355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Абрамов » Мир приключений. 1973 г. выпуск 2 » Текст книги (страница 45)
Мир приключений. 1973 г. выпуск 2
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 05:25

Текст книги "Мир приключений. 1973 г. выпуск 2"


Автор книги: Сергей Абрамов


Соавторы: Дмитрий Биленкин,Анатолий Безуглов,Сергей Жемайтис,Николай Коротеев,Владимир Шитик,Альберт Валентинов,Кирилл Домбровский,И. Скорин,Виктор Болдырев,Исай Кузнецов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 60 страниц)

РОДНЫЕ БЕРЕГА

Стояла теплая, почти тропическая ночь, хотя “Орион” шел Японским морем, приближаясь к родным берегам. Такая погода случается на Дальнем Востоке в конце августа, когда море щедро отдает тепло, накопленное летом, и дуют жаркие южные ветры.

За кормой стлалась голубая светящаяся лента, почти такая же яркая, как в Яванском море. Только за бортом, в глубине, не появлялись тусклые шары фосфоресцирующих медуз и не шлепались на палубу крохотные кальмары, как нередко случалось в ночные вахты в тропиках.

На клипере никто не спал, хотя приближалась полночь. Все ждали, когда покажется земля, “теперь уж наша”, говорили матросы.

Ровно в 24 часа, когда Роман Трушин отбивал склянки, впередсмотрящие срывающимися голосами прокричали:

– Огонь слева по носу! Земля! Маяк показался!

Старший офицер, сдав вахту лейтенанту Горохову, остался на мостике, здесь же находился и Воин Андреевич.

Далеко на невидимом берегу вспыхивал и угасал маячным огонь. Вся команда молча смотрела на свет с родной земли.

Ветер дул ровно и почти не ощущался на палубе. Пела вода на форштевне, иногда слышался всплеск легкой волны о борт, да раздавался чей-нибудь вздох.

Неожиданно раздался звонкий голос Лешки Головина:

– Дядя Спиридон, а сколько верст будет до маяка, как ты думаешь?

Зуйков закашлялся, затем ответил сипло:

– Верст, верст… Эх, Алеха! Плаваешь ты по всем морям, просолел весь, как астраханская селедка сухого посола, а море на версты меряешь.

– Ну, миль, ошибся. – Юнга сконфузился. – Миль двадцать будет?

– Может, и все сорок будет. Давеча Герман Иванович говорил, что маяк на скале, высоко над морем, а с высоты еще дальше можно увидеть.

Снова настала тишина. Кто-то засмеялся и быстро оборвал смех, почувствовав, что он неуместен в такую торжественную минуту.

Опять заговорил юнга, но только шепотом:

– Ну, и перепутал версты с милями, потому что нее разговоры о земле, а землю чем меряют?

– Понятное дело, – отозвался Зуйков. – Да ты не принимай к сердцу, позору тут нет никакого-что верста, что миля, только миля – она подлинней. Я вот тоже про милю помню, а все в уме на версты ее перевожу. Эх, Алеха, дома ведь почти уже, а! Чувствуешь? Вот ты, что бы хотел, как на свою землю ступишь?

– Не знаю… По земле побегать… С ребятами встретиться, поговорить…

– Все так. Ну, а самое первое что? Не знаешь? То-то и оно. Самое первое, Алеха, отправимся мы с тобой в баню. Да с веничком, да с парком пройдемся по грешному телу. Ух, хорошо! Смоем копоть с души и тела и возьмемся за настоящую работу.

По палубе прошел одобрительный шепот. Назар Брюшков сказал:

– Я последний раз в финской бане мылся два года назад, когда в Гельсингфорсе стояли. Ничего баня. Кто из вас в кабак, а я – в баню. – В голосе его слышалось превосходство над бесшабашной матросней. – И деньги сберег и попарился.

– Чище не стал, – заметил Зуйков.

Его поддержал Зосима Гусятников:

– Черного кобеля не отмоешь добела.

Матросы засмеялись. Гусятников продолжал, но уже другим тоном, умиротворенно:

– Если про баню говорить, то лучше ее нету, как у нас на Севере. Бани у нас просторные – хоромы. На задах у речки. Не какие-нибудь там финские, а русские, особенные. Топим мы их по-черному.

– Серость, – проронил Брюшков.

– Постой, Назар. Не серость, а мудрость и соображенье. Ты слушай. Так вот, когда баня натопится, раскалится каменка, дым выйдет, первым паром очистится воздух, тогда банька закрывается, и дух в ней такой, как в кедровом лесу в сухое лето. И всего тебя жар обнимает и холит. Во! Возьмешь веничек да заберешься на полок, и как обдаст тебя жаром, дух захватывает. Любой француз или англичанин как рак сварится в таком духу, а тебе ничего, только необыкновенно хорошо. Как напаришься – и в речку, хоть летом, хоть зимой, а не то в снежок. Хорошо! И никакая хворь не берет, никакая простуда. Наоборот, выходит она от пара и жара и особого воздуха. А из холода опять на полок. И вот так раза три обернешься, и будто десять лет сбросил.

От мачты до мачты прошел веселый гул голосов, потом говор стал тише, невнятней, беседа потекла уже не для всех, а только для “своих”; кто-то засмеялся.

Над мачтами пролетела стайка птиц, жалобно перекликавшаяся в высоте.

– Кулички-плакальщики, ночами перелет делают, – сказал Гусятников. – И куда летят?

Никто ему не ответил.

Командир сказал старшему офицеру:

– Действительно, куда летят? И в этих широтах, и на юге я обращал внимание и не знал, что это кулики-плакальщики. А вы знали?

– Нет. А тоже не раз слышал, и всегда появлялось какое-то щемящее чувство.

– Да-да, вот именно. Может, поэтому и матросы присмирели? А мы ведь на пороге дома!

– Горящего дома.

– Ну, зачем? Может, все не так плохо…

Помолчали. Затем командир сказал весело:

– Что бы там ни было, а дома! И не зря матросы о бане заговорили. Надо смыть и с тела и с души весь пепел, что накопился за войну. Может, перед новыми передрягами, а надо. – Он продолжал мечтательно: – Поставим “Ориошу” в Амурском заливе – и на берег. Там, помню, где-то возле Семеновского базара есть торговые бани, а затем в “Версаль” – ужинать и спать на твердой земле… – Помолчав, он спросил: – Как думаете, есть телеграфная связь с Севастополем?

– По всей вероятности, нет. Хотя…

Они замолчали. И разговор среди матросов совсем затих. Застучали подошвы башмаков по ступенькам трапов: свободные от вахты и подвахтенные спускались в жилую палубу.

Новиков и Бобрин стояли на юте, глядя на огонь маяка, и невольно слушая матросов. Когда голоса стихли, Стива сказал по-английски:

– Удивительно! Стоим на пороге неизвестности, может быть, завтра примем участие в грандиозных событиях, и эти люди ведут себя так, будто возвращаются с поля в деревню.

Новиков ответил по-русски:

– Мне нравится такая уверенность, что все на месте, и дом и баня, где можно попариться.

– О нет, это не уверенность!

– Что же?

– Проявление тупоумия. Отсутствие чувства ответственности за судьбу России.

– Ого! Чувства ответственности нет, а решать им придется.

– Они только материал, пешки!

Новиков засмеялся и пропел, фальшивя:

– И пешки съели короля!

– Фиглярничаете в такое время!

Новиков положил ему руку на плечо:

– Не обижайтесь, Стива. Вы должны уже привыкнуть к моему характеру. В чем-то вы правы, в чем-то нет. Да и кто прав во всем? Избегайте делать безапелляционные выводы. Я тоже кое о чем думал последнее время. А посему идемте ко мне и отметим счастливое прибытие на восточную оконечность бывшей Российской империи.

– Почему бывшей?

– Ах, Стива, Стива!..

– Опять вы со мной как с младенцем разговариваете?

– Отнюдь. Приглашаю выпить как мужа. Постойте! Что это такое там горланят матросы?

Впередсмотрящие возвестили, что справа по носу видны ходовые огни двух транспортных судов, идущих на запад.

– Из Японии во Владивосток, – сказал Новиков. – Слетаются со всего света, и не с добром, а за добром, как говорит Зосима Гусятников.

Неслышно подошел отец Исидор и, стоя в густой тени от парусов, несколько минут слушал тихий разговор офицеров. Неожиданно он сказал рокочущим басом:

– Ропщете, юноша, на порядки, а потом удивляетесь сами, откуда растут корни протеста и смуты у людей низшего звания. Нехорошо!

Новиков засмеялся. Стива Бобрин вспылил:

– Вот именно, нехорошо подслушивать!

– Мне-то? О юноша! Долг мой в том и состоит, чтобы улавливать мысли людские, и если они не соответствуют морским установлениям и заповедям господним, то вразумлять сходящего с пути праведного, отвращая его от военного трибунала.

– Хватит, отче, – сказал Новиков, – пошли за компанию, впьем с радости.

– Чего не делалось за компанию, какие мерзопакостные дела! Но я иду, дабы направить и худое дело на благо. И действительно, ночь-то благостная, тихая, идет клипер наш, будто и не по воде, а в облаках витает – так осторожно море его на себе держит, а ветер устремляет к цели нашего пути.

Они спустились по трапу и, когда подходили к каюте радиста, из нее поспешно вышел Герман Иванович.

– Есть новости, сын мой? – спросил отец Исидор. – Не отпирайся, на лике твоем написано, и, видно, не особенно хорошие.

– Да, приказано вместо Владивостока идти на Аскольд и ждать распоряжений. Извините, господа, спешу к командиру.

– Иди, сын мой, и не бойся плохих известий, ибо все в мире не стоит на месте – и плохое или то, что мы подразумеваем плохим, может обернуться хорошим и наоборот.

В каюте Новикова, развалясь на диване, Стива Бобрин сказал срывающимся от волнения голосом:

– Все развивается так, как я предвидел: нам не простили, не забыли побег из Плимута. Сейчас союзное командование по достоинству оценило поведение нашего командира. Стороны в борьбе определились достаточно ясно, и мы, господа, в особенно выгодном положении, тем более что я сохранил копию письма к адмиралу сэру Элфтону. – Стива подмигнул Новикову, накрывавшему на стол.

– Прошу, господа, – сказал Новиков, – из закусок только сухая колбаса, да не хочу будить моего вестового. За прибытие, господа!

Выпили.

Отец Исидор, понюхав корочку хлеба и глубоко вздохнув, сказал, глядя из-под кустистых бровей на гардемарина:

– Не натворите новых глупостей, юноша. Тот позорный документ порвите и развейте по морю. Не делает он чести, особенно сейчас; тогда, под влиянием неясности событий, еще можно было найти смягчающие вину причины, сейчас – нет. Обдуманная гадость становится подлостью.

Стива Бобрин, приподняв плечи, покосился на хозяина каюты и, переведя взгляд на отца Исидора, сказал:

– Позвольте, как вы смеете!

Новиков поднял руку:

– Отставить, Стива. Продолжайте, отец, в ваших словах иногда проглядывает истина.

– Золотые слова!

– Ваши, отец.

– Тем приятней. Что же касается истины, то она глубоко сокрыта и многогранна, и только изредка кажет нам одну из своих бесчисленных сторон. Суждение сие относится к облает” высокой философии. Мы же, грешные, пытаемся решить дела более простые… Еще по одной? Не откажусь. Хороша!.. – Понюхав корочку, он продолжал, не спуская глаз с гардемарина: – Что касается изменения нашего курса и, другими словами, задержания или ареста, то здесь причина не только наш побег из Англии, о нем могли забыть в такой сумятице и, вспомнив, рады были бы нашему приходу, они же изолируют нас, как бы сажают в карантин. Почему? – Отец Исидор усмехнулся. – Потому, что все это дело пакостной души немецкого барона Гиллера. Воистину ни одно доброе дело не проходит безнаказанно. Сей парадокс к нам подходит вполне. Барон расписал самыми пакостными красками положение на корабле, ославил капитана и команду, представив нас бунтовщиками. Вот и хотят нас вначале спрятать в тихой бухточке, а затем прибрать к рукам. Незавидная участь. В таком положении следует забыть все распри, дружно противостоять новой беде, никаких оговоров, хулы на товарищей своих, пусть неприятных нам, а связанных воедино многими опасностями и счастьем избавления от оных. Так-то, юноша. Выкинь нее из головы, как сор, и почувствуешь облегчение немалое.

Гардемарин изрядно захмелел после третьей стопки, нагловато усмехнулся:

– Нет уж, отец, на шею бросаться мы никому не собираемся, как и брать на себя чужую вину. Не послушались, чуть нас не расстреляли, а теперь мы должны снова подставлять за них грудь! Пардон, отец мой духовный! Думаю, и вы, Юрий Степанович, согласны со мной.

Новиков покачал головой:

– Нет, я думаю о другом.

– Интересно. У вас есть иное мнение?

– Не по этому поводу, в связи. Я думаю, какой же из вас сукин сын получится, Стива, если действительно вас не расстреляют!

– Что вы сказали? Как вы смеете! Сейчас же извинитесь, или…

– Стреляться задумал? Так я пока не хочу вас убивать. Идите спать! Отец Исидор!

– Что, чадо мое хитроумное?

– Держите чашу, не видите – стол кренится.

– Пошла бортовая волна, – сказал отец Исидор, протягивая стакан.

– Вы не тянитесь, Стива, – сказал Новиков, наливая иеромонаху, – вам отпущена норма. Скоро на вахту, еще свалитесь с мостика и подорвете свою славу, завоеванную в подавлении организованного вами бунта.

– Действительно, – сказал отец Исидор, глядя через стакан, – пьяный отрок есть явление скверное, говорящее о тяжелом недуге, пожирающем род наш.

Стива встал и, глядя побелевшими глазами на собутыльников, прошипел:

– Как я жалею, что кто-либо из вас не был на месте Мухты! – и швырнул стакан на пол.

– Стакан не разбился, – поморщился отец Исидор, – плохая примета.

– Стива великолепен! – сказал Новиков вслед Бобрину. – Пожалуй, кой в чем он приближается к барону, общение с Гиллером оставило на нем заметный след. Ведь как, подлец, ловко вывернулся из дела Мухты! Теперь никакой суд не осудит. Ну, пейте, отец. За благополучный приход в родные воды.

– Именно пока в воды, дальше не будем заглядывать. Хотя суеверие и порицается церковью, а я не могу совладать с собой, потому имею много примеров… Ну, будем! – Он выпил. – Противна зело жидкость сия. Отрок же наш действительно стал на пагубную тропу, одна надежда – образумится.

– Ну, батя, вряд ли. Он только в начале пути, как говорят последователи Будды…

Выслушав радиста, командир сказал:

– Ну что ж, пора привыкнуть к неожиданностям, может, оно и лучше, что идем на Аскольд: там отличная бухта, возможно, будет время оглядеться и прийти к каким-то окончательным решениям. Курса менять не будем, Николай Павлович. К утру выйдем на траверз Аскольда.

Впередсмотрящие прокричали:

– Справа по борту миноносец “Отрада”! Идет с нашей скоростью.

– Передайте этой “Отраде”, этому… как его… сэру Коулу, капитану “Отранто”, что растроганы его заботами, благодарим, но в помощи не нуждаемся. Действуйте!

– Есть!

– Постойте, – остановил радиста старший офицер. – Текст, по-моему, слишком изящный для таких типов. Предлагаю сказать просто: “Сэр, у нас в России не любят жандармов. Убирайтесь к дьяволу!”

Воин Андреевич, крякнув, согласился:

– Пожалуй, так еще “изящней”. Посылайте, Герман Иванович.

Когда радист ушел, Никитин сказал командиру:

– У меня есть еще одно предложение.

– Что такое, голубчик? Пожалуйста!

– У нас ценностей на пятнадцать миллионов рублей. Оружия, снарядов, боеприпасов, продовольствия – на целую дивизию.

– На две, голубчик!

– И все это…

– …отберут, Коля.

– Если мы безропотно войдем в бухту Наездник и поднимем руки.

– Что же вы предлагаете? Опять не подчиниться? Но сейчас у люден не то настроение. Мы дома! Идти в Черное море? Но оно у французов и англичан.

– Постойте, Воин Андреевич. О побеге я не думал. Есть же у нас во Владивостоке русское морское командование!

– С которым вот уже месяц не можем связаться?

– Возможно, радиостанции под контролем “союзников”. Все равно, если командование существует, то оно может воздействовать на англичан и защитить свои, наши интересы! Учтите, теперь, когда у них барон, они смогут пас обвинить в чем угодно, вплоть до пиратства, припомнят нам Плимут.

– Предлагаете апеллировать к нашим флотоводцам без флотов?

– И выяснить па месте обстановку. Не знаю, как вы, а я полон сомнений, что груз мы должны передать для подавления революции.

– Хорошо, Коля. Я согласен. Вы, как всегда, правы! Еще есть какие-то микроскопические шансы. Давайте их используем. Конечно, отправитесь вы?..

– Просил бы, и очень.

– Возьмете баркас, а команду – с вельбота. Народ там отличный, один Громов чего стоит.

– И об этом я хотел просить вас. Возможно, остался кое-кто из прежних однокашников.

– Вам карты в руки, я был здесь недолго, месяца два, и то месяц из них на Курилах и Камчатке. Идите готовьтесь, я принимаю вахту.

Впередсмотрящие прокричали:

– “Отрада” ближе подходит!

Когда “Орион” изменил курс, на эсминце переполошились, и Герман Иванович стал получать радиограмму за радиограммой с требованием ни в коем случае не идти во Владивосток.

– А хотелось бы, – сказал Воин Андреевич радисту. – Да у нас другой замысел. Капитан Коул получил приказание конвоировать нас на Аскольд и боится, что мы подведем его. Передайте: “На каком основании?”

Тотчас же радист принес ответ:

“Приказание командования объединенных сил”.

“Мы им не подчинены, просим удалиться и не мешать”.

Далее произошел обмен такими радиограммами:

Коул. Вынуждены будем принять решительные меры.

Зорин. Мы также.

Коул. Я потоплю вас!

Зорин. Попробуйте!

Коул. Впереди рифы!

Зорин. Вы спутали залив Петра Великого с Английским каналом.

Коул. Ваше упрямство дорого обойдется,

Зорин. Кому?

Коул. Вам, черт возьми!

Зорин. Мы привыкли платить по счетам, не торгуясь.

Коул. Будьте же благоразумны, сядете на камни – в миле архипелаг Римского-Корсакова.

Баркас был спущен на воду, Воин Андреевич приказал передать только одно слово: “Спасибо”, и взял курс на Аскольд.

На этот маневр последовало последнее, довольно язвительное послание Коула:

“Благодарю создателя. Все же ожидал, что вы выдержите характер”.

На что получил ответ:

“Мы не обманули ваших ожиданий”.

В ПЛЕНЕННОМ ГОРОДЕ

Баркас шел под парусами. Команда расположилась у левого борта. Матросы дремали. Никому из них не пришлось соснуть в эту ночь: сразу после первой вахты стали готовить баркас, затем отправились “из одного плавания, неоконченного, в другое – неизвестное”, как сказал Зосима Гусятников на прощание.

У руля сидел Громов. Рядом на банке – старший офицер, по привычке прищурясь, поглядывал вдаль. Неуютные скалистые островки Римского-Корсакова остались позади, открылся остров Русский. Он казался очень большим, кудрявым, посредине его поднималась приземистая конусообразная сопка, похожая на вулкан, на вершине ее застыло серое облачко.

– Смотрите! – сказал Громов. – Неужели “Отранто” за нами охотится?

Показавшийся на западе миноносец прошел близко от баркаса, обдав нефтяным перегаром.

– Ничего, ребята, – сказал Николай Павлович, – все это неприятности временного характера. Россия не Индия, где англичане могут делать все, что хотят. К тому же стремление к завоеванию больших территорий, огромных стран в конце концов приводило к краху захватчиков. – Николай Павлович стал растолковывать Громову, Зуйкову и Трушину – остальные спали, пригревшись на солнце, – почему еще никому не удавалось создать “единое мировое государство”. Громов слушал особенно внимательно, и когда Николай Павлович замолчал, то заметил:

– Все это оттого, что у народов не было одной цели. Существовали и существуют классовые и национальные интересы, существует собственность па землю и средства производства.

– Да ты настоящим марксист!

– Далеко еще мне! Так, кое-что уяснил в кружке и сам почитывал, как будто уловил основы, а самую науку, тонкости– образования не хватает. Пошел бы сейчас учиться, засел за парту, за книги и читал, учил бы день и ночь, да вот…

– Нет, вы, Громов, – он невольно назвал его на “вы”, – вы вполне развитой человек, а в области социологии – даже очень. Хотя в остальном надо учиться, чтобы не поручалось однобокости в развитии.

Никитин задумался над тем, что за несколько лет совместной службы он так мало зияет люден. Его интересовали только их деловые качества, нужные и л клипере: знание своего дела, исполнительность, храбрость, высокая дисциплинированность. Все остальное – их внутренний мир, стремления, запросы – ему почти неизвестно. Только иногда с удивлением он узнавал, что у матросов есть суждения совсем иные, нежели у него, и, в чем приходилось сознаться, более верные. Сейчас, сидя с Громовым, он вдруг понял, какое огромное влияние оказали на него подчиненные ему матросы. Исподволь, по крупицам они заносили в его сознание сомнения, помогали находить ответы на многие мучительные вопросы. И сейчас он уже не тот самонадеянный, уверенный в себе мичман, затем лейтенант, вынесший из стен морского корпуса “много знаний, потускневших от времени идей и мало жизненного опыта”…

Баркас, подгоняемый в корму засвежевшим ветром, подходил к южной оконечности острова Русского. Из бухты Новик, которая глубоко вдавалась между гористыми берегами острова, выходил японский транспорт.

Матросы проснулись и, заспанные, разглядывали японский пароход, остров, рыбачьи суда при входе в бухту.

“Какая скрытая жизнь шла на “Орионе” эти годы, – опять с удивлением подумал старший офицер, – если там отразились все идейные движения, происходящие в России: появились анархисты, черносотенцы, есть, говорят, и эсеры (тоже, кажется, среди машинной команды) и вот – большевики…”

– Лево на борт! – приказал старший офицер.

– Есть лево на борт!

– Вот, матросы, перед нами и Золотой Рог! Налево – город, причалы, направо – мыс Чуркина. Там мы и причалим. Против центра города.

Матросы с удивлением рассматривали рейд со множеством военных и торговых судов, белый город, сбегающий с крутых сопок к шумному порту. Доносился грохот лебедок, гудки буксиров. От берега к берегу, перевозя пассажиров, сновали крохотные “юли-юли” с одним гребцом на корме, ворочающим длинным веслом.

– И наши есть, смотри, ребята! – сказал Трушин.

Три миноносца под русским флагом стояли недалеко от входа в бухту.

– “Грозный”, – прочитал Зуйков. – Вот тебе и “Грозный”! Самого почти из бухты вытолкнули, а тоже – “Грозный”…

Посреди бухты грузно осели в воду линейные корабли, крейсера, миноносцы. На них свежий ветерок трепал многозвездный флаг Соединенных Штатов Америки, японский – белый с красным пятном посредине, английский “джек”, французский, итальянский и даже греческий. Вся эта армада застыла, как стая хищников, готовая по сигналу вожака броситься на город, который беззаботно млел под еще жарким солнцем, празднично сверкая окнами и стенами домов.

Капитан-лейтенант приказал убрать паруса и рубить мачту. Матросы гребли слаженно, с тем шиком и легкостью, которые даются годами тренировок во всякую погоду, а тут еще не хотелось ударить в грязь лицом перед многочисленными зрителями – моряками, глазеющими со своих и иноземных кораблей.

Пройдя по рейду, Никитин велел повернуть к мысу Чуркина, где находились склады леса, стояли на приколе несколько барж и старых буксиров. Тут у одной из барж и было выбрано место для стоянки. На барже стоял высокий, плечистый старик с белой бородой, в старом полушубке и валенках.

– Давай заводи по ту сторону, – сказал он деловито, – здесь волной будет бить о мое корыто. Видишь, сколько посудин шастает, волну разводят, а там тихо.

– Мы у тебя, дедушка, здесь постоим немного, – сказал Никитин.

– Да господи, стойте, сколь хотите! Мне веселей. Баржа тонуть станет – вынете меня. Мне, ребята, тонуть еще рано, – говорил он, принимая конец и забрасывая на кнехт. – Мне ведь всего девяносто восемь лет. – Посмотрел хитровато на матросов сверху вниз: – Двух до ста не хватает. Вот доживу век, а тогда помру. Люблю ровный счет. Вижу, вы издалека прибыли, своих я всех здесь знаю. Вы что-то черноваты, у другого солнца грелись, да и успел я прочитать название на баркасе. Такого судна здесь еще не бывало. Чай будете пить? Не бойтесь, вода у меня есть: племянник как мимо идет на водолее, так накачает полную бочку, я когда и приторговываю водичкой, ее на Чуркине почти нет – камень.

Он вскипятил огромный закопченный чайник в крохотном камбузе, высыпал осьмушку чаю.

– Ну, господа матросы, садитесь и пейте, харч у вас видный, заграничный, – сказал он не без ехидства.

– Пожалуйста, с нами, – пригласил Никитин.

– Чайку выпью, а есть это заграничное в байках не буду. Старой веры я. Чай бусурманский мне тоже не положено пить, да по старости оно ничего, обойдется, одни лишний грех много не тянет.

Наскоро перекусив, старший офицер отвел Громова в сторону:

– Я сейчас отправлюсь в город, со мной поедут Трушин и Зуйков. Ждите нас здесь. Поговорите со стариком. Тут на берегу я видел матросов и солдат, поговорите и с ними. В общем, выясняйте обстановку здесь, а мы – на той стороне.

– А если спросят, откуда пришли и где корабль?

– Не стоит скрывать, мне все равно придется идти к начальству, но своего мнения обо всем происходящем не высказывайте. Завтра мы должны уйти на Аскольд.

– Да, там ждут. Не беспокойтесь, Николай Павлович, я все понимаю, да и ребята тоже. Езжайте спокойно.

Перевозчик на своей “юли-юли” доставил моряков в торговый порт, забитый артиллерией, походными кухнями, горами снаряжения у причалов, уже не вмещавшегося в огромных пакгаузах из оцинкованных листов волнистого железа. С транспорта “Сибири мару” по широким сходням спускался поток солдат в светло-желтой форме. Они шли молча, подгоняемые резкими криками унтеров. Закончил разгрузку “американец” “Колорадо”, его оттаскивал буксир от причала. Другой буксир уже подтягивал с рейда “англичанина”.

Прошел патруль американских солдат. Американские и английские солдаты стояли у складов, охраняли штабеля грузов и артиллерию. До выхода из порта нашим морякам пришлось пробираться среди иностранцев. На привокзальной площади, как перед парадом, тесно друг к другу стояли японские батальоны.

Только на Светланской, главной улице города, меньше встречалось иностранных солдат. Тротуарами завладела праздничная, по-летнему одетая толпа, мелькали офицерские мундиры различных армий.

Особняк, в котором прежде находился штаб Тихоокеанского флота, занимали англичане. Английский офицер, к которому обратился Никитин, пожал плечами и спросил:

– Разве у вас есть флот?..

У магазина “Кунста и Альбертса” навстречу шел морской офицер и двое матросов с винтовками. Еще издали на лице лейтенанта отразилось изумление, сменившееся широкой улыбкой. Капитан-лейтенант Никитин узнал своего однокашника Леню Бакшеева.

Лейтенант был очень рад этой неожиданной встрече.

– Черт возьми, ты?! Нет, не может быть. Колька! Я глазам не верю! Так ты пришел на “Орионе”! Откуда?! Какими судьбами?

– И я рад, Леня, очень рад… но…

– Ах да! Ты прав, мы устроили запруду из всей этой швали, я не имею в виду прелестных дам. Смотри, какая блондинка!

Зайдя за угол, он сказал своим матросам:

– Вот что, ребята. Видите, кого я встретил! Ну так вот: знакомьтесь и идите куда-нибудь в тихий уголок на два часа. Затем прибыть к ресторану “Версаль” и ждать у входа. И чтоб ни-ни, ни в одном глазу!..

Матросы дружно и весело гаркнули:

– Есть, ваше благородие!

– Кру-угом! Вот так! Эть, два! Курс на Семеновский базар. Н-но помнить!..

– И-иесть! – ответили теперь уже все четверо разом.

Оба зала ресторана – и нижний, и верхний, – несмотря на ранний час, гудели от разноязычного говора. В дверях моряки остановились. Все столики были заняты, во втором зале, видном снизу через огромную выемку в потолке, огороженную перилами, двое американских офицеров удерживали третьего, пьяного в лоск.

– Обычная сцена, – сказал Бакшеев. – Наверное, опять рвется прыгнуть вниз на пари. Несколько типов уже поломали кто руки, кто ноги, а один убился насмерть. Имей в виду, что надо прыгнуть па занятый столик. Вот в чем весь шик. Ну, идем, Варфоломеич знаки подает.

Седой официант провел их в угол за пальму.

– Берегу столик для своих, – сказал он, устало улыбаясь. – Обедать будете или только закусить?

– И обедать и закусить. Спасибо, Иван Варфоломеевич. Старого друга встретил.

– Вижу, что не тутошний. Угостим. У нас все есть, для своих, конечно. Не беспокойтесь, Леонид Васильнч, и накормим и напоим.

– Насчет питья как ты, Коля? А мне, сам знаешь, – вахта. Если рюмку, две?

– И мне не больше. Дела у меня очень серьезные.

– Вот и распрекрасно! – сказал официант, будто обрадовавшись, что среди всех этих пьяниц нашлись два скромных человека, и свои – русские.

– Ну, Коля, рассказывай! Так ты с того самого “Ориона”, что вогнал в тоску нашего последнего адмирала? Ты, конечно, слыхал о нашем Свекоре! Нет?! Такая колоритная фигура! Он служит посредником между остатками эскадры и различными миссиями. Спиридон Фомич вначале обрадовался, когда узнал, что к нему в эскадру вливается свежая единица, а затем, особенно после приезда одного немца, который, говорят, плавал с вами, а потом сбежал где-то в Голландской Индии, увидав, что корабль захватывают “красные”, расстроился. Ну, что улыбаешься? Я забегаю вперед, не выслушав тебя, извини, но тебе, я знаю, очень важно, что о вас думают здесь. Ну, рассказывай… Спасибо, Варфоломеевич! За встречу… И рассказывай!

Бакшеев много раз прерывал восторженными или гневными восклицаниями рассказ своего друга, а когда тот закончил, то сказал, пожимая ему руку:

– Какое плавание, какие вы орлы! А командир ваш прелесть! Так ему, Мамочке, и передан. Так обвести англичан! Хорошо, что вы не пошли с ними в Архангельск. Там сейчас, по скупым сведениям, творятся ужасные вещи. Да и у пас, видишь, что происходит, но мы здесь, хотя сохраняем видимость самостоятельности. А вообще – дело дрянь. Кран оккупирован, заняты все города. Деревня бурлит. Поставляет массами “повстанцев”. Красные отряды довольно сильно тревожат “союзников”. Все признаки гражданской войны. Но как же с вами? Вот что, Коля, все-таки ты сходи к адмиралу, он может разрядить обстановку, прекратить дело, начатое при посредстве барона Гиллера. Хозяева всей этой своры, – он повел глазами по залу, – не заинтересованы в скандале с русскими военными моряками. У них в парламентах выступает довольно сильная оппозиция, к тому же они еще считаются с печатью, общественным мнением. Интервенцию они подают как “помощь братьям по оружию, союзникам, исстрадавшемуся народу России”. Поэтому могут уступить просьбе нашего Свекора – так мы его зовем для краткости, полное же его наименование Лебединский-Свекор. В “Союзном штабе” с ним считаются. Так называемый “Союзный штаб” – теперь главный орган всей власти на Востоке. В него входят представители всех стран, “бескорыстно” предоставивших свои силы и средства для помощи “исстрадавшейся России”… В штабе Свекор сидит по старой привычке до четырех, хотя делать абсолютно нечего, ждет вызова, телефонных звонков. Флот весьма невыгодно выглядит в глазах союзников. То ли дело пехота! Она сейчас прямо на вес золота. Надо сказать, матросы создают им немало трудностей. Вот сегодня объявлено о розыске одного из матросов, большевистского агитатора, который был схвачен, бежал из-под стражи, находился где-то в Сибири и сейчас здесь. Контрразведка с ног сбилась, разыскивая беднягу. Некто Ведеркин Илья.

– Найдут?

– Мы – ни в коем случае. Вот видишь, как зарекомендовал себя флот. Поэтому Свекор и корчится, как береста на огне. На его счастье, у красных нет еще флота. Вот разве вы сделаете почин. Шучу, конечно… Пожалуй, пора. – Посмотрел на часы: – Матросы ждут уже десять минут. Как я рад, что встретил тебя-человека совсем из другого мира. Не маши рукой. Поживешь с нами, увидишь, как опустошены и растеряны люди. Оставь свои фунты стерлингов. Плачу я! Ты мой гость! Варфоломеевич, пожалуйста! Сдачи не надо.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю