Текст книги "Не стояли звери около двери..."

Автор книги: Сергей Чебаненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Появился Петрович на моем горизонте внезапно. Выпрыгнул откуда-то из недр ПГБ, как чертик из коробочки. В тот день шел обычный, рутинный допрос, к которым я уже за три месяца после ареста успел привыкнуть. Следователь, старший лейтенант госбезопасности Свиридов, из кожи вон лез, чтобы выведать у меня адреса каких-то несуществующих явочных квартир, на которых якобы происходила передача моих рукописей эмиссарам зарубежных подрывных центров. В обмен на толстые пачки советских рублей, естественно. Я ничем товарищу Свиридову помочь не мог, поскольку все эти явочные квартиры существовали только в его богатом, но, увы, больном воображении.

Вспотевший от усердия бедняга старлей что-то бубнил себе под нос о моей гражданской ответственности, о чувстве советского патриотизма и прочей белиберде, когда входная дверь чуть скрипнула и в кабинет вошел стройный, высокий мужчина среднего возраста.

– Товарищ полковник, разрешите доложить... – Свиридов вскочил на ноги, собираясь отрапортовать, но вошедший отмахнулся от него, как от назойливого насекомого, и распорядился:

– Оставьте нас вдвоем, товарищ старший лейтенант.

Свиридова словно корова языком слизала. Мухой вылетел в коридор и даже не пикнул.

Мужчина присел на краешек письменного стола прямо напротив моего стула и воззрился на меня своими темно-карими глазами. Взгляд у него был пронзительный, острый и чуть ироничный. Честное слово, у меня даже побежали мурашки по спине от этого его взгляда. Наверное, именно так чувствует себя кролик, на которого в упор смотрит удав. Я беспокойно заерзал на стуле.

– Не волнуйтесь, Николай Львович, – голос незнакомца прозвучал мягко и успокаивающе. Он явно заметил мои телодвижения. – Нам с вами предстоит еще множество бесед. Надеюсь, что очень приятных бесед. И на интересные нам обоим темы.

– А я и не волнуюсь, – я пожал плечами с деланным безразличием, хотя у самого мурашки строем замаршировали вдоль позвоночника. По сравнению с кутенком Свиридовым в моем новом собеседнике чувствовался матерый волкодав. Просто гигантских размеров волкодавище с огромными стальными челюстями. – Что же касается бесед, то я все, что знал уже рассказал следователю старшему лейтенанту Свиридову...

– Знаю, знаю, – закивал он. – Я читал ваши показания. Вы очень подробно все изложили. И честно. Будь я судьей, я бы освободил вас прямо в зале суда. Вы абсолютно невиновны с точки зрения буквы закона.

Я навострил уши. Это было что-то новое в скрипучем и неторопливом механизме следствия по моему делу. Следователь Свиридов, напротив, изо всех сил пытался уверить меня в том, что я конченый прожженный антисоветчик и отщепенец.

– Простите, а вы кто? – поинтересовался я. После тупого и ограниченного Свиридова новый собеседник – хоть и волкодав по своей сути – явно располагал к себе. Даже внешне.

– Ах, да! Я забыл представиться, – он поднялся с краешка стола, прошелся по комнате и остановился у зашторенного окна. – Я – полковник ПГБ Синицкий. Но для вас я – Павел Петрович.

Костюм на нем был темно-синий, дорогой. Брюки отглажены, без единой складочки. Безукоризненно белая рубашка. Модный галстук в широкую полоску с золотой заколкой.

– Очень приятно, – фыркнул в ответ я. Представил, каким убожеством выгляжу сейчас я в засаленном свитере и мятых спортивных штанах по сравнению с этим джентльменом из органов. – Не считаете ли, гражданин полковник, что заявление о моей невиновности из ваших уст звучит, мягко говоря, странно? Хотя бы на фоне того дела, которое упорно шьет мне ваш подчиненный Свиридов?

– Не считаю. – Он уселся на один из стоявших в ряд около окна стульев и вытянул ноги. Туфли у него были тоже не из дешевых, да еще и начищены до зеркального блеска. – Повторяю еще раз: с точки зрения советского законодательства, Николай Львович, вы абсолютно невиновны.

Синицкий сделал паузу и продолжал:

– Но есть еще то, что выше закона. Партийная целесообразность. Государственная необходимость. Политические реалии. Слыхали о таких зверях?

Я горько усмехнулся в ответ и кивнул. Виновен человек или не виновен, в нашей стране давно уже решали не судьи, а партийные органы. Точнее, высшая партийная номенклатура – аппарат ЦК партии и Политбюро.

– А посему свой срок тюремного заключения вы неминуемо получите. Моя же задача – сделать так, чтобы этот срок оказался минимальным. И почти для вас неощутимым.

– Понятно, – я поморщился. Да, товарищ полковник мягко стелет, да жестко спать. – И за эту услугу с вашей стороны я, конечно, должен сдать все наши пароли и явки...

– Какая чепуха! – он расхохотался. – Мне совершенно не нужны ваши пароли и явки, Николай Львович! Тем более, что никаких паролей и явок в вашем писательском кругу вовсе и не было!

– Ваш подчиненный Свиридов придерживается иного мнения, – осторожно заметил я.

– Свиридов туп от рождения, – на лице Павла Петровича обозначилась брезгливая гримаса. – Мне не нужны ваши пароли и явки. Ни настоящие, ни выдуманные. Мне нужны лично вы, Николай Львович. Точнее говоря, мне нужны ваши книги, ваши романы, рассказы и повести.

– Никогда не думал, что в ПГБ найдутся почитатели моего творчества. – Я скептически хмыкнул и покачал головой.

– Тем не менее, таковые нашлись. – Он снова устремил на меня свой пронзительный взгляд. – Я полагаю, что ваше творчество, ваши книги очень полезны для нашей страны, Николай Львович.

«Играет, сукин сын, – подумал я. – Решил со мной поиграть, как кот с пойманной мышкой! Только зачем? Не мытьем так катаньем заставить меня развязать язык? Гм, а что мне ему сказать, если я ничего не могу сказать? Если я ничего не знаю? Я просто пишу книги… А если попробовать ему чуть-чуть подыграть? Потянуть время?»

– Опомнитесь, Павел Петрович! – Я впервые решился назвать его по имени и отчеству. – Если руководство ПГБ узнает о ваших литературных вкусах, не сносить вам головы! Боюсь, что ваша служба на Лубянке окончится очень быстро!

– Поверьте, мне увольнение не грозит, – Синицкий пренебрежительно взмахнул рукой. – И карьерному росту увлечение вашими книгами тоже нисколько не помешает. Я готов доказать любому замшелому партийному чиновнику, что ваше литературное творчество работает на общее дело. На построение коммунистического общества в нашей стране.

– Вот как? Интересно... – Я изобразил на лице заинтересованность. – Ну, а мне самому вы не могли бы это доказать? А то после бесед с вашим младшим коллегой Свиридовым я уже как-то привык относить себя к тем, кто стоит по другую сторону идеологических баррикад...

– И совершенно напрасно. – Он откинулся на спинку стула, явно готовясь к длительному разговору, и проникновенно начал:

– Ваше творчество очень ценно для нашей идеологической партийной работы в массах, Николай Львович. И особенно, в молодежной среде. Нет, ваши повести и рассказы, конечно, не являются переложением на литературный язык материалов съездов и пленумов ЦК КПСС, – как у некоторых ваших обласканных Советской властью коллег. Да, ваши произведения достаточно ершисты. Да, многие из них даже остро критичны по отношению к нашим нынешним реалиям. Но...

Он сделал паузу, словно мысленно пытался тщательно подобрать и выстроить слова, а потом продолжил:

– Знаете, а ведь вас совершенно напрасно причисляют к литературной школе братьев Строгановых, Николай Львович. Нет, формально вы, конечно, с ними. Участник литературных семинаров. Всех этих подпольных «Аэлит» и «Звездных мостов», семинаров и конкурсов. Ученик, одним словом. И даже очень талантливый ученик. Но если копнуть глубже... Если взглянуть на вас с другой стороны… Вы ведь совсем другой, Николай Львович. Вы наш. Вы глубоко советский человек.

– Ну-ка, ну-ка, – он и впрямь меня заинтриговал. – И что же такого просоветского вы обнаружили в моих опусах?

– Я просто очень внимательно прочитал все ваши произведения. – Павел Петрович прищурился, отчего взгляд его, казалось, сделался еще острее. – Все, даже те, которые вы так и не успели напечатать ни в здешнем самиздате, ни за границей и которые мои сотрудники изъяли у вас дома во время обыска. Прочитал и пришел к очень любопытному выводу... Ваши книги воспевают простого человека. Маленького человека, Николай Львович. Человека общей системы. Человека единой команды. Обычного рядового человека в выдуманных вами фантастических мирах.

– Мещанина будущего, иными словами, – в ответ ухмыльнулся я. – Винтика в механизме… Гм, никогда еще не встречал такой оценки героев моих книг…

– Можно выразиться и так, – согласился он. – Хотя это ваше определение мне не совсем нравится. Выражение «простой человек» звучит все-таки приятнее и точнее отражает суть вещей, чем «мещанин» или «винтик». Да, так вот... В той системе ценностей, в том мире, который конструируют братья Строгановы и их ученики, вы занялись разработкой темы простого человека. Человека, встроенного в систему и покорного этой системе. Человека, который по духу своему не является бунтарем, носителем идей радикального свойства. Человека, который получает удовольствие от того, что живет в стабильном обществе. В обществе, где все размеренно, своевременно и четко спланировано. А ведь партии и правительству как раз и нужны именно такие люди.

– Все-таки винтики! – фыркнул в ответ я. – Ошибаетесь, уважаемый Павел Петрович! Да, я пишу о простых людях. Но это люди будущего. В котором вашему сегодняшнему миру места нет!

– Ну, это как сказать! – Павел Петрович широко улыбнулся. – Мы ведь как раз и строим это светлое будущее. И моя задача, Николай Львович, просто убедить ваших читателей в том, что светлое будущее начинается уже сегодня. Убедить в том, что шагать в общем строю, в ногу со всеми, – это единственно верный путь. А для этого нужно просто перебросить мостик между простым человеком из вашего светлого будущего к рядовому советскому труженику. Если братья Строгановы строят миры будущего, то в ваших книгах люди, простые человеки коммунистического завтра, заняты тем, что устраивают свою собственную судьбу. Почувствуйте разницу: миростроители и мироустроители. Как вам такой тезис?

– Что ж тут сказать… Оригинальный подход... Использовать мои опусы о будущем, чтобы фактически укрепить ваш нынешний режим...

– Наш общественный и государственный строй, – поправил он. – Привыкайте к правильной терминологии, Николай Львович. Как будущий наш сотрудник.

– У вас богатая фантазия. – Я едва сдержался, чтобы не рассмеяться. – Писатель-фантаст на службе у ПГБ! Павел Петрович, а вы сами фантастику писать не пробовали? На бытовые темы, так сказать, ближнего прицела?

– Увы, я реалист от рождения и по воспитанию. И твердый прагматик. Но с хорошо развитой интуицией. – Он заулыбался. – Говорю это без ложной скромности.

– И что же, эта ваша интуиция подсказывает вам, что я начну работать на госбезопасность?

– Непременно начнете, – в голосе его прозвучала абсолютная убежденность в сказанном. – И чем скорее начнете, тем будет лучше. И для вас, и для нас.

– Гм... Откуда такая уверенность? – Я и в самом деле был слегка обескуражен.

– Я уже довольно долго изучаю вас, Николай Львович. Заочно, конечно. Вы не созданы для борьбы с Советской властью. Легкая фронда – это да. Это для вас. На кухне пошептаться, фигуру из трех пальцев в кармане показать, пару рассказиков с антисоветским подтекстом в каком-нибудь подпольном литературном альманахе тиснуть... Вот, по сути, и вся ваша оппозиционность.

– А вот посмотрим, – попытался задиристо возразить я. Собственный голос почему-то показался мне совершенно чужим. – Жизнь не заканчивается сегодняшним днем!

– Тюрьма, суд, колония, ссылка... – Павел Петрович продолжал, словно и не расслышал моей реплики. – А потом – общественная опала и безвестность. Николай Львович, разве вы о таком будущем мечтали, когда посылали ваш первый рассказ в редакцию «Техники – молодежи»? Да, да, тот самый, который тайком писали во время лекций по научному коммунизму на пятом курсе в институте.

Я чуть воздухом не подавился. Это-то откуда ему известно? Кто-то из сокурсников стуканул? Не иначе… Гм, староста нашей группы Валька Мартиросян, говорили, в первый отдел постукивал…

Синицкий тем временем продолжал:

– Долгие годы за решеткой, потом несколько десятилетий в какой-нибудь деревне Мухоморово в восточносибирской глуши. Там, где из произведений литературы в местной клубной библиотеке есть только сборник постановлений пленумов нашего ЦК за прошлую пятилетку. А черно-белый телевизор – только в кабинете председателя местного леспромхоза. Хамство, бескультурье, всеобщее пьянство... И, разумеется, полная невозможность писать. Поверьте, уж об этом тамошние кураторы позаботятся в первую очередь. Ведь намного проще лишить вас возможности кропать ваши чудные опусы, чем потом перехватывать на пути за рубеж ваши рукописи. Перефразируя Козьму Пруткова, руби под корень!

Он замолчал. Некоторое время буквально буравил мое лицо цепким взглядом. Потом его губы тронула едва заметная улыбка:

– А вы даже слегка побледнели, Николай Львович. Что, слишком мрачную картину вашего ближайшего будущего я вам нарисовал?

– Да, мрачновато, – согласился я и закашлялся. В горле совершенно пересохло.

– Поверьте, в реальности все будет еще хуже. Не факт, что во время отсидки в колонии вам не навесят дополнительный срок. Ничего не стоит подвести человека под статью, если он уже за решеткой.

Я оцепенел. На меня словно обрушился ледяной шквал из моего собственного и весьма вероятного завтра.

– Но альтернатива этому мрачному будущему все-таки есть! – Павел Петрович угадал мои мысли. Он щелкнул пальцами – совсем, как фокусник, который собирается достать из перевернутой шляпы белоснежного крольчонка и предъявить его зрительному залу. – Тюрьма или свобода, забытье или слава... Выбор теперь будет зависеть только от вас, Николай Львович!

– И в чем конкретно состоит эта ваша альтернатива? – Я сглотнул сухой ком в горле. – Что я должен сделать, чтобы выйти из этих стен?

– Как я уже говорил, мне вовсе не интересны мелкие секреты вашей писательской тусовки, Николай Львович. – Он обошел письменный стол и уселся напротив меня. – Мне нужно только одно: чтобы вы – негласно, разумеется, – дали свое согласие и в дальнейшем писать так, как пишите сейчас. Мне нужно ваше согласие и в будущих книгах развивать тему маленького человеке из нашего светлого завтра.

– И это все? – не поверил я. – И я могу быть свободен?

– Да, но не сразу, – брови его слегка сдвинулись к переносице. – Правила игры есть правила игры. Их не может нарушить никто. Ни я, ни вы. Вам предстоит пройти через суд, и вы получите свой срок. Стандартный срок. Лет пять-шесть, не больше.

– Тогда какой смысл... – начал было я, но Павел Петрович резко прервал меня:

– Не спешите с выводами, Николай Львович! Ваш суд и тюремный срок уже давно предопределены. Как всегда будет шум в западной прессе о репрессиях интеллигенции в нашей стране, слегка пошумят в подполье ваши фаны, всплакнет в подушку о загубленной жизни молодого и интересного писателя парочка-троечка девиц, из числа ваших почитательниц... Но это все для публики. Как сцена в пьесе с плохим сюжетом – предсказуемо и банально.

Он сделал паузу, потом продолжил:

– А на самом деле ваша новая жизнь начнется сразу после выхода из зала суда. Вместо лесоповала вы попадете в относительно комфортные условия. Поверьте, что там, куда в скорости отправятся остальные ваши коллеги по писательскому цеху о должности скромного библиотекаря в войсковой части внутренних войск можно только мечтать в самых сладких снах! И это если дадут спать отпетые уголовники и рецидивисты. А у вас еще будет и возможность писать. Более того, я берусь организовать своевременную и оперативную доставку ваших новых произведений в зарубежье. Фантастика из-за колючей проволоки... Да издатели на Западе набросятся на ваши книги стаей! Ну, а я через подставных лиц перекуплю большую часть тиражей и по нелегальным каналам верну ваши повести и рассказы нашему советскому читателю. Самиздат от Бреста до Владивостока будет буквально завален вашими произведениями, можете в этом даже не сомневаться. Ваши книги будут читать, Николай Львович. И не просто читать, но и любить, – как любят у нас все полузапретное и запретное. Будут любить созданный вами фантастический мир, будут любить придуманных вами персонажей... И, конечно же, многие читатели – особенно молодые – захотят быть похожими на своих любимых героев. Быть похожими на простых парней и девчат из нашего прекрасного светлого далека...

– Ну, а если я не соглашусь на ваше предложение? Или начну писать иначе? Будущее ведь можно нарисовать и без этих самых маленьких людей. Какой-нибудь мир сплошных героев...

– Ну, именно так и пишут большинство наших советских фантастов – из тех, кого в охотку печатают и в «Советском писателе», и в «Молодой гвардии». И что, их книги пользуются бешеным спросом у читателей? Их произведения обсуждают на полуподпольных литературных тусовках? Нет. Я не думаю, что вы пожелаете примкнуть к когорте безликих борзописцев, Николай Львович.

– Я вообще могу оставить писательство.

– Не можете, – Павел Петрович покачал головой. – Вы достаточно амбициозный человек. А реализовать свои таланты можете только на литературной стезе. Поэтому выбор у вас очень ограниченный: либо вы остаетесь писателем и продолжаете идти по уже проторенной дорожке воспевания маленького человека из будущего на страницах ваших повестей и романов, либо вы навсегда сгинете в таежной глуши очень далеко за Уралом. Третьего, увы, не дано.

Он произнес это таким ледяным тоном, что у меня по спине снова замаршировали колонны мурашек. Я проглотил ком в горле и сказал:

– Значит, я должен стать вашим литературным орудием... Фактически идеологической бомбой, которую вы подкладываете под мир будущего...

– Идеологической бомбой? – Павел Петрович расхохотался, вытащил из кармана белоснежный носовой платок и слегка коснулся им глаз. – Ну, вы юморист, Николай Львович... Смешно до слез, честное слово. Это ж надо придумать – «идеологическая бомба»! Талант, вы несомненный талант...

Он еще раз промокнул платком выступившую на глазах влагу и продолжал:

– Нет, друг мой. Вы – не «идеологическая бомба». Вы – мой рычажок влияния на тот самый светлый и счастливый мир, который непременно когда-нибудь будет построен. Мой маленький сюрприз для никому не нужного мира великих героев. У ваших учителей Строгановых есть в книгах такое понятие как прогрессорство. Мир великих героев будущего столетия берется подправлять соседние слаборазвитые цивилизации. Фактически будущее правит прошлое – правда, не свое, чужое. Вот и вы, Николай Львович, будете моим прогрессором. Моим личным прогрессором в мире будущего. Человеком, который сделает слишком холодный и неуютный мир героических творцов и умничающих героев более мягким и более удобным для нормальной человеческой жизни. И самое главное – более управляемым для тех, кому и надлежит принимать настоящие решения. Ведь в любом мире, дорогой мой писатель, есть и будет элита, сливки общества. И всегда будут низы, те самые простые люди, которыми нужно уметь управлять. А вы... Вы смертельно опасны для мира возвышенных творцов и бескомпромиссных героев, Николай Львович. Если бы вы даже сами оказались в таком мире, вы бы просто постепенно стали бы разрушать его изнутри. Самим фактом вашего творчества. Ведь в любое время и для любого общества очень соблазнительна та альтернатива, которую вы предлагаете. Стабильный, предсказуемый и управляемый мир. Мир простых людей, которыми можно – и нужно! – умело и незаметно манипулировать.

– Только это уже получается не прогрессорство, а... Гм, какое-то регрессорство, что ли... Банальное приземление великих целей и замыслов...

– Ну, само название зависит от точки зрения. От системы координат, если хотите, – заметил Павел Петрович. – Вы хоть и ученик Строгановых, а в своих произведениях фактически выдвинули альтернативу их миру. Альтернативу полдням будущего столетия. Мир стабильности и порядка, основанный на общих интересах множества простых людей. Очень приятный и хороший мир. Мир, в котором хочется жить. Мир, который большинство ваших читателей захотят строить уже сегодня. Точнее, обустраивать.

– Ага, а мне уготована роль прораба... – с иронией заметил я.

– Проектанта, – поправил Павел Петрович. – Прорабами пусть будут другие, Николай Львович. Я и мои коллеги, например.

– Логично, – кивнул я. – В любом проекте могут быть недоделки...

– Могут, – согласился Павел Петрович. – Да и мусор нужно периодически убирать. Те самые щепки, которые летят при рубке леса... Итак, как я понимаю, вы согласны с моим предложением слегка подкорректировать будущее, Николай Львович?

Его лицо озарилось лукавой улыбкой.

… А что я мог ему ответить? Сказать «нет» и сгинуть безвестно в какой-нибудь сибирской глуши? Или все-таки продолжать творить? Творить, чтобы постепенно создавать мой собственный мир, мое собственное будущее?

...Эх, коньячка бы сейчас! Честное слово, полжизни отдал бы сейчас за маленькую рюмашку коньячка! Какое-то наваждение... Закрываю глаза и вижу бутылку коньяка. И пять звездочек на этикетке!

6

Мне не спалось.

Ребята давно разошлись по своим комнатам и, наверное, уже видели десятый сон. А в мою голову все лезли и лезли мысли, совершенно не дававшие возможности сомкнуть глаза. Нервишки шалят. Подготовились мы очень хорошо, но я все-таки волнуюсь...

Тихонечко выбираюсь на балкон, прислоняюсь спиной и затылком к косяку двери, и взглядом шарю по небу. Ближе к ночи ветер разогнал облака, и теперь над Москвой почти чистое небо. Правда, засветка от городских улиц мешает увидеть звездную высь в ее полном великолепии, но кое-какие самые яркие небесные огоньки все-таки видно.

Операция, в которой мне предстояло принять участие, была задумана давно. При выполнении анализа этой ветви временного континуума нашим историкам удалось выяснить, что на рубеже второго и третьего тысячелетий группа очень талантливых писателей-фантастов и несколько их самых горячих почитателей – в этом мире их называли «эльфами» – погибли при попытке угнать пассажирско-грузовой самолет в зарубежье. Сотрудники Института путешествий во времени зарылись в местные архивы и обнаружили, что гибель литераторов и их товарищей была далеко не случайной. Если партийное руководство рассчитывало просто сплавить фантастов и «эльфов» за границу, то верхушка государственной полиции и часть членов Политбюро вовсе не горела желанием плодить будущих диссидентов. Затесавшийся в группу ребят-«эльфов» агент ПГБ после пересечения самолетом финской границы простым нажатием кнопки привел в действие портативную мину. Агент, впрочем, не знал, что в его руках взрывное устройство. Он до самой смерти был уверен, что должен просто включить радиомаяк, который позволит более точно следить за передвижением в небе небольшого грузопассажирского самолетика...

Все это и предопределило мое появление в этой реальности – за полгода до драматических событий. Было бы очень расточительно с точки зрения принятых в нашем обществе моральных критериев и воззрений на историю человеческой цивилизации дать погибнуть целой плеяде талантливейших людей, умеющих создавать настоящие Миры. Тех людей, по книгам которых мы когда-то строили и наш собственный мир.

Проникнуть в группу готовящих покушение «эльфов» было не так уж и сложно. Ребята имели весьма поверхностное представление о том, что такое настоящая конспирация.

Сложнее оказалось внедриться в структуру здешней секретной службы – ПГБ, чтобы оказаться тем самым агентом, который и должен будет через несколько дней привести в действие адскую машинку на борту летящего самолета. Вспоминать тошно, сколько всяких мерзостей пришлось учинить, чтобы втереться в доверие к «пэгэбэшникам» – кураторам этой тайной операции. Зато теперь у нас есть полная уверенность, что события будут развиваться не по их, а по нашему сценарию.

Через неделю в карельских лесах действительно найдут обломки АН-2, угнанного с маленького аэродрома «группой неустановленных лиц» и вылетевшего в Финляндию. Отыщут даже части тел его пассажиров. Наши спецы из отдела имитации поработают на славу. И партийное руководство, и «гэбэшники» на все сто процентов будут уверены, что беглецы погибли в авиационной катастрофе.

Конечно, перед самым вылетом самолета в зарубежье я открою писателям и «эльфам» всю правду. И у каждого из них будет возможность выбора.

Можно остаться здесь, в стране. Изменить фамилию и внешность, жить на нелегальном положении. Писать под псевдонимами и распространять в самиздате свои книги. Бороться и словом, и делом с этим дурацким режимом, который, несмотря на все попытки реанимировать его, все-таки исторически обречен.

Можно перебраться на сытый и самодовольный Запад. Жить в эмиграции, скрываться от агентов ПГБ и тайком переправлять в Советский Союз свои новые книги – конечно, тоже под псевдонимами... Верить и надеяться, что когда-нибудь вернешься в обновленную и восставшую из пепла страну.

И можно отправиться в наше время, в наш мир. В тот мир, где любят и умеют создавать настоящие Миры. Где всегда найдется работа и для Учителей, и для их Учеников. Где можно жить свободно и творить.

Я не знаю, какой выбор сделает каждый из тех, кто сейчас томится в тюремных камерах или спит в соседних комнатах. Но что бы каждый из них не выбрал, и наш, и этот мир уже не будут прежними.

И зажгутся во Вселенной новые звезды...

7

Фигура на балконе замерла, опершись спиной на косяк двери. Голова чуть запрокинута, взгляд устремлен в вечернее небо. Наверное, рассматривает звезды, искорками постепенно проступающие в густеющей черноте.

«Галеон» завис в режиме невидимости метрах в сорока перед балконом, почти над самой крышей школы напротив дома, в котором собрались «эльфы»-заговорщики.

– Это один из них? – Милентьев кивает подбородком в стороне застывшей фигуры.

– И не просто один из, – ухмыляюсь я. – Это сам пан резидент. Внедренный в операцию агент с другой Земли. Так сказать, собственной персоной и во всей красе.

– О, вот даже как! – Белесые Жоркины брови удивленно взлетают вверх. – Ну, а в чем состоит моя задача?

Жора Милентьев – мой постоянный напарник. В разных операциях мы меняемся с ним местами: то он куратор, а я – резидент, то наоборот. Куратор Чеслав Волянецкий – резидент Георгий Милентьев. Куратор Милентьев – резидент Волянецкий. В нынешнем деле моя очередь командовать.

– Нужно будет обеспечить плотный контроль над операцией, которую затеяли вот этот субъект на балконе и его руководители, – говорю я. – Вся их затея должна осуществиться успешно – от «а» до «я».

На лице Жорки проявляется такой коктейль брезгливости и отвращения, словно он только что сунул себе под язык горькую пилюлю. Понятно, миростроителя со стажем оторвали от славных дел для участия в пустяковой затее, с которой может справиться даже новоиспеченный стажер с подготовительных курсов. Сейчас я услышу проникновенную речь о том, что нельзя заколачивать гвозди микроскопом. В финале этого пламенного спича будет констатация того очевидного факта, что некоторые кураторы совершенно разучились отстаивать интересы подчиненных им резидентов в Штабном Коллегиуме.

– Извини, дружище, что пришлось выдернуть тебя для этой операции, – превентивно смягчаю ситуацию я. – На мне сейчас плотно завязано сразу три проекта, причем два – в критической стадии. А у тебя только меркурианская экспедиция, да и то в относительно спокойной фазе…

Жорка действительно сейчас ведет только полет «Гермеса» к первой по счету от Солнца планете в одном из создаваемых нами миров. И тому кораблю махать солнечными батареями по орбите до встречи с целью еще почти три недели. Как раз успеем здесь разделаться со всеми делишками и «подчистить хвосты».

– Ну, не разорваться же мне, в самом-то деле? – слегка подбавляю в голос горечи и трагизма. – Коллегиум решил, что я могу здесь что-то прошляпить. Вот и решили тебя сюда на недельку-другую выдернуть…

– Ладно, – Милентьев обречено вздыхает. – Так – значит, так. От судьбы и руководства не уйдешь. Давай, излагай суть.

– В мире, из которого сюда забрался этот товарищ, – я киваю в сторону фигуры на балконе, – построено коммунистическое общество…

Жорка выкатывает глаза, а его брови вновь совершают взлетное движение:

– Э… Это в каком же смысле?

– В самом прямом. Там имеет место быть коммунизмус обыкновенус. Во всей своей полноте.

– Ух ты! Вот бы хоть одним глазком…

Я понимаю Жоркины удивление и восторг. Если бы мне предложили показать действующий вечный двигатель, я бы тоже не отказался. А коммунизм давно уже считается совершенно недостижимым общественным идеалом. Проще говоря, утопизмом чистой воды.

– По крайней мере, эти товарищи там так считают. – Я чуть смягчаю Жоркин информационный шок.

На лице Милентьева начинает проявляться выражение, какое бывает у ребенка, которому пообещали купить пирожное, но так ничего и не купили:

– А, то есть на самом деле…

– На самом деле, – я с корнем вырываю первые ростки Жоркиного разочарования, – они построили свой мир строго по заветам Маркса, Ленина, Энгельса и еще целой кучи коммунистических теоретиков и вождей.

– Э... Ну, насколько я знаю, коммунистические теоретики… – начинает Милентьев, но я ловлю его мысль на лету и вырываюсь вперед:

– …Не оставили точных рецептов построения светлого будущего для всего прогрессивного человечества. «От каждого по способностям и каждому по потребностям», «Все во имя человека, все для блага человека»… Ну, и прочие «бла-бла-бла» и «трам-пам-пам».

– Тогда как…?

– Эти ребята просто передрали в план строительства собственного будущего видение коммунизма из книг тамошних фантастов. Там у них были свои братья Строгановы, Ефремин, Мартыненко и прочие, и прочие. По этому интегральному миксу и начали преобразовывать социум. Чтобы получился «мир, в котором хотелось бы жить». Два или три переходных поколения, чуть-чуть крови и репрессий – как же без этого при строительстве Светлого Будущего? – и вот вам опаньки: мир победившего коммунизма под ключ. Строго по калькам товарищей писателей.

– О-бал-деть! – Мне не часто приходится видеть Милентьева с отвисшей от удивления челюстью. По крайней мере, в последние четыреста-пятьсот лет точно не видел. – А мы куда смотрели?

– Коллегиум решил умыть руки. Поэкспериментировать. Если мы строим разные миры, то почему же хотя бы в одном из них не дать людям построить настоящий коммунизм? По хотелкам авторов и рецептам из фантастических книжек.

– И у них все получилось?