Текст книги "Мир приключений. 1973 г. выпуск 2"

Автор книги: Сергей Абрамов

Соавторы: Дмитрий Биленкин,Анатолий Безуглов,Сергей Жемайтис,Николай Коротеев,Владимир Шитик,Альберт Валентинов,Кирилл Домбровский,И. Скорин,Виктор Болдырев,Исай Кузнецов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 60 страниц)

– Расскажи кому другому. Ты разве не знаешь, что запрещено всякое общение с большевиками? С ними можно разговаривать только голосом пушек!

Рыжий Джим сморщился, что, как известно, заменяло ему улыбку. Собственно, он, боцман, сейчас ничего против Смита не имел. Сегодня было получено подтверждение, что он, Гарри Смит, действительно числится в списках старших матросов погибшего миноносца. Смиту следует вернуть его права и снова водворить в матросский кубрик. Все же неплохо будет, если перед этим он пройдет окончательную шлифовку в карцере.

– Так вот, Гарри Смит, чтобы ты не забывал, где находишься, отсидишь двое суток в “отеле”. Понял?

– Да, сэр. Благодарю.

– Так тебе нравится жить в “отеле”? Могу продлить еще на сутки. Отдохни после работы у русских. Да и гальюны ты драил отлично. Отведите его, ребята, и устройте с полным комфортом.

В железной каморке, куда втиснули Гарри Смита, нельзя было ходить, а только стоять или сидеть, скорчившись на полу. Зато в ней имелся иллюминатор, хотя и высоко, да Гарри легко подтягивался на руках и висел, глядя на море, пока не деревенели пальцы. Два дня миноносец шел малым ходом, затем выключил машины, загрохотала якорная цепь, и Гарри увидел из своей тюрьмы зеленые склоны, длинную низкую казарму на них, японский пароход у причала и, повернув голову, вскрикнул от радости: на голубой глади бухты стоял “Орион”.

Матрос, чем-то напоминавший Гарри его погибшего друга Арта, принес галеты, кружку воды и, прислушавшись, не идет ли кто, вытащил из кармана сверток.

– Здесь мясо, только тихо! Бумагу отдай мне.

Матрос остался, наблюдая, как Гарри ест.

– Ну и рыжий у нас! – сказал матрос. – Сколько он нам крови испортил! Я зимой тоже здесь сидел. Думал, концы отдам. Сейчас хоть тепло.

– У русских так не издеваются, – произнес Гарри с полным ртом.

– У них нет боцманов?

– Как – нету? Есть. Да больше на людей похожи, а такие, как этот орангутанг, хвост поджимают.

– Мне надо идти. Часового у тебя сегодня нет, просто закрываешься на замок. Если захочешь в гальюн, стучи.

– Я не прочь пройтись.

– Доедай мясо!.. Меня Томасом звать… Том Форд.

– Как приятно познакомиться с автомобильным королем!

– Меня так и зовут ребята. Народ у нас в большинстве хороший. Да сам знаешь, боятся проштрафиться.

– Ну уж нет. Это не оправдание. Так подло вести себя… Первый раз встречаю…

– Какая там подлость, Гарри! Тебя ведь тоже не сразу раскусишь. Вытри рот, и пошли.

“Ну прямо Арт, – печально подумал Гарри, – особенно когда улыбается”.

С палубы Гарри оглядел бухту, закрытую довольно высокими скалистыми горами. С “Ориона” спустили шлюпку. Видимо, кто-то из офицеров съезжал на берег.

– Ну, идем, – Том толкнул в бок, – как бы не влетело и тебе и мне!

В сумерки Том принес ужин: те же галеты, воду и от себя плитку шоколада и главное – последние новости.

– Дела идут отлично, Гарри! – весело заявил Том. – Оказывается, уже два дня, как пришло подтверждение, что ты старший матрос с “Грейтхаунда”. Кочегары уже выкинули твои пожитки, а я перенес их к себе в кубрик. Будешь спать надо мной. Ты рад, надеюсь?

– Не особенно. Я ведь знал, что рано или поздно утрут нос вашему рыжему боси. Ты скажи лучше, не видал ли кого из русских?

– Как же! Как раз хотел рассказать тебе о нашей встрече. Действительно, народ ничего. Один из них прямо мне понравился, подарил мне пачку табаку, такого крепкого, что глаза лезут на лоб. Как-то странно называется этот табак.

– Махра!

– Вот-вот! Приятные парни эти русские, да жаль, скоро пришлось отваливать. Их старший офицер был у начальника порта, да что-то быстро вернулся. Твое имя они называли и еще что-то говорили, судя по лицам – отзывались о тебе неплохо.

– Ну, может быть, и не обо мне шел разговор, – заметил Гарри. – Главное, что вы кое в чем убедились.

– Конечно! Я теперь тоже сомневаюсь, что это корабль пиратов, как зовет его боси. Тут у нас ходят слухи, что там, наверху, – Том поднял глаза к потолку из клепаных листов стали, – недовольны свержением с престола родственника нашего Жоржа: ведь Георг Пятый то ли брат, то ли дядя русского царя. Поэтому нам приказано преследовать и уничтожать при каждом удобном случае красных… Кто-то идет?..

– Не к нам. Ты что еще хотел мне сказать? Давай живей!

– Русским на паруснике грозят большие неприятности. Стюард в кают-комнанни слышал, как сегодня за обедом говорили о следственной комиссии, которая скоро прибудет сюда. Русским запрещено сходить на берег…

– Почему? Ты ведь с ними там встречался?

– Ослушались приказа. Сейчас они грузят уголь, хотя боси сказал, что он им не понадобится. Вот, Гарри, какие дела. Прощай! Завтра ты уже оставишь этот железный ящик. Ну, что хмуришься? Ешь шоколад!

“ОГОНЬ ОТКРЫВАЕМ МЫ!”

В большом матросском кубрике собрались почти все матросы, кочегары, машинисты, унтер-офицеры, только вахтенные находились на верхней палубе, и то у трапов, прислушиваясь к голосам внизу.

Собрание вели большевики. Громов, Трушин, Зуйков, Гусятников, раненый матрос с мыса Чуркина стояли у стенки под иконой Николая-угодника. Остальные плотно друг к другу сидели на полу, жались у трапов и бортовых стенок. В душной тишине глухо раздавался голос Громова:

– Видите, товарищи, что нас ждет. В лучшем случае снимут морскую робу и пошлют в пехоту, воевать против своих… Тише, товарищи! Кто хочет, еще выскажется, а сейчас пусть скажет слово товарищ, который знает обстановку лучше нас, и вот тогда поговорим и примем наше решение, потому что идти, как бараны, на убой за чужие интересы, да еще против своих братьев, думаю, охотников мало найдется. Давай, Илья!

В это время в открытые иллюминаторы с берега долетел звук горна. Раненый матрос повел головой:

– Слышите? Японцы дудят! Вечерняя поверка. Видали, остров они заняли. То же и там, на материке. Вся железная дорога, города у них пока, у японцев, американцев, французов, и кого только нет у нас там1 Прямо скажу – положение не из легких.

Раздался голос:

– Чего же щеришься? Что веселого-то?

– А то, что унывать мы не привыкли. То, что они, гады, захватили нашу землю, ненадолго. Вокруг них и под ними земля начинает гореть! Вот что, кореш! И то, что мы не одни! Нами Ленин руководит, вот что, товарищи! – Он повысил голос, и его широкоскулое лицо стало суровым. – То, что весь народ поднимается на борьбу за свою народную власть, против поработителей всяких, вот что, дорогой товарищ! Мы не сидим здесь сложа руки! Не думайте, товарищи! Для вашего сведения, в Забайкалье сражается партизанская армия под командованием большевика Сергея Лазо! В Приморье боевой отряд, в нем больше тысячи человек, отряд товарища Бородавкина. И могу назвать еще десятка два партизанских отрядов, всех не запомнишь, да и сведения доходят медленно, а их уже многие сотни по всему краю и Сибири! Вот ты, товарищ, не знаю, как тебя…

– Ну Брюшков, а что?

– С ухмылкой слушаешь да шепоток в ухо пущаешь соседу.

– Нельзя, что ли? Мало ли ты что скажешь, а чем докажешь? Станем мы на вашу сторону, а нас и пощелкают, как воробьев на гумне. То-то же. Слыхали мы это!

После слов Брюшкова по кубрику пошел гул.

– И мы слыхали, – сказал раненый матрос и вытащил из кармана свернутую в несколько раз газету.

– Закурить, что ли, хошь? – спросил Брюшков.

– Опосля и закурим, а сейчас вот послушаем, что пишут о партизанах беляки, они-то уж знают, есть ли партизаны или я набрехал тут. Вот слушайте! Газета называется “Свободный край”, у них тоже свое понятие о свободе. Все читать не буду, кто хочет, после прочтет. Только немного по существу вопроса. “Дальний Восток, – пишут беляки, – представляет собой ярко пламенеющий костер большевизма, который ничуть не склонен потухать, но, наоборот, ежеминутно грозит перекинуть пламя в соседние местности. И это несмотря на то, что здесь-то всего более сосредоточено той иностранной силы, на которой мы строим все наши расчеты как на силе реальной в борьбе с большевизмом…” И вот немножко дальше: “Весь Дальний Восток сейчас должен рассматриваться как театр военных действий”. Вот оно как. товарищ Брюшков!.. Да куда же ты собрался? Сейчас резолюцию будем выносить! И вы, товарищи?

Брюшков, Грызлов, Бревешкнн и еще человек тридцать стали поспешно выходить из кубрика.

– И отлично! – сказал Громов, когда они ушли. – Без них воздух будет чище. Это, товарищ Илья, монархисты в большинстве, а за ними потянулись выжидающие из зажиточных мужичков, а также эсеры.

– Ах, контра?

– Не все, да не успели, не смогли всем разъяснить.

– Жизнь разъяснит. Теперь, товарищи, надо решать, и немедленно, как выбираться из петли, в которую вас загоняют интервенты и беляки, пока есть хоть малая щелка. Тут недалеко материк, тайга, там наши!..

Председатель следственной комиссии капитан Нортон попросил командира катера обойти вокруг клипера. Высокий тощий английский моряк с трубкой в зубах рассматривал такелаж и корпус корабля. Остальные члены комиссии тоже вышли на узкую палубу. Среди них были вице-адмирал Лебединский-Свекор, капитан первого ранга Струков, майор Нобль, барон фон Гиллер и еще несколько человек в военном и штатском из белогвардейской контрразведки.

Вице-адмирал сказал капитану Струкову:

– Выглядит клипер как будто удовлетворительно.

– Отлично! Возможно, все не так серьезно, как нам доложили.

– Очень серьезно! Вы бы поговорили с Никитиным! Как он мне отвечал! Все старался скрыть! Нет, Федор Павлович, не поддавайтесь первому впечатлению. Вам как боевому командиру прежде всего подай внешний вид, только иногда за этим бравым видом такое скрывается!.. Поверьте моему опыту.

Из уважения к представителям “Союзного штаба” говорили только по-английски.

Капитан Нортон буркнул, не вынимая трубки изо рта:

– Парочка повешенных на рее только украсит этот хорошо выправленный такелаж.

– Боюсь, что парочкой не удастся обойтись, – сказал Гиллер.

Нортон повернул к нему голову:

– Не тревожьтесь, барон, мы будем справедливы. Стива Бобрин, как только заметил на палубе катера начальство, сразу догадался, кто пожаловал, и замахал рукой.

Нобль спросил:

– Кто это так непосредственно выражает восторг по поводу нашего прибытия?

Барон ответил:

– Единственный человек, заслуживающий доверия. Его показания будут иметь огромную ценность.

Вице-адмирал радостно воскликнул:

– Лейтенант Бобрин! Да-а, отличный молодой моряк. Редкий, можно сказать, в наше тяжелое время.

– Вызвать завтра в восемь! – приказал капитан Нортон. Катер, обойдя “Орион”, направился к миноносцу. “Отранто” стоял в полумиле от клипера, ближе к выходу из бухты.

Старший офицер сидел в кресле у круглого стола из красного дерева, и, хотя за бортом было еще светло, яркая лампа освещала карту, развернутую на полированной столешнице. Командир стоял и, прищурясь, рассматривал побережье Японского моря от мыса Поворотного до Императорской гавани.

– Да, положение! – сказал командир. – Точь-в-точь как в Плимуте.

– Не совсем. Я бы сказал – почти. Здесь обстановка намного сложней. Я бы сказал – гибельней.

– Ну уж, Николай Павлович, вы сгущаете краски! Да, обстановочка не из простых, но у меня остается еще надежда…

– Слабая, Воин Андреевич. Не будем себя обманывать. Нам следует быть готовыми ко всему и принять безотлагательные контрмеры немедленно! Завтра уже будет поздно.

– Да, но что?.. Какие меры?

– Частично вы их уже приняли. Вот карта на вашем столе. Вы погрузили уголь…

Воин Андреевич прошелся до двери, вернулся к столу:

– Действительно, вы же знаете, я давно думаю о возможности выбора. И выбор только один, почти как в Плимуте. Но там никто не подозревал, что мы решимся на такой шаг, привыкли к русской покорности, они даже в душе не верили в серьезность революции у нас, все экспедицонные корпуса снаряжались главным образом чтобы “застолбить” золотоносные, нефтеносные, лесные и прочие участки и как устрашение для соперников. Думали, что воспользуются нашей слабостью… Там нас не сторожили, не обвиняли. Теперь этот “Отрантишка” – словно пес у ворот… Пока нам повезло только с углем. Какой подлец этот начальник порта! Взял двести фунтов стерлингов. Говорит, что “вам все равно, деньги не ваши, а мне – сами понимаете: жалованье не платят уже полгода. Надо как-то жить, две дочери, сын…” И, по существу, он прав. Да! Еще говорит, что все тащат, разворовывают Дальний Восток. Японцы почти очистили остров. Вывезли все, включая адмиралтейский якорь, лежавший здесь со времен Невельского, запасы фуража и всех лошадей в придачу. Что делается, Коля!

– Надо действовать решительно, не теряя ни минуты.

За бортом послышался шум парового катера; он прошел невдалеке, вода в графине качнулась несколько раз и замерла.

Оба настороженно прислушались. Когда шум винта затих, командир взволнованно продолжал:

– Вы забыли, Николай Павлович, что не только мы с вами на клипере. А матросы? Как они отнесутся к новым тяготам, риску и, что скрывать, возможно, верной гибели?

– О гибели говорить еще рано. Матросов я беру на себя… За дверью раздался характерный стук – ленивый, небрежный.

– Герман Иванович! – обрадовался командир, как будто тот должен был принести неожиданные новости, которые снимут с него непосильный груз.

Радист вошел, как всегда с печальной саркастической улыбкой, и остановился посредине салона, спрятав руки за спину. Без вводных слов он стал передавать содержание телеграммы:

– “Отранто” приказано повысить наблюдение за “Орионом”. Категорически запретить общение с берегом. Капитан получил нагоняи за то, что дозволил нам отбункероваться. Прибыла следственная комиссия. Только что. На катере. В числе инквизиторов наш барон Гиллер в новенькой английской форме. В телеграммах его называют экспертом по русским вопросам. Все! – И добавил от себя: – Положение гадкое. Хуже трудно представить.

Командир и его помощник молчали. Несмотря на все, в них еще тлела какая-то смутная надежда, что “все обойдется”: комиссия не приедет, вице-адмирал сменит гнев на милость, новые, более важные дела заставят англичан оставить клипер, да и мало ли что могло случиться в это смутное время. Но ничего отрадного не произошло. Петля сжималась все туже. При полном молчании появился лейтенант Бобрин.

– Прошу извинить, я, кажется, помешал, на мой стук никто не ответил. Ваше высокоблагородие, господин капитан второго ранга…

Командир болезненно поморщился:

– Ну что вы, Степан Сергеевич, все “благородите” меня! Был давно приказ перейти на новую форму обращения. Ну, что там у вас случилось?

– На мой взгляд, у нас происходят события недопустимого характера.

– Ну, что там еще?

– Сейчас в матросском кубрике происходит сходка. Я слышал сам, как беглый матрос или, вернее, субъект в матросской форме призывал захватить шлюпки и бежать на материк к партизанам. Его следует немедленно арестовать и выдать властям!

– Николай Павлович, выясните, что за сходка! Я же приказал – никаких сходок. У вас, Бобрин, есть еще и приятные новости?

Стива погасил улыбку на своем сияющем лице.

– Прибыла следственная комиссия, и среди них вице-адмирал. Последнее обстоятельство дает право надеяться, что с нас снимут многие обвинения. – Стива не выдержал и опять улыбнулся.

На нем безукоризненно сидела новая форма, сияли золотом новенькие погоны. И сам он был новый, ликующий, уверенный, что все эти люди, еще так недавно стоявшие над ним или считавшие себя равными ему, как, например, кондуктор Лебедь, сейчас опускаются все ниже и скоро будут повергнуты в прах не без его участия. Теория “случая” торжествовала. Он как бы снисходительно вскинул руку к околышу фуражки, тоже новенькой, с козырьком чуть иной формы, чем положено, повернулся кругом, и чувствовалось, что все это он делает исключительно по своему собственному желанию, а не потому, что так положено по уставу.

Все трое молча проводили его взглядом.

– Нельзя допустить, чтобы команда предпринимала что-либо раньше времени. Пожалуйста, Николай Павлович, Герман Иванович, идите к ним, – сказал Воин Андреевич.

Командир позвал вестового и, когда Феклин появился в дверях, приказал немедленно вызвать к нему артиллерийского офицера и старшего механика.

В матросском кубрике, у трапа, все это время стоял отец Исидор, потупясь и вникая в каждое слово, наблюдая из-под кустистых бровей за своей паствой, явно готовой к бунту. И хотя его пастырский долг обязывал тушить искры неповиновения, не давая им разгореться пламенем, призвать к смирению, заставить положиться на волю божию, без которой, как известно, не упадет и волос с головы человека, иеромонах молчал, так как его мятущаяся душа была с этими людьми, ищущими правды и готовыми за нее умереть.

Когда товарищ Илья умолк, отец Исидор сказал рокочущим басом:

– Много морей мы прошли, много перенесли бурь и прочих испытаний силы нашего духа, и все это время шел спор и внутри каждого из нас, и между собой, на чью сторону стать в смуте великой, что идет на многострадальной Руси нашей. И я думал и вникал и вот сейчас решил, товарищи матросы, снять свои сан и ити с вами до последнего своего часа, так как вижу, что справедливость на вашей стороне.

Отец Исидор сбросил рясу, под которой оказалась полная матросская форма.

Все вскочили, и в кубрике раздался оглушительный рев ста матросских “луженых” глоток, выражающих своп восторг и одобрение…

Наступили минуты, когда нельзя уже было отмалчиваться, скрывать свои мысли, выжидать, а надо было сказать свое слово, на чьей ты стороне, с кем! Пусть даже тебя еще грызет червь сомнений, останавливает страх, все равно надо было стать по одну из сторон черты, которая наконец ясно проступила на клипере, и люди делали этот шаг.

Командир знал убеждения старшего механика, приверженца монархических порядков, и, чтобы не вызывать с его стороны ненужных разговоров, просто приказал ему через полчаса приготовить машину.

Стармех обрадовался:

– Так, значит, идем во Владивосток?

Командир, ничего не ответив, отпустил его кивком. С Новиковым было сложнее. Артиллерист пришел к нему одновременно со старшим механиком и, услышав приказ “приготовить машину”, все понял.

– Ну, Юрий Степанович, вы знаете, зачем я вас вызвал?

– Да. Знаю…

Командир выжидающе молчал.

– Знаю и готов предложить три варианта, с помощью которых мы можем выйти из бухты.

Командир перевел дух:

– Я слушаю.

– Снарядить взрывчаткой брандер и подорвать миноносец.

– Так… Второй?

– Таран!

– Третий?

– Обстрелять его танки с нефтью. Поджечь!

– Таранить рискованно. У нас маломощная машина, и мы можем в нем завязнуть. Были подобные случаи. Брандер соблазнителен, да придется жертвовать жизнью людей. Отпадает и этот вариант. Третий принимаю как единственно возможный, хотя и не сторонник таких методов, но выбора у нас нет. Готовьте расчеты и ваши орудия!

– Есть!

– Постойте, Юрий Степанович, голубчик, мамочка моя!

Новиков не мог сдержать улыбку – никогда еще он не удостаивался таких знаков расположения.

– Будете стрелять только по танкам с нефтью и по машине.

– Есть!

– Идите, голубчик… Феклин! Феклин!

Вестовой влетел в каюту и остановился, тяжело переводя дух.

– Фуражку! Идем живо!..

Поспевая за командиром, Феклин не удержался, чтобы не сообщить новость, по мнению вестового заслоняющую собой все последние события:

– И знаете еще, Воин Андреевич, что наш отец Сидор сана себя лишил?

– Что за чепуха! Оставь, тут и без сана…

– Да нет, правда, рясу скинул, а под ей вместо его кальсонов в полоску – клёш, и фланелька, и тельняшка…

– Ладно, ладно, потом, – отмахнулся Воин Андреевич, взбегая на мостик.

Его встретил старший офицер и сказал по-английски:

– Они догадались или просто предосторожность, но держат нас под прицелом. Завтра приходят сюда еще два эсминца. Приказано нас всех снять с клипера, взять под стражу, начать немедленно следствие и закончить в два дня, включая суд.

– Спешат! И нам нельзя терять ни секунды. Сейчас уходим. У нас есть единственный шанс вырваться отсюда.

– Да, один из тысячи! Если мы первыми откроем огонь…

– Это мы и сделаем, Коля! С богом!

– Идите вниз! По местам! Боевая тревога! В рынду не бить!

И хотя все уже стояли у своих мачт, у пушек, у брашпиля, у котлов, у машины, команду подхватили боцманы и унтер-офицеры, передавая ее непривычно тихо.

“Орион” бесшумно двинулся к выходу из бухты. Его маневр заметили вахтенные на палубе миноносца. Прошла минута, пока доложили капитану Коулу и тот поднялся на мостик. Комендоры на миноносце приникли к прицелам и, как было приказано, целились по мачтам. На миноносце ослепительно вспыхнул прожектор, и его луч стал ощупывать палубу “Ориона”. Клипер казался беззащитным существом, идущим на верную гибель. Сейчас раздастся залп из всех пушек миноносца, и полетят за борт его стройные мачты. Капитан Коул детально рассчитал со своим старшим артиллеристом, как все это произойдет в случае, если командир парусника, охваченный приступом безумия, попытается снова бежать. Теперь капитан Коул ждал, пока поднимется на мостик “высокая комиссия”: ему бы никогда не простили, если бы он лишил ее такого зрелища. Не беда, если русские выйдут из бухты, тем больше оснований будет расправиться с ними в открытом море, и притом гораздо эффектней. Он только приказал просигналить: “Остановитесь, иначе – смерть”.

На мостик миноносца один за другим стали подниматься члены следственной комиссии.

– Мне их искренне жаль, – сказал капитан первого ранга Струков.

– Между прочим, я этого ожидал, – проговорил вице-адмирал Лебединский-Свекор и обратился к Струкову по-русски: – Какой ужасный пример, Павел Федорович! Но Коул их проучит! – Последнюю фразу он произнес по-английски.

Капитан Нортон презрительно улыбнулся. Майор Нобль воскликнул:

– Они молодцы! – и спросил Гиллера: – Вы несколько разочарованы, барон? Сожалеете, что никого нельзя будет повесить?

– На этот счет я не беспокоюсь, русские живучий народ. Вместо пушек я предпочел бы торпеду.

– С такого расстояния? По кораблю, начиненному тротилом?

– Ну нет. Не здесь…

Прочитав предупреждение капитана Коула, лейтенант Бобрин бросился к мостику. У трапа его остановили два матроса с винтовками:

– Приказано не пускать!

– У меня срочное… важное сообщение… – сказал он, задыхаясь.

С мостика донесся непривычно жесткий голос командира:

– На место, лейтенант!

– Что вы делаете! Безумство! Остановитесь!

– Арестовать! Вниз!..

Бобрина схватили под руки, и он с ужасом понял, что для него все погибло. Сейчас секунды решали все. Ему не удастся изменить решение командира “погибнуть и погубить всех”. “Но что делать, что? – билось у него в голове. – Какой выход? И есть ли он в таком безнадежном положении?” Надо было уходить, бежать, не дожидаясь этой ночи. Ведь он знал, на что способны эти люди. Бобрин обмяк в матросских руках, и часовые почти выпустили его, подталкивая к трапу, ведущему в жилую палубу. Неожиданно Бобрин рванулся к борту, раздался плеск. Матросы оцепенели: “Как это мы? Не уследили Белобрысенького! Утонет!” Полагалось во всю глотку оповестить: “Человек за бортом!” Однако никто не проронил ни звука: в такую минуту нельзя было отвлекать командование. И они тотчас же забыли о лейтенанте, заняв свое место у трапа и жмурясь от ослепительного луча прожектора, ощупывающего борт, мачты, палубу, ждали, что вот-вот плеснут огнем орудийные жерла миноносца.

Лейтенант Бобрин, ликуя, что и на этот раз он не упустил единственный шанс, счастливый случай, плыл к миноносцу.

Капитан Нортон покосился на капитана Коула – как тактичный офицер он не считал себя вправе вмешиваться в распоряжения другого офицера – командира корабля, но все же не мог не дать понять, что пора переходить к более решительным мерам. Капитан Коул понял этот взгляд и кивнул артиллеристу, чтобы тот приступал к выполнению намеченного плана “укрощения русского парусника”. Дело это казалось и ка-питану, и старшему артиллеристу настолько простым, с давно решенным исходом, к тому же у них были такие высокие судьи, что им хотелось как можно лучше, по всем правилам провести эту “учебную стрельбу”. Артиллерист чуть помедлил, передавая приказание, офицеры у орудий также сделали небольшую паузу, прежде чем отдать приказания “зарядить”. А в это время клипер подходил, занимая наивыгоднейшее положение для стрельбы из своих двух пушек. Всего на несколько секунд артиллерийский офицер Новиков опередил своего коллегу с “Отранто”. Исполнилась мечта комендора Серегина, наводчика носового орудия: первым “трахнуть” по противнику. И он “трахнул”. Снаряд попал в танк с нефтью. К небу поднялось пламя, гася звезды. Нефть огненным дождем падала на палубу миноносца, разгоняя орудийную прислугу. Следственная комиссия кинулась в рубку, стараясь погасить одежду, стереть с рук и лица горящую нефть. Барон фон Гиллер поскользнулся и упал, барахтаясь на горящем мостике, никто не помог ему встать, в панике офицеры топтали его ногами.

Одновременно с носовым орудием “Ориона” открыла огонь и его кормовая пушка, поражая в борт миноносец.

Не прошло и минуты, как “Отранто” потерял управление. Обезумевшая команда стала прыгать в воду с правого борта, где не было горящей нефти.

Командир клипера приказал прекратить огонь.

Путь из бухты к берегу был свободен.

Забрезжило утро. “Орион” уходил на север. Дул свежий юго-западный ветер. Командир еще ночью приказал, “не прекращая паров, вступить под паруса”. Вахтенные на марсовых площадках зорче, чем когда-либо, всматривались в серое море, вспыхивающее белыми гребнями на высоких волнах. Слева тянулся гористый берег, поросший густым лесом; до него было около двух миль, у берега кипел прибой, гул волн слышался на палубе, внушая надежду. Вид берега успокаивал, где-то уже недалеко находилась спасительная бухта. На палубе готовились к высадке на берег: из трюмов поднимали тюки с теплой одеждой, ящики и мешки с провизией, оружие. Все шлюпки подготовили к быстрому спуску на воду. Мало кто вздремнул за прошедшую ночь, и все же чувствовалось бодрое, приподнятое настроение. У открытого люка, из которого поднимали лебедкой ящики с консервами, унтер-офицер Бревешкин, явно ища расположения своих вчерашних недругов, говорил, почти не ругаясь:

– Кто, братцы, не ошибается? И на старуху бывает проруха. Ведь что нам говорил Белобрысый, царство ему небесное!.. Дескать, пойдем за ним и получим кресты, медали, чины всякие. В офицеры, говорит, всех произведут, а сам, туды его… в адмиралы метил. Я видал, как нашего лейтенанта взяли под арест, а он, туды его… за борт! Во дурак! Я видел, как он поплыл к “Отраде”, а из ее – огненная нефть хлестанула и потекла ему навстречу. – Бревешкнн вздохнул. – Утоп обгорелый. А надо сказать, далеко метил. А с другой стороны, кто знал, что так дело обернется? О себе скажу: как мы обрубили канат да пошли на “Отраду”, у меня дух захватило! Я все смотрел, как там у пушек прислуга ихняя ждала команды, как даже заряжать уже стали, и тут наш артиллерийский офицер стеганул по нефтяному баку. На какой-то секунд опередил! Не боле…

Зосима Гусятников перебил Бревешкина:

– Ты сегодня по-человечески говорил и даже одну умную мысль высказал – про секунду, от которой наша жизнь зависела. Командир наш на ней, на этой секунде, да на смелости держался в прошлую ночь и ни разу в наше плавание не прозевал эту самую одну-единственную секунду…

Отец Исидор в матросской робе один оттаскивал тяжелые ящики к борту, ветер трепал его пастырскую гриву, волосы падали на глаза. Он остановился, тряхнул головой, сказал, будто подумал вслух:

– Только ступлю на твердь, тотчас же остригу власа, а бороду оставлю, так как знаю – морозы здесь стоят крепкие. а борода греет, – и снова принялся за работу.

Зуйков, Трушин и Брюшков укладывали снаряжение в баркас.

Подбежал юнга Лешка Головин. Все трое оставили работу и вопросительно смотрели на него.

Лешка весело выпалил:

– За нами погоня! Миноносцев пять, а может, и десять! Японских, французских, английских, американских!

– Ну что веселого нашел, дурень? – осерчал Зуйков. – Что они тебе, леденцы везут?

– Надо мне! Только им нас теперь не догнать.

– С двадцатиузловым ходом?

– Хоть с тридцати. Они только сейчас вышли. Герман Иванович всю ночь наушники не снимал. “Отрада” молчала. Что-то у ней с радиостанцией стряслось.

– Стрясется, если все судно разнесли, – сказал Брюшков, – за это по головке не погладят.

– Так мы им и дались, чтобы гладили! Дядя Герман говорит, что японцы своим передали о нас, а пока те раскачались, мы вон где уже! Скоро в бухте будем!

Матросы и юнга поглядели на желанный берег, ярко освещенный поднявшимся из моря солнцем.

Неожиданно засвистели боцманские дудки, и разнеслась команда:

– Мыться, бриться, к построению… форма три!

Как в праздники и перед увольнением на берег, команда выстроилась на шканцах. Офицеры также в парадной форме стоят на мостике. Матросы не спускают с них глаз. Уже пронесся неведомо кем пущенный слух, что “все образовалось: получен приказ идти в Петроград”. И как будто действительно “все образовалось” – командир, как обычно улыбаясь, что-то говорит своему помощнику, разве только лицо его чуть бледнее, чем всегда, да знают, сколько он пережил за последние шесть часов.

Отданы положенные рапорта. Командир, как всегда, смотрит на свои золотые часы, подходит к перилам и обращается к матросам так, как никогда еще никто не обращался к ним:

– Товарищи! Дорогие соратники! Поздравляю вас с первой победой над врагами нашей родины!

Прошло несколько томительных секунд, прежде чем строй несколько вразнобой отозвался троекратным “ура”.