Текст книги "Лето с капитаном Грантом"

Автор книги: Сергей Иванов

Соавторы: Наталья Хмелик,Сергей Александрович
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

А в феврале 1943 года альпинисты, воевавшие в составе 242-й горнострелковой дивизии – и мы с вашим «капитаном Грантом» в их числе, – получили приказ: снять с вершин Эльбруса гитлеровские штандарты и водрузить на них советские флаги. И вот в один из вечеров, когда мы прикидывали маршрут, составы групп, Андрей Грязнов посмотрел в сторону Донгуз-Оруна и спросил у Любы: «Помнишь гранату и записку в ней?» А стоявший рядом альпинист Николай Персиянов тут же подхватил в рифму: «На скалистом гребне для грядущих дней». Дальше включились все, и через полчаса песня была готова.

Я говорил, что Андрей и Люба сами собирались вернуться за своей запиской. Не получилось. Грязнов погиб. Коротаева надолго попала в больницу – сказалось, наверное, и то долгое лежание на холодных камнях. Но было же сказано: «Для грядущих дней!» А в такой песне все должно быть правдой. И оказалось правдой. Гранату с запиской много лет спустя нашли московские студенты, совершавшие восхождение на Донгуз-Орун. Нашли – и подарили автору записки. Да, Любовь Георгиевна Коротаева жива, и граната хранится у нее, как самая дорогая память.

Дмитрий Николаевич тронул гитарные струны.

У костра можно петь хором, и не имеет никакого значения, есть у тебя слух или нет. Но иногда лучше и помолчать. Даже нужно помолчать. Это сразу сообразили и Борька, и Денис, и Борис Нестеров, и остальные ребята, хотя «Баксанскую» все уже давно знали наизусть.

В костре потрескивали ветки, что-то ухало и шипело. Елка все-таки проникла в огонь, и оттуда потянуло густым, едким дымом.

На костре в дыму трещали ветки,

В котелке варился крепкий чай,

Ты пришел усталый из разведки,

Много пил и столько же молчал.

Синими, замерзшими руками

Протирал вспотевший автомат,

Тяжело вздыхая временами,

Головой откинувшись назад…

Два немолодых уже человека пели у костра песню своей юности. И голоса у них были молодые. И слова этой песни непонятным образом связывали дни, когда она была написана, и день сегодняшний в единое целое. Два костра – тот и этот, Баксанское ущелье и Щучье озеро, Дмитрий Николаевич в брезентовой шляпе, граната с запиской в каменном туре, памятник в Сосновке, поле, Серега Феофанов, приволакивающий ногу капитан Грант с тяжелым рюкзаком за спиной – все и всё было связано тысячами нитей и не могло существовать одно без другого.

– Грант Александрович, Дмитрий Николаевич, скажите, а Феофанов вместе с вами не воевал? – спросил Борька, когда песня кончилась.

Понимал, что глупость спрашивает, что чудеса бывают только в кино, но спросил.

– Феофанов? – переспросил капитан Грант и наморщил лоб. – Нет, не воевал.

16. ГДЕ СНЕГА ТРОПИНКИ ЗАМЕТАЮТ

Колья от палаток они связали вместе и аккуратно прислонили к сосне на пригорке. Тот, кто вслед за ними придет на берег Щучьего – а в это замечательное место обязательно кто-нибудь придет, – сразу увидит колья, и ему не нужно будет искать новые, а уж тем более повторять ошибку Дениса. Сами палатки были уже скатаны и приторочены к похудевшим рюкзакам.

– Через десять минут – построение! – объявил капитан Г рант.

Десять минут – на прощание с Щучьим озером. Все. Домой.

Борька представил себе, как завтра он уже будет рассказывать родителям про все, что было с ним за эти недели, что он увидел и чему научился. Потрогал пальцем приколотый к рубашке значок «Турист СССР», который ему и всем остальным участникам похода вручил вчера капитан Грант, и вдруг понял, что все-таки здорово соскучился. Не зря один умный человек сказал когда-то, что главная прелесть любого путешествия заключается в возвращении домой. Хоть и грустно всегда расставание, потому что прощаешься с частью прожитой жизни, но впереди тоже жизнь.

Он дошел до скрытой за зарослями камыша протоки, у которой встретил (всего три дня назад, а кажется – вечность!) Дмитрия Николаевича и Веру Андреевну, посидел на корточках у того места, где стояла донка и он поймал своего первого в жизни угря, поднялся на пригорок к сосне. В утренних солнечных лучах вода казалась отсюда сине-бирюзовой. Красиво было Щучье озеро, и рыбы в нем много, и купание хорошее. И вообще привык к нему Борька. Но все же, положа руку на сердце, Щучье озеро не Черное море. Борька закрыл глаза и увидел, как мерно ударяет волна в галечный берег, как с разбегу ныряет он в эту волну, а она мягко подбрасывает его на гребне…

Что там говорить, море – это море. Только билет на Одессу все равно нужно будет сдать. Потому что на вторую смену лагерь капитана Гранта отправляется в поход на Северный Кавказ, в Баксанское ущелье.

Туда,

Где снега тропинки заметают,

Где лавины грозные шумят…

И Борька просто не может не пойти.

Длинные дни короткого лета

* * *

Отец пришел с работы и сказал:

– Андрей, завтра ты пойдешь с нами к Профессору.

Андрей обрадовался. Во-первых, раньше его к Профессору не брали, считали, что он мал. Теперь Андрей был не мал, а дорос, значит! И Профессора назвали Профессором! А его называли так только те, кто ходил с ним в походы. Другие – никогда. Потому что это была его институтская кличка – Профессор. А на самом деле этот человек был обыкновенным профессором. Но разве всех людей называют по их работе? Тогда папу надо было называть Кандидатом наук. А Женькину маму – Врачом? Или еще лучше – Участковым врачом? Так не бывает. Профессор – это имя-шутка, это молодость родителей, их особый мир. Теперь в этот мир, кажется, пустят Андрея. И может быть – это совсем еще не решено, это только мечта! – но все-таки может быть. Его! Возьмут! В поход!

Он знал, что Наташку дядя Павел брал в походы с четырех лет, но у ее родителей свои понятия. А папин друг дядя Толя возит своего Гришу даже с двух лет – у дяди Толи свои понятия. У родителей Андрея тоже есть свои понятия. Когда у родителей есть понятия, с ними бесполезно спорить – к своим десяти годам Андрей это понял.

Когда они ехали в метро к Профессору, папа сказал:

– Будут все наши.

Мама сказала:

– Андрюшка рад, а я рада, что он рад. – И мама погладила Андрюшину щеку, а он отстранился, потому что в метро кругом народ.

В квартире Профессора было светло и прохладно, на столе были расстелены самодельные карты-двухверстки, отец иногда приносил такие домой – он брал их в туристском клубе и срисовывал через прозрачную бумагу, кальку. Если карты лежат на столе, значит, сегодня вечером будут выбирать маршрут. И хотя за окном летел снег, и ветер был северный, порывистый, здесь шли такие разговоры, что Андрей почувствовал запах реки, шорох прибрежной осоки, мягкость белого сырого песка. Этот песок от веселых речных волн весь в мелкий рубчик, и под босой ногой этот рубчатый песочек кажется одновременно и крепким, и податливым. На даче у бабушки Андрей часто купался, бабушка не боялась отпускать его на речку. Но речка была мелкая, детская. А папа с мамой, и Профессор, и все те, кого они звали «наши», в это время ходили по настоящим рекам, в настоящие походы, их байдарки шли вразрез волне, не боясь ни ветра, ни шторма, ни порогов, ни мелей. Так считал Андрей. И ждал. И дождался.

Профессор сказал:

– А, Андрей! Здравствуй.

Брови у Профессора весело поднялись, мальчишечий вихор повис надо лбом, а глаза, голубые, ясные, речные, веселой улыбкой сказали Андрею: «Я рад, что ты с нами. Потому что ты наш человек, мне это ясно».

Там было несколько взрослых людей, которых Андрей давно знал. Родители дружили с ними, Андрей не раз видел у себя дома и Профессора, и тетю Марину, и Адмирала. Но теперь все они были другими – разглядывали географические карты, говорили о Печоре. Там, конечно, нехоженые края, но комар…

Тетя Марина закрыла длинные глаза и опять повторила:

– Комар, комар. Некормленый, стосковавшийся по живому человеку.

Все засмеялись.

Они называли друг друга не по именам, а по прозвищам. Наверное, это напоминало им молодость. А может быть, так было удобнее в походах. Адмирал толстенький, лысый, но остатки шевелюры такие кудрявые, что про лысину сразу забываешь, а видишь только эти блестящие тугие кудри.

Профессор пожал руку папе Андрея, а мамину руку поцеловал.

– Мы с Адмиралом все обсудили. Предлагаем в Карелию.

– А Печора? – спросил папа. – Нехоженая, неезженая Печора?

– В другой раз, – ответил Профессор, – а сейчас мы с Адмиралом выбрали Карелию.

– Почему? – Папа любит спорить.

– По ряду причин, – ответил коротко Профессор. Андрею показалось, что синий речной глаз подмигнул, но Андрей не был в этом уверен.

– Хорошо, – вдруг согласился папа. – Карелия – это озера, синие, зеленые, серые и золотые.

Адмирал поставил чашку с чаем, и лицо его стало мечтательным. Он потряс своей кудрявой головой и сказал:

– Там озера соединены протоками, получается довольно длинный маршрут. Трудный в меру, красивый без меры.

– А комар? – нарочно спросила тетя Марина.

– В меру, – быстро отозвался Профессор.

Профессор водил пальцем по карте, все смотрели и были уже не здесь, в комнате с чаем и тортом. Они были там, на озерах – голубых и зеленых, серых, золотых, прекрасных.

– А если протоки заросли? – спросила тетя Марина. Она, кажется, их дразнила. Не боялась она ничего – ни комаров, ни заросших проток. Красивая, худенькая, как девчонка из десятого класса.

– Не заросли, – отмахнулся Адмирал.

– Или заросли, – добавил Профессор.

Андрюшин папа сказал:

– Мои знакомые были там прошлым летом. Места роскошные, туристов мало, черника и грибы.

– Лето там холодное, – опять сбивала всех тетя Марина. – И вообще.

– Уймись, Марина, – попросил Профессор. Андрей понял, что тетя Марина шутит. Он перестал бояться, что она всех отговорит. – В июле везде тепло.

– Рыба есть там? – спросил дядя Павел.

– Фанатик, – проворчала тетя Катя, – только бы рыба. Поэтому у меня до сих пор нет кожаного пальто.

– Какая связь? – простодушно ответил дядя Павел.

– Прямая. – Тетя Катя энергично отпилила ложкой половину конфеты. – Сколько стоят твои спиннинги-блесны-крючки-поплавки? Молчишь? Нет, ребята, с ним жить нельзя.

– Можно, – отозвался Профессор. И Андрей понял, что тетя Катя ворчит просто так, а на дядю Пашу вовсе не сердится. И вообще, она даже гордится им, своим рыболовом. Подумаешь, кожаное пальто!

– Где есть вода, – сказал Профессор, – есть и рыба. Остальное зависит от умения.

– Умения у нашего Павла во сколько! – Андрюшин папа широко развел большие ладони. – Помните, в прошлом году? Щуку помните? Килограммов на пятнадцать!

– Шестнадцать, – скромно и тихо поправил дядя Павел.

– С половиной, – ядовито сказала его тетя Катя.

– Будем проводить тайное голосование? – спросил Адмирал. – Или все согласны на Карелию?

Голосовать никто не захотел, все сказали, что маршрут подходит. Главное, чтобы отпуска совпали.

Андрею нравилось все. И то, что его отца в компании называют Капитаном. Шутка? Ну и что же, не каждого так зовут даже в шутку, а отца вот зовут. И еще нравилось, что все хотя и спорят, а в глубине души друг с другом согласны. Доверяют друг дружке, а спорят просто так. Андрей с Женькой тоже часто спорят, а все равно дружат.

Они возвращались поздно, Андрей удивлялся – он совсем не хотел спать. Зачем же каждый вечер он ложится рано? Надо начинать новую жизнь, он уже большой, он дорос до похода. И сам Профессор рад, что Андрей пойдет с ними. И Адмирал кудрявый рад. И тетя Марина, и дядя Павел.

Мама вдруг сказала:

– Совсем засыпает наш парень.

А он не засыпал. Просто перед глазами качались высокие елки, почему-то голубые, как в Ботаническом саду.

Отец говорит, что у Андрея легкий характер. Наверное, поэтому ему интересно и в пионерском лагере и на даче. В лагере – кросс по пересеченной местности, викторина и, конечно, футбол. А на даче тоже хорошо. Ребята сразу сбивались в компанию, Андрей ходил с ними на речку и в лес за малиной.

Но иногда он вдруг садился на крылечко, снимал тапки, ставил босые ноги на шершавую ступеньку и смотрел в пространство. И никто не знал, что в эти минуты перед его прижмуренными глазами не закат, горящий над водонапорной башней. И не ласточки, быстро перечеркивающие розовое небо. Перед ним плыли в такие минуты байдарки – три больших трехместных «Салюта» и один старенький «Луч». Они шли медленно, плавно, совсем бесшумно, как будто не по воде шли, а летели низко над водой. И не весла их толкали вперед, а сами по себе они двигались, и люди махали веслами просто так, чтобы размяться.

Идут вперед три «Салюта» и старенький «Лучик», у «Лучика» вся обшивка в заплатках, от этого он клетчатый, этот «Луч». Но Профессор ни на какую, самую новую, байдарку свой «Лучик» не променяет – легкий «Лучик», послушный, умный.

А в одном из «Салютов» сидят Капитан и Жадюга, отец Андрея и его мама. И третье место пустое, и сколько времени оно еще будет свободным, Андрей не знал. Он сидел на крылечке, солнце напоследок пригревало щеку. Андрей думал, как необыкновенно все устроено в этом мире. Вот он сидит здесь, на бабушкиной даче. А на самом деле он там, на реке, где цветут у берега белые кувшинки, где скользят длинные байдарки, где его родную маму зовут Жадюгой, а она не обижается, потому что там, где летают синие стрекозы и длинные ветки ивы склоняются над серой водой, там Жадюгой называться очень даже почетно. Это по-настоящему значит завхоз. Она выдает им продукты, она решает, каким сегодня будет обед, а каким завтра завтрак. Мама экономная, хозяйственная. А Жадюга – это шутка. Кто же обижается на шутки? Андрей никогда не обижается, он разрешит им называть себя как угодно, только бы взяли его с собой. Он будет сидеть в длинном «Салюте», он будет грести очень старательно. Но они не берут, и он не знает, когда он окажется там. Он мечтает, надеется, грустит.

– Почему мой внук сегодня невеселый? – спрашивает бабушка.

– Все в порядке, – отвечает Андрей. – Просто я задумался.

Потом он бежал к ребятам, и грусть проходила. Но не вся, остаток был. Еще его называют осадок, Андрей слышал. Однажды мама сказала отцу:

– Я не люблю ссориться ни с кем и никогда. Потом конфликт кончается, а осадок все равно остается.

Теперь наступило счастливое лето. Оно все-таки наступило! С легкими облаками и сверкающими стрекозами. С кустами, нависшими над водой, и солнцем, дробящимся в озере. Он дождался, терпеливый мальчик Андрей.

Теперь в «Салюте» все места заняты. Впереди Капитан, позади Жадюга, между ними Андрей. Он крепко держит весло, он старается не уставать.

– Держи весло свободно, – говорит отец, – что ты вцепился в него так судорожно? Свободно держи. И плечи не поднимай, расслабь плечи, Андрей. Старайся не уставать.

Какой непонятный приказ – старайся не уставать. Ну, он старается. И все равно устает. А как же? Весло не такое уж легкое, оно казалось ему невесомым в папиных руках. В маминых тоже. Впереди Профессор на своем юрком «Луче» гребет играючи. Ничего, Андрей тоже так научится, сумеет и он весело перекидывать весло в руках, ловко проводить лопастью по воде, ритмично двигать плечами. И не вцепляться судорожно. И не давать основную нагрузку на кисть, а – на плечо, на плечо.

Пока что весло вело себя как живое и довольно хитрое – оно стремилось обмануть Андрея и вырваться из рук. Было трудно. Но все равно хватало сил на то, чтобы обрадоваться синей, совсем синей воде, она плескалась рядом. А по берегам стоял темно-синий лес. Елки отражались в озере, красные шишки висели тяжелыми гроздьями. Березы струились в воде белыми ручейками. Есть и под Москвой елки, и березы, и озера. Но здесь, в Карелии, все совсем другое. Мощнее как-то, праздничнее.

Впереди он все время видел спину отца в выгоревшей добела штормовке, белую кепочку на затылке. Потом, через много лет, Андрей поймет, как это важно – спина отца, широкая, надежная и сильная. Как безопасно и тепло тебе за это спиной! Теперь он думал о другом: как было бы хорошо, чтобы и его, Андрея, штормовка не была такой новенькой, зелененькой, а поскорее выгорела. И он, Андрей, выглядел бы в ней бывалым и отважным туристом-байдарочником. Сколько рек и озер надо пройти, пока она побелеет, эта новенькая штормовка! Он понимал, что за одно лето такого замечательного цвета не добиться, но он старался. Андрей не вылезал из штормовки даже в яркие солнечные дни, когда все были в рубашках или в майках.

– Сними, Андрюша, – говорила мама. Она сидела сзади, на корме. Андрюшкина штормовка все время маячила у нее перед глазами, мама не могла удержаться от замечаний и советов.

– Сними, Андрюша, жарко же.

– Дует, – отвечал Андрей сурово.

На каждой байдарке пели, песни были разные – байдарки шли недалеко друг от друга, но и не слишком близко. Всех было видно, но не всегда слышно. Вот с профессорского «Луча» донеслось: «Я встретил вас, и все былое…» Профессору удобнее всего грести под романсы. А мама с папой поют свою любимую: «Солнца не будет, жди не жди, третью неделю льют дожди, третью неделю наш маршрут с доброй погодой врозь». «Вальс в ритме дождя» – так называется эта песня. Мама и дома иногда поет ее, а отец дома не поет никогда, только слушает. А здесь, на озере, поет, и очень даже красиво. Хотя Андрею кажется, что лучше бы звучали здесь суровые песни – про морские просторы, про штормы и волны. Но постепенно он понял, что не самое главное, какую песню ты поешь, – важно, что, когда Профессор затягивает чувствительным голосом романс «Над розовым морем» или «Средь шумного бала», из-под его весла рвутся бурунчики, его «Луч» летит вперед со скоростью света. Сильно гребет Профессор, лучше всех, пожалуй.

Мама говорит:

– Все мои сотрудницы меня жалеют – двадцать четыре дня вижу перед глазами одну и ту же спину, одну и ту же вылинявшую кепочку, пою одни и те же песни. Ужасно, правда? – Мама заливается смехом. – В доме отдыха кино через день, а через день танцы. Там мягкая постель и горячий душ. А здесь я сплю на голой земле, купаюсь в холодной воде, ем макароны, пропахшие дымом. Ужасно, правда?

– Прекрасно, – отзывается отец.

И Андрей подтверждает:

– Прекрасно.

Действительно, все было замечательно.

Утром Андрей вылезает из палатки, роса висит на каждой травинке, и луг кажется серебряным. А солнце только поднимается над лесом.

Когда надо вставать в школу, кажется, что в каникулы будешь спать и спать. Захочешь – проспишь до обеда. А что? Кому какое дело – у человека каникулы! Но вот они, каникулы, и он встает до восхода – ему жалко пропустить красоту. Перелетел с березы на сосну дятел, красная шапка. Выглянул из-за ствола хитрым глазом – чего, мальчишка, уставился? Иди, иди, здесь мой лес. Белка метнулась с вершины на вершину – рыжий хвост, как воздушный шар, несет ее, легкую и ловкую, а она выгнулась дугой и летит. А за озером показалась красная горбушечка – солнце. И сразу запели птицы, обрадовались.

А вчера они шли по узкой речке, на карте она никак не называется, Андрей назвал ее Узенькая. Весло лежало поперек байдарки и задевало обеими лопастями прибрежные кусты. Узенькая была какой-то домашней, уютной речкой.

Адмирал крикнул, обернувшись:

– Речка для тех, кто не умеет плавать!

Интересно, на что он намекал? Андрей умеет плавать, правда по-собачьи. Но ведь он научится плавать стилем кроль. И брассом научится, он так решил.

Когда Узенькая вдруг привела их к широкому озеру, Андрей даже ахнул – такой простор открылся. Как будто из коридорчика выбежал в огромный зал. Огромное пространство, с далеким горизонтом, с чайкой над водой – все принадлежит тебе. Андрею казалось, что сейчас «Салют» разгонится и взлетит, надо только очень захотеть. И набрать в

грудь побольше воздуха.

Впрочем, восторг быстро улетучился.

По озеру бежали волны, ветер гнал их прямо навстречу байдаркам. «Салют» заскрипел, тоже пошел волнами. Пол в байдарке называется кильсон – кильсон ходил под Андреем. И неспокойно было от этих серых, хмурых волн. Вспомнились совсем некстати тоненькие дюралевые прутики, легонькие, гибкие – они составляли корпус байдарки – стрингеры. И поперечные распорки, тоже легонькие, тоже из дюраля, – шпангоуты. Когда Андрей с отцом собирали байдарку на берегу, в самом начале похода, Андрею очень нравилось повторять эти прекрасные, такие морские слова: – кильсон, пятый шпангоут, третий шпангоут, стрингер, привальный брус.

– Крепи стрингер вот этой муфтой, – говорил отец.

И Андрей с удовольствием повторял:

– Закрепил стрингер, пап. Стрингер в порядке.

Они собрали корпус байдарки и потом осторожно вправили его в обшивку – сначала нос, потом корму. И байдарка лежала на траве, настоящая лодка – длинная, основательная. Андрей тогда не удержался, заплясал. Потому что это очень приятно, когда под твоими руками из груды металлических трубочек, прямых и изогнутых, получается лодка. Надежная, плавучая, серая, с сиденьями, с веслами, с бортами, с длинным носом и колечком на конце носа, к которому папа тут же привязал веревку. По-морскому веревка, простая веревка, называлась «конец».

– Лови конец, – приказывал папа, когда они причаливали к берегу. И Андрей ловил – ловко, сразу. Сначала не так ловко, а потом очень даже ловко. И привязывал конец к какой-нибудь коряге, чтобы течением не уносило их байдарку. И мама говорила:

– Хорошо, что два мужчины на борту. Я могу не думать теперь о разной матросской работе. Положила весло и пошла к своим продуктам.

Мама, действительно, клала на траву весло и шла к рюкзакам с крупой и макаронами, с тушенкой и горохом, солью и сахаром. Она напевала про себя: «У Жадюги дел немало, у Жадюги много дел…»

Но сегодня на озере, когда тяжелые волны налетали на «Салют», брызги летели на штормовку, вода заливалась в рукава и за воротник, Андрею уже не казалось, что байдарка – надежный корабль. Ему хотелось на берег. Как хорошо ступать ногой по твердой земле. Но до твердой земли надо было еще догрести, она была далеко, твердая земля. А грести против ветра – это совсем не то, что в тихую погоду, совсем-совсем не то. Когда Андрей опускал лопасть весла в непокорную волну, ветер налетал на другую лопасть, которая в это время оказывалась вверху. И она, эта лопасть, становилась как будто парусом, но только в парус дует так, что лодка идет вперед. Тут ее толкало назад.

С этим нужно было справляться, Андрей налегал на весло. Одному ему бы никогда не совладать с этими волнами, огромными и холодными. С этим ветром, напористым и тугим. Но впереди работает веслом отец, у него сильные плечи, большие руки. А позади – мама. У нее неширокие плечи и не такие уж сильные руки, зато у нее теплый голос.

– Андрюшка, ты молодец, ты мой смелый сын. И нисколько не испугался – вот какой у нас парень…

Папа забыл о вальсе в ритме дождя. Он покряхтывает от напряжения – немалых усилий требует сегодня волна, и ветер все сильнее.

– Ветер в морду, – говорит Адмирал и трясет кудрявой своей головой. – Ветер в морду, волна навстречу, все как в жизни. Андрюха, как ты там?

– Матрос в порядке, – отвечает за Андрея папа. – Он умеет надеяться на прочность своего корабля. Правда, матрос?

– Да, да, – отвечает Андрей, – я в порядке!

И он налегает на весло изо всех сил, сверх сил. Они все вместе – команда, каждый выкладывается до конца, никто не проезжается за чужой счет. Иначе какая же они команда? И Андрей – матрос. Они так назвали его сегодня в первый раз. Матрос, а не маленький мальчик. Андрей вдохновенно работает веслом, бугры мышц вздуваются на плечах. Никаких бугров особенных на самом деле нет, но ему самому кажется, что он очень сильный, очень смелый парень. Матрос.

Когда наконец причалили к берегу, Андрей почувствовал, что руки у него онемели, а спина не хочет распрямляться.

– Матрос и Судомойка пойдут за хворостом, – скомандовал Профессор.

И Андрей с тетей Мариной пошли. Разговаривать много не приходилось – все устали, озябли, ждали горячего ужина. Профессор, Адмирал, Андрюшина мама, дядя Павел ставили палатки.

Не каждый свою, а все помогали всем.

Они притащили много сухого хвороста.

– Тебе тяжело, давай понесу, Матрос, – предложила тетя Марина.

– Ничего не тяжело, у меня мускулы во! – ответил Андрей.

– Матрос, хочешь добавки компота? – спросила потом тетя Катя. Кто же не хочет добавки компота? Горячий компот – лучшее из всех блюд!

В тот день у Андрея появилось прозвище. Теперь его звали Матросом. Не так легко, оказывается, зарабатываются прозвища. Это он понял тогда – вместе с уважением он заслужил свое прозвище. И они все, значит, тоже. Не сразу Адмирал стал Адмиралом, Капитан – Капитаном, а Профессор – Профессором. Не сразу. Даже Жадюга и то не сразу.

До чего же хорошо, оказывается, называться Матросом!

И вот следующее утро – тихое, солнечное, роса высыхает, трава теплая и мягкая, босые ноги ступают по ней, и от каждого шага радостно.

– Такие дни что-то добавляют к биографии, – говорит Профессор. Он стоит у своей палатки и щурится на солнце.

– Биография во многом зависит от географии, – отвечает ему из своей голубой палатки Адмирал. – Я всегда это утверждал.

– То есть как? – подает голос из оранжевой палатки папа, – Почему от географии?

– Путешествовать надо, осваивать новые пространства. Это я называю жизнью. – И Адмирал начинает делать зарядку, наклоняется много раз подряд, потом прыгает, потом бежит вокруг поляны и сбегает к самой воде. Он мчится вдоль песчаного берега, на песке остаются следы босых ног. Папа вылетает из палатки и пускается следом. Потом – дядя Павел. И вот уже все бегут. Андрей бежит последним, но он не отстанет ни за что.

Однажды на красивом берегу, где на песке лежали огромные камни – валуны, произошел неприятный разговор. Андрей думал, что в походе таким разговорам вообще не место, но, оказывается, ошибся. И разговор произошел.

Он сидел на теплом сером камне, похожем на уснувшего бегемота, и смотрел, как за лесом садится солнце. Вот оно коснулось самых высоких вершин, вот стало не кругом, а полукругом. И скоро от него останется краюшка, а потом и она исчезнет. И камни только сначала кажутся серыми. Вон розоватый камень. А этот сиреневый, а тот как свернувшаяся черная пантера Багира из книги «Маугли». И сам Андрей в эту минуту – мальчик из джунглей, смелый, очень смелый и ловкий, очень ловкий, и быстрый, очень быстрый Маугли. Матрос Маугли. Разве плохо?

И тут к нему подходит мама. Она говорит:

– Андрей, я согрею воду. Будешь мыть ноги.

Ну при чем здесь ноги? И теплая вода? При чем?

– Мама, – начал он, и голос звучал справедливо и одновременно жалобно – так Андрею казалось. – Ну мама! Я купался сегодня раз сто. Зачем мыть ноги? Я же весь чистый!

Но у мам, даже таких необыкновенных, как мама Андрея, какая-то своя логика.

– Купанье – не мытье. – Мама с непреклонным видом повесила над костром котелок, полный воды. Андрей поворчал немного, потом вымыл ноги, но обиделся. Обидеться любой человек имеет право. Как что, так сразу показывают свою власть над ним. Это нечестно. Но обсуждать такие дела он не станет – обсуждать смешно и глупо. Андрей чувствовал. Дома он не сдался бы, но здесь – другое, здесь поход. Один раз можно уступить – женщинам надо уступать, если ты смелый и мужественный матрос. Так всегда говорил отец, так считал Адмирал. И дядя Павел тоже снисходительно относится к своей тете Кате – по мелочам не спорит никогда. Не мужское это дело – устраивать дискуссию из-за всякой ерунды. Так решил Андрей, обида прошла, он уснул. Но на другой день повторилось то же самое. Только он уселся с тетей Мариной чистить грибы, появилась мама с полотенцем.

– Андрей, пошли мыть ноги.

Нет, он не уступит. Он Матрос, а не малое дитя. Это его ноги. Он сам будет решать, когда их надо мыть, в конце концов.

Оглядел поляну. Все были заняты своими делами. Дядя Павел перематывал лески. Профессор точил топорик. Папа ставил палатку, на металлических колышках палатка была натянута туго, как барабан.

Тетя Марина продолжала чистить маслята, снимала со шляпок тонкую влажную кожицу, срезала корешки. Сказала как бы про себя:

– Грибов-то сколько! Сейчас пожарим с луком, будет пир.

Может, хотела отвлечь Андрея от грустных мыслей? А может, просто так сказала?

Андрей решил высказать маме все, что накипело.

– Нечестно, – горячо начал он.

Но тут к ним подошел Профессор:

– Хочешь, Матрос, давай в карты сыграем, в подкидного. На мытье.

Андрей раскрыл рот – как это?

– Ну чего тут непонятного? – Профессор тасовал колоду. – Проиграешь – будешь мыться. Без разговоров.

– А выиграю? – Андрей сверкнул глазами. – А?

– Мыться пойду я. Горячей водой, с мылом. Годится?

Андрей проиграл сразу. Он не знал, что Профессор и в подкидном почти профессор – его никто не обыгрывает никогда.

Он мылся, ему было необидно – игра шла честно. В котелке осталось немного воды, мама заставила его вымыть уши и шею.

В этот день он научился к некоторым вещам относиться с юмором. Есть на свете такие вещи – серьезно на них смотреть нельзя, а с юмором все получается легко и совсем не обидно.

На следующий вечер Профессор снова играл с Андреем в дурачка, и снова Андрею пришлось мыться. Теперь он уже не дулся, а хохотал. Постепенно Андрей научился играть в подкидного гораздо лучше. Теперь он иногда обыгрывал самого Профессора. Профессор молча шел мыться, тер спину мочалкой, фыркал. Андрей сидел на травке и говорил металлическим голосом:

– Уши. Шею. Колени, колени! Ничего не загар. Все так говорят – не отмывается. Очень даже отмылось. Вот так.

Мама, проходя мимо с чайником, засмеялась:

– С тех пор как вы играете в карты, оба стали заметно чище. Мне, во всяком случае, так кажется.

Андрей в свои десять лет прекрасно понимал, что Профессор применил к нему какой-то педагогический прием. Дети в этом разбираются не так уж плохо. Но такой прием Андрею нравился, это было весело, нисколько не унижало и не обижало. А тогда что же, пускай будет педагогика, раз взрослые без нее не могут обойтись даже в походе.

Однажды, проплывая по узкой протоке, Андрей увидел двух ребят. Один был ровесник Андрею, другой постарше.

Братья, наверное, – белые головы, загорелые плечи. Ребята сидели с удочками, но смотрели не на поплавки, а на проплывающих мимо туристов.

– Эй, туристы! – крикнул старший, когда байдарки поравнялись с ними. – Дайте байдарку покататься!

Другой сказал:

– Не дадут. А смотри, какой малый смешной! Весло больше его в пять раз! Ой, не могу!

Андрей даже не сразу понял, что это про него. Увидев зрителей, он подобрался, стал грести сильно, легко, красиво – так ему казалось. И пусть они оценят – среди взрослых сидит десятилетний турист, прекрасно управляется с веслом. Завидуйте такому человеку. Уважайте такого человека. С удочками на берегах сколько угодно ребят сидит. А вот в байдарке, да еще во взрослом походе, – поищите, не найдете.

– Смотри, смотри, какой надутый! Серьезный! Эй, парень, ты чего такой важный?