимая руку.
Старик смутился и промолчал.
– Что делать, придется выполнить обещание, – продолжал он, мельком покосившись в сторону Банзаракцаева.
Мгновенно перехватив этот его взгляд, Бизья не на шутку встревожился:
– Вы не думайте, что я вроде собаки, которую науськаешь, и она сразу же кидается с лаем. Раз уж меня посчитали человеком, вперед выдвинули, как было не воспользоваться случаем высказать свои мысли? Надо же хоть раз в жизни помочь общему делу.
– Я думал, получит свою награду и сразу спустится в зал, а он вдруг начал трактор выпрашивать, – засмеялся председатель.
Шоноев взял старика под руку:
– Как вам понравился концерт?
– Очень хороший, очень. Какой красивый голос у этого парня, Дугаржапа. У меня прямо в ушах зазвенело. По радио совсем не то, что живого артиста послушать. Лихой парень.
– Дугаржап Дашиев… Это действительно наша гордость, – заметил Банзаракцаев.
– И откуда только такой голос берется? – удивлялся старик. – Лихой парень, лихой. Видный из себя… и лицо славное… Как говорят, на взгляд – красиво, на слух – приятно… Откуда он родом?
– Мой земляк, джидинский, – с гордостью отвечал Шоноев. – Значит, вы возвращаетесь домой с почетной грамотой, подарком… и еще с трактором.
– И еще с фотографией в газете и с записью на радио, – добавил Банзаракцаев.
– Ну?
– Хе! Неправду написали в газете… Это, говорит, из-за спешки. И парень из радио тоже изловчился… Ладно, ничего… Что я думал, то и сказал.
