Текст книги "Не стояли звери около двери..."

Автор книги: Сергей Чебаненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

Иван отодвинул тяжелый засов, толкнул обшитую стальными листами фанерную дверь и оказался на широкой пешеходной аллее между институтскими корпусами. Он повернул налево и зашагал по асфальтированной аллейке, обсаженной слева и справа аккуратно подстриженными кустами. Миновал пятый учебный корпус и небольшой гранитный монумент, установленный прошлой весной в память о погибшем при посадке «Бурана» экипаже полковника Бородина, и вышел на институтскую площадь. Площадь еще со времен основания авиационного института именовалась студентами «сачкодромом» за разбитый в центре ее тенистый сквер с удобными лавочками, на которых так хорошо было расположиться, сбежав с очередной нудной лекции по политэкономии или марксистско-ленинской философии.

Мимо возвышавшихся над газонами около третьего учебного корпуса скульптур Ленина и Орджоникидзе, Жилин направился к выходу из института в сторону улицы Дубосековской. Со скульптурой наркома Серго была связана одна из давних институтских историй. Якобы первоначально скульптура изображала совсем другого известного уроженца Грузии. Но после двадцать второго партийного съезда КПСС и выноса второй мумии из Мавзолея, руководство института решило не отставать от передовых партийных веяний. В ректорат срочно был приглашен известный советский скульптор, который всего за одну ночь превратил нос посмертно впавшего в немилость товарища Сталина в более крупный нос наркома Серго Орджоникидзе. Все бы ничего, история с пребыванием на территории института скульптуры отца народов была бы постепенно забыта, если бы не одно весьма неприятное обстоятельство. Дело в том, что скульптор изготовил нашлепку на нос товарища Сталина из другого материала, чем тот, из которого в свое время изваяли скульптуру. Нет, по плотности и цвету материал был абсолютно такой же, но вот коэффициент термического расширения у нашлепки и носа неожиданно оказался совершенно различным. Поэтому каждый год, сразу после зимних холодов, как раз в первых числах марта нашлепка самым аккуратным образом отваливалась от могучего носа скульптуры, и легендарный нарком на некоторое время вновь превращался в покойного генералиссимуса. «Иосиф Виссарионович изволили прибыть для празднования очередной годовщины своей смерти», – вполголоса мрачно шутили институтские преподаватели, добрая половина которых несколько лет провела в лагерях и шарашках. «Весна началась, – весело улыбались в ответ студенты. – С земли сошел снег, а с лица товарища Сталина – нос товарища Орджоникидзе».

Еще раз предъявив пропуск, Жилин вышел из ворот института. Мимо студенческого Дома культуры и нагромождения стеклянно-бетонных кубов нового учебного здания дошел до уныло-желтых многоэтажных корпусов жилых домов и свернул в первую же подворотню. Здесь, в проходном дворе, он еще раз внимательно осмотрелся и, по-прежнему не обнаружив даже намека на слежку, быстрым шагом вошел во второй от угла дома подъезд.

На одном дыхании преодолев несколько лестничных пролетов, Иван остановился около обитой черным дерматином двустворчатой двери на четвертом этаже, чуть помедлил, прислушиваясь, не поднимается ли по ступенькам кто-нибудь снизу следом за ним, а затем решительно нажал на маленькую металлическую кнопку электрического звонка. Изнутри квартиры прозвучала приглушенная переливчатая трель, отдаленно напоминавшая радостный птичий щебет, и несколько секунд спустя уши Жилина уловили звук легких, почти невесомых шагов. Щелкнул замок, заскрежетал тяжелый засов. Дверь приоткрылась на длину металлической цепочки. В темном приоткрывшемся проеме тотчас же возникло белое пятно женского лица.

– Вам кого, товарищ? – девушке было на вид не больше двадцати пяти. Свежее розовое лицо с едва заметными веснушками обрамляли золотистого цвета прямые волосы. Большие зеленые глаза настороженно рассматривали гостя.

– Нельзя изменить законы истории... – негромко произнес Жилин хорошо заученную фразу пароля.

– ...но можно исправить некоторые исторические ошибки, – заулыбалась в ответ девушка. Улыбка у нее была светлой и какой-то радостно-детской.

– ...эти ошибки даже должно исправлять, – монотонной скороговоркой закончил Жилин, чувствуя, что уголки его рта тоже самопроизвольно начинают растягиваться в улыбке.

– Входите, – девушка откинула металлическую цепочку и решительно распахнула перед Иваном дверь. Жилин не мешкая шагнул в прихожую.

– Меня зовут Сельма, – веселым голосом сообщила девушка, щелкнув у него за спиной дверным замком и задвинув щеколду. – Сельма Нагель. А вы – Иван, так ведь?

– Да, – Жилин повернулся к ней лицом и слегка поклонился.

– Я вас именно таким и представляла, – девушка окинула его откровенно оценивающим взглядом и одобрительно кивнула.

– Каким? – весело фыркнув, поинтересовался Жилин.

– Ну, – Сельма явно смутилась, ее щечки порозовели еще больше. – Вот таким... Мужественным и решительным.

– Постараюсь полностью оправдать ваши ожидания, сударыня, – Жилин вдруг обнаружил, что уже улыбается в полный рот. – Может быть, даже завтра.

По лицу Сельмы промелькнула легкая тень. Глаза девушки как-то сразу вдруг сделались совершенно серьезными:

– Раздевайтесь и проходите, Иван. Все наши уже в сборе.

«Наверное, зря я напомнил ей о завтрашнем дне, – огорчился Жилин. – Переживает девчонка... Или может быть, просто боится... Чурбан ты бесчувственный, Ванюша Жилин! Деревяшечка безмозглая!»

Он кое-как пристроил на вешалке свой плащ и вслед за Сельмой двинулся в гостиную.

В гостиной, оказавшейся большой светлой комнатой с высоким потолком, уже действительно собралась вся группа. У мерцающего экрана телевизора расслабленно развалился в кресле длинный и какой-то очень уж нескладный парень лет тридцати со светлыми, почти совершенно белыми волосами и едва заметными на бледном худом лице тонкими белесыми бровями. На просторном диване у левой стены сошлись в шахматной партии еще два гостя: плотный, плечистый мужчина с изрезанным глубокими морщинами загорелым до черноты лицом и большими залысинами на высоком лбу и худощавый черноволосый молодой человек, почти совсем еще мальчик, со съехавшими на нос очками в легкой металлической оправе. За их игрой с некоторым интересом следила высокая русоволосая девушка с длинной, до самого пояса косой и слегка вздернутым вверх маленьким носиком. Еще одна женщина – худенькая брюнетка с короткими и аккуратно подстриженными волосами, – сидела в кресле у окна, перелистывая прошлогоднюю подшивку «Огонька».

– Жилин Иван Константинович, собственной персоной, – сказала Сельма, делая шаг в сторону и пропуская Ивана вперед. – Прошу любить и жаловать.

– Здравствуйте, товарищи, – Жилин нерешительно переступил порог комнаты. Пять пар глаз рассматривали его с нескрываемым интересом.

Первым нашелся игравший в шахматы плотный коренастый мужчина. Резво поднявшись с дивана, он с протянутой рукой шагнул навстречу Жилину:

– Рад познакомиться, Иван Константинович, – его рукопожатие оказалось крепким и сильным. – Я – Репнин Савелий Петрович, можно просто Саул.

– Ну, а я, естественно, просто Иван, – в тон собеседнику ответил Жилин и улыбнулся.

– Ой, вы говорите, как в кино! – высокая девушка с русой косой засмеялась и захлопала в ладоши. – «Просто Иван»! Вот замечательно! А я – Рада, Рада Гаал.

– И где же это вы насмотрелись запрещенных фильмов по сценариям идеологически невыдержанных авторов, Радочка? – Жилин шутливо погрозил ей пальцем. – Вы знаете, на какой дальней полке сейчас лежат «Чародеи»?

– Нашу память они на полку не засунут, – мрачно и немного высокопарно изрек черноволосый юноша в очках и представился:

– Амперян Эдуард Аванесович, для друзей – Эдик.

– Ну, я очень надеюсь, что мы с вами как раз и будем друзьями, – Иван слегка потрепал его по плечу.

Нескладный белобрысый парень, наконец, выбрался из кресла у телевизора и сделал шаг к Жилину:

– А я – Дауге Григорий Иоганнович, Григорий.

Ладонь его руки была длинной и холодной.

– Если не ошибаюсь, коллега, – сказал с лукавой усмешкой Жилин, – мы с вами в не столь уж далеком прошлом даже совершили несколько совместных космических рейсов, не так ли?

– Да, это так, – совершенно серьезно закивал головой молодой человек, но в глазах его Иван заметил веселые огоньки. – В частности, на Амальтею в системе Юпитера, на Марс и, кажется, в пояс астероидов.

– И как вы с вашим чудным богатырским ростом поместились в космическом корабле, Гриша? – обескуражено развела руками Рада. – Я ума не приложу!

Все дружно рассмеялись.

Жилин подошел к маленькой худенькой женщине у окна, по-офицерски щелкнул каблуками и представился:

– Иван Жилин, пилот.

– Глумова Майя Тойвовна, – женщина слегка наклонила свою красивую головку, рассматривая Ивана. На вид ей можно было дать чуть больше тридцати. Зрачки ее глаз, несмотря на черные как смоль волосы, были яркого небесно-голубого цвета, а улыбка доброй и приветливой. – Специалист по внеземным культурам. А вы настоящий пилот, Иван?

Жилин осторожно взял ее под локоть и зашептал, почти касаясь губами ее ушной раковины:

– Хоть в этом и можно усмотреть нарушение конспирации, но вам, Майя, я признаюсь с величайшим удовольствием. Я – настоящий пилот. Ну, то есть самый обычный летчик. Девять типов освоенных самолетов и вертолетов. Почти две тысячи часов налета. Как, достаточно информации?

– Для начала знакомства – да, – так же шепотом ответила женщина и заговорщицки подмигнула Ивану. – Тогда и я вам признаюсь. Я – почти настоящий специалист по внеземным культурам.

– М-м? – брови Ивана удивленно полезли вверх.

Женщина игриво приложила палец к губам, обхватила рукой голову Жилина и шепнула ему в самое ухо:

– Я – астроном Пулковской обсерватории и специализируюсь по поиску внеземных цивилизаций.

– Ну вот, – сказала от порога Сельма, капризно надувая губы, – не успел человек переступить порог, как его тут же берут в плен...

Она бросила в сторону Ивана и Майи озорной взгляд и смешно фыркнула носиком.

– Сельмочка, милая, – Саул пальцами коснулся локтя девушки, – а не найдется ли в вашем чудном холодильнике бутылочка – другая запрещенных к употреблению напитков? Хочется, знаете ли, чего-нибудь этакого употребить за наше общее знакомство...

– Разумеется, найдется, – Сельма гордо повела плечом и двинулась на кухню.

– А если к бутылочкам найдется еще и чуть-чуть закуски, – сказал ей вслед Саул, – я буду вам обязан до конца жизни!

– Кстати, – лицо Рады стало серьезным, – Иван Константинович, может быть, у вас будут какие-нибудь распоряжения? А то мы тут совершенно расслабились...

– Пока будем отдыхать, – ответил Жилин, скользнул взглядом по лицам присутствующих и продолжил:

– Все вы знаете, что нам предстоит в ближайшие дни, ребята. Есть ли смысл обсуждать все это еще раз?

– Но кое-какие детали все еще не ясны, – заметил из своего кресла Дауге. – Детали и сроки...

– Сроки нам должен сообщить Сикорски, – жестом остановил его Жилин. – А детали... Что ж детали действительно стоит обсудить. Только давайте вначале и вправду перекусим, а?

– Я сразу вас раскусила, Иван, – хохотнула Рада. – Вы – отпетый чревоугодник!

– В известном смысле, да, – откровенно признался Жилин. – И в определенные моменты времени, – тоже да. А вообще-то, ребята, последний раз я ел вчера утром, еще во Владивостоке. Поэтому есть хочется просто зверски!

– Соловья баснями не кормят, – изрек Саул, картинно подняв вверх указательный палец. – Обедать, обедать, и еще раз обедать – вот общее настроение трудящихся масс!

– Путь к сердцу командира лежит через желудок. Параграф два устава строевой службы Советской Армии, – смешливо нахмурив брови, сообщила Рада. – Поэтому, господа офицеры, я с вашего позволения командируюсь на кухню помогать Сельме.

– Не желаете пока сразиться в шахматишки, Иван? – Саул кивнул подбородком в сторону шахматной доски. – А то наш друг Эдуард сегодня несколько рассеян для серьезной игры...

– Откровенно говоря, Саул, я не большой любитель шахмат, – пожал плечами Жилин. – Мой опыт в этой сфере ограничивается, пожалуй, только знанием названий фигур...

– Реванш, только реванш, – Эдик шутливо погрозил Репнину кулаком. – Вам не уйти от справедливого возмездия, Саул!

– Ну, это мы еще посмотрим, – Репнин взглянул на свои наручные часы и обратился к Дауге:

– Гриша, вы не могли бы переключить телевизор на первый канал? Трансляция должна начаться через пару минут...

– Конечно, Саул, конечно, – Григорий потянулся к телевизору.

– Что, снова «напутка»? – хмуро поинтересовался Жилин.

– Она самая, – ответил Репнин, рассеянно расставляя фигуры на шахматной доске. – Напутственное слово. Для наших...

– Ну, и что вы собираетесь от него услышать, мальчики? – Майя недоуменно пожала плечами. – Снова будет едва ли не площадная ругань и набор казенных обвинений...

– Нам все-таки нужно иметь больше информации, Майя, – возразил Дауге и вздохнул. – Любой информации. Пусть даже и в таком искаженном виде.

– А мне лично нужно больше ненависти, – сказал Саул и на его щеках заходили желваки. – Я, друзья мои, просто заряжаюсь ненавистью, глядя на тупые свинячьи рыла лихачевского отребья!

– Не такие уж они и тупые, к сожалению, – покачала головой Майя. – А что касается ненависти... Я считаю, что это плохо, когда ненависть становится движущей силой, Саул. Мы рискуем превратиться в таких же ничтожеств, как и они все...

– Согласен, – Саул почесал пальцем переносицу. – Но только отчасти, Майя, только отчасти! Да, ненависть не должна быть нашей движущей силой, но вспомогательным приспособлением... Я ненавижу, да именно ненавижу, и товарища Лихачева, и всю его грязно-красную чиновничью свору!

– О волке помолвка, а волк – тут как тут, – сказал Дауге и кивнул подбородком в сторону экрана телевизора. – Представление начинается.

На зеленоватом экране старенького «Фотона» появилась золотистая на красном фоне заставка: «Выступление Генерального секретаря Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза, Председателя Президиума Верховного Совета СССР Кузьмы Егоровича Лихачева на собрании представителей творческой интеллигенции. Прямое включение».

– Врут, – Эдик принялся энергично протирать стекла очков носовым платком и близоруко прищурил глаза. – Это запись. Запаздывание идет примерно на пять минут.

– Разумеется, запись, – криво ухмыльнулся Саул. – А ну-ка, если вдруг кто-нибудь из присутствующих позволит публично не согласиться с нашим дорогим Генеральным секретарем?

– Это совсем уж из области маловероятного, Саул, – на лице Майи появилась скептическая улыбка. – Вы знаете, какой отбор кандидатов проходит на эти встречи членов Политбюро с народом?

– И, несмотря на этот отбор и толпы переодетых пэгэбэшников в зале, они все равно боятся, – с иронией в голосе произнес Эдик. – По-моему, это вообще признак нынешней власти: править – и одновременно трястись от страха.

– Это признак любой тоталитарной власти, Эдуард, – Жилин присел на краешек дивана. – Любой владыка, не опирающийся на подлинную систему народовластия, труслив. Наши нынешние правители в этом смысле вовсе не являются исключением.

Заставка на экране телевизора сменилась изображением Колонного зала Дома Союзов. Лихачев уже стоял на трибуне. Кашлянув и грозно сверкнув в зал стеклами очков, он начал говорить. Текст, подготовленный референтами загодя и заботливо напечатанный крупными буквами, был разложен прямо перед ним. Престарелый Генсек – впрочем, как и большинство его предшественников, – не любил экспромтов ни в государственной политике, ни в собственных речах:

– Дорогие товарищи! Наша страна сегодня переживает один из самых непростых моментов в своей истории. Сегодня, на рубеже тысячелетий, непримиримые противоречия между реальным социализмом и загнивающим империализмом обострились как никогда...

– Как вы думаете, – Майя оперлась подбородком на сплетенные пальцы рук, – а в нашей истории за последние сто лет вообще были счастливые годы?

– На ваш вопрос вряд ли возможно однозначно ответить, Майя, – отозвался Дауге. – Ведь счастье – это очень субъективная категория...

– С точки зрения работников партийного аппарата, – Саул достал из нагрудного кармана рубашки пачку дешевых сигарет и прикурил от спички, – очень неплохими были семидесятые годы. Ни Сталина, ни хрущевских реформ – тишь да благодать...

– Я недавно читал сборник статей Збигнева Збежинского, – задумчиво начал Эдик. – Самиздат, конечно... Так вот Збежинский утверждает, что если бы Горбанев не погиб вместе с женой в начале восемьдесят пятого года в автомобильной аварии, история нашей страны могла бы пойти совершенно по другому пути... Горбанев, по мнению этого американского профессора, вполне мог стать тем человеком в Политбюро, который, в конце концов, решился бы на демократические преобразования...

– Ерунда, – Саул нервно стряхнул пепел с сигареты в стеклянную пепельницу на столе. – Неужели, Эдик, вы всерьез верите, что в нашей стране начались бы какие-то политические реформы? Горбанев был таким же динозавром, как все эти старцы из Политбюро. Разве что чуть-чуть помоложе и не такой замшелый...

– Все-таки теоретически он мог бы стать хотя бы вторым Хрущевым, – поддержал Амперяна Дауге. – Подтянул бы в руководство партии молодых и здравомыслящих работников...

– ...И закончил бы свое доблестное правление принятием многопартийной системы и признанием декларации прав человека, – с убийственным сарказмом продолжил Саул. – После этого он бы, конечно, приостановил свое членство в КПСС, распустил КГБ и Советский Союз, а затем публично отрекся от власти.

– Блистательная перспектива, – Майя грустно улыбнулась. – Только боюсь, что еще задолго до воплощения в жизнь всех этих радикальных перемен коллеги по Политбюро потрудились бы запихнуть Горбанева в какую-нибудь элитную психушку.

– ...Участились и попытки империализма подорвать реальный социализм в нашей стране изнутри, – продолжал между тем вещать с экрана Лихачев. – К сожалению, нашлись в нашем обществе немногочисленные отщепенцы, которые с готовностью откликнулись на призывы зарубежных подрывных центров и занялись открытым и скрытым очернительством нашей истории, созданием идейно незрелых и более того – вредных для дела строительства коммунизма произведений. Особый размах деятельность этих отщепенцев приняла после попыток международной реакции четыре года назад силой свергнуть власть трудящихся в Народной Республике Афганистан, Чехословацкой Социалистической Республике и Польской Народной Республике...

– Как вы думаете, с кого он начнет? – Жилин кивнул в сторону телевизора. – С наших, киношников или эстрадников?

– Из всех искусств для нас важнейшим является кино, – к месту процитировал Ленина Саул. – Михайлов, Резанов, Меньков...

– А что эстрадников уже тоже? – удивился Эдик.

– Вчера, – тихо сказала Майя. – Саул, будьте добры, угостите даму сигареткой...

– Пожалуйста, Майечка, – Репнин снова извлек из кармана пачку с куревом и протянул Майе. – А кого именно из эстрадников, вы не помните?

– Много фамилий, – Глумова прикурила от услужливо протянутой Эдиком зажигалки. – Я всех и не упомню... Тальнов, Преснянов и Леонтов, кажется, – по пять лет с поражением в правах...

– Леонтов?! – округлив глаза, изумился Саул. – А Валерку-то за что?

– За развратное поведение на сцене. Да мало ли к чему они вообще могут придраться? – Майя раздраженно пожала плечами. – Разину вместе с Кристой и внуками сослали в Оренбург. Без права заниматься концертной деятельностью.

– А Филипп? – живо поинтересовался Эдик.

– Его выслали в Болгарию, к нашим верным братушкам по соцлагерю. Въезд в Союз ему теперь заказан.

– Так что сегодня напутственное слово должно быть общим, – заключил Жилин. – Не будут же они трижды собирать московскую интеллигенцию, в сущности, по одному и тому же поводу?

– Там, в Колонном зале, Иван, сейчас нет интеллигенции, – Саул с силой раздавил окурок в пепельнице. – Там – холуи и прихлебатели товарища Лихачева и его камарильи. А вся интеллигенция у нас сейчас валит деревья в Сибири и на Дальнем Востоке. Или торчит в ссылке в каком-нибудь Богом забытом Мухосранске!

– Но даже своих холуев, Саул, они трижды подряд собирать не станут...

– Поверьте мне, Иван, – губы Саула побелели от едва сдерживаемого гнева, – если все пойдет дальше так, как идет сейчас, скоро они будут собирать публику для напутственных речей Кузьмы Егорыча каждый понедельник! Знаете, как в армии: каждый понедельник с утра – шагом марш на политзанятия?

С декабря позапрошлого года, после партийного пленума об усилении идеологической работы в массах и ликвидации подрывных элементов, страна, не спеша и размеренно, по-социалистически планово, вошла в очередную полосу политических репрессий. Сначала за «очернительство советского общественного и государственного строя» свои «пятерки» получили известные юмористы и сатирики – Петрокян, Загорнов и Хазаров. Потом в Москве, Ленинграде и Киеве был выявлен так называемый «виртуальный заговор». От Бреста до Курил прокатилась волна разгрома вычислительных центров и изъятия под контроль полиции госбезопасности всей компьютерной техники. Затем настал черед врачей и биологов, физиков-ядерщиков и космонавтов-вредителей...

И каждый раз, сразу же после завершения закрытых судебных процессов, но еще перед отправкой осужденных в лагеря, Лихачев с компанией собирали цвет партийной и государственной элиты в Колонном зале, и Генсек выступал перед присутствующими с длинной речью, в которой на бюрократическом «новоязе» поносил «отщепенцев» и воспевал подлинно ленинский курс КПСС. Эти речи Лихачева, которые в обязательном порядке транслировались по всем радио– и телеканалам на всю территорию страны, почти сразу же были прозваны в народе «напуткой» – «напутственным словом».

– ...С особым цинизмом действовали развращенные империалистическим влиянием мастера литературного цеха, – сказал Лихачев с экрана.

– О! – Дауге поднял вверх указательный палец, призывая товарищей к молчанию. – Начинается!

– Все-таки с наших начинает, гад! – зло процедил сквозь зубы Саул.

Все тесной группой сгрудились около телевизора. Даже Сельма и Рада оставили свои кулинарные дела и прибежали из кухни в гостиную.

– ...И не просто литераторы, а так называемые фантасты, – чеканя слова, продолжал Лихачев, – Те самые, которых трудящиеся давно уже и по-пролетарски точно рифмуют с другим известным словом.

Генсек сделал небольшую паузу, явно ожидая от слушателей реакции на свои слова. По рядам в зале послушно прокатилась волна оживления. Телекамера крупным планом показала улыбающиеся и смеющиеся лица.

– Что это он имеет в виду? – нахмурив брови, поинтересовался Эдик.

– Вчерашняя редакционная статья в «Правде» была озаглавлена «Фантасты – педерасты», – Саул от злости даже заскрипел зубами.

Лихачев кашлянул и снова нырнул взглядом в разложенный перед ним текст:

– Главным закоперщиком махровой антисоветчины в среде фантастов стала группа московских и ленинградских литераторов во главе с братьями Строгановыми. Строгановы почти четыре десятилетия испытывали терпение наших партийных и правоохранительных органов. Начав писательскую деятельность в конце пятидесятых годов романом «Земля лиловых облаков», который, в целом, верно был ориентирован на воспитание подрастающего поколения в духе марксизма-ленинизма, всего через десять лет они скатились в болото махрового критиканства и оскорбительных полунамеков на нашу советскую действительность. Уже роман «Перелетные гуси» в извращенной форме поднимал так называемую проблему отцов и детей...

– У нас в стране Строгановы этот роман так и не издали, – шепотом заметил Эдик.

– А разве такую книгу можно было у нас издать? – Сельма удивленно пожала плечами. – Никогда не надо надеяться на невозможное, Эдик...

– «Гуси» были изданы только за рубежом, – сказала Рада. – Кажется, где-то в Западной Европе...

– ...Последние романы Строгановых, – продолжал говорить с экрана Лихачев, – «Разрушенный город», «Утяжеленные злом», «Двадцать седьмая аксиома» – вообще являются сплошным пасквилем на наше социалистическое общество...

– Интересно, – Дауге иронически хмыкнул, – он сам-то хотя бы что-нибудь из книг Строгановых читал?

– Говорят, что у них в подвале ЦК на Старой площади есть спецбиблиотека, – Рада тряхнула головой и закинула свою длинную косу за спину. – Там собрано все, что ПГБ и партия не пустили в печать...

– Эх, вот бы где покопаться, – мечтательно протянул Эдик.

– Не будьте наивными, ребята, – Саул горько ухмыльнулся. – Неужели вы думаете, что Лихачев и его банда будут что-то читать? Тем более Строгановых... У них же мозги устроены совершенно иначе. В принципе иначе. Жрать, спариваться, издавать очередные постановления, чтобы укрепить свою власть, – и все, больше они ничего не умеют, не могут и не хотят!

– ...Партия и правительство вынуждены были пойти в конце восьмидесятых годов на полное запрещение публикаций разлагающих наше общество произведений братьев Строгановых, – в голосе Лихачева прорезались металлические нотки. – Но дело усугублялось тем, что к середине прошлого десятилетия при попустительстве тогдашнего партийного и комсомольского руководства в крупных городах страны как грибы-поганки после дождя начали появляться самодеятельные организации приверженцев антисоветской пачкотни Строгановых – так называемые клубы любителей фантастики. В молодежной среде возникло явление, позже названное партией клюфизмом.

– Мне всегда хотелось узнать, – попыхивая сигаретой, сказала Майя, – кто первым наклеил на клубы этот ярлык? Это надо же додуматься – клюфизм!

– Сам термин, кажется, придумал Певунков из «Молодогвардейца», – ответил Жилин. – В январе девяносто второго вышла его статья, где впервые КЛФ были названы клюфами, а их члены – клюфистами.

– Да-а, – на лице Саула появилась ироническая улыбка. – Вот где сразу чувствуются свежие комсомольские мозги! Прямо таки по запаху ощущаются! Лихачу и его партийным склеротикам такой сложный ярлычок в жизни бы в голову не пришел!

– Клюфистская среда не ограничилась только чтением антисоветской по своей сущности литературы и ее активным обсуждением, – продолжал греметь с экрана голос толстощекого Генсека. – Из этой идеологической плесени начали постепенно вырастать молодые последыши братьев Строгановых. Особенно этому способствовали проводимые на деньги зарубежных спонсоров регулярные псевдолитературные сходки в Маленьевке и Переделово. Из всех подворотен клюфистские выкормыши начали раскрывать свои грязные клювы, постоянно очерняя партию, народное государство и Советскую власть.

«Вот ведь бредятина!» – подумал Жилин и устало прикрыл глаза.

Он вспомнил, как полтора десятилетия назад, в середине восьмидесятых, после погромных публикаций в «Комсомолке», партия и органы стали искоренять клубы. КЛФ вышвыривали из библиотек, участников движения под любыми надуманными предлогами начали изгонять из высших учебных заведений и увольнять с режимных предприятий. Многие испугались репрессий, отошли в сторону, а остальные... Остальные перебрались на частные квартиры, в гостиные и на кухни, забросили свои карьеры и почти готовые к защите диссертации, и продолжали заниматься любимым делом – читать, обсуждать прочитанное, писать. Тиражировались книги Строгановых, запрещенные повести Ивана Ефимова и Кира Булавина, издавался самиздатовский альманах фантастики. Несмотря на преследования со стороны властей, движение росло и ширилось, охватывая все новые и новые города Союза. И, конечно, уж вовсе не клюфистами стали именовать сами себя члены ушедших в подполье клубов: любители фантастики – ЛФ – эль-эфы – «эльфы»...

– Особенно далеко в своей антисоветской деятельности, – голос Лихачева звучал монотонно и неторопливо, – зашли молодые выкормыши зарубежных подрывных центров литературный критик Крикальцов и литератор Нечипорук. Эти с позволения сказать писатели дописались в своих антисоветских пасквилях до того, что задним числом отдали победу в Великой Отечественной войне фашистской Германии. Произошло то, о чем партия не раз предупреждала советский народ: за идейной размытостью и расхлябанностью обязательно следует переход на позиции матерого классового врага. Клюфисты окончательно сбросили свои маски литераторов и на поверку оказались обыкновенными фашистами...

По залу прокатился хорошо отрепетированный рокот возмущения. Крупным планом телекамера показала гневно сжимающего кулаки седовласого военного в парадном светло-сером мундире с несколькими рядами орденов на груди.

– Генерал армии Линичев, – оперативно прокомментировал Саул. – Бывший начальник Главного политуправления Советской Армии. Почти всю жизнь прослужил в Москве... Гм, тот еще шаркун паркетный... После восстания армии Калинина в Афгане был тихо уволен на пенсию.

– И откуда вы все это знаете, Саул? – глаза Рады восхищенно округлились.

– Пришлось заниматься по долгу службы, Радочка,– Репнин развел руками и улыбнулся несколько смущенно. Чувствовалось, что и похвала, и внимание Рады были ему очень приятны.

«А ведь горит синим пламенем вся наша система конспирации, – Жилин почти физически ощутил, как постоянное напряжение последних полутора суток, в котором он находился всю дорогу в Москву, сейчас постепенно сменяется вязкой и тяжелой пеленой усталости и апатии. – Из под слоя маскировки в каждом из нас все равно проступает настоящее «я».

Он, как старший их боевой группы, единственный знал настоящие имена и фамилии всех ребят. Когда стало ясно, что над арестованными строгановцами будет суд, а после завершения процесса покатится волна репрессий против еще остающихся на свободе «эльфов», в подмосковных Подлипках, с соблюдением всех возможных мер предосторожности и секретности, собралось совещание представителей КЛФ со всего Союза. Выбор был очень простой: или молча сидеть и покорно ждать своей очереди арестов, или все-таки начать хоть какую-то борьбу с системой. В милосердие власти и реформирование ее в сторону соблюдения прав человека уже не верил никто, поэтому почти без дискуссии единогласно решили – нужно бороться. И первое, что следует сделать, – не дать лихачевской своре расправиться со строгановцами. Тогда-то и вызрело дерзкое и отчаянное решение: вооруженным путем отбить арестованных, когда их из Лефортово повезут на железнодорожную станцию для отправки в лагеря. Отбить, а потом по воздуху, самолетом, переправить через финскую границу.

Скептических голосов в начале обсуждения конкретного плана операции было много. «Это терроризм», – говорили одни, но им отвечали, что террором занялось как раз государство, а «эльфы» только защищаются. «Не хватит сил и опыта, – сомневались другие. – Отбить заключенных у вооруженной до зубов охраны просто невозможно!» Но их уверяли, что сил и опыта хватит: среди «эльфов» были и бывшие «афганцы», и специалисты по рукопашному бою, и опытные организаторы. Было предложено создать для выполнения задания боевую группу из семи наиболее подготовленных «эльфов». А чтобы исключить любую возможность утечки информации, решили дать всем членам группы и связанным с ними людям псевдонимы из книг братьев Строгановых. Настоящие имена и фамилии участников предстоящей акции знал только один человек – назначенный командиром боевой группы военный авиатор, который выбрал себе в качестве псевдонима имя Ивана Жилина.