Текст книги "Мир приключений. 1973 г. выпуск 2"

Автор книги: Сергей Абрамов

Соавторы: Дмитрий Биленкин,Анатолий Безуглов,Сергей Жемайтис,Николай Коротеев,Владимир Шитик,Альберт Валентинов,Кирилл Домбровский,И. Скорин,Виктор Болдырев,Исай Кузнецов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 60 страниц)

– Ангирчи сказал – сорок соболей стоит.

– А то и все пятьдесят, – добавил Кузьма.

Удивление и корысть, проступившие на лицах корневщиков, даже позабавили Свечина. Так легко и просто примирились бригадники со смертью своего “старшинки” и так всполошились, узнав, что в “наследство” им достанется корень стоимостью в сорок-пятьдесят соболей.

У костра стала глухая тишь. Булькало в котелке варево.

– Ах, хи-хи-хи… – запрокинул голову Терентий, подняв к небу густую мелкокольчатую бороду. – Держи, Серега, карман шире! И найдут, да нам – шиш!

– Почему же… Почему? Нет такого закона! Верно, Самсон Иванович? Не крадено! Най-де-но! Тогда– в бригаду. Вы не беспокойтесь, Самсон Иванович. – Серега снова подался к участковому, но теперь глаза его были широко открыты, голова чуть склонена набок, а руки прижаты к груди. – Мы по справедливости. И ему, погибшему безвременно… его часть… сполна выделим. По справедливости. Правда, Терентий? Ведь выделим? Вы, Самсон Иванович, не сомневайтесь. Сами знаете. Мы не какие там-нибудь. Мы люди.

– Люди… – нахмурившись, протянул Самсон Иванович. – А такое зачем творите? Из какой корысти?

Участковый, не вставая, протянул длиннющую руку к котомке, пошарил в ней и вынул небольшой, в ладонь, конверт-лубянку из тополиной коры. Раскрыв Лубянку, Протопопов протянул ее Сереге. Кузьма, сидевший рядом с корневщиком, увидел на подстилке из мха крохотный, в полмизинца, тощий корешок, схожий с корешком петрушки, и два хилых листка на стебельке. А меж тенетами мха запутался какой-то светящийся голубовато-серый жучок.

– Не наш панцуй! Не наш! – замотал головой Серега. – Враги мы себе? Его через три года или через пять лет выкопать – другое дело. А это ж погодок. Пестун, можно сказать. Не цвел еще. Не взрослый. Не-ет.

К Сереге подскочил Терентий.

– Хи-хи, – не то посмеялся, не то гмыкнул он, – нет такого мха здесь, Самсон Иванович. Как есть нету. Хоть все тутошние сопки облазайте. Нет. А этот грибок… – Терентий выковырнул то, что Кузьма принял за светлячка, – этот грибок местах в пяти и всего видел. Редкий. Ночью, однако, увидел раз такой пень… весь мерцает, играет зеленым, с желтизной, с голубизной. Ну, думаю, пропал. Крестился, чурался – мерцает и прямо на меня вроде движется. Стрельнул… хи-хи… по привидению. Да кубарем… Утром не утерпел – слазил. Грибочки махонькие облепили пень. Где ж его погибель нашла? – без перехода спросил Терентий о Дзюбе.

– Около Радужного, в скалах. Зашел в эти Чертовы скалы, порешил козла. От выстрела пошел обвал. Вот и засыпало.

Терентий поднялся, затеребил пальцами бороденку.

– От то-то… В прошлом годе хотел я там поохотиться… сбоку издаля… Не пустил он меня. “Не дури”, – сказал. Однако. Не верил я, что был у Дзюбы большой корень. А теперь уж совсем верю, что был! Вот как перед истинным говорю вам, Самсон Иванович: был. Существовал обязательно! Хоть голову на отрез дам!

– С такой находкой далеко не уйдешь, Серега знает, – сказал о себе в третьем лице Серега. – Куда?.. Так что, как обнаружите его, – сразу нам. В крае только слово сказать – во всех заготконторах ждать будут. Как миленького. Объявится – тут его и хвать.

Протянув свои длинные ноги, участковый вздохнул:

– Доказать надо, что корень был и что он у Дзюбы украден.

– Это уж ваше дело, Самсон Иванович. Вы – власть, вы и докажите. Как же иначе? Нас ограбили. Шутка ли! Я за двадцать лет корневки столько не заработал. Трудно вам будет. Да назвался груздем – полезай в кузов. Найдено бригадой – в бригаду и возверните. Серега всегда все по закону, по справедливости. Мы, Самсон Иванович, труженики тайги, и прочее. Что потопаем, то и полопаем.

– Так вы, Терентий Савельич, – обратился Протопопов к пышнобородому, – говорите, что после ухода Дзюбы видели дым костра у Лысой сопки?

– Видел, видел, Самсон Иванович. С левой стороны от вершины. Как от нас смотреть.

– А когда Дзюба ушел?

– На новолунье. Хмарилось, да попусту.

– На новолунье – три недели назад… Находки у вас хорошие. Поэтому заторопился, может? Котомка его цела. Видел ваши корешки.

– Удачлив, удачлив он, Самсон Иванович. Так удачлив, проклятый, царство ему небесное…

– Ты погоди, Терентий, не пыли… Вот списочек, между прочим, Самсон Иванович. Итого – триста шестьдесят четыре грамма. Все – первый сорт! Серега тут толк знает.

Свечин не сдержал улыбки: до того по-детски наивно скрытничали и простодушнейше признавались бородатые корневщики.

– Всё на месте. А сортность в заготконторе определят.

– Были первосортные, – упрямо проговорил Серега. – Знаем мы, пока из ваших рук в заготконтору попадут… Дадут за женьшень цену петрушки. Нам жить надо, кормиться.

И мужик лет пятидесяти с гаком, упорно звавшийся Серегой, принялся бубнить, что заработок идет на троих и даже с большим корнем, который, конечно, найдут, каждому все равно достанется понемногу. Нельзя, мол, считать, будто эта находка оправдывает “хожение нонешнего года”. В прошлом вот нашли кошкины слезы, а три года назад и обувку не оправдали. Самсон Иванович по виду слушал и не слушал сетования Сереги. Он изваянием сидел у огня, как тогда вечером, когда ужинал с Ангирчи. Его сухое лицо, словно сплетенное из канатов, замерло. Крепкие руки его, лежавшие на острых коленях, казались высеченными из камня.

Стараясь не перебивать бормотание Сереги, Терентий пододвинулся к Кузьме и тихо сказал:

– Лапнику поди наруби. Спать-то на чем будете?

Кивнув, Кузьма захватил топор и отошел от костра. Несчастный случай на охоте, в который поверили все, теперь, как казалось Свечину, превращался в нечто другое. Тот, кто украл или кому Дзюба передал корень, мог его и убить.

Сорок соболей – четыре тысячи! Еще в милицейской школе Кузьма слышал, что в тайге, понадеявшись на безнаказанность, убивали охотинспекторов и лесников всего лишь “за сохатого”. А сохатый “тянул” едва на сотню с небольшим! А тут не только в деньгах дело: корень редчайший.

Он вздохнул полной грудью прохладный до остроты, душистый и невесомый воздух, переложил на другое плечо охапку веток и, пройдя еще с десяток шагов, бросил их у костра.

– А, это ты, Кузьма… Догадался, хорошо, – встрепенулся Самсон Иванович.

Свечин хотел сказать, что, мол, догадался-то не он, а Терентий ему подсказал, но решил, что не в этом суть, и достал из-за голенища ложку. Котелок с похлебкой стоял на земле. Терентий и Серега вытащили из своих мешков по сухарю и собрались приняться за еду. Самсон Иванович вынул из мешка буханку, вторую из трех, что передал ему Твердоступ перед отъездом, отрезал всем по ломтю, а остальное убрал. Терентий принялся цыкать зубом от удовольствия, а Серега понюхал хлеб, как цветок, отломил половину и спрятал.

– Ишь, со свежим хлебом ходят… – уписав пол-ломтя, буркнул он. – Как же вы обратно добираться думаете?

Кузьма хотел сказать: “Вертолет вызовем”, но сдержался, поперхнулся и зашелся кашлем. Когда наконец Свечин успокоился, Самсон Иванович сказал:

– Подбросить бы нас надо. До Черемшаного распадка.

– Начётисто… – ответил Серега.

– А на чем бы вы возвратились? Мы же вас выручили, лодку пригнали.

– Сезон в разгаре. Да и власть должна заботиться о нас. На то она и власть. Нет? Увидел непорядок – исправь. Нет? Плот бы вы связали. Вниз-то за полдня добежите.

Участковый кивнул:

– Ясно…

“Ну и жлобы!” – подумал Кузьма.

– Чего ты, Сережа, гоношишься? Дело ведь и паше. Они ж не гуляют – наш корень ищут.

– Должны – вот и ищут. А Сереге шастать туда да обратно резону нет. У участкового своя посудина есть. Мотор, бензин государственные. Чего на своем не пришел? Жалко? Сколько нашего бензина спалил!

Кузьма не выдержал:

– Так и Дзюба приехал бы на лодке!

Серега мотнул головой, усмехнулся:

– От… городские… Он бы с нами остался, корневал. Добыток в бригаду пошел. Эх, что тебе говорить…

– Прокачу вас, Самсон Иванович, – закивал Терентий. – Может, пофартит… Не то что корень сам, а хоть местечко, где рос, обнаружите… При таком большом должны быть и помене. Серег, может, и нам туда податься?

– Не пыли… Засвербило! Ну, найдет. Корень от нас не убежит. И место мы найдем. На будущий сезон туда подадимся. А окажется, что Ангирчи сбрехнул, так мы и этот сезон себе не испортим. Голова! Тока, если поедешь с ними, мои находки за то время в общий котел не пойдут.

– Бога побойся, Серега!

– Умные люди говорят: нету его. – Серега подался к Терентию.

Кузьме показалось, что сейчас он язык покажет своему напарнику, так озорно сверкнули его глаза. А может быть, в это мгновение ярче полыхнул костер.

– Прокатишь? – спросил Самсон Иванович.

– Крепкий человек был Дзюба, – кивая, ответил Терентий, – а все ж человек…

Ужин был съеден, чай выпит. Все стали устраиваться на ночь. Кузьма лег навзничь.

“Черт возьми! – думал Кузьма. – Сколько надо терпения, чтоб ладить вот с такими… Сколько лет надо потратить, чтоб завоевать их доверие, уважение, чтоб они вот так простодушно признавались во лжи… Сколько лет надо жить их интересами, входить в мелочи быта. Или просто надо обладать талантом… Смешно! Талант участкового инспектора районного отдела внутренних дел… Смешно? Нет. Действительно, талант нужен. Талант общения с людьми. А он у меня есть? Может, я, как мальчишка, научившийся лишь бренчать на рояле, вообразил себя композитором? Пусть и не великим”.

Где-то над черными и чуть подсвеченными снизу костром купинами ветвей блестели звезды. Меж сучьев беспорядочно метались, мерцая неверным, зеленоватым колдовским огнем, крупные светляки. Чуть слышно шипели в огне валежины, и совсем едва-едва доносился легкий, почти призрачный звон воды в камнях.

Потом звезды как-то поплыли и растаяли.

– Пора! – ударил в уши громкий голос Самсона Ивановича.

Кузьма вскочил и ощутил, что основательно продрог. Солнце еще не взошло. Согрелся, пока бегал с чайником к реке да на одном дыхании взбирался обратно на яр. Плотно позавтракали, а потом Терентий со вздохом отправился их “прокатить”.

На воде стало теплее. В мягких сумерках паровала река. Пряди змеились по течению подобно поземке.

Протопопов сел у мотора, а Терентий свернулся клубком и дремал, привалившись к боку Кузьмы. Свечин думал: смогут ли они найти в тайге место, где был якобы вырыт женьшень? Ведь пока они не найдут это место, не установят, что именно здесь и именно крупный корень выкопан, все узнанное ими – разговоры, пустые разговоры. А как отыскать его? Крупный корень, вернее большая лубянка-конверт находилась якобы в лодке Дзюбы, и видел его только Ангирчи. Было это седьмого августа. Ушел Дзюба из табора первого. Спуститься на моторке от лагеря корневщиков до Ангирчи – три дня, может, и четыре. Не больше. Где был Дзюба остальные три?

Дотронувшись до плеча Терентия, Свечин перекричал рокот мотора:

– Терентий Савельич, когда уехал Дзюба?

– Первого, первого!

– Когда?

– Не на ночь же глядя!

“Значит, утром, – подумал Кузьма. – А если мы дойдем до Черемшаного распадка за полдня… За столько же дошел туда и Дзюба. Первого же августа он примерно в два—три часа пополудни остановился. Дела в тайге начинаются с утра. Светает чуть позже четырех. Вот тогда Дзюба отправился в тайгу, к корню… Знал ли он, где растет женьшень? Должен был знать. Не пошел же наобум? Шел день, полтора… Иначе он не смог бы за то же время вернуться к лодке и седьмого быть у Ангирчи… А если он шел и ночью? Две ночи – пятого и шестого. Седьмого к вечеру… У Радужного. Получается. Если он плыл и по ночам, то ушел от Черемшаного пятого и, против обыкновения, едва не в сумерках!

Неужели он шел полтора дня, чтоб дойти до места, где рос женьшень! И он знал где! А мы? По следам? После ливня! Смех… Да! Сколько времени надо, чтоб выкопать корень? Выкопать… Корешок… Ну, пять, десять минут. Не целый же день!”

– Терентий Савельич! – Свечин вновь наклонился к спутнику и громко спросил: – Долго женьшень выкапывать?

– Какой?..

– Большой.

– Два дни.

– Сколько?

– Два дни. Может, и боле.

– Так долго?

– Это скоро. Кто очень хорошо умеет и знает, как надо…

– А самый маленький, самый…

– Какой корень… Можно и день потратить.

Кузьма видел и не видел, как порозовели, а потом стали медовыми облака под солнцем. Из прибрежных кустов вылетали голубые сороки. Надоедливо-ритмично стучал мотор.

“Вот так раз! – продолжал думать Свечин. – Два дня выкапывать корень! Как это так? Пошутил старик. А если нет? Тогда место, где рос женьшень-великан, неподалеку от реки. Вероятно, мимо Лысой сопки мы прошли ночью. Я ее не видел. Вечерние и утренние сумерки были густы… Два дня выкапывать корень!”

К Черемшаному распадку они подошли после полудня. Терентий Савельич тотчас уехал обратно. Постук мотора долго слышался меж отвесными берегами. Распадок-ущелье разрезало каменную громаду и резким поворотом уводило куда-то в глубь плато. Узкая галечная полоса – берег. Грязные полосы на камнях, видневшиеся на уровне двух-трех метров, говорили о том, что во время сильных дождей в верховьях вода здесь поднимается очень высоко, и беснующаяся река ревет в тесном русле на протяжении нескольких километров. И иного выхода на плато из ущелья, кроме Черемшаного распадка, поблизости нет.

– Почему так долго выкапывают корень?

– Ювелирная работа, Кузьма. Доведется – увидишь.

– Вы тоже считаете, что если корень старый, то он рос не один?

– Кто знает? Женьшень – растение таинственное. Остаток древней флоры, обитавшей здесь то ли миллионы, то ли десятки миллионов лет назад. Реликт. Как тигр, к примеру. А в те времена женьшень, наверное, встречался так же часто, как теперь кошачий корень. Тогда он, может, рос и под Москвой, и на Таймыре, – ответил Самсон Иванович.

– Чего же он там не выжил, этот реликт?

– В прошлый, третий ледниковый период до нашего края ледники не доползли, не спустились.

“Третий ледниковый период… Что-то знакомое…” – подумал Свечин, но память более ничего не подсказала.

Они неторопливо продвигались в глубь ущелья. Прошедший вчера ливень крепко нахозяйничал в узком и глубоком каньоне. Неожиданно Самсон Иванович повернул обратно к реке.

– Он должен был предусмотреть… Состорожничать… – пробормотал участковый.

– Что, что?

– Надо поискать, где он оставлял лодку. Он знал, что будет гроза. Помнишь, в тот день мы с тобой дневали на заимке… Тогда, еще по дороге в леспромхоз, прошла гроза?

– Да.

– В тот день он приехал сюда. Он тоже, как и я, по признакам должен был догадаться о ливне. И спрятать лодку. Вытащить ее выше отметок на камнях, оставленных водой.

– Поднять лодку на три метра по такому крутому склону? – удивился Свечин. – Одному?

– Остаться без лодки… Еще тяжелее. Они возвратились к гирлу каньона.

– Если он прятал лодку, то на правом склоне.

– Конечно… – удовлетворенно заметил Самсон Иванович.

– Там течение спокойнее. В левый же борт вода бьет со всей силой. Она врывается с реки и бьет в левый борт каньона…

– Известно, – поощрил Самсон Иванович.

– Веревка у него была. Сами в лодке видели. Капроновый шнур. Такой и полтонны выдержит…

Кузьма, разговаривая, внимательно осматривал склон, поросший по трещинам и выступам травой. Кое-где за крохи почвы цеплялись и деревья. Корни их наподобие змей обвивали камни и уползали в расселины в поисках земли. Но редко какое дерево вырастало сильным. Большинство засыхали и даже обваливались, расщепив скалы своими корнями. Лишь метрах в ста от начала каньона на небольшой площадке рос молодой кедр.

– Самсон Иванович! Там бат! Такой же, как у Ангирчи!

– Что? Где?

Забыв об осторожности, они оба, приникая телом к скале, цепляясь за выступы и трещины, полезли к густо поросшей кустами верхней террасе. И там они увидели долбленку Ангирчи. Лодка была пуста. Только шест, с помощью которого толкают бат против течения, оказался привязанным к борту.

– Это лодка Ангирчи… – как-то странно, врастяжку проговорил Протопопов. – Что же ему здесь надо?

– Честно говоря, Самсон Иванович, я предполагал что-либо подобное. Помните его странное молчание… Он в конце разговора перестал отвечать на вопросы. Тогда вам это не показалось странным. А жаль.

– Я, Кузьма, и сейчас не верю, что Ангирчи имеет хотя бы малейшее отношение к делу Дзюбы… И мы не нашли места, где оставлял лодку сам Дзюба.

Усмехнувшись про себя, Свечин двинулся по террасе за Самсоном Ивановичем. Ему думалось, что Дзюба здесь мог и не быть. Ангирчи оговорил Петра Тарасовича, сказав, что Дзюба вез “большую котомку”. По каким-то причинам старик сам расправился с корневщиком…

Дальнейшее развитие этой версии Кузьме пришлось прервать.

– Вот здесь стояла лодка Дзюбы! – твердо сказал Протопопов. – Но как Ангирчи догадался, что сюда приходил Петро Тарасович?

– А в сговоре они каком-то не могли быть?

– В сговоре…

– Да. Именно в сговоре!

– Сговор… Сговор… О чем, по поводу чего?

– Я высказал предположение вообще… – неловко оправдался Кузьма. – Вот чувствую какую-то связь между Дзюбой и Ангирчи. Сам Ангирчи натолкнул меня на подобную мысль. Помните его последние слова? “Мой много знай… Мало говори… Посмотреть, однако, надо… Своими глазами гляди…”

– Ты хочешь сказать, что Ангирчи едва ли не прямо предупреждал нас о своем походе?

– Выходит, что так, Самсон Иванович.

– Что ж, двинемся по их следам. Поглядим, зачем приходил сюда Дзюба и что тут понадобилось Ангирчи.

Они спустились с террасы на дно каньона и пошли по острой щебенке, устилавшей ущелье. Постепенно дно поднималось, и скоро они вошли в густые заросли иван-чая и кустарники. Сюда вода при подъеме не добиралась.

Вдруг что-то в зарослях стукнуло, мелькнуло, и Протопопов, шедший впереди, охнув, завалился на бок… Кузьма бросился к нему и увидел стрелу, настоящую оперенную стрелу, вонзившуюся чуть выше правого локтя Самсона Ивановича.

*

В тот вечер, когда Леонид Дзюба по приглашению Виктора Федоровича зашел с ним в дом Протопопова, интересного разговора как-то не получилось. На вопросы об отце он отвечал односложно, неохотно. А когда Остап Павлович спросил, хороша ли была охота в Лиственничном, Леонид заверил, что не очень.

– Да вот хоть у Ермила Копылова, Федьки Седых да Васьки с Петькой Ивлевых спросите, – заметил Леонид. – Они тоже палили на кордоне.

– Вы с ними виделись? – поинтересовался Твердоступ.

– Я на них и здесь насмотрелся. А настоящая охота только начинается.

– Снова собираетесь?

– Отсюда не уеду, пока про отца все толком не узнаю, – нахмурился Леонид.

“Прямо на вопрос не ответил…” – подумал Андронов.

– Чего ж узнавать?

– Вот теперь товарищ Андронов здесь объявился. И вы, товарищ Твердоступ, не уезжаете. Инспекторы – и наш из райотдела – в тайге… Не все, значит, просто и ясно. А?

– Ваше присутствие в Спасе ничего не изменит, – сказал Твердоступ. – Отец хорошо знал лесничего Ефима Утробина? Дружили? Он к вам часто заезжал?

– Хотите поохотиться – компанию составлю. А про Ефима не знаю. Батя мне не докладывал.

– Что ж… – Андронов подумал, что надо проверить у лесничего, охотились ли там и кто именно, и про его отношения с Дзюбой-старшим узнать. – Вот послезавтра и подадимся.

Время было не позднее, и после ухода Леонида Андронов отправился в чайную, своего рода местный мужской клуб. Там Виктор Федорович пробыл допоздна. Из разговоров он узнал обо всех отлучках жителей Спаса за последний месяц: кто, куда и зачем ходил в тайгу, когда ушел и быстро ли вернулся. Не верить было просто невозможно. Тут же в непринужденной беседе это подтверждалось свидетелями, большими знатоками здешних условий.

Когда он вышел из чайной, совсем стемнело. Проходя мимо клуба, Виктор Федорович на минуу задержался в раздумье. Из широких окон падали на вытоптанную площадку пятна света. Слышался четкий ритм чарльстона. Старательно “лягались” пары. Улыбнувшись, как ему показалось, удачному сравнению, Андронов направился в сторону больницы.

“Вех… Да его полно около болот, в любой низине встретишь белые зонтичные цветы. А одного пористого, дырчатого, как сыр, корня хватит, чтобы умертвить десяток людей. Но каким образом заставили Дзюбу выпить яд?

Если верить сообщению Ангирчи, которое передал по радио Свечин, к Радужному Дзюба приехал утром седьмого. Там его кто-то ждал, с кем он мог выпить. Может быть, и выпил с удовольствием. Ведь даром же! Потом… Трудно предположить, как будет действовать человек, отравленный вехом.

Но кто мог отравить Дзюбу? Каковы мотивы? Свечин передал, что есть предположение: у Дзюбы в котомке могли быть еще корни или один большой корень, очень ценный. Но пока это лишь предположение. Надо точно установить, что корни – или один крупный женьшень – действительно найдены Дзюбой…”

Матвей Петрович жил в небольшом домике на территории больницы. Врач пригласил Андронова в дом – семья ужинала, но Виктор Федорович отговорился и ждал доктора в беседке, у клумбы с душистым табаком.

– Как вы думаете, Матвей Петрович, – начал Андронов, – это сделано местными? Если судить по характеру отравления?

– Местные… Они больше верят в карабин. Сколько живу – не помню случая отравления. Тем более исподтишка. Тихой сапой. – На морщинистом лице врача проступили недоумение и брезгливость.

Виктор Федорович в задумчивости барабанил пальцами по перилам. Цветы табака слабо светились в темноте и дурманяще пахли.

– Матвей Петрович, я слышал, вам присуждают степень доктора медицинских наук… И даже без защиты диссертации.

– Да… В здешних местах я проработал тридцать лет. Вел кое-какие научные исследования. Опубликовал около ста работ. Весьма различных. Но последние лет двадцать занимался женьшенем, проверял некоторые выводы по клиническому применению женьшеня.

– Удачно?

– Очень! – обрадованно закивал нанаец.

– Самсон Иванович говорил, что женьшень – лекарство для здоровых.

– Совершенно верно.

– Зачем же лекарства здоровым?

– М-м… Вы слышали о дамасской стали? Весь секрет ее крепости в особой закалке. Вот так же женьшень закаливает организм. Человек становится подобен дамасской стали. То, что для другого грозит гибелью, для него лишь испытание. Трудное, но испытание. Женьшень не дает бессмертия, но может продлить дни жизни. Он – не живая вода, человека не оскрешает. Однако помогает саморегуляторам организма держать его в параметрах, которые называются здоровьем. Поэтому женьшенем нужно пользоваться до болезни.

– Как вы думаете, – спросил Андронов, – из котомки Дзюбы могли взять лишь часть корней?

– Кто знает, Виктор Федорович, кто кого повстречал в тайге, кто с кем свел счеты… – вздохнул доктор. – Но отравление у Радужного…

– Я думал об том, Матвей Петрович… Почему не в тайге, в глухомани, где, может, искать пострадавшего пришлось бы годы? Если вообще нашли бы… Почему в таком месте, где за лето и зиму проходит добрая сотня народу?

– Да-да… – закивал доктор. – Так поступают, наверное, “вотще решась на злое дело…”

– Как? Как вы сказали?

– Так мог поступить человек “вотще (с отчаяния) решась на злое дело”.

– Именно с отчаяния, – повторил Андронов. И поднялся. – Что ж, Матвей Петрович. Извините, что отвлек. Спасибо.

Они расстались. По дороге к дому Андронов размышлял о том, что ему все-таки не совсем ясен этот Дзюба. Странен, замкнут и Леонид. На селе его считают нелюдимым. Скорее, наоборот. Но при вопросах об отце он отмалчивается, отнекивается, словно тень Петра Тарасовича стоит у него за спиной. Как же складывались отношения между отцом и сыном?

С учительницей из спасской школы-интерната Виктор Федорович встретился на другой день. Агния Мироновна была в свое время классным руководителем группы, в которой учился Леонид. Седая, подтянутая женщина, с глубокими, “профессиональными”, как отметил Андронов, морщинами от крыльев носа к углам рта и множеством продольных складок на лбу, несколько удивилась приходу Андронова:

– Дзюбу Леонида? Конечно, помню. Отличник. Но… – Агния Мироновна развела руками. – Неудобно говорить плохо о покойнике… Леонид, видите ли, был отличником поневоле. Раз я ему поставила тройку. До сих пор не могу забыть его лица – отчаянного, молящего… Спросила на перемене: “Что с тобой?” – “Не пойду домой… Отец…” – “Он тебя бьет?” – “Нет, отвечает, есть не даст. И страшно”. Попыталась поговорить с Петром Тарасовичем. Как вы думаете, что он мне сказал? “Вы учите, а воспитаю его я сам…”

– А потом?

– Леонид получал отличные оценки. Но любви к знаниям, к труду у него, по-моему, не было. И нет.

– Больше вы со стариком Дзюбой не говорили?

– Пробовала. В ответ – вопрос: “Леня плохо учится?” – “Нет”. – “Вот спасибочки”. И весь разговор. Для Леонида учеба была изнурительней рабского труда.

*

На кордон Андронов с Леонидом уехали на следующее утро. До избы лесничего на берегу озера добрались к заходу солнца. Семейство Ефима Утробина обрадовалось приезду гостей, словно это был праздник в их бирючьей жизни.

– Осень нонче, слышь, ранняя. Сентябрь вон когда придет, а глухари токовать пошли. Вчера слышал.

– Спутал, поди, Ефим, – улыбался Леонид. – Обрадовать хочешь. Рано осеннему току быть. Перелетные – другое дело.

– Рано! Сам знаю, рано! – Достав коробок спичек, Ефим спрятал его под столом. – А вот вышел заутро и…

Тут лесничий защелкал ногтем по коробку, точь-в-точь как токующий каменный глухарь. Рассмеялись и гости, и дородная лесничиха, и их двое детей: подростково вытянувшаяся дочка и круглолицый мальчишка лет десяти.

– Затемно отправимся, – продолжал лесничий, – на лодке дойдем до лиственничного бора. Там они токуют. Собак не надо. В бору сушь, а свету и прозрачности столько, что воробья на другой опушке увидите.

Леонид сам очень осторожно завел разговор о своем пребывании здесь. Взрослые разговорились, а детишки отправились спать.

– Да, Ефим, а когда мы с тобой тигрицу слышали, помнишь, в скалах ревела? – спросил Леонид.

– Как – когда? – удивился Ефим. – Я тогда к таксаторам подался, а ты у озера ночевал. Вот когда.

– День, число какое? – спросил настойчиво Леонид.

– Число… Да третье. Я у таксаторов бумаги подписывал. Дату ставил. А на другой день ты домой отправился. Озерко на лодке переплыл, а там пеше. Лодку я потом взял. На обратном пути от таксаторов…

Как и договорились, Ефим отвез их еще задолго до рассвета к Лиственничному бору. Они быстро поставили палатку, но костра не разводили. Изредка с озера доносилось мягкое, но четкое в чуткой тишине всплескивание рыбы.

– Слышь, глухарь играет! – шепотом проговорил Ефим и присел на корточки, словно так было лучше слышно.

Подражая Ефиму, Андронов тоже присел и услышал далекое-далекое постукивание, действительно напоминающее щелчок ногтем по спичечному коробку.

– Недалече… В километре… – снова прошептал взволнованно Ефим.

Они пошли в ряд. Бор был чист от подлеска, устлан мягчайшей хвоей и тонкими, хрупкими веточками, которые ломались под сапогами бесшумно.

Пощелкивание слышалось все ближе. Ефим и Леонид пригнулись и перебежками начали приближаться к подернутой тонкой туманной пеленой мари. Передвигались они теперь только в то время, пока токовал глухарь. Выйдя на опушку, они не увидели его. Так уж получилось, что Виктор Федорович первым догадался поднять голову и различил на белой вершине лиственницы крупную черную птицу. Она сидела, вытянув шею и низко опустив как бы безвольно повисшие крылья. Андронов выстрелил из карабина навскидку. Глухарь дернулся, вроде стал падать, однако тут же вскинул крылья, звучно защелкал при взмахах перьями. Но полет птицы был неуверенным. Она быстро теряла высоту и силы, потом врезалась в гущу ветвей, с шумом, кувыркаясь, начала падать и тяжело ударилась о землю.

– Н-да! – протянул Ефим. – С вами я хошь на кабана, хошь на медведя пойду.

Подстрелили еще двух глухарей. Ефим заторопился.

– Вам счастливой охоты, а мне – домой. С подполом возиться. Продукты надо впрок закладывать, а мышей из тайги понабежало видимо-невидимо. Нужно потравить вехом.

– Вехом? – переспросил Андронов.

– Ну да, – кивнул Ефим. – Соку из корней нажмем да и польем крупу. Крупу в подпол, дохлых мышей – вон.

– Вех-то, поди, подсох, – заметил Леонид.

– Да у нас есть, – ответил Ефим. – Только вот задевала жена куда-то бутылочку. Хоть и приметная – треугольная из-под уксусной эссенции, – да запропастилась.

– Как же вы так неосторожно? – посетовал Андронов. – У вас же дети.

– Они знают. Нечего за них бояться. Жена недавно мышей морила. И месяца не прошло. А этих тварей опять полно. – Что ж, бутылочка-то из-под эссенции недавно пропала?

– Я ж и говорю – месяца не прошло.

– Странно… – сказал Андронов и подумал: “Ничего себе для начала!”

– Чего ж странного? – пожал плечами Ефим. – Сама хозяйка и поставила, да забыла куда. Она у меня может сковороду день-деньской искать.

И Утробин ушел. Леонид и Андронов решили остаться до следующего утра. Ефим обещал заехать за ними.

Часам к десяти каждый добыл по пятку крупных, тяжелых птиц. Хранить глухарей было негде, и пальбу решили прекратить. Вернувшись к палатке, плотно то ли позавтракали, то ли пообедали, выпотрошили птиц. Леонид набил тушки какими-то травами, чтоб мясо сохранилось подольше.

“Дело ветвится, – несколько лихорадочно размышлял Андронов. – Только перед отъездом сюда мы с Остапом Павловичем прикидывали, кто был и кто мог быть у Радужного в начале августа. Список получился небольшой: Крутов, Телегин, ботанички… Предположительно, у водопада мог появиться Леонид. Он охотился на Лиственничном. А этот кордон хоть и немного в стороне, но на полдороге между Спасом и Радужным. Получается же, что не только Леонид, но и Утробин, вместо того чтоб пойти к таксаторам, мог завернуть к Радужному с бутылочкой из-под эссенции… Но бутылочку действительно могли и стащить… Кто? Леонид? Не слишком ли я разошелся?” – остановил себя Андронов.

Он покосился в сторону Дзюбы-младшего. Тот лежал неподалеку от костра и глядел на серое, под стать небу, озеро. Погода так и не разгулялась. Еще с рассветом небо затянули тучи, низкие, тяжелые, с набрякшими днищами, из которых, того гляди, посыплет нудная, невесомая морось.

Словно почувствовав на себе взгляд, Леонид полуобернулся к Андронову и мечтательно протянул:

– Жизнь в городе вольготная!

– Это как смотреть… – Андронову вспомнились слова учительницы Леонида: “Но любви к знаниям, к труду у него не было. И нет”, – и спросил: – Вы любили отца?

– Гм… Люби не люби… Куда денешься – отец.

– Вы когда вернулись в Спас после охоты здесь? – спросил Андронов.

– Десятого.

– Ваш отец, говорят, скопидомок был…

– Как гроши наживаются – я знаю. Теперь тратить поучусь… – Леонид поднялся и пошел вдоль берега озера. Ветер дул ему в спину и уродливо косматил волосы на голове.

До слуха Андронова доносилось быстрое и злое хлюпанье маленьких, торопливых волн.

*

Участковый вскочил на ноги так быстро, что Кузьма не успел отстраниться, и оперенье стрелы мазнуло его по щеке. Й, пожалуй, именно это прикосновение убедило его, что виденное – не сон. Самсон Иванович выдернул стрелу из предплечья, охнул и присел от боли.