Текст книги "Поклон старикам"

Автор книги: Сергей Цырендоржиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

– О! Придется обмыть, – развеселился Шоноев.

– Обмоем, конечно, обмоем, – засмеялся Банзаракцаев. – Деньги-то есть дядюшка?

– Как не быть! Действительно, обмоем. Раз уж еле-еле выбрался в город, ей-богу, надо повеселиться. – Бизья, проведя правой рукой по груди, ощутил деньги в потайном кармане.

В фойе гостиницы навстречу им шагнул мужчина лет тридцати, худощавый, среднего роста.

– Здравствуйте, отец, – улыбнулся он и протянул руку.

– Зять Гоша, что ли?

– А кто же еще? – захохотал Алдаров.

– Ай-яй-яй, как не стыдно не узнавать зятя, – защелкал языком Банзаракцаев.

– Да мы ведь виделись-то всего одни раз, больше пяти лет назад, – стал оправдываться старик.

– Вот как?.. Нехорошо, нехорошо, – сказал Шоноев, мрачно глядя на Алдарова.

И тесть и зять сильно смутились.

– Ты как меня отыскал? – спросил Бизья.

– Утром девушки сказали… Потом вот газета… Алдаров вынул из кармана номер «Бурят-Унэн». А давеча показывали по телевизору, как вам вручали награду.

– A-а… Ну, что мы здесь стоим-то… Поднимемся к нам, Гоша, – пригласил старик.

– Нет-нет, отец, поедем к нам. Дети, Бурзэма заждались, наверно…

– Поедемте втроем, Андрей Дармаевич, товарищ Шоноев, – предложил Бизья.

– Спасибо. Езжайте к своим внукам один. Банзаракцаев и я будем отдыхать. Поздно уже, да и устали мы.

– Да-да. Славно получилось, а то я беспокоился за вас… – сказал Банзаракцаев.

Усевшись в новенькую ярко-желтую машину марки «Жигули», Бизья полюбопытствовал:

– Собственная?

– Да.

– Сколько стоит?

– Семь с лишним тысяч.

Старик сильно удивился: «Где они деньги взяли?»

– Как дорого…

– Ничего. Две тысячи мои родители дали.

– А остальные?

– Остальные наши.

«Недоедали, должно быть, бедняжки, чтобы скопить».

– В долгах, наверно, сидите?

– Ничего.

– Сколько задолжали?

– Чепуха…

– Как это «чепуха»… Сколько?

Алдаров промолчал. Машина шла мягко, плавно.

Старик некоторое время сидел спокойно, потом вдруг, спохватившись, торопливо сказал:

– Гоша, у меня ведь нет подарков ни вам, ни внукам. Если магазины открыты, давай заедем. Говорят что в городе магазины закрываются поздно.

– Оставьте, отец. Обойдемся без подарков.

– Что ты, это же грех! Где магазин? Подъедем.

– Поздно уже, отец. Магазины ведь до восьми работают. А сейчас… – Алдаров, пригнувшись, глянул на часы на приборной панели машины. – Сейчас уже почти десять.

«Ага, вот что я подарю! – решил старик. – Вот эти часы, которые мне сегодня дали, будут очень хорошим подарком!»

Пока поднимались на пятый этаж, старик порядком запалился. «Как высоко они живут. Лишний раз и на улицу-то не выйдешь», – подумалось ему. Зять нажал кнопку звонка. «Странные люди горожане – сидят за запертыми дверями. Почему бы не держать двери открытыми?» – удивлялся старик. За дверью послышались легкие шаги, щелкнул замок. Сердце у старого забилось, дыхание стало тяжелым и прерывистым. Бурзэма, гораздо более представительная, чем прежде, белолицая, пышная, встретила родного отца взглядом, одновременно испуганным и ожидающим. Руки ее, как бы не находя себе места, беспокойно теребили поясок цветастого синего халата. Некоторое время отец и дочь глядели друг на друга. Первым опомнился Бизья.

– Доченька… Как живете-то? – задыхаясь, прошептал он.

– Отец… дрожащими губами с трудом выговорила Бурзэма и первый раз в жизни прильнула к отцовской груди. Алдаров взял из рук тестя часы и отложил их в сторонку. Отец с дочерью обнялись, поцеловали друг друга. Затем Бурзэма, вытирая глаза воротничком халата, засмеялась:

– Вы у нас самый неожиданный гость, отец. Мне такое и во сне не снилось.

– Да вот… пришлось приехать. На старости лет начинаю, кажется, по совещаниям разъезжать, – и старик тоже засмеялся.

– Что вы в дверях встали? – вмешался Гоша. – Приглашай отца в комнату.

– И правда, что я делаю? – спохватилась Бурзэма. – Отец, снимайте здесь сапоги и надевайте вот эти тапочки. Кажется, маловаты… Ну, ничего…

«Ах ты, доченька моя, не забыла, что работаю босиком», – старик был тронут.

В зале во всю ширину стен блистали различные шкафы. Мягкий диван. Золоченая люстра. Ковры на стенах и под ногами ковры. «Хорошо живут, красиво. Зять-то мой, видно, дельный мужик», – радовался Бизья.

– Почему спите? Кто говорил, что дедушку хочет увидеть? – послышался Гошин голос из соседней комнаты. – Вставайте, дедушка приехал.

– Дедушка приехал? – раздался в ответ тоненький девчоночий голосок.

– Деда пришел? – это явно сказал маленький мальчик.

«Ай, какой стыд! – сокрушился Бизья. – Приехал к внучатам с пустыми руками». Очень скоро приоткрылась одна из дверей, и из темной комнаты появилась пухленькая девчушка; глянула на своего деда, смутилась, замерла и, прикусив пальчик, прислонилась к стене.

Старик даже замычал от умиления, оттопырил губы.

– Ну, иди ко мне, дитя мое, иди сюда, – сказал он, протягивая руки.

– Н-нет, – девчушка отрицательно помотала головой.

– Деда плишел! – снова раздался радостный голосишко, вслед за этим из тех же дверей выкатился совершенно голый косолапый человечек с большими торчащими ушами, который прямиком бросился к дедушке и вцепился в колено.

– Почему ты его не одел? – всполошилась Бурзэма.

– Не успел. Он вылетел, как молния, – пожимая плечами, отвечал Гоша, который вынес тапочки и какую-то детскую одежду.

Совершенно размягчившийся Бизья то гладил, то целовал головку внука, удивительно похожую на его собственную, такую же крупную, с такими же ушами.

– Как тебя зовут, дитя мое?

– Вова.

– Какой забавный этот ваш Володя. Какой ласковый этот ваш Володенька, ай-яй-яй! А это кто? – спросил дедушка, указав на замершую у стены внучку.

– Ту-я-на, – сказал Вова.

– Ну, Туяна, иди сюда, дедушка тебя поцелует.

Девчушка отлепилась от стены и нерешительно приблизилась. Но, очутившись на коленях у дедушки, мигом осмелела, растопыренными пальчиками провела по его щеке – проверила, сильно ли колется седая дедова щетина. Пока дочь с зятем накрывали на стол, Бизья достал из внутреннего кармана пиджака и вручил внучатам по двадцать пять рублей.

– Зачем вы так много даете, отец. Что будут дети делать с этими деньгами? – недовольно сказала Бурзэма, увидев бумажки в ручонках Вовы и Туяны.

– Такой уж у вас бестолковый отец, дети мои, что даже не принес внучатам своим никакого подарка. На эти деньги купите им что-нибудь от моего имени.

– Сделаем, – пообещал Гоша.

Вскоре дети были уложены в кровати. Возбужденные Туяна и Вова начали распевать песни. Пришлось матери несколько раз на них прикрикнуть, и лишь после этого они притихли.

Хрустальные, на высоких ножках рюмки, стукнувшись друг с другом, издали приятный звон.

– Отец, вы у нас впервые. Поэтому примите чашу почета, – сказал Гоша и лихо опрокинул рюмку.

– Не можешь потерпеть, первым выпил. Безвольный ты человек, – заворчала Бурзэма.

– Прости, прости. Радуюсь приезду отца, поэтому так получилось, – и Гоша, обняв жену за плечи, привлек к себе.

Старик Бизья, выпив водку, взял с широкой тарелки позы и тут вдруг подумал: «Моя Дугарма делала точно такие же позы и замораживала про запас», – и невольно глаза его увлажнились. Бурзэма, неприметно наблюдавшая за изменением выражения его лица, отметила про себя: «Отец совсем уже старик. Чувствительным стал. Раньше можно было по пальцам пересчитать случаи, когда он ласково поглядел на кого-нибудь».

Вскоре бутылка опустела, и на столе появилась еще одна «Экстра». Ни разу до этого не видевшая отца выпивающим, Бурзэма была удивлена.

Старик сделался разговорчив, на вопросы дочери отвечал охотно, пересказал все последние новости родных мест. Однако о Норжиме дочь ничего не спросила. «Хорошо, что не спрашивает», – с облегчением подумал Бизья. Помирившись с дочерью, принимаемый с почетом, как и должно принимать отца, он сейчас был готов закричать во весь голос, что в мире нет человека, более счастливого, чем он, Бизья Заятуев.

Прошлого в разговоре не касались, боясь обидеть друг друга, разбередить едва начавшие затягиваться раны; никто не желал возвращения былого холода и отчуждения.

Хлопнув еще одну рюмку, старик Бизья, – непонятно, почему – внезапно захотел похвастаться своими сегодняшними успехами. Всю жизнь человек презирал и осуждал хвастунов, всякого рода выскочек, а тут вдруг такое странное желание… Да, непонятно, непонятно.

– Дети, а я-то ведь речь сказал по радио. Обязательно послушайте. Отец ваш в старости сделался проворен, не хуже Ендона Тыхеева, легок на подъем, до всего мне есть дело, ха-ха! Только благодаря мне наш колхоз получил новенький, очень сильный трактор «К-700», ха-ха… Когда мне дали подарок, я, ваш отец, взял слово. Начальнику Мункоеву я сказал прямо: «Вы собираетесь давать нам трактор «К-700»? Если давать, то давайте. Вы, Мункоев, перед этими сотнями людей дайте мне свое слово». Сказал я это и чуть-чуть, поверьте мне, не начал было засучивать рукава. Скажу прямо: Мункоев испугался. «А вдруг этот неотесанный верзила подбежит и схватит за грудки – что тогда делать?» – так, наверно, он подумал, ха-ха… Вот поэтому он сразу согласился со мной. Да что тут говорить: если б я не был способен оказать своему колхозу такую услугу, зачем бы мне ехать сюда?.. Председатель наш, Андрей Дармаевич, дома-то петухом ходит, а здесь выглядит мокрой курицей: не смог, понимаете, трактор выпросить. Ей-богу, трус он самый настоящий. Вот так… Ну, Гоша наполняй рюмки.

– Может, хватит… – негромко заметила Бурзэма, слушавшая рассказ хмельного отца, то бледнея, то краснея.

– Когда нам еще доведется выпить всем вместе? Не зря говорят, что у баб волос долог, а ум короток. Наливай, Гоша, – храбрился старик Бизья.

Было налито еще, выпито, и старик совсем опьянел.

– Эх, если б была жива моя Дугарма! Как бы она, бедненькая, порадовалась, глядя на вас. Ей-богу, такая вот бестолковая жизнь, да и весь белый свет тоже бестолковый, – Бизья шумно расплакался. – Кому я нынче нужен, кому я теперь опора? Может, зря живу на свете? Глупый я человек, бестолочь, дурак последний! – он всхлипывал и покаянно бил себя по голове здоровенным кулаком.

Глаза Бурзэмы похолодели; выразительным кивком она указала Гоше на соседнюю комнату. Тот понял, что жена приказывает ему приготовить постель для старика. Бурзэма внимательно глядела на отца, и во взгляде её затеплилась не то жалость, не то тревога за него.

– Ты почему не спросишь меня о моем, твоего отца, житье-бытье, о домашних делах моих, доченька? Или не считаешь меня за человека? Сидишь, будто воды в рот набрала, и смотришь на меня злыми глазами. Как я должен это понимать? Скажи хоть что-нибудь наконец-то, – сказав так, Бизья глянул на дочь совершенно трезвыми глазами.

– Да нечего мне сказать, отец, – вздохнула Бурзэма. – О вашем житье-бытье мне рассказывают земляки, которые приезжают сюда.

– Письмо, хоть какую-нибудь весточку никогда не пришлешь…

Бурзэма в ответ лишь пожала плечами.

Старик налил еще одну рюмку и выпил.

– Не многовато ли пьете, отец?

– А почему б мне и не выпить один раз в жизни?! Ей-богу, денег у меня хватает… На десять жизней хватит – вот сколько у меня денег… Да-да в моих деньгах можно утонуть, деньгами моими можно обернуть всю землю.

– То, что вы богаты, я знаю, отец… Недаром люди удивляются, куда он денет свои несметные тысячи.

– Ну и пусть удивляются. Когда собака не может укусить, ей остается только лаять.

Бурзэма, опустив голову, перебирала кисти скатерти.

– Доченька, а Гоша где работает?

Бурзэма, мгновенно изменившись в лице, отвернулась, вытерла ладонью глаза.

– Все-таки странный вы человек, отец. Стыдно мне за вас до того, что хоть сквозь землю провались… Инженер, работает на заводе! – сказала она, стукнув о стол кулаком.

– A-а… Действительно… А зарплата у него какая?

– Нам хватает.

– Машина у вас есть, дорогие вещи в доме стоят…

– Стараемся жить не хуже других…

– В долгах ведь сидите?

– Не очень, в этом году должны рассчитаться со всеми.

– A-а… тогда хорошо. Ты вся в меня пошла, бережливая, хозяйственная. Что ж, неплохо, – порадовался старик. – Однако же, чем брать в долг у кого-то, могли бы, наверно, занять и у меня? Я-то мог бы и подождать… Хороший я или плохой, но все же я ведь твой родной отец.

– Чем ехать куда-то аж в Исингу за деньгами, мы решили поискать где-нибудь здесь.

«Наверное, это и к лучшему: пошел бы слух, позорящий меня, что родной дочери деньги дал в долг», – сообразил старик, хоть и был пьян.

– Впрочем, что там в долг… Уж на машину-то я мог бы вам и в подарок дать… Разве я живу на свете не ради родных детей своих и внуков?.. – проговорил он вдруг слова, которые доныне ему и в ум не приходили. Но Бизья, сказав это, мгновенно как бы подавился, начал кашлять.

– Ваши деньги нам не нужны, отец.

– Не нужны?!

– Не нужны!

– Это ты правду говоришь?

– Правду.

– Разве ты не собираешься ухаживать за мной в старости, побыть со мной в последние мои дни перед смертью?

– А кто же это сделает кроме меня… Или эта ваша Норжима?

– Оставь Норжиму в покое, доченька. Поскольку я пока еще работаю, мне ведь нужен кто-то, кто готовил бы мне обед, стирал мое бельишко, как же без этого? Ей-богу, наверно, надо было тебе поехать и жить при мне.

– Я вас не виню, что вы взяли себе эту старушку Норжиму.

Услышав это, старик Бизья совсем расчувствовался.

– Доченька, надо было тебе за минувшие пять лет хотя бы раз приехать ко мне в гости… Хоть внуков бы мне показала. Володенька ваш очень похож на меня, сердечный.

– Да… очень похож.

Старик Бизья поглядел в сторону детской комнаты, умиленно вытянул губы и ласково сказал:

– Крошки мои, внучатки мои спят. Дедушка ваш своим внукам сделает совсем особый подарок, вот увидите.

Из соседней комнаты появился Гоша.

– О, отец, вы совсем уже трезвый, кажется? Так быстро?

– Какое там трезвый, совсем я пьян. Ну, выпьем-ка еще.

Гоша взглянул на Бурзэму, улыбнулся и налил еще. Чокнулись, выпили.

– Вчера с начальством нашим немножечко того… В ресторане… – хвастливо сказал старик Бизья.

– Вижу, вы понемножечку приучаетесь пить, – засмеялась Бурзэма.

– Ну, алкоголиком-то я, наверно, не стану. Вдали от глаз своих земляков разок-другой почему бы и не выпить.

Очень скоро бутылка опустела. Старик Бизья уже не мог поднять головы. Он попытался было встать из-за стола, но не смог и рухнул на жалобно заскрипевший диван. Старик щурил глаза, пытаясь разглядеть окружающее.

– Ну, дети, отец ваш совсем пьян, готов, – еле ворочающимся языком проговорил он, после чего попытался затянуть песню об осиротевшем верблюжонке. Зять и дочь, поддерживая его с двух сторон, отвели в соседнюю комнату, раздели и уложили в кровать. Старик Бизья еще некоторое время напевал под нос все ту же песню, пока сон не сморил его окончательно.

5

Старик Бизья проснулся поздно. Отчаянно болела голова. Похмелье… Ломило затылок, в ушах шумело, кололо в висках. Невыносимо тошнило. Старик громко застонал и отвернулся к стене. В это время открылась дверь, и вошедший Гоша участливо спросил:

– Отец, вы уже проснулись?

– А? – старик приподнял голову и посмотрел на зятя слезящимися глазами.

– Болеете?

– Ой-ей-ей.

– Может быть, холодный компресс на голову?

– Давай попробуем, зятек… Ой, какое несчастье!

Поставив возле кровати таз, зять положил ему на лоб смоченную холодной водой тряпку.

– А не выпить ли вам граммов сто? Возможно, поможет, – предложил Гоша.

– Не напоминай мне про водку. Как только вспомню про нее, так тошно становится, – поморщился старик, отмахиваясь обеими руками.

– Деда, ты совсем ой-ой? – спросил маленький Вова, появляясь из соседней комнаты.

Увидев крохотное существо, столь похожее на него, старик впал в прежнее умиление и даже забыл про головную боль.

– Эта кроха… от горшка два вершка, какой забавный. Пришел ведь к деду, тянет, видно, родная кровь-то. Сердцем тянется к деду Володенька-то наш… Пришел ведь…

Гоша поправил мокрую тряпку на лбу старика и заметил:

– Непривычны вы к водке.

Говоря это, он увидел вдруг потайной карман, пришитый к нижней рубашке и мигом сообразил, что к чему. Ему уже доводилось слышать о всем известной скупости своего тестя.

– Э-э, отец, это что за тряпка пришита к вашей рубашке? – самым невинным тоном спросил он.

– Ы? – старик мигом опомнился, прикрыл ладонью карман и отвернулся к стене. – Ей-богу, вот когда довелось мне испытать позор, – пробурчал он про себя.

Гоша усмехнулся:

– Раз уж вы приехали к нам, погостили бы дней пять-десять, отдохнули как следует. На Байкал бы съездили все вместе. Если хотите, можем и на Ольхон махнуть. Со своими сватами познакомитесь там.

– Оно, конечно, можно бы, – как-то неожиданно для себя сказал Бизья. – Можно бы… По обычаю приподнесли бы друг другу хадаг, тоолэй поставили. Ведь ничего этого мы пока не делали. Да, неплохо бы… Но… но как оно получится-то? Ой-ей-ей, ведь там сколько водки придется выпить… Ой-ей-ей… Кажется, умираю… Данзан, мой напарник, что нынче делает? Надумает вдруг поднять сруб на несколько венцов и, глядишь, все напортит. Ему-то все равно… Ой-ей-ей…

– Данзана вашего знаю, – сказал Гоша. – Близкий родственник моей Бурзэмы. Она его хвалит…

– Откуда Бурзэме его знать? Бестолковый малый… Чертяка этакий… – жаловался Бизья слабым голосом. – Слыш, зятёк, что я тебе скажу – надо всегда думать о завтрашнем дне… Если съесть сегодня всё, вместо того чтобы оставить на черный день…

В это время резко затрещал дверной звонок.

– Здравствуйте, приветствую вас всех! – послышался вслед за этим звучный голос председателя Банзаракцаева.

Старик мгновенно спрятался с головой под одеяло.

– Ну, как тут наш дядюшка? Надеюсь, жив-здоров? Или угощение было слишком обильным? – весело продолжал председатель. – Заботам нет конца, приходится выпрашивать, умолять, поэтому набегался сегодня до того, что еле на ногах стою.

«Неужели уже так поздно?» – подумал старик Бизья.

– Проходите, Андрей Дармаевич, – раздался гостеприимный голос Бурзэмы, – Отец еще отдыхает.

– Ну?! – Банзаракцаев был явно удивлен. – Ци-ви-ли-за-ция! Не успел дядюшка приехать в город… ха-ха… как тут же превратился в большого засоню.

«Какой позор! Стыд какой, ей-богу. Узнает председатель, что болею с похмелья, он не знаю что со мной сделает, вконец засмеет», – мелькнула мысль, на душу как бы лег тяжеленный камень, и от отчаяния и горя старику вдруг захотелось изо всех сил удариться головой о стену.

– Гоша, зятюшка, ты уж найди какой-нибудь способ выпроводить председателя, – умоляюще зашептал старик.

Гоша, смеясь, склонился над ним:

– Не тревожьтесь, ничего страшного. Такая болезнь, как у вас, легко вылечивается.

– Ты пойми, зятюшка, это ужасно языкастый человек, любого может убить насмешкой, – старик со значением поднял палец. – И Ендону Тыхееву непременно все расскажет…

Старик не успел спрятаться, как в комнате появился председатель, проницательно и остро блестя своими круглыми, навыкате глазами.

– Ну, дядюшка, каково гостеприимство зятя?

Старик молчал, прикрыв глаза. Между тем Банзаракцаев и Алдаров обменялись рукопожатием.

– Так, угощение оказалось, кажется, чрезмерным? – весело проговорил председатель.

Почти переставший что-либо соображать, старик Бизья слабо отмахнулся.

– Ничего… – тяжело дыша, прошептал он.

Банзаракцаев ушел в соседнюю комнату, и старик, воспользовавшись этим, проворно встал и поспешил в ванную комнату. Сунул голову под холодную струю и одновременно с этим резким движением, оторвав потайной карман, судорожно смял бывшие там сто двадцать пять рублей, положил их в брючный карман. «Ей-богу, из-за собственной глупости натерпелся столько позора… так и сжег бы эти проклятые деньги, втоптал бы их в землю», – страдальчески прошептал он и закашлялся.

В это время Бурзэма и Гоша накрывали на стол. Едва старик занял свое место за столом, Туяна и Вова мигом вскарабкались ему на колени, смеясь и щебеча. Старик умилялся, гладил их головки, целовал. Сейчас ему ничего не было нужно, кроме этих славных крошечных существ. Все счастье его жизни заключалось во внучатах.

Невзначай подняв голову, Бизья вдруг увидел напротив себя висящий на стене портрет Дугармы. Покойная жена смотрела на него ласковым, жалостливым взглядом и как бы говорила: «Бедный ты мой Бизья, к дочери приехал? Здесь-то мы и должны были встретиться с тобой». Старик вздрогнул, закрыл глаза, отвернулся, однако какой-то комок образовался вдруг в горле и перекрыл дыхание.

Банзаракцаев встал и, спросив разрешения у хозяев, обратился с традиционным благопожеланием:

– Родиться и жить на белом свете – первое счастье человека. Породить детей и тем продолжить свой род – второе счастье человека. Видеть добрые дела рук своих, пользоваться почетом и уважением людей – еще большее счастье. Итак, дядюшка Бизья, ничем из того, о чем я сказал, судьба вас не обделила. Правильно я говорю?

Старик торопливо кивнул, бросив в то же время в сторону дочери взгляд, полный мольбы и раскаяния. Остроглазый Банзаракцаев тотчас это подметил.

– Ну, за ваше благополучие и счастливую жизнь! – и председатель выпил свою рюмку.

Старик Бизья, собрав все силы и превозмогая себя, с большим отвращением последовал его примеру. Огненная жидкость обожгла горло, и перед помутившимся его взором покойная Дугарма предстала вдруг с особой отчетливостью. Она тихонько кивала головой и говорила: «Бизья, нам было суждено встретиться именно здесь, у нашего зятя. Очень уж ты бестолковый человек. Почему ты в свое время не жалел нас с Бурзэмой? Бизья, кому ты сейчас нужен? Невыносимо жалко мне тебя». Старик тяжело вздохнул, прижал к себе внука.

– О-хо-хо… ей-богу… страшно подумать, как рано покинула меня моя Дугарма… – жалобно вырвалось у него.

Бурзэма, мгновенно изменившись в лице, проговорила неприветливо и сурово:

– Хватит, отец. Мы ведь не на мамины поминки собрались сюда. – И она прикусила задрожавшие губы.

– Действительно, – поддержал Гоша. – Конечно, если б была жива мать!

– Правильно, правильно! Но так устроен этот мир, что кто-то из супругов уходит первым. И поскольку вдвоем рядом в гроб не положишь… – Банзаракцаев не договорил, оборвал себя, сделав вид, что поперхнулся.

– Доченька, прости меня, – умоляюще сказал старик.

«Да, дочь все-таки держит на отца обиду. Характер у нее крепкий, отцовский, – подумал Банзаракцаев. – Сдержанная, чувств своих по пустякам не выказывает».

За столом засиделись. Однако веселья не получалось, разговор тоже не клеился.

– Я сегодня должен выехать обратно. Благодаря вам, дядюшка Бизья, мы получили новенький трактор, – сказал председатель.

– Так… только точно ли дадут? – усомнился старик.

– Разнарядка у меня в руках.

– Постойте… Ведь вы же должны были ехать завтра, Андрей Дармаевич?

– Как вам сказать… Дело тут одно вышло… Короче, со стариной Ендоном приключилась беда…

– С Ендоном Тыхеевым?! – вздрогнул Бизья.

– Да.

– А что с ним могло случиться? Я же позавчера только видел его совершенно здоровым.

– Скончался…

– Ы?

Банзаракцаев устало потер лицо.

– Видимо, дала себя знать рана, полученная на войне, – вздохнул он.

Бизья сидел как громом пораженный, обхватив голову руками.

– Вот такое дело приключилось, дядюшка Бизья…

– Боже мой, мы ведь с ним всю жизнь были вместе. Ей-богу, что за странный мир такой… Что б мне пусто было!.. Бедняга, так и не отдохнул под конец жизни.

– Мой шофер поехал закупать все необходимое. Огурцы, помидоры и все такое прочее понадобится на поминках. Что ж, будем возвращаться? Или вы, раз уж приехали в город, погостите здесь несколько дней? – спросил Банзаракцаев. Председатель хорошо знал, что старик Бизья отчаянно не любит присутствовать на похоронах.

– Что это вы говорите, председатель? Разве сейчас время отдыхать-гостевать? Нет, я не могу быть здесь, когда умер мой друг и ровесник, – старик вскочил, готовый хоть сейчас пуститься в дорогу. – Деньги у меня есть. Я приму участие в ваших покупках и расходах. Гоша, у тебя есть машина, поэтому быстренько поездим по городу и купим все, что нужно.

Алдаровы засуетились. Старик Бизья торопливо натянул сапоги, после чего принес и поставил на комод подаренные ему великолепные часы с золоченым циферблатом, в полированном коричневом корпусе.

– Эти часы я дарю моим внукам. Это подарок их дедушки, – лицо старика просветлело. – Гоша и ты, доченька, вы видите, какое дело получилось. Надо торопиться. Но вы потом обязательно приезжайте в гости. Неужели вы когда-нибудь не навестите своего бестолкового отца? – сказав так, старик поцеловал Туяну и Вову, пожал руку дочери.

– Постараемся найти свободное время и приехать к вам, отец, – отвечала смягчившаяся Бурзэма.

Было заметно, что столь разительная перемена в характере отца, всегда такого жесткого и непреклонного, очень поражает дочь, радует ее.

…Банзаракцаев и Бизья в тот же день вернулись в родные места.

Едва войдя в дом, старик спросил у Норжимы:

– Что случилось с Ендоном?

– Да как вам сказать… Говорят, что вечером он совершенно нормально лег спать, а утром его обнаружили мертвым. О, боги, боги… – старушка Норжима поправила фитилек лампадки, крутнула хурдэ^[17]. – Он заходил к нам после того, как вы уехали. Он не был похож на человека, который вот-вот умрет. Помню, он, бедняжка, сказал: «Бизья-то мой, кажется, начинает набираться ума-разума».

Старик шаркающими шагами прошел в темный угол и сел. Он чувствовал в себе какой-то холод, какое-то ощущение разрыва жизненной нити. Друг его умер буквально на ходу, среди суеты дел. Друг… Но разве Бизья когда-нибудь искренне считал Ендона Тыхеева своим другом, разве ценил его когда-нибудь? Стоило им только встретиться, как они начинали колоть друг друга, обмениваться язвительными словами.

– Эх! – подавленный горем, старик Бизья ударил себя кулаком о колено, вытер увлажнившиеся глаза. – Он прожил неплохую жизнь. Немало поездил, немало повидал… Ендон… обижаться ему не на что. Человеческого счастья изведал полностью. Но вот я… Черт побери!.. Когда будут похороны?

– Через два дня… в пятницу…

– Эх, бедняга… «Под сердцем у меня сидит фашистская пуля, с недавних пор она стала давать знать себя», – говорил он мне. Не жалел он себя… Не знаешь, когда помрешь, а гонишься за богатством…

До самых похорон Ендона Тыхеева старик так и не вышел на работу. Он сам смастерил ему гроб, думая при этом: «Прости меня, Ендон. Так уж вышло, что я готовлю для тебя твое последнее жилище. Я ведь за это время начал кое-что понимать, но рассказать тебе обо всем этом я так и не успел. Не нажил ума до самой старости – это обо мне сказано. Я ведь, Ендон, долго не заживусь, скоро последую за тобой. Но до этого я успею сделать одно очень хорошее дело». Однако старик и сам еще толком не знал, какое хорошее дело он собирается сделать.

Когда гроб с телом Ендона Тыхеева был установлен возле свежевырытой могилы и начался траурный митинг, старик Бизья не нашел в себе смелости подойти поближе. «Весь колхоз собрался. Да, много друзей было у него. А вот когда я помру, много ли людей придет?» – подумалось старику, и что-то похожее на обиду, какое-то сумеречное чувство омрачило его душу.

В сиянии голубого спокойного неба стояло несколько сотен людей с обнаженными головами. Несильный ветер играл складками красного знамени с черными траурными лентами. В лучах яркого солнца сверкали ордена и медали, которыми был отмечен при жизни Ендон. Бизья даже не подозревал, что у Ендона было столько наград.

Прощальное слово произнес председатель Банзаракцаев, и то, что он сказал, врезалось старику Бизье, можно сказать, навечно, отлеглось в его сердце и его душе.

– Человек не вечен. Однако в памяти людей навечно остаются его дела и все то доброе, что он сделал для людей. В тяжелое, темное время родился наш покойный друг и вдоволь хлебнул нужды. В двадцать лет он стал членом партии, участвовал в организации колхозов. Когда настала пора, он, не жалея собственной жизни, сражался против фашистских захватчиков. Вернувшись на родину после войны, он своим большевистским словом, своим самоотверженным трудом показывал всем нам пример, воодушевлял нас. Вы, Ендон Тыхеевич, были человеком прекрасных помыслов и острого ума. Прощаясь с ним, я могу сказать следующее: «Мы, коммунисты молодого поколения, комсомольцы, все исингинцы своим трудом постараемся продолжить ваше дело, исполнить всё, о чем вы мечтали!»

Закончив свою речь, Банзаракцаев низко поклонился. После этого председатель оглядел собравшихся, заметил поодаль понурую фигуру старика Бизьи, вздохнул как бы с облегчением, отступил на шаг и замер…

* * *

Прошло несколько дней…

Старик Бизья все это время пролежал у себя в доме. Наверно, не стоит и не следует говорить, о чем он думал, что пережил…

В одно утро он, надев всю свою лучшую одежду, явился в сберегательную кассу родного села.

– Ну, доченька, – начал он веселым, радостным голосом, обращаясь к молоденькой работнице, – я, Бизья Заятуев, не человек без роду-племени, у меня есть предки, есть потомки – двое маленьких внучат!

– Знаем, знаем, – заулыбалась глазастенькая работница.

– Так, я хочу положить на их имя деньги. Это возможно? Ладно, тогда пишите на государственной бумаге такое: прежде всего, Алдарову Володе Гошиевичу пять тысяч рублей… Алдаровой Туяне Гошиевне пять тысяч рублей, Заятуевой Бурзэме Бизьяевне три тысячи рублей…

Работница сразу сделалась серьезной, внимательной и, поправляя завитые волосы, спросила:

– Конечно, мы сделаем. С кого начнем?

– С внука… С Володеньки, – и старик Бизья вынул из кармана брюк внушительную пачку денег, завернутую в белый платок.

– Алдаров Владимир Георгиевич, так ведь?

– Ну, вы люди грамотные, пишите, как положено, – и старик радостно засмеялся.

Вот так, со смехом, с шутками было завершено это хорошее дело.

После этого Бизья появился в кабинете Банзаракцаева. Председатель своим наметанным оком сразу определил, что старик пришел к нему по не совсем обычному делу.

– Как поживаете, дядюшка? – приветливо заговорил председатель. – Я уж было беспокоился, потому что в последние дни вас нигде не было видно. Я уж хотел было или навестить вас сам, или послать кого-нибудь.

Старик Бизья, почесывая затылок и посмеиваясь, присел к столу. Спросил:

– Как вы думаете, председатель, может ли неверующий в бога человек совершить доброе дело?

– Доброе дело? Какое именно? Вы уже помогли нам получить трактор. Что нам еще нужно?

– Наверно, вы знаете, что я очень богатый человек?

– Это верно, более богатого человека, чем вы, в наших местах, кажется, нет, – и Банзаракцаев звонко расхохотался.

– Вот, вот… Но я ведь не смогу использовать всего, что мной накоплено…

– А кто же вам мешает использовать? Ведь это же не ворованное…

– Оно, конечно, так. Но я, Андрей Дармаевич, пришел спросить у вас совета.

– Слушаю вас.

– Вы, Андрей Дармаевич, доверьте мне человек пять молодых парней. Все свои плотницкие навыки и секреты я им передам. То, что говорил начальник Мункоев, я постараюсь исполнить.