Текст книги "Мир приключений. 1973 г. выпуск 2"
Автор книги: Сергей Абрамов
Соавторы: Дмитрий Биленкин,Анатолий Безуглов,Сергей Жемайтис,Николай Коротеев,Владимир Шитик,Альберт Валентинов,Кирилл Домбровский,И. Скорин,Виктор Болдырев,Исай Кузнецов
Жанры:
Прочие приключения
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 60 страниц)
– Особых удобств мне и не требовалось, – сказала Олейник, – главное – солнце и море.
В том же доме, где и Галина Сергеевна, остановился Князев, человек тихий и незаметный, работавший, по его словам, экспедитором в Элисте. Тактично и ненавязчиво Князев стал ухаживать за Галиной Сергеевной. То вставал ни свет ни заря и занимал ей место на пляже, то доставал билеты в кинотеатр. Перед самым отъездом Галины Сергеевны Князев пригласил ее в ресторан. Пили сухое вино, и Галина Сергеевна немножко захмелела. Князев ей казался милым и одиноким человеком. В его отношениях к ней не было и намека на легкий и ни к чему не обязывающий “курортный роман”, и поэтому ей показалось вполне естественным, когда Константин Гордеевич попросил ее адрес.
– Гора с горой не сходится, – сказал Князев, поднимая бокал. – За новую встречу. Я ведь бываю в ваших краях. А может, и письмо когда напишу. Разрешите?
Галина Сергеевна разрешила ему писать. Но писем от Князева она так и не получила. Олейиик стала уже забывать о своем курортном знакомом. Но совсем недавно, несколько дней назад, он позвонил к ней на работу и сказал, что приехал в Зелеиогорск в командировку недели на две и остановился в гостинице. Галина Сергеевна к себе в гости его не приглашала, так как у нее склочные соседи и ей не хотелось, чтобы пошли всякие сплетни. Очки Князев попросил ее заказать, объяснил, что случайно разбил свои. Зная, что Галина Сергеевна работает в больнице, он попросил сделать это как можно быстрее потому, что с его зрением он без очков как без рук.
Женщина, сидящая напротив меня, была очень взволнована, лицо и шея покрылись у нее красными пятнами. Она не понимала, зачем я расспрашиваю ее о Князеве, и, очевидно, эта неизвестность заставляла говорить о нем очень осторожно. Я чувствовал, что она все время пытается что-то скрыть, скорее всего, свои подлинные отношения с Князевым. Впрочем, меня это мало интересовало. На вопрос, знакома ли ей фамилия Карпов, Олейник ответила отрицательно. Во всем ее поведении чувствовалось желание придать отношениям с Князевым невинный оттенок случайного знакомства. В дальнейшем, как я и предполагал, выяснилось, что у Галины Сергеевны был с Князевым тот самый пошлый “курортный роман”, наличие которого она столь упорно отрицала.
– Скажите, Галина Сергеевна, а как одет Князев? – спросил я у нее.
– Как одет? – удивилась Олейник. – Обычно одет. Пальто, костюм, шапка…
– Черная каракулевая с кожаным верхом, – вспомнив шапку Горбушина, подсказал я.
– Нет, – уверенно ответила Олейник. – Вы его с кем-то, наверное, перепутали. – Женщина облегченно вздохнула. – У Константина Гордеевича лисья шапка, такая… желтая.
Я почувствовал, как учащенно забилось сердце. “Наконец-то! Неужели я вышел на того, кто мне нужен? Неужели икс найден? Не слишком ли просто?” Еле сдерживая охватившее меня нетерпение, я внимательно перечитал показания Галины Сергеевны и попросил расписаться. Затем, сославшись на то, что она мне еще потребуется, вежливо попросил ее подождать некоторое время в дежурке. Проводив се туда (я опасался, что она могла предупредить о нашем разговоре Князева), я кинулся к телефону. В леспромхозе мне сказали, что Скирда давно выехал от них. Кажется, никого в жизни я не поджидал с таким нетерпением, как нашего лейтенанта. И когда он, усталый, но довольный, ввалился ко мне в кабинет, я нетерпеливо спросил:
– Ну, что узнал?
Впрочем, взглянув на Скирду, можно было этого вопроса и не задавать. Глаза Валерия сияли, и чувствовалось, что его буквально переполняют какие-то важные новости.
– Значит, так, – зачастил скороговоркой Скирда, – в леспромхозе ни у кого лисьей шапки нет. Такая шапка есть у заготовителя, который приехал из Элисты.
– У Князева Константина Гордеевича, – не выдержал я и увидел растерянное лицо Скирды. Поторопил его: – Ну дальше, дальше.
– А дальше, – удивленный моей осведомленностью, продолжал Валерий, – то, что Князев в день наезда появился в леспромхозе как раз около двух часов. От места происшествия до леспромхоза ходу минут двадцать – двадцать пять! Вот вам и дальше! – торжественно закончил он.
– Молодец, Валерий! – хлопнул я его по плечу. – Едем в гостиницу.
– За Князевым? – подтянувшись, спросил Скирда.
– Вот именно.
– Оружие брать?
Я хотел было сказать, что не стоит, но, подумав, что этим сильно подорву интерес Скирды к предстоящей операции, великодушно махнул рукой:
– Бери!
…В вестибюле гостиницы стоял крепкий приторный запах тройного одеколона, несшийся из парикмахерской. Администратор, пожилая женщина с нездоровым, отечным лицом, полистав книгу приезжих, сказала, что Князев остановился в номере 23. Мы со Скирдой поднялись по скрипучей лестнице, устланной вытертой ковровой дорожкой, на второй этаж. Скирда, как ему, наверно, казалось, шел походкой индейца, вступившего на боевую тропу.
Нахмурив брови и не вынимая руки из кармана, где лежал пистолет, он не шел, а буквально крался по коридору. На лице лейтенанта застыло суровое, сосредоточенное выражение. Я оглянулся и, увидев, что коридор пуст, шепотом строго сказал:
– Вот что, милый, или ты сейчас же вынешь руку из кармана и прекратишь весь этот цирк, или катись отсюда к чертовой бабушке! Брать будем тихо, без рукоприкладства и перестрелок. Ясно?
Скирда поспешно выдернул руку из кармана и, покраснев, виновато посмотрел на меня:
– Ясно, Сергей Васильевич.
Подойдя к двадцать третьему номеру, я негромко постучал.
– Входите, не заперто, – раздался из-за дверей мужской голос.
Мы вошли. У зеркала, висевшего над раковиной, стоял невысокий мужчина в пижамной куртке. Я обратил внимание на его неестественно прямые плечи и спину. Видимо, перед самым нашим приходом он брился: на стеклянной полочке лежали бритва, помазок и тюбик с пастой для бритья. Па левом ухе застыл клочок мыльной пены.
– Вы ко мне, товарищи? – спокойно спросил мужчина, поворачиваясь к нам.
Лицо у него было небольшое, аккуратное, с маленькими, глубоко посаженными глазами, с небольшим шрамиком, пересекавшим верхнюю губу. На первый взгляд было трудно определить, сколько ему лет. “Вот уж истинно маленькая собачка до старости щенок”, – невольно подумал я, вспомнив, что, по показаниям Олейник, Князеву должно быть далеко за сорок.
– Простите, ваша фамилия? – спокойно спросил я.
– Моя? Князев, а что? Да вы проходите, присаживайтесь, – приветливо сказал мужчина, тщательно промывая под струйкой воды безопасную бритву.
Я окинул взглядом номер, но лисьей шапки нигде не было.
– Мы из милиции, – сказал я как бы между прочим.
– Вот как? – без тени удивления произнес мужчина и внимательно взглянул на меня; в его маленьких серых глазах блеснул холодный, недобрый огонек.
– Одну минутку. – Он ополоснул лицо и тщательно вытер его. – Одеколона не употребляю, – ни к кому не обращаясь, сказал Князев. И, заметив, что Скирда по-прежнему стоит у дверей, сделал широкий жест. – Садитесь, садитесь, в ногах правды нет.
– Ничего, я постою, – холодно ответил лейтенант.
Князев пожал плечами, вынул из кармана очки, протер их полой пижамы и, надев, повернулся ко мне.
– Слушаю вас. – Казалось, лицо его ничего не выражало, кроме вежливого внимания.
– Вот что, товарищ Князев. К нам поступили сведения, что вы незаконно получили в леспромхозе некоторые дефицитные пиломатериалы, надо разобраться, – веско сказал я.
– Вас ввели в заблуждение. Все, что я получил, оформлено по накладным, можете проверить.
– Это я и собираюсь сделать.
– Пожалуйста. – Князев вынул из папки, лежащей на столе, кипу документов и протянул их мне. – Чепуха какая-то. Как это, скажите на милость, я могу получить то, что мне не положено? Я ведь представляю государственную организацию, а не частную лавочку.
– И все же вам придется поехать с нами.
– Это еще зачем? – все так же спокойно спросил Князев. – Я думаю, что можно разобраться на месте. Поверьте, я ни в чем не виноват.
– Вот и хорошо, – сказал я, вставая, – напишите объяснительную записку, много времени это не займет. Одевайтесь.
– Ну, как хотите, – недовольно проговорил Князев и начал одеваться
“Где же шапка, – мучительно думал я. – Неужели он ее выбросил?” А может быть, спрятал. Тогда придется делать обыск. И только когда Князев снял с вешалки пальто и вытащил из рукава засунутую туда рыжую лисью шапку, я, не удержавшись, облегченно вздохнул. Вот она, теперь все в порядке. Правда, бывают в жизни самые неожиданные совпадения…
Войдя ко мне в кабинет, Князев аккуратно разделся и закурил, не спрашивая разрешения. Держался он уверенно, как бы давая понять, что вызов его в милицию ошибка, и не более. Записав анкетные данные, я откинулся в кресле и, пристально посмотрев на Князева, спросил:
– А теперь, Константин Гордеевич, скажите мне, где вы были семнадцатого ноября с тринадцати до четырнадцати часов?
Князев зло блеснул глазами и промолчал.
– Вы что, не поняли вопроса? Могу повторить, – раздельно произнося слова, сказал я. – Где вы были семнадцатого ноября с тринадцати до четырнадцати часов?
Тут произошло что-то совсем уже несуразное. Князев хрустнул пальцами, глубоко, с аппетитом зевнул и, отвернувшись от меня, уставился в окно.
– Не хотите отвечать, ну хорошо. Кстати, Князев, вы водите машину?
Князев хитро посмотрел на меня, добродушно улыбнулся и высунул язык.
– Прекратите валять дурака! – строго сказал я, поняв, что Князев пытается прикинуться душевнобольным. – На месте преступления обнаружены осколки от ваших очков. Вот показания гражданки Олейник, которая по вашей просьбе заказала новые очки с такой же диоптрией, те самые, которые сейчас на вас. Вот результаты экспертизы, утверждающие, что на голове убитого Карпова обнаружены лисьи волоски. Кстати, я изымаю вашу шапку для установления идентичности с найденными на месте преступления шерстинками. Но и без всякой экспертизы я убежден, что волоски именно от этой шапки обнаружены на месте преступления. Меня интересует, почему вы убили Карпова?
Князев посмотрел на меня отсутствующим взглядом и снова зевнул. Допрос длился довольно долго, но на все мои вопросы Князев отвечал молчанием. Только когда вызванная свидетельница Макарова среди других опознала в нем человека, которого она видела за рулем автомашины, переехавшей убитого, Князев вновь захихикал и высунул язык.
Допросы Князева шли уже третий день, но он по-прежнему молчал. Не отрицал своей вины, не оправдывался, просто молчал, тупо уставившись в одну точку. Время от времени он равнодушно зевал и почесывал небритый подбородок. Начальник следственного отдела Сурен Акопович Мартиросян предложил направить подследственного на судебно-психиатрическую экспертизу. Но я был твердо убежден, что Князев симулирует и хочет выиграть время. Для чего? По колючим искоркам, мелькавшим иногда у него в глазах, я ясно видел, что он прекрасно понимает смысл моих вопросов; чувствовалось, что его мозг работает лихорадочно и вполне отчетливо в поисках выхода из сложившейся ситуации. Нет, на экспертизу я его всегда успею отправить. Сейчас важно сломить его упрямство, дать ему понять, что выхода у него нет, заставить его говорить. Зря он рассчитывает, что я не вытерплю, нервы у меня в порядке, и я очень надеюсь, что первым они сдадут у него. Поэтому, не повышая голоса, я в который раз задавал Князеву одни и те же вопросы.
Скирда ходил все эти дни в героях. Распивая кефир в нашем буфете, он в сотый раз рассказывал сотрудникам о трудностях, с которыми нам (то бишь ему, Валерию Скирде, и мне) пришлось столкнуться по этому запутанному делу.
Постепенно нашим поединком с Князевым заинтересовался весь райотдел, и поэтому я не был удивлен, когда ко мне в кабинет пожаловал сам прокурор Рудов. Яков Тимофеевич кивнул мне и, внимательно посмотрев на обвиняемого, тихо спросил:
– Ну что, игра в молчанку продолжается?
Князев буквально впился глазами в Рудова; он даже привстал на стуле, но тут же сел и, прикрыв рукою лицо, шумно выдохнул из себя воздух.
– Послушайте, Князев, – так же спокойно сказал Рудов, – неужели вы не понимаете, что ваше молчание ничего вам не даст? Ну, отправят вас на экспертизу, небольшая оттяжка, и говорить все равно придется. Может, хватит, а?
И тут произошло неожиданное. Князев медленно опустил руку и, еще раз пристально взглянув на Рудова, жестом показал, что хочет что-то написать. Я поспешно протянул ему бумагу и карандаш, ничего не понимая: ведь я десятки раз повторял Князеву эту же фразу и она не производила на него никакого впечатления.
Князев что-то написал и протянул бумагу Рудову.
– Прошу оставить нас вдвоем, – попросил меня Рудов. Увидев мое недоуменное лицо, он молча дал мне записку.
“Буду давать показания только Рудову”, – было нацарапано корявым почерком.
Я встал, молча вышел из кабинета.
“Интересно получилось, – подумал я. – Бился, бился, и нате. А Рудов хорош: пришел, увидел – расколол! Будет теперь разговоров”.
Впопыхах я забыл сигареты, но возвращаться в кабинет мне не хотелось.
– Дай-ка закурить, – обратился я к проходящему мимо Шуйдину, совсем забыв, что он некурящий.
Шуйдин молча развел руками.
– Ты что, тоже немой?! – не сдержавшись, заорал я на весь коридор.
– Валерьянки выпей, – спокойно пробасил Шуйдин. И пошел дальше.
Минут через сорок я все же не вытерпел и постучался в свой собственный кабинет. Князева уже увели. Рудов по-прежнему сидел на моем кресле и задумчиво смотрел в окно.
– Ну? – не вытерпел я. – Что удалось узнать, Яков Тимофеевич?
Рудов молча протянул мне протокол допроса. На чистом листе бумаги была написана всего одна фраза: “Я не виновен” – и стояла размашистая подпись Князева.
– Что это значит? – Я с удивлением уставился на прокурора.
– А то, – спокойно ответил Рудов, отбирая у меня листок бумаги, – что Князева придется из-под стражи освободить.
– Как – освободить? Что за глупые шутки!
– Я вовсе не шучу. – Рудов строго посмотрел на меня.
– Вы что, действительно считаете, что он не виновен? А улики?
– Против Горбушина у вас тоже были улики, не так ли? – спокойно возразил Рудов.
– Но я не согласен с вами! – взорвался я.
– Принципиальность для следователя нужна не меньше, чем для прокурора, и все же, дорогой Сергей Васильевич, я очень прошу вас написать постановление…
– О чем? О прекращении дела? Ни за что!
– А кто вам сказал, что дело нужно прекращать? Я предлагаю изменить меру пресечения: возьмите подписку о невыезде, но из-под стражи Князева освободите и никаких следственных действий в отношении его не проводите.
– Я буду жаловаться прокурору области.
– Это ваше дело. – Рудов встал с моего места и вежливо добавил: – Ваше законное право.
Взглянув на часы, прокурор направился к двери и уже у порога сказал:
– Извините, но меня ждут на заседании исполкома. К нашему разговору мы вскоре вернемся. Позже вы все узнаете.
Я буквально кипел от злости. На каком основании Рудов решил выпустить из-под стражи Князева? Может быть, это тактический ход? Но почему тогда он ничего мне не говорит об этом? Неужели не доверяет?
Я бился, распутывая это дело. Вышел, как мне казалось, на верный путь. Просчетов здесь быть не должно. И вот я сейчас должен собственными руками отпустить щуку в реку, как в той басне. Скрепя сердце я сел и написал постановление об изменении меры пресечения. Когда этому постановлению был дан законный ход, вызвал к себе Скирду и, ничего не объясняя, сказал, что мы меняем меры пресечения к Князеву. По ошарашенному виду Скирды я понял, что освобождение Князева показалось ему, как п мне, совершенно неожиданным н необоснованным.
Начальник следственного отдела Мартиросян, к которому я обратился со своими подозрениями, ворчливо попросил не вмешивать его в это дело, сославшись на то, что ему скоро уезжать в длительную командировку. Я в сердцах поговорил с ним, но на Мартиросяна это не произвело ни малейшего впечатления.
В тот же день вечером, в одиннадцать часов, ко мне домой прибежал взволнованный Скирда и, утащив на кухню, возбужденно сказал:
– Только что в кафе “Георгин” видел Князева.
– Ну и что? – не понимая причины его волнения, спросил я. В том, что тот пошел в кафе, не было никакого криминала.
– Да, но с кем я его видел? – торжествующе блеснул глазами лейтенант. – С Рудовым, пили коньяк, – не дожидаясь моего вопроса, выпалил Скирда.
– Как – с Рудовым? – уставился я на него. – Ты ничего не перепутал, часом?
– За кого вы меня принимаете, Сергей Васильевич? Ровно в двадцать ноль—ноль Князев вышел из гостиницы, и я решил посмотреть, куда он пойдет. Пошел прямым ходом в Черемушки. (В каждом городе есть свои Черемушки. У нас, в Зеленогорске, тоже есть район, носящий такое название). Сошел с автобуса, – возбужденно продолжал Скирда, – и в кафе “Георгин”, а там в отдельном кабинете его поджидал Рудов. Говорили они часа полтора. Потом Рудов ушел, а Князев посидел еще минут пятнадцать и тоже ушел, сейчас он в гостинице, лег спать, во всяком случае, свет в номере погасил. О чем говорили, сказать не могу – в кафе я не заходил, чтобы себя не расшифровывать, наблюдал с улицы через окно.
– Так, – только и мог проговорить я.
Надо сказать, что место для встречи было выбрано очень правильно. В это время года в кафе-мороженое “Георгин” почти никто не ходит. Его даже собирались закрыть из-за нерентабельности в зимний период. Значит, Рудову нужно было уединенное место для переговоров с Князевым. Но зачем? Неужели тот пообещал ему взятку? И он согласился?.. На Рудова это не похоже. Тогда в чем же дело? Почему прокурор при столь явных уликах дал распоряжение освободить Князева из-под стражи?
– Вот что, – сказал я Скирде, – ты Князева оставь пока в покое. Завтра с утра я поеду к прокурору области и обо всем ему доложу.
– Как вы думаете, Сергей Васильевич, почему Рудов встретился с Князевым?
– Если бы я знал, Валерий! Чего мы будем сейчас гадать? Во всяком случае, факт этой встречи говорит о многом. В чем тут дело, докопаемся непременно. А ты делай, что тебе велено.
В областную прокуратуру я попал во второй половине дня. Но мне повезло – у прокурора области Барышева не было посетителей, и я сразу прошел к нему в кабинет. Василий Семенович поздоровался и поинтересовался, что привело меня к нему. Я подробно доложил Барышеву дело об убийстве Карпова и высказал свои соображения по поводу непонятной позиции, занятой Рудовым. Барышев внимательно, не перебивая меня, выслушал все мои доводы и, неожиданно улыбнувшись, спросил:
– И какие у вас есть соображения по этому поводу?
– Даже не знаю, что думать, но согласитесь – дело путаное.
– Охо-хо, в том-то и оно, что путаное, – загадочно сказал Барышев. Он встал из-за стола и протянул мне руку.
Выходя из кабинета, я был неприятно поражен, столкнувшись в дверях с Рудовым, который как ни в чем не бывало поздоровался со мной. Я почувствовал, как к моим щекам приливает кровь, и быстро вышел из кабинета. “Решит, что приехал на него жаловаться. Очень красиво! Впрочем, сам согласился на то, чтобы жаловался”, – размышлял я. В коридоре ко мне подошел капитан Ступин и, поздоровавшись, скороговоркой спросил:
– Давно вы здесь?
– А что?
– Как – что? Я чуть телефон не оборвал – звоню. Никто не отвечает.
– Я нужен?
– Еще как! Но об этом потом. А сейчас ищу Рудова. Вы его не видели?
– Он у Василия Семеновича, – ответил я, продолжая думать о своем.
И только когда Ступин скрылся за высокой дверью, обитой черной клеенкой, я вспомнил, что он вот уже третий год как перешел на работу в органы КГБ.
“Так, – мелькнуло у меня в голове. – Если Рудовым заинтересовалось КГБ, то дело еще более усложняется. Но что могло произойти, почему Рудов отпустил Князева?”
Чем больше я об этом думал, тем больше запутывался, тем более возникало сомнение. Я было собрался уходить, но меня остановил вахтер.
– Вы Лазарев?
– Я.
– Товарищ Барышев просит подняться к нему.
Я снова пошел в кабинет к областному прокурору. Ну, о том, какой разговор был в кабинете Барышева, и о событиях, предшествующих этому разговору, думаю, вам лучше расспросить не у меня. Я вам рассказал все то, что мне известно по этому делу, все то, в чем я принимал непосредственное участие.
Я поблагодарил следователя Лазарева за обстоятельный рассказ. Завтра мне предстояло изучить материалы уголовного дела по обвинению Князева.
ПОКАЗАНИЯ ОБВИНЯЕМОГО
Листы дела 95—98
…Честно говоря, мне не хотелось ехать в Зеленогорск. Непонятное чувство тревоги владело мной. Наверное, виною этому был многолетний страх. Постоянное ожидание конца. Панические метания по медвежьим углам. Бессонницы и холодный пот от животного страха за свою жизнь. Впрочем, можно ли назвать жизнью то состояние, в котором я пребывал все эти годы?.. Я устал, дико устал. Бывали минуты, когда смерть мне казалась избавлением, но всегда в самый последний момент не хватало силы воли, чтобы принять окончательное решение. Впрочем, что толку сейчас говорить. В Зеленогорске случилось то, чего я опасался больше всего на свете, то, от чего потерял сон, то, от чего бежал без оглядки, бросая друзей, работу, насиженное место.
Вы спрашиваете: могу ли я еще быть честным? Даже не со следователем, не с мифической совестью (все люди подлецы– глубоко в этом убежден), просто с самим собой? Вряд ли. Я столько лгал за свою жизнь, что давно потерял различие между ложью и правдой. То и другое так тесно переплелось во мне, что порой трудно, а то и просто невозможно отличить правду от вымысла. И все же попытаюсь быть честным – говорят, это приносит облегчение. Я приехал сюда из-за Галины.
Нравилась ли она мне? Пожалуй, нет. Во всяком случае, не больше, чем все остальные женщины, с которыми до этого я был знаком. Наша встреча произошла в Хосте, куда я ездил отдыхать два года подряд. Единственное и непременное условие, которое поставила мне Галина: чтобы никто ничего не знал о наших отношениях. Связь, начавшаяся так прозаически, постепенно укрепила во мне веру, что я могу быть с этой женщиной если не счастлив, то, по крайней мере, спокоен. Галина была именно тем человеком, который мог принести мне это спокойствие. Уравновешенная и нетребовательная, недалекая, но добрая и внимательная, она могла стать идеальной женой для такого человека, как я. И поэтому, взяв при расставании ее адрес, я всерьез задумался: а не имеет ли смысл переменить жизнь? Я устал от бесконечного напряжения, от переездов, от всей своей неустроенности. Что, если покончить со всем этим, осесть где-либо в небольшом городке, жить тихо, мирно, смотреть телевизор, забыть и похоронить свое прошлое.
Кажется, у австралийцев есть оружие, гнутая палка – бумеранг, который, описав дугу, возвращается к охотнику. Так вот наше прошлое и есть этот проклятый бумеранг. Причем возвращается оно в самую неподходящую минуту.
Решение жениться на Галине пришло не сразу. Я тщательно взвешивал все “за” и “против”, обдумывал десятки возможных вариантов. Кроме всего прочего, я не был убежден, нет ли у нее друга в Зеленогорске. То, что она говорила в Хосте о своем одиночестве, на деле могло оказаться неправдой. Писем я не писал.
Однажды вечером, вернувшись в свою грязную, нетопленную комнату, я с ужасающей ясностью понял, что дальше так жить нельзя. Да и разве можно было назвать жизнью все эти годы прозябания? Подавленный своими вечными страхами и опасениями, я опустился до того, что неделями не менял белье, не прибирался в комнате. Мое жилье сильно смахивало на берлогу, на звериное логово, – трудно было поверить, что в такой грязи, в хаосе, среди немытых тарелок, окурков, пустых бутылок может жить человек.
“Надо начать новую жизнь, – решил я, – тихую, нормальную жизнь. Но одному мне это не под силу. Надо немедленно ехать в Зеленогорск, увидеть Галину. Именно она тот поплавок, что удержит меня на поверхности, иначе я пойду на дно”.
И вот тут-то я ощутил то бепокойство, которое можно назвать предчувствием.
“Что-то должно в Зеленогорске произойти, – кольнуло меня, – что-то должно случиться. Глупости, – тут же успокоил я себя, – не валяй дурака, у тебя просто не в порядке нервы. В Зеленогорске ты никому не нужен, кроме Галины. Все забыто, все похоронено. Ты уже давно не ты. Трус паршивый, возьми себя в руки! Так и до петли недалеко”.
Я решил ехать.
Наша птицефабрика, в которой я работал завхозом, нуждалась в пиломатериалах, и поэтому командировку в Зеленогорск мне дали без особого труда. Сразу же по прибытии я позвонил Галине на работу. Ее, как мне показалось, мой звонок обрадовал. Вечером мы встретились, и я честно сказал ей о цели своего приезда. Галина приняла мое предложение. Но как человек практичный просила обождать с оформлением нашего брака. Я не хотел оставаться в Зеленогорске, она же должна была скоро получить отдельную квартиру в новом доме и трезво рассуждала, что обменять ее на жилплощадь где-либо в другом городе будет нетрудно. Так что вопрос о том, где мы будем жить, оставался открытым. В общем, за исключением мелких житейских неурядиц, все шло хорошо, как вдруг… Ах, это проклятое “вдруг”… Именно здесь, в этом забытом богом городишке, именно тогда, когда я несколько успокоился и мысленно, перечеркнув свое прошлое, рисовал новый этап своей жизни, бумеранг вернулся.
Листы дела 108—120
Я родился и вырос в Солоницах. Мать моя, Елизавета Федоровна Садкова, была дочерью местного акцизного чиновника, умершего еще до революции. Бабки своей я тоже не помню, так как она скончалась, когда я находился в младенческом возрасте. Домик, в котором я жил с теткой Матреной, принадлежал именно этой бабке. Мать я помню смутно, потому что провел с ней всего несколько лет, да и то когда был совсем маленьким.
С отцом она познакомилась в нашем городе, где он проходил действительную службу в Красной Армии. Сразу же после демобилизации они поженились. Через какое-то время родился я. Отец был беспокойным человеком, не способным сидеть на одном месте. Им вечно владела охота к перемене мест. Через год после моего рождения он уехал в Среднюю Азию, в Чимкент, на строительство какого-то комбината, но пробыл там недолго. Вернувшись в Солоницы, он пожил какое-то время дома, а потом, забрав мать, укатил с пей в Сухуми, из Сухуми они перебрались на Урал, а уже с Урала отбыли на Кубань.
За время этих переездов мать дважды была в Солоницах и один раз прожила дома целых семь месяцев. Отец не приезжал ни разу.
В 1936 году родители, завербовавшись, уехали на Крайний Север, как говорила тетка, “за длинным рублем”, и с тех пор, кроме денежных переводов и редких коротеньких писем, я от них ничего не получал. Может быть, они живы и по сию пору – не знаю, меня это мало интересует. Тетка была человеком недалеким, со всяческими предрассудками и верой во всевозможные приметы. Единственным смыслом ее жизни было желание, чтобы в доме было не хуже, чм у других.
Я рос странным и капризным ребенком. Тетка рассказывала, что в детстве я мог часами молчать, уставившись в одну точку. Стоило мне разреветься, и любое мое желание, даже самое нелепое, беспрекословно исполнялось. Я рано это понял и беззастенчиво пользовался теткиной добротой и мягкосердечностью. Так постепенно во мне развивался эгоизм.
У меня было очень плохое зрение, но необыкновенная зрительная память. Стоило мне хотя бы один раз увидеть человека, его лицо навсегда запечатлевалось в моей памяти. Со своими сверстниками я никогда не был особенно близок. Физической боли я боялся панически и однажды, зная, что тетка с утра должна вести меня к зубному врачу, сделал вид, что вешаюсь, чем напугал ее до полусмерти.
Всю жизнь я чувствовал себя невероятно одиноким, с теткой общего языка я не находил, как не находил и ничего общего со своими школьными товарищами. В шалостях и драках я участия не принимал, и за это ребята меня презирали.
Следователь. Неужели у вас никогда не было друзей?
Князев. Нет, почему же… Когда я учился в школе, у меня даже было чувство, похожее на первую юношескую любовь к моей однокласснице Лене Ремизовой. Мне нравилось бывать в доме Ремизовых, где всегда было полно молодежи, где никогда не умолкал смех. Как отличался он от тесной и тихой теткиной квартиры! В доме Ремизовых я никогда не слышал разговоров о том, что “все безумно дорого”, что “где-то выкинули что-то”, бесконечных толкований глупейших снов и прочего – всего того, что было так мило Матрене Степановне.
Следователь. Вы были членом комсомольской подпольной организации?
Князев. Да. Как раз Лена Ремизова и вовлекла меня в подпольную организацию “За Родину!”. Немцы оккупировали Солоницы. Серо-зеленая гусеница танков ползла по главной улице города. Солдаты в тяжелых глубоких шлемах весело смеялись, переговаривались, останавливались у колодцев и водоразборных колонок и, не стесняясь местных жителей, раздевались догола, чтобы смыть с себя дорожную пыль.
Тетка, сидевшая весь день в погребе, накинулась на меня с упреками и руганью (она беспокоилась, не зная, где я), но когда я рассказал обо всем увиденном, облегченно вздохнула:
– Ну, слава богу, может быть, и обойдется, – и пошла разогревать борщ.
Но ничего не обошлось. Уже на следующее утро на заборах и фонарных столбах запестрели первые приказы нового начальства.
Комендант города сообщал жителям Солониц, что с сегодняшнего дня им запрещается: хранить оружие, выходить из дома после комендантского часа, а точнее, после восьми вечера, и так далее, и тому подобное. За малейшее нарушение его распоряжений обер-лейтенант грозил расстрелом. Другой меры наказания оккупанты не предлагали. Жизнь в городе на какое-то время замерла. Магазины были закрыты, а на рынке, несмотря на то что фашисты поощряли частную торговлю, было пусто, хоть шаром покати. Правда, вскоре рынок ожил.
На главной улице в ресторане открылось казино для немецких офицеров. В Солоницах вовсю шли аресты, искали коммунистов и советских работников. Об этом говорили шепотом. Тетка ходила на рынок и, так как деньги были совершенно обесценены, меняла вещи на продукты. Она и приносила всевозможные слухи, пересказывая их с выпученными от страха глазами.
Вскоре дали о себе знать партизаны: подожгли дом, в котором расположились офицеры, обстреляли немецкую автоколонну, убили какого-то важного полковника. В разных концах города появлялись листовки со сводками Совинформбюро.
Я был глубоко убежден, что все партизаны прячутся в лесах, и никак не мог понять, как им удается проникать в город, где кругом вооруженные оккупанты. А о том, что среди партизан могут быть мои вчерашние одноклассники, мне даже в голову не приходило.
Но вот однажды зимой я встретил на улице Лену Ремизову. За то время, что мы с ней не виделись, она сильно изменилась. Повзрослела, вытянулась и выглядела гораздо старше своих семнадцати лет. В глазах у Лены появилось какое-то особенное сосредоточенное выражение. Ее вряд ли можно было назвать красивой – были в нашем классе девчонки красивее, – но мне она почему-то нравилась больше всех. Она куда-то спешила, и мы договорились встретиться на другой день утром.