Текст книги "Не стояли звери около двери..."

Автор книги: Сергей Чебаненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Сергей Чебаненко

«Не стояли звери около двери…»

(Сборник фантастических рассказов)

Антоний Часов

Бремя учеников

«В сущности, они по воспитанию своему и в самой своей основе были – большевики. Комиссары в пыльных шлемах. Рыцари святого дела. Они только перестали понимать – какого именно».

С.Витицкий,

«Поиск предназначения, или двадцать седьмая теорема этики».

1

Жилин вышел из метро на станции «Аэропорт». Теперь, если идти по Ленинградскому проспекту вдоль похожего на дворец здания автодорожного института, можно было хорошо отследить любой «хвост». Суетливые и веселые группки студентов перемещались навстречу Ивану от институтских учебных корпусов, и одна за другой исчезали за массивными деревянными дверями станции метро. В противоположном направлении, в сторону Волоколамского шоссе, проспект оставался почти совершенно безлюдным до самой аптеки на углу Рязанской.

Жилин сунул руки в карманы плаща, зябко поежился от налетевшего невесть откуда холодного осеннего ветерка и не спеша зашагал по проспекту, старательно обходя большие лужи, усеянные оранжево-желтыми корабликами опавшей листвы. Денег у Моссовета в последние годы едва хватало только на уборку и ремонт проезжей части дорог, а пешеходные дорожки даже на центральных улицах постепенно трескались и проваливались, заполняясь после дождя водой вперемешку с песком и мелким мусором. Несколько раз, обходя очередную лужу, Жилин исподтишка бросал взгляд назад, словно фотографировал глазами идущих следом за ним редких прохожих. Впрочем, если не считать всю дорогу маячившей метрах в ста у него за спиной толстой дородной тетки с двумя огромными авоськами в руках, никого больше у себя на «хвосте» Жилин так и не обнаружил. Хотя тетка по всем канонам шпионских фильмов и романов явно не тянула на профессионального топтуна, Иван на всякий случай решил провериться тщательнее. По нынешним временам от полиции госбезопасности можно было ждать любой пакости. А вдруг в ПГБ действительно есть подразделение по слежке, укомплектованное женщинами среднего возраста, которых ну никак невозможно отличить от обычных поварих, продавщиц, бухгалтерш и прочих дам совершенно безобидных профессий?

День выдался солнечным. По небу ватными островками неторопливо скользили облачка. В воздухе ощущался запах мокрой листвы. Иван вздохнул. Эх, закатиться сейчас куда-нибудь подальше от городской черты, от высотных домов, от шелестящих шинами по асфальту машин. Найти в лесу солнечную полянку, развести костер и под шашлычки неспешно «приговорить» бутылочку хорошего вина!

Возле гастронома «Маяк», чуть правее подземного перехода, выходящего прямо к боковому входу на станцию метро «Сокол», змеилась, почти перекрывая пешеходную часть проспекта, длиннющая разномастная очередь. Было где-то около половины третьего, винно-водочный отдел в магазине только начал отпускать товар. Количество страждущих и жаждущих, выстроившихся на асфальте перед стеклянными дверями гастронома, еще не успело ощутимо уменьшиться.

После известного указа «О борьбе с пьянством и табакокурением», изданного шесть лет назад, партия и правительство пошли на радикальное уничтожение виноградников и табачных плантаций по всей стране. И уже через полгода население, – как всегда испытывающее чувство глубокого удовлетворения от решений родных и любимых вождей, – покорно и поголовно выстроилось от Бреста до Владивостока и от Мурманска до Кушки в бесконечные очереди за вожделенными продуктами, а барыши подпольных спекулянтов табаком и спиртными напитками превысили все мыслимые размеры. Тогда неугомонное и по-молодецки активное партийное руководство в своей праведной борьбе с «зеленым змием» шагнуло еще дальше и ввело предельные месячные нормы потребления водки на одного человека. Ну, а поскольку на Руси еще со времен Рюриковичей пили много больше, чем два литра на брата в месяц, на широких просторах Советского Союза тотчас же стало стремительно расти количество неудовлетворенных жизнью граждан. Смягчить последствия очередного судьбоносного излома партийной линии героически взялись многочисленные советские пенсионеры и ветераны войн и прочих боевых конфликтов, которые за сравнительно небольшую доплату брались выстоять очередь любой длины и получить бутылку с животворящим продуктом по своей личной карточной квоте, на пару емкостей в месяц превосходящей квоту трудящихся граждан. Народная мудрость тут же весьма метко окрестила участвующих в этом мелком частном бизнесе женщин – пенсионерок отстойницами, а мужчинам присвоила хотя и двусмысленное, но в целом весьма почетное наименование стояльцев.

Спросив крайнего, Жилин пристроился в конец очереди, краешком глаза по-прежнему незаметно отслеживая приближавшуюся тетку с авоськами. Но женщина лишь на мгновение притормозила у хвоста очереди, переводя дыхание и оценивая перспективы стояния присутствующих граждан, мысленно сделала какой-то явно не оптимистический вывод, и, перехватив свою поклажу из руки в руку, переваливаясь с ноги на ногу как выбравшаяся на берег утка, двинула по проспекту дальше, куда-то в сторону Волоколамки.

Жилин еще какое-то время провожал ее настороженным взглядом, а потом облегченно вздохнул и, совершенно потеряв интерес к удалявшейся женщине с авоськами, собрался уже было совсем сдать очередь и продолжить далее путь, когда к магазину, весело сигналя клаксоном, подкатил, ослепительно посверкивая стеклами окошек, новенький желто-синий милицейский «газик». Дверцы автомобиля стремительно распахнулись и на все еще не успевший просохнуть после моросившего утром дождика асфальт один за другим спрыгнули три милиционера, одетые в короткие серые куртки, мешковатые брюки – галифе и высокие, почти до самых колен сапоги. Следом степенно и неторопливо из машины выбралась крупная и холеная немецкая овчарка.

– Облава, блин, – испуганно просипел стоявший впереди Жилина сгорбленный старичок в перешитом в гражданское платье поношенном армейском плаще. – Ах, ты ж твою мать!

– Трое в машине, не считая собаки! – процедил сквозь зубы невысокий чернявый парнишка с дипломатом-«мыльницей» в руках. – Ну, мужики, сейчас начнется...

Очередь сразу же напряженно замерла и как-то даже поджалась. Пару минут приехавшие, негромко и смешливо похохатывая, о чем-то переговаривались между собой, словно бы и не замечая направленных на них сотен глаз. Овчарка на длинном кожаном поводке широко зевнула, лениво повела головой сначала направо, потом налево и, наконец, остановила свой скучающий взгляд на копошащихся около лужи воробьях.

Троица в сером, в конце концов, о чем-то договорилась, развернулась и неторопливо двинулась в сторону очереди. На полшага впереди группы с дистанционным спирт-индикатором наперевес горделиво вышагивал высокий плечистый старшина. На его широком, в крупных оспинах лице, маской застыла легкая и немного высокомерная улыбка. Старшина явно предвкушал предстоящее развлечение.

Первой жертвой облавы оказался хлипкий понурый мужичонка в черной поношенной куртке, мятых серых брюках и стоптанных, давно нечищеных туфлях. Едва патруль поравнялся с ним, спирт-индикатор радостно застрекотал и плотоядно замигал своим единственным красным глазом. Старшина тут же одним профессионально отработанным и мощным движением руки ухватил мужика за шиворот, выдернул из очереди и развернул лицом к себе.

– Та-ак, – его оценивающий взгляд скользнул по сгорбленной фигуре жертвы. – Ты когда принимал в последний раз, родной мой?

– Товарищ старшина, – мужичонка принялся нервно облизывать губы, – я только лекарство пил... Честное слово, только лекарство. Вот...

Он полез куда-то во внутренний карман своей куртки и вытащил стеклянный флакончик с «Корвалолом»:

– Сердце пошаливает... Врач прописал... Три раза в день...

– Ну, ты мне только тут не звезди, понял? Больные у нас за пойлом не стоят. Больные у нас дома в койках лежат. В окружении, тля, любящих детей и внуков. Или ты без ста грамм с утреца загнешься, а? – старшина зло сплюнул под ноги прямо на асфальт и сказал в висевшую у него на нагрудном ремне портативную рацию:

– Первый, я – седьмой. Коля, высылай фургончик.

Рация что-то одобрительно крякнула в ответ. Лицо извлеченного из очереди мужика сделалось мертвенно белым:

– Товарищ старшина, я ж не себе... У племяша юбилей. Десять лет свадьбы. Я...

– Ра-азберемся, – старшина отмахнулся от него, как от назойливой мухи. – Если не брешешь, отпустим...

Он щелкнул пальцами и стоявший рядом с ним востроносый сержант молниеносно вогнал иглу парализатора в левое плечо все еще что-то бормотавшего себе под нос мужика. Старик дернулся, выгнулся вперед дугой и, коротко и жалобно всхлипнув, повалился кулем прямо на мокрый асфальт. Третий милиционер, тоже с сержантскими нашивками на погонах и коротким копьем парализатора в руках, брезгливо пнул упавшего в живот носком лакированного сапога и озабоченно заметил:

– Бледноватый он какой-то... Слышь, Федорыч, как бы этот хмырь и впрямь не загнулся...

– Жить захочет – не помрет, – жизнерадостно изрек старшина и громко захохотал, неестественно широко растянув губы. Зубы у него оказались крупные и желтые. – А чтоб не отдал концы, мы ему для пары сейчас боевую подругу подберем! Пусть папашке сопли повытирает!

Взгляд старшины скользнул вдоль очереди и остановился на невзрачной и аккуратной старушке в клетчатом пальтишке и сером теплом платке:

– Ну-ка, мамаша, предъяви-ка свои документики.

Бабка всполошено встрепенулась, вытащила откуда-то из недр своей хозяйственной сумки красную и засаленную серпасто-молоткастую книжечку и молча протянула ее старшине. Он длинным ногтем на мизинце подцепил обложку и раскрыл паспорт:

– Та-ак... Марьина Авдотья Прохоровна... Отстойница, а?

– Господь с тобой, сынок, – бабка испугано шарахнулась от него. – Себе я беру, вот тебе крест – себе!

– Какой еще Господь? Какой крест? Ты чё? – серо-стальные глаза старшины хищно сузились. – Публичное отправление религиозных обрядов проводишь, мать твою налево? Ну-ка, топай к дедуле. Сейчас поедем с тобой в отделение разбираться...

– Сыночек, – по морщинистым щекам бабки поползли мелкие бисеринки слез, – прости дуру старую. Ну, невзначай вырвалось... Я ж неверующая... У меня и медали есть, сыночек...

Трясущимися руками она снова полезла куда-то внутрь своей тряпичной сумки и извлекла на свет истертый темно-зеленый прямоугольничек ветеранского удостоверения.

– Это, мать, ты раньше была комсомолкой и спортсменкой. А сейчас ты – злостная отстойница и религиозная фанатичка, – бросил через плечо старшина, даже не повернув в сторону бабки головы. – Топай к дедуле, тлень, пока я добрый!

Один из сержантов подхватил бабку под локоть и с силой подтолкнул в сторону распластавшегося на асфальте и уже успевшего обмочиться парализованного мужика:

– Ну-ка, стерва, стой здесь и не рыпайся!

– Гарантированные пятнадцать суток принудиловки и месяц без пенсии, – прошептал почти на ухо Жилину парень с «дипломатом». – Ох, зверье, ох, зверье...

Старшина отступил пару шагов назад, окинул очередь бесшабашно-веселым взглядом и, явно копируя актера из старого комедийного фильма, гаркнул:

– Ну-ка, граждане тунеядцы и алкоголики, приготовить документики к проверочке! Стояльцы и отстойницы, шаг вперед марш! Добр-ровольное признание о-облегчает наказание!

Очередь приглушенно зароптала и недовольно зашевелилась, доставая из карманов и сумок книжечки паспортов и картонные месячные абонементы на закупку табака и спиртных напитков.

«Вот черт, – выругался про себя Жилин, – мне для полного счастья еще только в облаву попасть не хватало!»

Документы у него были в порядке, но из своего опыта общения с московскими правоохранителями, он уже знал, что придраться патруль сейчас мог к чему угодно. Все же разбирательства в отделении милиции, как правило, заканчивались жестоким избиением задержанных, несколькими сутками принудительных работ на расчистке городских свалок и солидным денежным штрафом. Что же тут поделаешь, если в последние годы городу очень была нужна дармовая рабочая сила и дополнительные поступления в местный бюджет? Количество задержанных за «табак-водку» и «религиозные отправления» особенно выросло после того, как в июне прошлого года Лихачев своим указом ввел обязательные поощрительные премии для сотрудников правоохранительных органов в размере пятидесяти процентов от суммы наложенного на задержанного нарушителя штрафа. Проще всего патрульной службе оказалось брать пенсионеров – заутюженные пропагандистской машиной и вышколенные за десятилетия работы до беспрекословного подчинения любому начальству, они и помыслить не могли даже о робком сопротивлении властям и жалобах в вышестоящие инстанции.

Жилин уже было полез за паспортом во внутренний карман пиджака и стал мысленно собираться, готовясь к предстоящей проверке, когда из передней части очереди вдруг стремительно выскочил молодой высокий парень в джинсах и кожанке, пулей промчался мимо пыльных витрин гастронома и магазина фотопринадлежностей «Юпитер» и, почти не снижая скорости на повороте, резко вильнул вправо за угол.

В следующие несколько мгновений самодовольная улыбка медленно сползала с лица старшины, постепенно вытесняясь выражением горькой, почти до детских слез, обиды. Но где-то среди немногочисленных извилин его мозга, глубоко спрятанного под фуражкой с высокой тульей и толстыми костями черепа, замкнулась цепочка заученных служебных команд. Уже в следующую секунду рот старшины страшно осклабился и он рявкнул во всю мощь своих могучих легких:

– Взять его! За ним, быстро!

– Дракон, фас! – один из сержантов спустил с повадка бурую плотную псину и та, недовольно рыкнув, молнией устремилась за беглецом.

– Вперед, бегом! – румянец охотничьего азарта заиграл на щеках старшины и он, перекинув спирт-индикатор на ремень за плечо, рванул с места вслед за собакой. Мгновение спустя и оба сержанта бросились следом, на ходу вытаскивая из кобур на поясных ремнях свои вороненые «макаровы». Оторопевшая очередь проводила бегущих глазами, и уже через секунду, вся, разом, мгновенно позабыв про «табак-водку», пришла в движение и прыснула в разные стороны, оставив лежать на асфальте только все еще совершенно беспомощного парализованного мужика.

Жилин быстро шагнул за щит объявлений около дороги, поднял воротник плаща и широкими шагами торопливо зашагал по проспекту прочь от гастронома. Сзади, постепенно удаляясь, послышались свистки, матерные крики, неистовый собачий лай, а потом, перекрывая все звуки, грохнули два выстрела.

– Все, при попытке к бегству, – испуганно охнул кто-то из прохожих за спиной у Жилина и тут же от греха подальше опасливо юркнул в двери ближайшего подъезда.

Жилин, больше не оглядываясь назад, широким быстрым шагом дошел до книжного магазина «Мир», потянул на себя тяжелую деревянную входную дверь и шагнул внутрь помещения.

В обширном торговом зале магазина, несмотря на дневное время, почти никого не было. Слева, около стендов отдела научной и технической литературы, копался в пыльных залежах справочников и учебных пособий хмурый худощавый мужчина средних лет в длинном сером осеннем пальто и старомодной шляпе. Девчонка лет пятнадцати в выглядывающей из-под короткого клетчатого пальтишка отутюженной школьной юбочке и аккуратно заштопанных на коленках колготках, читая названия книг про себя и смешно шевеля при этом полными губами, искала что-то на полках под броской красной вывеской «Советская русская литература». За круглым окошком кассы, устремив взгляд куда-то в мировые пространства, скучала средних лет продавщица в застиранном синем форменном халатике.

Скользнув взглядом по залу, Жилин свернул вправо от дверей, оказался в отделе политической литературы и остановился у стенда новых поступлений.

Зал был пуст. Только за прилавком у левой стены одиноко маялась продавщица – почти полная копия кассирши из соседнего зала. Из большого окна около стенда хорошо просматривались редкие прохожие и ползущие друг за другом по шоссе автомобили. Периодически бросая взгляд за оконное стекло, Жилин сделал вид, что неторопливо просматривает политиздатовские новинки.

После десятилетней давности идеологического пленума ЦК КПСС количество партийных и пропагандистских изданий в стране возросло в разы, почти иссушив и без того тонкий ручеек издающейся художественной литературы. Даже Толстого, Тургенева и Пушкина теперь издавали только для школьных библиотек в исковерканном и урезанном до крайности виде. Современные же литераторы были представлены, в основном, многотомными пудовыми трудами секретарей Союза писателей и лояльными к руководству страны зарубежными авторами – коммунистами. Для компенсации духовных и культурных потерь слегка зароптавшей от литературных притеснений интеллигенции в учебных программах школ и вузов появился обязательный двухгодичный курс «Советская партийная литература». В пределах четко обозначенных рамок этого нововведения интеллектуалы Страны Советов могли получить глубокое удовлетворение, например, от «Малой земли» Брешнева, «Свершений и судеб» Грикина или многостраничной эпопеи воспоминаний нынешнего Генсека Лихачева.

Жилин взял со стенда толстый тяжелый том в красно – зеленой обложке. Виктор Протопопов, «Торжество ленинских идей в Афганистане. Двадцать лет Апрельской социалистической революции, 1978–1998». По-прежнему настороженно кося глазом на прохожих за окном, Иван раскрыл том на лощеной вкладке с цветными фотографиями. Могучий Т-82М в противорадиационной защите, с навесными ракетами класса «земля – земля» на бортах, подняв гусеницами в воздух облако песчано-желтой пыли, неуклюже разворачивался на узкой городской улочке. Сбоку испугано жалась к глиняным стенам домов группка женщин в темных национальных платьях и оборванных грязных детей. Подпись под фотографией гласила: «1995 год. Население пригородов Кабула радостно встречает советских освободителей».

«Оставшееся население пригородов Кабула, – мысленно поправил автора книги Жилин. – Боже мой, сколько же там народу уложили?»

Почти четыре года назад Третья ударная армия под командованием генерал-лейтенанта Калинина, совершенно очумев от пятилетней бессмысленной кровавой бойни на границе с Пакистаном, в одну из холодных зимних ночей совершенно неожиданно для центральных советских властей в Москве вдруг перебила замполитов и военных партработников и, объявив себя Русской народно-освободительной армией, при поддержке партизанских отрядов из местного населения, двинулась на Кабул, по дороге разоружая вторые эшелоны Ограниченного воинского контингента Советской Армии и части афганского цорандоя.

Московское руководство во главе с Лихачевым было настолько шокировано восстанием боевых воинских частей, что несколько дней пребывало в абсолютном ступоре. Партийные бонзы хоть как-то пришли в себя только в начале марта, когда части мятежного генерала взяли Кабул и с ходу, уже практически не встречая сопротивления и обрастая афганскими добровольческими силами, повернули на север, к советской границе. Говорят, что Лихачев больше всего опасался даже не перелома в афганской войне, а именно встречи калининцев с частями Туркестанского военного округа. Якобы были совсем немалые шансы, что войска могут, окончательно наплевав на московское партийное руководство, объединиться в совместном марше вглубь страны.

Может быть, так все бы и получилось, если бы генерал Калинин не решил устроить перед броском через границу большое совещание командиров верных ему воинских частей и отрядов добровольцев в освобожденном Кабуле. Советская разведка на этот раз уже не дремала...

Жилин вспомнил, как три с половиной года назад мартовской стылой ночью он лихорадочно крутил ручки настройки своего старенького «Меридиана», пытаясь сквозь надсадный вой глушилок уловить передачу хотя бы какой-то из западных радиостанций. Но на частотах «Голоса Америки», «Свободы» и «Свободной Европы» непроницаемой акустической стеной стоял оглушительный переливчатый визг. Только под самое утро Иван наткнулся на чью-то едва пробивавшуюся сквозь искусственные помехи радиопередачу. Диктор скороговоркой говорил на незнакомом – может быть, арабском, – языке. Напрягая слух, Жилин вслушивался в незнакомые слова и несколько минут совершенно ничего не понимал. Не понимал до того момента, пока далекий радиокомментатор вдруг не оборвал свою речь на полуслове и после короткой паузы не произнес, а скорее даже прошептал в микрофон срывающимся, дрожащим от едва сдерживаемых слез голосом: Хиросима, Нагасаки, Кабул...

Партийное руководство, конечно же, немедленно после разгрома военного мятежа устроило «разбор полетов». Полетели сотни голов в армии, авиации и даже на флоте. Комитет государственной безопасности был зашельмован с самых высоких трибун за отсутствие бдительности и разогнан. Впрочем, свято место пусто не бывает. Уже через неделю вместо бесславно почившего КГБ Политбюро ЦК КПСС приняло решение о создании еще более крупной структуры – полиции государственной безопасности, ПГБ. Острословы на кухнях за бутылкой водки шутили: «Кто попался Пэ-Гэ-Бэ – тот, конечно, по-ги-бэ». Смех смехом, а в этой мрачной шутке была немалая доля правды. Уровень репрессий в стране после разгрома калининцев взлетел едва ли не до отметки тридцать седьмого года.

Ладони у Жилина вспотели. На долю секунды ему даже вдруг показалось, что он сейчас держит в руках не толстый многостраничный том, а огромную, мертвую и холодную зеленую жабу, с тела которой срываются на пол большие кроваво-красные капли. Ком подкатил к горлу, и Ивана едва не стошнило от отвращения. Только невероятным усилием воли он смог сдержать вдруг охватившее его желание тотчас же не запустить тяжелой книгой в красно-зеленом целлофанированном переплете прямо в уныло-безразличный мир за оконным стеклом.

«А вот это уже нервы, товарищ пилот, – тут же укорил он сам себя, чувствуя, как холодные струйки пота медленными ручейками ползут по спине. – Что, нервишки у тебя сдают, парень? Н-да... Лечить нужно нервишки, иначе…»

Он сделал несколько глубоких вдохов, чтобы окончательно успокоиться, закрыл книгу и аккуратно поставил ее на место. Бегло пролистав еще несколько тощих бело-красных брошюр, Жилин купил тоненькую книжечку с материалами последнего, июньского, пленума ЦК КПСС и вышел из магазина. Он на секунду замешкался на ступеньках, поправляя шарф, и одновременно внимательно оглядел улицу. Сунул, свернув трубкой, купленную брошюру глубоко в карман плаща и зашагал к перекрестку. Слежки за собой он пока не обнаружил.

«Хотя это вовсе не означает, что слежки и в самом деле нет, – подумал Жилин, остановившись у полосатой зебры пешеходного перехода. – Они ведь вполне способны вести меня на расстоянии. Кто может гарантировать, что сейчас из проезжающих мимо машин не следят за мной чьи-нибудь внимательные и, конечно же, бесконечно любящие глаза? Или что куда-нибудь в полу плаща мне еще на вокзале незаметно не всадили какой-нибудь миниатюрный «жучок»?

В круглом глазке светофора напротив перехода зажегся зеленый свет. Жилин быстро перешел на другую сторону улицы. Справа, на пересечении Ленинградского проспекта и улицы Алабяна, стоял огромных размеров стенд, на котором традиционно с начала восьмидесятых годов вывешивали цветные портреты Генеральных секретарей ЦК КПСС.

«Сколько их сменилось за эти годы? – Жилин на мгновение задумался. – Брешнев, Антропов, Черненок, Грикин, Ромаков... А теперь вот Лихачев»...

В последние полтора-два десятилетия стране и партии фатально не везло на правителей. Старика Брешнева подкосил обыкновенный насморк после ноябрьской праздничной демонстрации 1982 года. У Антропова неожиданно сдали больные почки. Черненок в последние месяцы своего секретарства едва мог дышать от бесконечных приступов астмы... Сменивший Черненка в руководящем кресле бывший партийный босс Москвы Грикин выглядел на этом фоне бодреньким здоровячком и сначала вселил в партаппарат уверенность в долгом и беспроблемном своем царствовании. Кое-кто уже, потирая руки, всерьез предвкушал скорое возвращение к хлебосольным и пьяным брешневским временам, порушенным антроповскими дисциплинарными новациями. Но судьбе было угодно распорядиться иначе. Всего через два с половиной года после своего избрания на очередном внеочередном пленуме, аккурат на семидесятилетие Октябрьской революции, товарищ Грикин сильно перебрал на банкете в ЦК партии. Выйдя из-за праздничного стола в туалет по малой нужде, «великий сын советского народа» не удержался на ногах и рухнул головой прямо в мраморный итальянский унитаз – помощников и охрану в партийных верхах в сортиры принято было не брать. Новый Генсек, ленинградский выходец Ромаков, оказался человеком хмурым, вспыльчивым и чрезмерно крикливым. В конце концов, это его и сгубило. Узнав, что информация о пьяном кураже его племянника в Грановитой палате попала на страницы зарубежных газет, Ромаков вызвал к себе министра иностранных дел и первого зампреда КГБ и устроил им разнос со швырянием папок в лицо и битьем кулаком по столу. Но, увы: на высшей ноте самого крутого и эмоционального выражения горячее партийное сердце Генсека не выдержало нагрузки и просто остановилось. С тех пор, вот уже восьмой год, страну, раскинувшуюся на просторах от Бреста до Владивостока и от Новой Земли до Кушки, твердой рукой вел к полной и окончательной победе коммунизма новый Генеральный секретарь – Кузьма Егорович Лихачев.

Жилин поднял взгляд. С портрета на стенде на него смотрел седовласый упитанный человек с округлым овальным лицом и по-старчески чуть приотвисшими щеками. Пепельно-серые брови над глубоко посаженными небольшими карими глазками Генсека слегка приподнимались к переносице. Это сочетание пухлых розовых щек и подчеркнутых густыми бровями почти затененных глаз делали Лихачева похожим на надувшегося от собственной значимости хомяка.

«Зверушка, – ухмыльнулся про себя Жилин. – Добродушный и ласковый хомячок с маленькой лапкой на красненькой ядерной кнопочке... Наш Кузя так любит, когда его хвалят и дарят ко дню рождения яркие цацки!»

Этим летом товарищ Лихачев получил очередную, уже шестую, звезду Героя Советского Союза, переплюнув таким образом личный рекорд своего предшественника – сентиментального и слезливого скромняги Леонида Ильича. Теперь шесть экземпляров высшей награды страны сияющей перевернутой пирамидкой украшали на всех официальных мероприятиях горделиво выпяченную грудь Генсека. Звание Генералиссимуса благодарные народ и партия дали Кузьме Егорычу еще раньше, как только над Кабулом рассеялся радиоактивный пепел, а гусеницы советских танков заутюжили баррикады поднявших голову «антисоциалистических элементов» в мятежных Праге, Варшаве, Кракове и Гданьске.

Жилин прошагал мимо вытянувшейся вдоль проспекта песчано-коричневой туши какого-то режимного института и перешел по подземному переходу к стеклянно-бетонной башне «Гидропроекта». Еще раз бросил стремительный взгляд назад, снова пытаясь отыскать за спиной «топтунов», а затем широким размеренным шагом двинулся по Ленинградке к седьмому учебному корпусу авиационного института.

Иван, больше не оглядываясь, прошел мимо двухэтажной «стекляшки» – пристройки к «Гидропректу», мимо жилого дома с пельменной на углу и двинулся вдоль металлического забора, обозначавшего начала территории авиационного института. Пятиэтажный учебный корпус был похож на огромный, уложенный на бок параллелепипед, усеянный вдоль всей длины широкими глазами застекленных окон. Первый этаж был полуторной высоты, его окна были выше и снизу доверху зарешечены – чтобы предотвратить попытки коварных заграничных шпионов пробраться в святая святых советской авиационной и ракетно-космической науки.

Жилин легко взбежал по ступенькам на порог учебного корпуса, распахнул дверь из толстого стекла и нырнул внутрь здания. Перед ними открылся широкий холл, еще несколько ступенек вели вверх, к пропускному пункту. Занятия второй смены уже давно начались, и холл был почти пуст – только две девчонки – студентки рассматривали открытки на витрине книжного киоска справа от входа в институт. Иван чуть ли не в один прыжок преодолел ступеньки, и не останавливаясь, на ходу, сунул под нос пожилому вахтеру в зеленой тужурке стандартный институтский пропуск, взятый вчера у студента-владельца во временную аренду за две бутылки пива. Вахтер лениво повел глазами и молча кивнул.

Иван прошел сквозь металлический турникет, свернул влево, опустился по лестничному пролету на пол этажа вниз, в сторону гардероба, остановился и настороженно оглянулся назад. Отсюда ему хорошо был виден и сам пропускной пункт, и все входившие через него в институт. «Топтун» – если он, конечно, был, – непременно должен был сунуться в здание института следом за Жилиным.

Финт с обнаружением возможного «хвоста» и уходом от него через территорию режимного объекта придумал Сикорски. Не бог весть что, конечно, но в случае чего могло сгодиться и это. Вряд ли в кармане рядового сотрудника московского ПГБ мог бы заваляться пропуск МАИ. Поэтому, пересекая пропускной пункт, «топтун» непременно предъявил бы вахтеру свое пэгэбэшное удостоверение. Вот тут-то, по убеждению Сикорски, и должна была возникнуть та мимолетная пауза, когда вахтер будет осознавать, чем предъявленная красная корочка отличается от стандартной голубой институтской и почему владелец красной книжечки имеет право беспрепятственно пройти на территорию любого режимного объекта. Этот момент преодоления «топтуном» институтского КПП, утверждал Рудольф Сикорски, расхаживая по гостиной своей просторной квартиры в Мытищах, можно с высокой вероятностью засечь и окончательно убедиться в наличии или отсутствии «хвоста».

Жилин простоял на площадке между этажами почти пять минут, внимательно рассматривая всех входящих. Была середина дня, послеобеденные лекции и семинары уже шли полным ходом, и за все время наблюдения через пропускной пункт промчался только очкастый вихрастый парень с дипломатом под мышкой и неторопливо продефилировала, радостно о чем-то щебеча, стайка младшекурсников.

Не обнаружив «хвоста» и облегченно вздохнув, Жилин все же решил совершить то, что Рудольф Сикорски на вчерашнем вечернем инструктаже назвал «маневром запланированного ухода». Перепрыгивая через несколько ступенек, Иван спустился в гардероб, круто свернул вправо и оказался в длинном, совершенно пустом и темном коридоре хозяйственного сектора. Прогрохотав ботинками по металлическим плитам, устилавшим пол коридора, Жилин снова оглянулся назад. Пространство у него за спиной по-прежнему оставалось совершенно безлюдным. Удовлетворенно фыркнув, Жилин, насвистывая под нос мотив популярной песенки, поднялся по лестничному пролету к запасному выходу из корпуса.