Текст книги "Поклон старикам"
Автор книги: Сергей Цырендоржиев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)
– Какая рассудительная у меня старуха! До седых волос дожил, сорок лет вместе, а ведь раньше не замечал. Ну, ладно, поговорим… С чего начнем? А вот с чего: кто создал этот колхоз? Норбоев! Кто поставил колхоз на ноги? Опять Норбоев. Кто в послевоенные годы превратил колхоз в миллионера и заслужил за это орден Ленина? Все тот же Норбоев. Пойми, Сэжэдма, колхоз – это моя жизнь, моя судьба. Зачем мне жить без колхоза? Мы с ним связаны одной пуповиной, – Он передохнул, достал из кармана платок, утер лицо. Видно, сильно разволновался, даже пот на лбу выступил. – А насчет Дондока Жамбалова… Слушай вот: мы этого Дондока учили на средства колхоза. Надеялись на него. Все мы считаем, что он заменит меня на посту председателя. И я так считаю. Поэтому и вожусь с ним, приучаю к работе… Придет время и – пожалуйста, вот вам готовый председатель. Только не надо спешить. И рано, дорогая жена, списывать меня в пенсионеры. Рано!
– Хорошо. – Сэжэдма с трогательной заботой посмотрела на мужа. – Я все поняла. Ты у меня умный и хороший. Но, Жамсаран, прошу: проверься у врачей.
– Ну, опять за свои молитвы… – Жамсаран готов был раскричаться, хлопнуть дверью, уйти… Но вдруг он почувствовал всю величину тревоги своей Сэжэдмы, всю силу ее любви, всю доброту ее сердца… Надо ее утешить, объяснить, что ничего особенного, ничего страшного с ним не происходит… Ну, а если когда-нибудь что-то и произойдет, в этом нет ничего необыкновенного и необычного. Все закономерно, все в порядке вещей. И он заговорил спокойно… Но его слова ничуть не успокоили Сэжэдму… Она слушала его с ужасом:
– Ты помнишь мою мать? Она вроде бы неожиданно заболела и вскоре умерла… Знаешь, какая у нее была болезнь? – Он помолчал. – У нее был рак… А отец? Мой отец умер от этой же болезни – и у него был рак… Что ты так на меня смотришь? Ничего страшного. Раньше богомольные старики и ламы говорили, что это святая болезнь… Ею, мол, заболевают только добродетельные, безгрешные люди, очистившиеся от грехов беспорочной жизнью. Чистые, так сказать, и душой и телом. Ну, прямо для меня болезнь, правда? – Он беспечно рассмеялся. – И беспорочный, и добродетельный… И болезнь прямо наследственная. Что еще прибавить? Все в моем роду не живут дольше шестидесяти лет. Видала как? Что тут прикажешь делать? Бросить, как ты советуешь, работу, каждый день смотреть на себя в зеркало: не побледнел ли? Каждый день взвешиваться на весах: не похудел ли? Нет, к черту такую жизнь! Надо каждый день, каждый час использовать для общего дела, надо до последнего вздоха стараться приносить людям как можно больше пользы. Понимаешь? Утри глаза, слезы текут. Глупо… Я еще сделаю кое-что для общей пользы… Вот создам образцовое табунное хозяйство… Ну, а если болезнь ляжет поперек моей дороги и я споткнусь… Ну, чего ревешь, старая? Поди умойся.
Разговор этот был полтора года назад. Только полтора года… Кто знал, кто мог представить, что все обернется так печально. Вот послушаться бы тогда жену, может, все и обошлось… Если бы… Как русские говорят: близок локоть, да не укусишь…
Впрочем, было ли время ходить по врачам? Не было. Ни одной свободной минуты. Строил в колхозном центре животноводческий комплекс. Это просто сказать: строил комплекс… А ведь как это было? Нет проекта, надо ехать в Улан-Удэ, выяснять, в чем задержка… Нет квалифицированной рабочей силы… Призвать шабашников? Они явятся, за ними дело не станет, все сделают в срок… Но как расплачиваться? Шабашник, он шабашник и есть: норовит содрать подороже… И какая у него ответственность? Сгреб деньгу и ходу, ищи ветра в поле. Помнится, стройка началась, а материалы – того, нет, этого нет…
Вот и поезжай председатель к врачам-специалистам.
Потом началось осушение этих самых Дабагинских болот… Сам проводил нивелировку, таскал нескладный нивелир со зрительной трубой, с подставкой… Вместе с колхозниками рыл канавы. Все тогда было… И решительно не хватало времени, в голове – одна мысль: успеть не то чтобы к сроку – закончить раньше.
Странное дело: в ту пору ничего вроде и не болело… Был ли аппетит? А черт его знает, иной день и пообедать не удавалось – все некогда…
С тех пор как он слег, прошло три месяца. Вроде не так и много… Но ведь это девяносто дней и девяносто ночей: было время подумать, повспоминать… Не всегда же мучили такие чудовищные боли, как сейчас…
Ну вот, было, помнится, республиканское совещание передовиков сельского хозяйства… Трудно объяснить тогдашнее состояние Жамсарана Галдановича. С чем, с кем его можно было тогда сравнить… Разве только с постаревшим актером, который последний раз на сцене прощается с публикой, с товарищами. Да, Жамсаран Норбоев понимал, что в последний раз участвует в большом, представительном совещании… Все реже и реже встречаются старые знакомые, друзья, с которыми участвовал в подобных совещаниях в тридцатые, сороковые, пятидесятые, шестидесятые годы. Многих унесла война, кто ушел из жизни после войны, другие на пенсии. Но все же и среди пришедших на смену ветеранам изредка встречаются седые и лысые головы.
Во время первого перерыва Жамсаран Галданович встретил первого секретаря обкома партии, которого знал с давних, еще с комсомольских времен. Ну, остановились… Загду Андреевича теперь пареньком-хубуном не назовешь: голова поседела, ну, а в остальном вроде прежний, такой же крепкий, сбитый, живой. Поинтересовался колхозными делами, расспросил, как с животноводством, очень его это интересовало… Ну, а потом… Потом взял под руку, отвел в сторону.
– Слушай, Галданович… Что-то ты сегодня как-то не так выглядишь… Давай честно: как у тебя здоровье? – В голосе у него была озабоченность и тревога.
Жамсарану Галдановичу стало неловко и почему-то жарко. Платком вытер шею, вымученно улыбнулся:
– Чего там, Загда Андреевич… Иногда вроде ничего, не жалуюсь… Не хочется сознаваться, но возраст все же берет свое…
– Возраст… – с пониманием вздохнул секретарь обкома. – Куда от него денешься… Ты на своем веку потрудился здорово. В нашем народе говорят о таких мужиках: работал, не поднимая упавшей шапки… Сколько у тебя орденов, сколько медалей?
– С десяток, однако, наберется… Орденов, значит, пять, ну, а остальные – медали… – немного удивленно ответил Жамсаран Галданович.
– Видишь как… – С уважением проговорил секретарь обкома. – Подожди-ка минутку. – Он подозвал своего помощника Шагдарова: – Возьми мою машину и отвези Жамсарана Галдановича в поликлинику. Скажи от моего имени, чтобы тщательнейшим образом обследовали. Понимаешь? Все анализы, все…
– Понятно. Ну, Жамсаран Галданович, пошли, машина у подъезда.
Вот так Жамсаран Норбоев оказался в поликлинике. В тот же вечер его положили в стационар. Почти двадцать дней ушло на всестороннее, внимательнейшее исследование… Все бы ничего… Он начал понимать: раз нужно, значит, нужно… Но вот беда, соскучился по дому, по родному колхозу и, чего скрывать, – истосковался по работе.
Как-то пришел сын, со всей своей оравой – с женой с тремя сыновьями. За ним и дочка с мужем Цыреном, с доченькой, с сыном Жамсараном. Сыну-то дедушкино имя дали… Деду приятно.
Невеселые пришли, мрачные. Сын пытался было пошутить, раза два даже улыбнулся, но никакой беспечности не получилось, сидел, тоскливыми глазами смотрел на отца. Отец вроде бы еще больше похудел… Или больничная пижама ему великовата…
Так и сидели… Жамсаран Галданович ласково погладил головки внучат.
– Все обследуетесь, отец? – спросил, наконец, Ревомир.
– Сегодня будет консилиум… Какая-то непонятная болезнь напала. Врачи ничего пока не говорят. Сами разобраться не могут. – Отец привычно откинул назад волосы. – Мать как там? Одна ведь… Вы с нею разговариваете?
– Вчера звонили. Ничего, говорит. Чувствует себя хорошо. О тебе расспрашивала… Собирается приехать.
– Ну, это незачем… Вы же здесь, не бросаете отца… Да меня, однако, скоро выпишут.
Энгельсина передала отцу сумку с гостинцами.
– Снеси в палату, тут тебе и домашнее и к чаю…
Жамсаран Галданович раздал внучатам конфеты, апельсины, шоколад…
– Ешьте, детишки… Деда сладкого не хочет… Не любит. – И, уже повернувшись к своим взрослым, семейным детям, заметно оживился: – Привозите летом малышей к нам с бабкой… То-то отдохнут, мы их молочком отпоим… Хорошо у нас летом – свежий воздух – и лес, и поле… Окрепнут. – Он вдруг высказал мысль, которая, по всему видно, появилась у него только-только, а созрела давно, – И родному языку научатся… А то куда это годится: буряты, а по-бурятски ни слова…
Он о чем-то задумался, сказал сыну:
– Позвони секретарю парткома Чимиту Намсараевичу… Скажи, отец просил передать, что наш инженер колхозный шибко ленив, ничего не желает делать. Скажи, что отец, мол, тревожится… Надо с деляны лес вывезти, который на строительство клуба заготовили… Организовать это надо. Пять тракторных саней, десяток крепких ребят за две недели управятся. Я с мелькомбинатом, понимаешь, договорился, тысячу центнеров комбикормов надо получить, об этом тоже скажи, не забудь… Пускай ко мне Дондок Жамбалов приедет, я ему тут все растолкую… А сам Чимит Намсараевич хорошо бы под свой контроль взял комбикорма. Только не забудь, сегодня же позвони в колхоз. Сегодня же, слышишь?
Сыну очень хотелось сказать отцу, что не об этом надо думать… Без него все сделают, напрасно тревожится… Лечиться надо, о здоровье думать, вот что главное. Но не сказал, зачем огорчать, еще расстроится…
– Ладно, отец, все исполню. – Сын открыл свой большой портфель. – Вот тебе книги, чуть не забыл. – Он положил на стол воспоминания маршала Жукова и книгу Владимирова об особом районе Китая.
– Спасибо. – Он взял обе книги. Спросил: – Ну, Цырен, какие у тебя успехи?
– Нормально, – добродушно улыбнулся чернявый Цырен, пряча меж коленями свои крупные рабочие руки… – По-прежнему прорабом… Пока без инженерского диплома, в будущем году защита.
– Борьбу оставил?
– Пришлось. Под тридцать ведь… – Он засмеялся, не поймешь – то ли весело, то ли горько. – Молодые парни, разве с такими справишься… Да еще институт… Без борьбы дел хватает.
– Да еще с детьми надо повозиться, поговорить… У каждого свои дела, свои заботы, свои радости. – Энгельсина довольными глазами посмотрела на племянников, на двух своих, – Они все частенько к нам приходят… Мне-то с маленькой трудновато…
Никто не заметил, как подошла медицинская сестра. Подошла, спокойно сказала:
– Жамсаран Галданович, вас приглашает врач Раднаев.
Потом обернулась к Ревомиру:
– А вас доктор просит немного подождать.
– Хорошо, когда тебя лечит парень из твоего же улуса, – стараясь казаться беспечным, проговорил Жамсаран Галданович. И добавил: – Ведь Аюр Базарович наш земляк.
Перед тем как зайти в кабинет врача, он повернулся к сыну:
– Не забудь сегодня же позвонить в партком!
Энгельсина вытерла платком слезы. Она едва сдерживала рыдания.
– Перестань, Энгельсина, – резковато проговорил брат. – Он частенько чем-то напоминал отца.
– Ты, ахай[16], или слепой, или у тебя нет сердца… Неужели не видишь, как плох отец?
Да, врач Раднаев обычно говорит больному о его болезни. Когда больной узнает правду, уже не только врач, а оба они – и врач, и больной сознательно и в одинаковой мере ответственно борются с болезнью. Больной становится активным, в полной мере и в высшей степени заинтересованным соратником врача.
Аюр Базарович Раднаев почти всегда так и поступает… Ну, бывают, конечно, случаи, иногда приходится отходить от этого правила: встречаются больные с повышенной, что ли, эмоциональностью, легко возбудимые, легко ранимые, очень мнительные… Очень редко, но встречаются иногда и набожные старухи, которые считают, что болезнь послана им господом-богом, что они таким образом «расплачиваются за грехи»… Во всех этих случаях совершенно незачем сообщать больному о тяжести его заболевания. Это может принести непоправимый вред.
Теперешний случай совершенно особый. И Аюр Базарович в совершенной растерянности. Он вторые сутки не находит себе места, не знает, как ему быть, как повести себя с больным, который вот он, уже в ординаторской, сидит возле его стола и ждет приговора. Отец его близкого друга. Одноулусник. Всеми уважаемый… Добрый семьянин, прекрасный человек…
Врач тянет время, делает вид, что внимательно рассматривает рентгеновские снимки. Он уже до этого много раз изучил каждый снимок… Запущенная форма рака. Врачи говорят в таких случаях – неоперабельный рак. Да, проклятую опухоль не удалишь, не вырежешь…
Метастазы расползлись, поразили все внутренние органы – желудок, кишечник и, по-видимому, печень…
– Ну что, Аюр? – услышал он вдруг вопрос Жамсарана Галдановича. – Что, дорогой товарищ, почему прячешь от меня глаза? Ты ведь не провинился, правда? Ну, говори прямо, что у меня?
И даже попытался улыбнуться… Аюр Базарович растерянно посмотрел на него, зачем-то снял очки…
– Отец Ревомира… Как бы это сказать… Ваши анализы несколько… Ну, не очень они хорошие.
Жамсаран Галданович уперся руками в колени, подался вперед и, не мигая, смотрел врачу в глаза. На висках у него вздулись, пульсировали жилы: значит, часто стучало сердце.
– Волноваться, отец Ревомира, особых причин нет. – Он помолчал. – Потребуются новые исследования… – Голос врача доносился до Жамсарана Галдановича словно издалека, глухо перекатывался в голове, в ушах, будто эхо… – У нас здесь не очень совершенная, несколько устаревшая аппаратура, мы посоветовались и решили перевести вас в специальное отделение… Там знающие врачи, мастера, так сказать, высокого класса, там вы пройдете тщательнейшую проверку.
– Куда вы меня переводите? – тихо, совсем будто спокойно спросил больной. – В какое отделение?
Врач больше не прятал от больного своих глаз.
– В онкологическое.
– Говори прямо, Аюр: у меня рак, да? Рак пищевода, желудка?
Аюр Базарович опустил глаза.
– Не знаю, отец Ревомира, не могу утверждать, нужны новые исследования. В том отделении сделают все, как надо. Хочу верить, что ничего страшного не обнаружится. – Он вдруг неестественно улыбнулся: – Будем надеяться, что всё обойдется… Потом надо иметь в виду, что медицина теперь шагает вперед невиданными шагами. Точно в сапогах-скороходах. Знаете, сколько теперь выздоравливает людей, заболевших раком? Я вас не успокаиваю, дорогой отец моего друга, но рак давно уже перестал быть самой опасной болезнью… Есть другие, более страшные болезни… Болезни века, уносящие огромное количество жизней, – сердечно-сосудистые. Но и с ними медицина ведет успешную борьбу. Не одна наша советская медицина, против многих болезней объединились медики, ученые всего мира.
– Спасибо, – бледными губами проговорил Жамсаран Галданович. – Спасибо за столь увлекательную информацию… – И в этот тяжелый момент он попытался сохранить свое неистребимое ироническое отношение к несчастью, к горю.
– Идите в палату, дорогой отец Ревы, я должен подготовить нужные документы.
Вот тут Жамсаран Галданович вдруг сорвался, резко сказал:
– Хватит, Аюр. Я все понял. Теперь оставьте меня в покое, выпишите, я уеду домой. Понятно? Отпустите домой, и все… Я ни на кого не в обиде. Дома мне будет лучше. Вот так.
– Зачем же? Надо использовать все возможности… Еще не поздно… – Он не знал, что еще можно сказать больному. Говорил, не поднимая глаз. – Знаете, ведь и врачи иногда ошибаются… Будем надеяться на лучшее…
Аюр Базарович поднял, наконец, голову: в ординаторской уже никого не было. Гулко стучал маятник настенных часов…
Врач позвонил дежурной сестре:
– Пригласите ко мне Ревомира Жамсарановича Норбоева.
Ревомир вошел в кабинет и сразу понял, о чем предстоит разговор… Тут, пожалуй, к месту будет сказать, что он с каждым годом все больше и больше походил на своего отца. Стройный, высокий, продолговатое лицо, нос с чуть заметной горбинкой, большие черные глаза… Крепко сжатые яркие губы… Вот ведь как: сын, в котором с трудом вмещается сила, энергия, так похож на отца. И отец – исхудавший, с потухшими глазами… «Вот он, круговорот жизни, необратимость ее законов»,– подумал Аюр Базарович. Он еще со студенческих лет был склонен к философским размышлениям.
Они проговорили долго.
– Думаешь, не выдержит операции?– Ревомир отцовским жестом откинул назад волосы.
– Выдержит – не выдержит…Тяжело говорить, но ты должен знать правду: сейчас вопроса о необходимости операции уже не возникает. Вот посмотри ренгеновский снимок. – Они подошли к окну. – Вот это – опухоль. Видишь? Она захватила конец пищевода и край желудка… Видишь? Вот здесь, видишь? Опухоль разрастается вверх. – Он взял другой снимок. – Между этими снимками две недели. – Видишь, как стремительно она поднимается вверх? – Он отошел от окна, сел к столу, – Опухоль одновременно ползет вниз, метастазы уже захватили большую часть желудка, – Он провел руками по лицу, будто хотел согнать с него печаль и боль. – И уже нет вопроса о том, как твой отец перенесет операцию. Поздно, Ревомир, поздно делать операцию… Если бы он пришел к нам года на полтора раньше…
Отец всегда казался Ревомиру вечным: такой крепкий, такой жизнелюб, такой всегда энергичный, нельзя было представить его вдруг заболевшим.
– Значит, – через силу спросил он Аюра, – значит, нет никакой надежды?
– Что сделаешь, дорогой дружище?.. – печально ответил врач. – Медицина в таких случаях бессильна… Вызвать из Москвы профессора для консультации? Не удивляйся моей жестокости, я должен говорить тебе правду. Никакая консультация не нужна, все настолько очевидно, настолько ясно, что приезжий просто удивится, зачем его побеспокоили. Так что, поверь мне, всем сердцем разделяю твое горе.
– Всю жизнь отцу не хватало времени: недосыпал, чтобы больше поработать, не пользовался отпуском – на это время всегда скапливались дела… Теперь бы только жить и жить… Нас с Энгельсиной, спасибо отцу-матери, выучили, твердо стоим на земле. Внучатами родителей одарили, а тут… – Он долго молчал, потом спросил: – Отец догадывается?
– По-моему, да… Спрашивал меня о раке… Я, понятно, ничего такого не сказал… Но мне пришлось предупредить, что завтра переводим его в онкологию… Сказал это со всей осторожностью, обосновал необходимостью новых исследований, там, мол, самая современная аппаратура… Но твоего отца как обманешь? Догадывается… Уверен, что догадывается…
– Слушай, Аюр… Ни матери, ни Энгельсине говорить пока не буду.
– Правильно,
– Как думаешь, сколько он протянет?
– Организм крепкий. Такого никакая болезнь не сокрушит. – Аюр Базарович помолчал. – Не знаю, как и ответить, но, думаю, с полгода выдержит… Успеешь защитить диссертацию?
– Ты что, Аюр? Какая может быть диссертация? Отец в таком положении, а я уеду в Москву? Как мог подумать?
– А чем поможешь, если будешь с ним рядом? Ты откажешься от диссертации, это его добьет… Понимаешь, ускорит конец…
Такой разговор состоялся у Ревомира с врачом.
После того как его перевели в онкологическое отделение больницы, Жамсаран Галданович подал заявление об уходе на пенсию. Вместе с этим заявлением направил правлению колхоза письмо, в котором рекомендовал колхозникам избрать председателем колхоза Дондока Жамбалова.
6
– Весна приближается, Жамсаран Галданович, – сказал ему как-то в середине февраля лечащий врач. – Думаю, вот, может, вам съездить на время домой, а? Подышите свежим воздухом… молочная пища… отдохнете. – Врач вроде бы говорил искренне. – Природа частенько лечит лучше врачей. Правда. – Он посмотрел больному в глаза. – Ну, на два-три месяца… А потом приезжайте к нам…
Больной улыбнулся… Врач смотрел на него с удивлением, не мог понять, чему он радуется?
Но улыбка была не радостная, а скорбная. Жамсаран Галданович думал: «Не хитрите, доктор… Понимаю: меня уже нельзя поставить на ноги… и никакая природа этого не сможет…»
К русскому лечащему врачу он относился с сердечным уважением, с благодарностью. Платил этим за его старания помочь, облегчить страдания, за доброту, за душевность. Перед уходом из больницы сказал:
– Спасибо вам, доктор. Я до конца буду помнить вас, добрый человек… – Жамсаран Галданович был взволнован. – Пожалуйста, доктор… Две-три минуты, понимаю, что вы заняты…
Врач показал ему на стул.
– Не помню, было ли мне тогда десять лет… – начал Жамсаран Галданович. – Батрачил я у нашего богатея Шойдона… Сын у него был, скверный мальчишка. Так и вырос гадом. Вот он однажды нечаянно уронил большой туес, полный молока. Ну, молоко, понятно, все на землю. Как сказать об этом отцу? Мальчишка был трусом, свалил вину на батрачку Намсалму, работала у богача такая тихая, славная девчушка.
Шойдон тут же схватил её за волосы, засвистела плеть. Крик, вопли… Он плетью в клочья изодрал ей халатик.
– Стойте! – закричал я. – Молоко пролил ваш Дэлгэр!.. – И тут же спину мне словно огнем обожгло: это хозяин меня плетью. Я его за руку, но ведь маленький был, разве мне совладать с мужиком… А злости во мне было много. Ну и ухватил его зубами за палец.
Не знаю уж, куда он пнул меня ногой, только в глазах все почернело – небо, облака… Все перевернулось, пошло кувырком. Нe помню, когда очнулся… А рядом, смотрю, Намсалма всхлипывает. Мне, знаете, в этот миг еще горше стало. И стыдно… А как же – такой беспомощный, не смог защитить девчонку. И зарыдал. От злости, от этой самой беспомощности. Реву, зубами рву траву, кулаком – по земле…
Врач скомкал в руке кусок ваты, вытер лоб. Он, кажется, понял, что хотел сказать больной: сидел, нервно постукивал пальцами по столу. Жамсаран Галданович ощутил какую-то неловкость.
– Нет, – сказал он, поднимаясь. – На врачей у меня нет обиды. Понимаю, виноват сам: надо было раньше прийти в больницу… От раскаяний, от сожалений какая польза?
Жамсаран Галданович крепко пожал руку врачу. Заметил, как тот растерянно смотрит на него. – Ничего, доктор, – стараясь показаться веселым, проговорил больной. – Я к вам непременно вернусь. Передам дела новому председателю, отдохну, и к вам. Так что до скорой встречи. Баяртэ.
– До свидания, – охрипшим голосом тихо проговорил врач. И как-то несмело помахал ему рукой.
***
Проводы на пенсию вдруг оказались по-настоящему волнующими, трогательными. И даже вроде бы праздничными, что вообще-то удивительно и неожиданно. Жамсаран Галданович с подозрением посмотрел на секретаря партийной организации Санданова, проворчал:
– Слушай, объясни, что сегодня произойдет в нашем клубе – проводы на пенсию старого, больного человека или, может быть, свадьба? Это, конечно, твоя затея…
– Что вы, Галданович! Недавно звонил Загда Андреевич, просил поздравить, передать лучшие пожелания… Тоже скажете, что моя затея?.. И то, что приедет первый секретарь райкома, Раднаев, опять я виноват?
Жамсаран Галданович пожал плечами, хотя глаза у него заблестели будто бы веселее… То, что приедет Раднаев, это прекрасно… Он всегда внимательный, выдержанный. Если что пообещал, непременно выполнит… Был и у него однажды промах. В первые годы руководства районом заторопился вдруг заменять пожилых, опытных руководителей колхозов молодыми. Естественно, конечно: старики не вечны, молодежь несет с собой и энергию, и смелость, и современные знания. Но у нее зачастую не хватает важного качества: опыта. Житейского. Опыта хозяйственного руководства. Организаторского. Жизнь научит и этому, но когда? Сколько времени уйдёт на это… Лучше бы молодых, образованных специалистов постепенно приучать к большой самостоятельной руководящей работе. Пусть перенимают опыт руководства сложным колхозным хозяйством непосредственно от пожилых, наторевших председателей.
Года четыре назад Жамсаран Галданович тоже чуть было не попал под тот замах… В любом хозяйстве всегда можно найти недостатки. Осенью, помнится, из-за ранних снегопадов не успели в его колхозе убрать участок хлеба… И вот беда: забрела на этот участок отара овец… Проглядели, никуда не денешься… Овцы объелись сырым зерном, пало более двухсот овец… Это – раз.
Было и два: пьяный тракторист заморозил новенький трактор… И – пожалуйте, товарищ Норбоев объясняться на бюро райкома… Обвинения были серьезные, основанные на выводах комиссии, которой руководил прокурор аймака: Норбоева ожидало суровое наказание…
И вот эта решающая минута. Перелистывая толстую папки с материалами, секретарь райкома Раднаев холодно спросил:
– Что вы можете сказать, товарищ Норбоев? Объяснитесь.
Как объяснить то, что произошло? Жамсаран Галданович встал, откинул назад волосы…
– Оправдываться не буду. Во всем виноват я. В том, что так рано выпал снег по колено, тоже, очевидно, моя вина. Двести овец погибли от переедания, я виноват… В поломке трактора – тоже… Стар становлюсь, не по силам работа, не справляюсь. Да и образование у меня какое… ни одного класса не кончил… Прошу освободить меня от работы… Прошу также не сажать за решетку… – сказал и сел на свое место. Бледный, взволнованный.
Секретарь райкома выступил так, как и следовало ожидать. Сказал о все возрастающей роли руководителя, о новых высоких требованиях времени, о техническом прогрессе, который требует от руководителя гибкости, высокой образованности, высокой культуры… В общем, это были известные всем, современные требования к руководителю.
Затем он перешел к стилю работы председателя Норбоева. Выходило, что Норбоев, с его упрямым характером, не обладает необходимыми качествами руководителя… Ну, скажем, лично сам, никому не доверяя, старается в одиночку вести все хозяйство… На это ему, естественно, не хватает ни сил, ни знаний… Впрочем, теперь это не под силу и молодым, более теоретически подготовленным руководителям колхозов…
Не обошлось и без прописных истин о том, что теперь нельзя жить только старым багажом, полагаться на былые заслуги, нельзя руководить людьми окриками, приказами…
Обстановка на бюро после выступления первого секретаря не сулила Жамсарану Галдановичу ничего хорошего. Но тем не менее несколько членов бюро все же выступили в его защиту. В конце концов было принято решение объявить Норбоеву строгий выговор, а вопрос о пребывании его в должности председателя поставить на общем собрании колхозников.
На бюро Жамсаран Галданович больше не выступал, а после бюро, когда к нему зашли старые друзья и несколько молодых, сказал то ли с горечью, то ли от чистого сердца:
– Мы, седые, построили социализм, участвовали в битве с фашизмом, кто на фронте, кто в тылу, там, где нас поставила родина, партия… Каждый вносил свою долю в общее дело… Теперь не расскажешь, как было трудно… Но привели Советскую Родину к сегодняшней счастливой жизни. Желаю молодым, здоровым, сильным добиваться новых успехов…
Вскоре состоялось и общее собрание колхозников. Приехал и первый секретарь райкома партии. Клуб гудел до самого рассвета… Колхозники дружно отстояли своего председателя. Жамсаран Галданович остался на своем посту. Раднаев слушал выступления кохозников с искренним интересом, а уезжая под утро из колхоза, дружески тряс председателю руку и сожалел, что не может задержаться: ждут неотложные дела в аймачном центре. Много позже Раднаев не очень охотно признался Норбоеву, что, пожалуй, погорячился тогда на бюро, круто поставил вопрос… Улыбнулся, словно извиняясь:
– Молодой был… Молодые всегда горячие. Бескомпромиссные…
Они подружились, близко сошлись. С тех пор прошло не так уж мало времени. Жамсаран Галданович уходит на пенсию… Если бы только это… Порой поглядишь, какие здоровые мужики получают пенсионные пособия… А тут…
Жамсаран Галданович и Раднаев тепло встретились, началось собрание, полились красивые речи… Выходило, что нет у дорогого Жамсарана Галдановича ни сучка ни задоринки, что чист он от недостатков и беспорочен, как святой бурхан, и самое место ему в божнице… Нет, не развеселили старика речи друзей, хотя и понимал он их доброе намерение как-то скрасить грустный этот момент. Однако пришла старость, а с ней и страшная болезнь… Нужно великое мужество, чтобы сохранить в такой час хотя бы внешнее достоинство.
Секретарь партийного бюро от имени всех колхозников вручил Жамсарану Норбоеву цветной телевизор.
– Пожалуйста, – сказал он, – Чтобы не скучал в свободное время…
– У нас нет ретранслятора! – крикнул кто-то в зале. – Будет Жамсаран Галданович сидеть перед пустым ящиком… Ничего себе веселье!
Всем стало неловко.
– На горе Баян-ула устанавливается вышка, – глуховато проговорил Раднаев. – Скоро будете смотреть передачи.
И снова, как град по крыше, зазвучали приветствия, поздравления, пожелания.
– Как на траурном митинге, – сердито сказал Норбоев секретарю партийного бюро. – Заканчивайте, а?
Чимит Намсараевич с недовольным видом отвернулся, но вдруг что-то понял, тихо сказал:
– Сейчас, сейчас… Заканчиваем. – Повернулся к Раднаеву: – Ваше слово, товарищ Раднаев.
– В вашем аймаке работаю четыре года, – начал свое выступление секретарь. – И считаю товарища Норбоева своим учителем. Именно так. У него я учился многому, меня всегда подкупала его прямота и принципиальность, партийная нетерпимость к непорядкам, умение прислушиваться к критике недостатков, готовность их устранить. Меня всегда подкупали его дружеские и вместе с тем требовательные отношения с колхозниками. Умение разгадать и понять интересы и способности каждого. Душевная его открытость, какая-то удивительная, сердечная любовь к людям. Постоянная готовность отдать всего себя, все свои силы нашему общему великому делу, строительству новой жизни.
Всю дорогу сюда я думал над тем, какие найти слова, чтобы коротко и полно охарактеризовать вашу жизнь, дорогой Жамсаран Галданович, дорогой наш друг, дорогой мой сердечный друг! Я искал ответа на этот очень важный вопрос. И думаю, товарищи, что нашел единственно правильный ответ: вы, Жамсаран Галданович, настоящий бурятский революционер. – Раднаев оглядел притихший зал и повторил громко и радостно: – Настоящий бурятский революционер!
И тут грянули аплодисменты.
– Спасибо вам, истинный большевик, наш друг Жамсаран Галданович, за вашу прекрасную жизнь, отданную родному колхозу, Родине, партии.
Долго, очень долго гремели аплодисменты, то замирали, то вспыхивали с новой силой.
Последним выступил Жамсаран Галданович. Он был взволнован. Поднялся тяжело, словно сразу постарев, с трудом подошел к трибуне. Долго молчал, не мог справиться с комком в горле, попил из стакана воды.
– Вот так, – начал он, – вот так, дорогие друзья. Прожита жизнь, пришло время прощаться… – Он улыбнулся: – Последний раз стою перед вами на трибуне… Давайте вместе порадуемся: никогда больше не буду ни шуметь на вас, ни браниться, ни взыскивать, как бывало раньше. Хорошо, правда? Это я в шутку… – Он по привычке рукою откинул назад волосы, – А всерьез, от всего сердца хочу сказать вам, мои родные, самое теплое, самое искреннее слово благодарности за все, что вы для меня сделали… За счастье, которое приносила работа с вами. За общие наши радости, они приходили, когда удавалось добиться победы в общем труде, за высокие награды, которыми меня отметила Родина: это награды за наш общий труд, за наши общие достижения. Спасибо вам, дорогие, спасибо за все! Спасибо за добрые слова, которые обо мне сказаны сегодня. Спасибо за добрые ваши пожелания.
