Текст книги "Мир приключений. 1973 г. выпуск 2"

Автор книги: Сергей Абрамов

Соавторы: Дмитрий Биленкин,Анатолий Безуглов,Сергей Жемайтис,Николай Коротеев,Владимир Шитик,Альберт Валентинов,Кирилл Домбровский,И. Скорин,Виктор Болдырев,Исай Кузнецов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 60 страниц)

– Торопился, наверное. Болел…

– Нет. Большая котомка был. Много корня вез.

– Много?

– Большой-большой котомка был.

– Вы ошиблись, – сказал Свечин.

– Не-ет. Ноги слаб стал, глаз – нет. Большой котомка! Много корня. Что с ним? Почему на его лодке пришли?

Самсон Иванович рассказал о гибели Дзюбы и заверил Ангирчи, что в котомке у того корней оказалось немного.

– Хунхуз объявился… – Известие о гибели Дзюбы очень взволновало Ангирчи; он, недвижный до того и, казалось, глухой ко всему, зацокал, покачался из стороны в сторону, будто от внезапной боли. – Его ищи, Самсон.

Кузьма подался к старику:

– Кто такой “хунхуз”?

Но ответил Самсон Иванович:

– Хунхузы – бандиты. Грабили золотодобытчиков, искателей женьшеня. Были такие когда-то.

– Хунхуз Дзюбу убил, – настойчиво сказал Ангирчи.

– Почему же хунхуз этот все корни не взял? – спросил Свечин.

– Чтобы мы думали, что с Дзюбой произошел несчастный случай, – сказал Самсон Иванович. – Котомка-то полупустая, а Ангирчи утверждает – большая котомка. Только откуда и кто мог знать, когда Дзюба будет у Радужного? Ангирчи, – обратился участковый к удэгейцу, – ты здесь каждый куст знаешь… Мог Петро найти необыкновенный корень?

– Нет, однако, можно сказать. – Старичонка стал смотреть в костер. Лицо его будто окаменело. – Да – тоже можно… Если он взял корень… Корень мог и сорок соболей стоить.

– Откуда ты знаешь про такой корень?

– Мой много знай, мало говори… Посмотреть, однако, надо… Своими глазами гляди. – И Ангирчи замолк, будто склеил губы.

Свечин задал ему еще несколько вопросов, но Ангирчи будто и не слышал его.

Кузьма выключил магнитофон, поднялся, взял чайник:

– Я за водой…

Он понял: разговор, собственно, окончен.

Подойдя к воде, Кузьма уловил мягкое, редкое и глухое постукивание. Он долго прислушивался, пока не понял, что это камни под водой бьются друг о дружку. Сильное течение тащит гальку по дну.

Когда огонь взвивался особенно высоко, на быстрых струях речки мелькал пляшущий свет костра. Звезды отражались в воде нервными, дергающимися черточками.

“С норовом старичок, – думал Кузьма. – Но что-то он знает… Или догадывается? Может быть, подозревает, но не хочет говорить? Да, норовистый старик”.

Пока Кузьма был у реки, около костра не обронили ни слона. Подвесив чайник над огнем, Свечин глянул на лица сидящих и поразился их окаменелой похожести. Даже мечущиеся отсветы пламени не оживляли их, как это обычно бывает.

Закипел чайник. Кузьма достал из рюкзака заварку, бросил в бившую ключом воду. Крышка запрыгала, пена фыркнула через край. Не успел Свечин сообразить, чем снять чайник с рогульки, как Ангирчи взялся голой рукой за дужку висящего над огнем чайника и поставил его на землю. Пальцы его были точно железные, в движениях не чувствовалось ни тени торопливости, будто дужка холодная. Ангирчи спросил:

– Зачем вы его лодку взяли?

– Корневщики на ней вернутся, – ответил Самсон Иванович.

“Ведь сейчас Протопопов фактически сообщил Ангирчи, что они попадут в Спас другим путем, другим способом, – подумал Свечин. – Сообщил, что они уже не встретятся больше с ним, Ангирчи… Зачем старичонке это знать?”

Спать Ангирчи улегся в своем бате. Милиционеры устроились на лапнике у кустов. Проснулся Кузьма от холода и сырости. Едва светало. Река приукрылась туманом.

Вскочив, Свечин принялся пританцовывать и хлопать себя ладонями по плечам. А ведь он был в ватнике. Подойдя к бату, Кузьма увидел, что охотника нет. Забыв о холоде, Свечин заспешил к Протопопову:

– Ангирчи ушел!

– Ему некогда – охота, – спокойно ответил Самсон Иванович. – Не надо беспокоиться.

– И все-таки я хотел бы знать, почему вы…

– Почему отпустил его?

– Я хочу знать…

– Вы хотели бы поступить опрометчиво? Ангирчи не причастен к этому делу.

Потом они сели в лодку и поплыли вверх по реке. Вечером за ужином Самсон Иванович сказал:

– Отдохнем часа два и пойдем дальше.

– Ночью? В темноте?

– Луна взойдет после полуночи, – ответил Самсон Иванович.

Кузьма внимательно посмотрел на участкового. Свечина не в первый раз поражали решения Самсона Ивановича. Так же удивляло его и собрание книг в библиотеке участкового: полка накопленных годами изданий “Роман—газеты”, тома “Истории войны на Тихом океане”, военные мемуары, комплекты юридических журналов. Все это не вязалось с представлениями Кузьмы об участковом инспекторе в “глубинке”, самим обликом Протопопова.

Он, Кузьма, конечно, другой. Он-то должен знать очень многое. Но он, Свечин, и не собирается “завязнуть” на своей должности. И потом, он и мысли не допускал, что можно провести сравнение между ним, Кузьмой Семеновичем Свечиным, и Протопоповым.

А Самсон Иванович глядел в огонь костра, слишком жаркий и слишком желтый. Понимал – быть завтра грозе – и радовался, что будет гроза, а не нудный обложной дождь. Поэтому он и решил идти ночью, когда взойдет ущербная, но еще довольно яркая луна. Размышлял Самсон Иванович и о Свечине. Он жалел Кузьму. Он не раз встречал молодых людей, которые, приобретая знания, считают, что проценты от этих знаний прежде всего ложатся ступеньками карьеры, их жизненного успеха.

И можно ли вот так, как Кузьма, мерить жизненный успех, счастье в жизни метрами и сантиметрами служебной лестницы?

И потом, где она, мера человеческих способностей? Сам-то человек что Микула Селянинович – кажется ему похвальба правдой… И на чем старухе рыбачке следовало остановиться? На новом корыте, избе, на боярских, на царских хоромах? А? Ведь никто не знает, где предел возможностей его “золотой рыбки” – таланта.

В какой-то книжке, за давностью уже и забыл какой, он читал мудреную и мудрую притчу, как один человек задал дьяволу вопрос: “Кто самый великий полководец на земле во все времена?” А дьявол показал на холодного сапожника, что сидел на углу улицы: “Вот он – самый великий полководец во все времена. Только он не знает об этом”.

“Ну, а ты? – спросил сам себя Протопопов. – Участковый. Не плохой, если верить начальству, участковый… И будь доволен!”

– Самсон Иванович…

Протопопов перевел взгляд с играющего пламени костра на Свечина. Очевидно, Кузьма уже несколько раз обращался к нему и теперь дотронулся до его плеча, чтоб вывести из задумчивости.

– Самсон Иванович, что за конверт из коры у вас в рюкзаке?

– Лубянка. В ней корешок женьшеня.

– Откуда?

– Из котомки Дзюбы. Совсем крошечный корешок. Года два. Не принято такие брать.

– Разве не всякий вырывают?

– Умный корневщик – не подряд. У умных корневщиков свои плантации есть. По десять, по двадцать лет ждут, пока подрастет женьшень. Найдут вот такой, к примеру, корень. Крошечный. Выкопают его, пересадят в тайное место. Ухаживают.

– А если кто другой выкопает?

– Узнают, кто выкопал… Могут и убить за такое.

Кузьма подивился спокойствию, с которым участковый проговорил эти слова, спросил:

– И не грабят плантаций?

– Свой кто наткнется случайно – не тронет. По свежим затескам на деревьях увидит – не бесхозная плантация. По посадке корней увидит, по уходу. Не возьмет. Да и хозяин бывает неподалеку. Плантация что огород – завел, так и кормишься с нее. Уж не корни, семена подсаживает.

– Вы знаете таких кладовладельцев? Да и сколько стоит, ну, средняя плантация? – с интересом спросил Свечин.

– Ни их жены, ни дети не знают, где плантация. Редко когда сыновей посвящают в тайну. Перед кончиной обычно, или уж ног таскать не станет корневщик. А случись что с хозяином – все в тайге в тайне останется… – Искоса взглянув на Кузьму, Самсон Иванович усмехнулся: – А стоимость… И до десятков тысяч может дойти. Сколько корней, смотря какой возраст… Бывало, натыкались на старые плантации. Фартило… Не при мне, стороной слышал. Оценивали такие плантации в самородок золота с конскую голову величиной.

– Но ведь, Самсон Иванович, иметь плантацию – государственное преступление! – воскликнул Кузьма. – Существует закон, по которому…

– Да. Статья сто шестьдесят семь Уголовного кодекса. Но в ней ничего не говорится о женьшене, хотя он дороже золота, металлов и кое-каких камней. “Нарушение отдельными гражданами правил сдачи государству добытого ими из недр земли золота или других драгоценных металлов или драгоценных камней…” Не относится женьшень и к кладам. Так-то. Никто, кроме самого корневщика, не знает: сколько он нашел, сколько сдал государству, сколько себе оставил… И сколько на сторону за хорошие деньги сбыл.

– Не представляю! – нервно передернул плечами Кузьма. – Корешок травы – и такая ценность! Десятки тысяч рублей денег!

– Молоды… – проговорил Самсон Иванович. – Молоды!

– Чтобы понять?

– Нет. Вот Владимир Клавдиевич…

– Кто?

– Арсеньев. “Дерсу Узала” читали?

– А… Читал.

– Так он писал, что на строительстве железной дороги был найден корень в шестьсот граммов! Редчайший из редких. Его тогда за границу за десять тысяч золотом продали. Это, считай, тысяча соболей. И не в деньгах дело… Когда старость да болезни корежить начнут, никаких денег человек не пожалеет. Деньги…

– Что ж, он от смерти спасает, женьшень?

– Как считать… – протянул Самсон Иванович. – Прошлой зимой запоролся я в промоину. По грудь вымок. Дело уж затемно было. До заимки – километров восемнадцать. А мороз. Только к утру до тепла добрался. И хоть бы чихнул.

– Женьшень принимали?

– С осени.

– Случай… – Кузьма даже рукой махнул.

– Больно много случаев… Пора нам, – нахмурившись, бросил Самсон Иванович и добавил, будто про себя: – Такой корень, про который Ангирчи говорил, должен граммов четыреста с гаком весить. Это уже государственная ценность. Таежная реликвия. В музеях таких нет. Слышал я о находке в четыреста граммов. Но если Ангирчи угадал, то Дзюба нашел побольше.

Взяв котелок, чтобы пойти за водой и залить костер, Свечин сказал:

– Кто же такой корень купит?

– Государство.

– Я не про то…

– А-а… Покупают же “Волги”. Для удовольствия. А корешок может лет десять жизни подарить. Кто с умом его принимает. Молод ты, здоров. Вот и не веришь.

Вернувшись, Свечин залил костер, но Самсон Иванович не торопился с отправлением в ночное плавание.

Быстро взошел большой тусклый серп луны. Но, постепенно поднимаясь, он делался серебристее, ярче. Стали различимы отдельные кусты, а легкая туманная дымка, пологом проступившая над рекой, еще сильнее рассеяла свет.

Мотор застучал раскатисто и басовито. Ясно зашелестела вода, расталкиваемая тупым носом плоскодонки. Протопопов повел лодку не быстро, но уверенно. Он хорошо знал стрежень реки. В блеклом, неверном свете он без особого труда находил дневные ориентиры.

Долина реки быстро сузилась. Берега взмыли вверх. Если бы не туманная дымка, рассеивавшая свет, то в ущелье, где по-медвежьи урчала вода, было бы совсем темно.

Подавшись вперед, крепко сжав рулевую ручку мотора, Самсон Иванович взглядом и на слух прощупывал реку перед собой.

Потом, к заре уже, берега расступились. Протопопов зажал ручку мотора под мышкой, набил трубочку, закурил.

Устроившись около средней банки, Кузьма спал.

Не мог предполагать тогда Самсон Иванович, что два дня спустя он и Свечин будут едва не ползком искать на здешних берегах следы, смытые ливнем.

*

Леонид сказал неожиданно и резко:

– Хватит спорить! Чего тут торговаться?! Не бросать же лодку здесь. Давайте я спущусь в Спас на лодке…

Твердоступ, Илья Ильич и начальник “аэропорта” переглянулись и почувствовали себя неловко. Настало время отлета, но все еще было неясно, кто отправится на вертолете, а кто погонит лодку.

– Я серьезно. Доберусь за двое суток до Спаса, – повторил Леонид.

– Гм… гм… Нехорошо получается.

Остап Павлович подумал, что у Леонида, наверно, обостренное чувство товарищества. Это, конечно, очень хорошо, но Леониду следовало подумать о своей матери, на которую так внезапно обрушится удар, а рядом не окажется самого родного и близкого человека – сына… И в то же время Степану Шматову надо как можно скорее попасть в Спас – дела. И у Ильи Ильича – тоже.

– Гм… Остап Павлович, – откашлявшись, сказал председатель сельсовета, – дайте листок бумаги. Без справки его ведь не похоронят. И печать со мной…

Степан Евдокимович, горячившийся почему-то больше других, отошел в сторонку.

Махнув рукой, Леонид поморщился, промолвил безразлично:

– Как хотите… Мне все равно. По реке погнал лодку Илья Ильич.

В Спасе Остап Павлович передал в райотдел внутренних дел, что сигнал Крутова подтвердился – обнаружен труп, и просьбу: выяснить личность этого Крутова, поскольку не ясны обстоятельства, при которых он обратил внимание, что у Радужного “смердит”.

Ни гостиницы, ни Дома приезжих в селе не было, и Твердоступ по приглашению Антонины Александровны остановился у Протопоповых. Остап Павлович попросил Шматова дать ему список фамилий пассажиров, улетавших из Спаса в последний месяц. Их было не много – всего восемь человек. Твердоступ встретился с ними и поинтересовался целями их отъезда, их отношением к Дзюбе. Второе получалось как бы ненароком. Гибель Дзюбы в Чертовых скалах жители Спаса восприняли так же, как и Самсон Иванович: считали, что погнался Петро Тарасович за легкой добычей. Это никем не оспаривалось. Говоря о Дзюбе, люди даже слово “деньги” употребляли на его манер: “гроши”.

– Гроши он любил…

– Где пахнет грошем, тут Дзюбу понукать не надо…

– Он всякий грош до копицы, до кучи нес…

– Он все больше по договорам: охота, женьшень, панты, бархат…

– Только на себя мужик надеялся…

– Сбочь от людей шел…

Часу в одиннадцатом вечера в комнату, где расположился Остап Павлович, пришли доктор, выезжавшая на осмотр места происшествия, и местный врач-нанаец Матвей Петрович. Они закончили вскрытие тела Дзюбы.

– Вот протокол вскрытия, – сказала Анна Ивановна. – Никаких свидетельств, что смерть Дзюбы произошла от на несения ему огнестрельных или ножевых ранений, нами не обнаружено. Однако у Матвея Петровича есть кое-какие сомнения…

– Вы это занесли в протокол? – спросил Твердоступ.

– Да, – ответил врач.

– В чем дело, по-вашему, Матвей Петрович?

– Сомнения – не доказательство, Остап Павлович… – начал доктор. – Тем более, состояние трупа… Я считаю, что нужно провести дополнительно тщательную химическую и гистологическую экспертизу. Но в наших условиях это, к сожалению, невозможно.

– Вы, Матвей Петрович, предполагаете, что…

– Отравление.

– А вы, Анна Ивановна?

– Здесь у меня нет твердого мнения, хотя согласна, что гистологическую экспертизу провести совершенно необходимо. Это поможет установить более или менее точно время гибели Дзюбы. А также злополучного козла…

– Да… – ответил Твердоступ, подумав: “Не получается, выходит, несчастного случая… Впрочем…” – И Остап Павлович обратился к Матвею Петровичу: – А что-либо о характере отравления можно сказать?

– Об этом может с уверенностью говорить лишь химик. – А все-таки… Как вы думаете?

– Характер яда – психотропный… действующий на нервную систему. Но не только на нее. Так сказать, яд с широким спектром действия. Обычно такими ядами являются растительные. Характерные признаки указывают на цикуту.

– Съел случайно что-нибудь? – спросил Твердоступ.

Матвей Петрович пожал плечами.

– Что ж… – поднялся Твердоступ, а за ним и врачи. – Благодарю. Отправьте все, что нужно, в крайцентр…

Через несколько дней прилетел инспектор краевого управления внутренних дел Виктор Федорович Андронов. С собой он привез результаты гистологической и химической экспертиз. Предположение Матвея Петровича подтвердилось: до того, как Дзюба попал в обвал, его отравили. Точнее, Дзюба выпил спирт, в который подмешали яд – цикутотоксин.

Розовощекий, улыбчивый Виктор Федорович появился в знакомом ему доме Протопоповых – как показалось Остапу Павловичу, уже привыкшему к глуховатой тишине, – чуточку шумливо.

Он “подселился” к Остапу Павловичу. Они знали друг друга еще по тому времени, когда Виктор Федорович только что начал после демобилизации свою работу в милиции участковым и был “соседом” Самсона Ивановича.

Чай пили в своей комнате, чтобы не мешать хозяйке, а главное, обсудить дело. Выводы экспертизы, подтвердившие догадку старого врача Матвея Петровича, многое меняли.

– С Крутовым беседовали? – спросил Остап Павлович.

– Сначала его надо найти, – улыбнулся Андронов.

– В бегах?

– Вроде нет. Он действительно десантник-пожарник. И действительно торопился. Крутов был в тайге около двух недель. Вернувшись, в тот же день оформил отпуск и уехал с женой отдыхать. А вот куда – неизвестно. Говорили, будто отправятся – ближний свет! – на Черное море. То ли в Сочи, то ли в Ялту. Писать не обещали. Некому. Ищем.

– Может быть, это ловкий ход? – вздохнул Твердоступ. Не нравилось ему, очень не нравилось, что люди отправляются в вояж за тысячи километров, не сказав куда.

– Вы ведь, наверное, тоже время не теряли, Остап Павлович?

– Поговорил со многими… О Дзюбе. Ну и с теми, кто последний месяц выезжал из Спаса. Ничего особенного. Но сам покойный был человеком своеобразным. Мягко выражаясь.

– Такого типа не забудешь и через пятнадцать лет. Все греб и греб к себе. Так уж руки у него устроены…

– Но сейчас он мертв…

– Да, и умер он все-таки не от отравления. Он был еще жив, когда на него обрушился камнепад. Вот ведь в чем дело, Остап Павлович. Ранения, полученные Дзюбой, погубили его раньше цикуты. Я побывал перед отъездом у экспертов. Они назвали одно-единственное растение, которое содержит цикутотоксин, – вех. Он распространен по всей России. От Балтийского до Охотского моря.

– Таежники, бывает, долго сидят без еды, – как бы про себя рассуждал Твердоступ. – Однако если ты едешь по реке, можешь остановиться, чаю попить. В котомке сухари, копченое мясо. Отличное, Виктор Федорович… Выходит, Дзюба спешил. Очень. Гнал во все тяжкие, чтобы успеть куда-то, к кому-то. Куда?..

– Может быть, и не к Радужному. Может быть, в Спас.

– Да… Но он был отравлен. Следовательно, есть отравитель. Почему Дзюба отравлен и кто его отравил? А пока мы не знаем даже, зачем или почему он спешил.

– Я слышал, – заметил Андронов, – что вехом травились дети и туристы. По недоразумению. Один раз какая-то очень уж дотошная хозяйка обвиняла пастуха в том, что он, мол, нарочно загнал ее корову в болото, где вех растет. Но чтоб мало-мальски таежный человек наелся веха – не бывало.

– Может быть, не слышали потому, что люди просто-напросто пропадали в тайге?

– Это бывало, – согласился Андронов. – Но ведь Дзюба почти ничего не ел… Смерть от цикутотоксина наступает и через двадцать—тридцать минут, а случается, что и через несколько дней.

– Но признаки отравления появляются уже через пять—десять минут. Недаром вех зовут еще водяной бешеницей. И все же у нас очень мало фактов. Связь со Свечиным и Протопоповым завтра вечером. Возможно, у них есть новости… А пока, я думаю, продолжить изучение Дзюбы. В деталях восстановить его образ жизни, привычки, склонности, связи. Необходимо знать не только местных пассажиров вертолета, но и тех, кто в это время уходил в тайгу и где был. Непонятным остается, Виктор Федорович, одно немаловажное обстоятельство. Почему все это произошло у Радужного? Случайность? Роковое стечение обстоятельств? Или заранее обдуманные действия? Отравление, стрельба, обвал…

– Мне думается, Остап Павлович, преступник действовал по наитию. Плана, заранее обдуманного, у него не было. Отсюда и этот ералаш в поступках. Неопытный, импульсивны” человек, он метался, пытаясь во что бы то ни стало скрыть следы.

– Может быть… Может быть. И все-таки, почему именно у Радужного?

– Обычное место встречи, – заметил Виктор Федорович.

– Тогда следует предположить, что Дзюба был знаком со своим убийцей, хорошо знаком! И при чем тогда во всей этой истории козел, которого, надо полагать, убил Дзюба? Ведь экспертиза подтвердила, что корневщик мог убить животное. Их смерть, можно сказать, наступила одновременно. По крайней мере, произошла в один и тот же день.

– По-моему, Остап Павлович, надо ждать вестей от Свечина и Протопопова. Если у Дзюбы были еще корни, кроме тех, что остались в котомке, то будет ясен мотив убийства, отравления. Его ограбили. Но забрали не все, а только часть, чтоб запутать следствие.

Утром Виктор Федорович решил познакомиться и поговорить с родными погибшего. “Дзюбина хата” – так все и сам покойный называли крепостицу из бревен в обхват – была, не в пример другим домам, огражденным хилыми плетнями, обнесена дощатым забором. На калитке висела жестяная табличка с надписью масляной краской: “Осторожно! Злая собака”. Рядом с калиткой проволочка, очевидно, к звонку. Андронов дернул. Раздалось бряцанье бубенца. В подворотне сердито, но без лая фыркнула собака. Потом послышались легкие, будто невесомые шаги. Постукивали один за другим какие-то запоры. Наконец дверь открылась.

– Совсем забыла, что хозяин помер. Законопатилась на все задвижки, – вместо приветствия пробормотала худенькая сутулая женщина.

– Вы жена Петра Тарасовича? – спросил Виктор Федорович.

– Вдова уже… – и махнула рукой. – Хозяйка теперь, выходит.

– Разве вы раньше ею не были?

– Отмучилась…

Двор, открывшийся Андронову, был, что называется, вылизан. Видимо, каждая вещь имела свое, только ей предназначенное место. Лишь у калитки валялись дубовые засовы, только что брошенные хозяйкой.

В комнатах не ощущалось никакого беспорядка, какой бывает в доме внезапно и трагически погибшего человека. Лишь зеркало было завешено простыней. Тяжеловатая дорогая мебель выглядела словно сконфуженной среди светлых, медового цвета, выскобленных стен. Мебели явно не хватало света, чтоб, как говорят, “глядеться”.

От сутулости, верно, руки Авдотьи Кирилловны казались очень длинными, а ее привычка смотреть исподлобья, напряженно, будто угадывая мысли собеседника, словно гипнотизировала.

– Большое у вас хозяйство. Управитесь? Трудно будет.

– Трудно… – неопределенно проговорила Авдотья Кирилловна. – Известно. Две коровы, свиньи, овцы, куры… ульи, сад, огород… А работников всего десять. – И женщина вытянула крупные, узловатые руки с широкими, красными, припухшими пальцами.

– Сын поможет.

– Нет. Уедем с ним в город. Покойник все командовал, командовал. В черном теле держал. Оттого сын и на стройку утек. Пусть теперь вздохнет. Поживет по-людски.

– Ваш сын дома, Авдотья Кирилловна?

– Нет.

– Он в Спасе? – Тут.

– Мне бы его повидать хотелось.

– Не девушка… Чего его видать? А вот лодку пашу угнали.

– Кто?

– Ваши. Самсон и этот… чистенький. Посмотришь на него – прямо с витрины. Из района который. Следствие ведут. А закон – тайга, прокурор – медведь.

– Я тоже когда-то здесь жил.

– Помню. До города уже дослужились. Начальство… А Самсон тут и зачах. Судьба. Она тенью за человеком ходит.

“Неужели ей всего сорок лет? – с недоумением подумал Андронов. – Так состариться! Дорого же ей досталось хозяйство…”

– Пригонят вашу лодку. Отдадут.

– Калиткин и Храбров? Нет. Скажут, бригадная. Мы, мол, за нее и тем-то и тем-то заплатили.

– Значит, она артельная.

– Петро Тарасович говорил – его. Сам мастерил. Когда ж нам корешки отдадут? – поинтересовалась Авдотья Кирилловна. – Поди, бригадные так поделят, что достанется с гулькин нос.

– У них с Петром Тарасовичем свои расчеты.

– Ясно – не наши.

“Да. Держал ее Дзюба в руках крепко. Тени несогласья не терпел. А платье на ней дорогое… Совсем новое, но шила, видно, сама…”

– Баловал вас муж…

Авдотья выпрямилась, точно ее ударили в подбородок, даже сутулость пропала.

– Баловал… – Она подошла к трехстворчатому шифоньеру, распахнула. – Баловал. Вот это – двадцать лет назад куплено. А вот – десять висят, по году прибавляйте. А потом отрезы пошли. Все ново, все цело, все лежит. Пять пар туфель я за двадцать лет заработала. Вот. Два костюмчика детских– на шесть и на пятнадцать лет. Все не надевано. Некуда было надевать. Это Петра Тарасовича костюм. Говорил, довоенный.

– Зачем вам все это? – неожиданно сорвалось у Андронова.

– Добро… Нажито. Сыну останется.

– И богат Дзюба?

– Хватит Леониду, чтоб жить не по-нашему. Как мне только во сне снилось.

– Пил Петро Тарасович?

Вдова покосилась на кухонную перегородку, словно и сейчас там мог сидеть хозяин.

– Выпьет стакан самогону, посидит, хлебом занюхает… Ждет, пока в голову ударит…

“Самогону”… – повторил про себя Виктор Федорович. – Ведь на спирту настаивают женьшень. Пил ли его Дзюба?” И Андронов спросил об этом у вдовы.

– Как же! Такому бугаю еще лет тридцать жить бы да жить. Да дума – за горами, а смерть – за плечами.

– Где ж он самогон гнал? Дома?

– У себя на заимке. Тут нельзя – Самсон. И на заимке-то с предосторожностью. Спирт денег больших стоит… А брюхо добра не помнит, говорил Петро Тарасович.

– Не болел Дзюба?

– Покатается иной раз с печенью, а так особо не жаловался.

Они вышли из дома. Собака, лежавшая у калитки, понуро поднялась, отошла в сторону.

– А на калитке написано: “Осторожно! Злая собака”, – сказал Андронов.

– По хозяину тоскует. Пятый день не жрет. Похоже – сдохнет. Леониду сказать, чтоб к вам зашел? Невесело у нас…

Действительно, выйдя со двора Дзюбы, Виктор Федорович как-то свободнее вдохнул чистый воздух, напоенный и свежестью близкой реки, и ароматами тайги.

“Тяжеленько жилось Авдотье, да, наверное, и Леониду, – подумал он. – А самому Дзюбе? Экий скупой рыцарь двадцатого века. Скупой? Нет, что-то другое. Жене в год по платью, по отрезу. Пять пар туфель. Сыну костюмы “на шесть и на пятнадцать лет”. Мебель. “Выпьет стакан самогону. Ждет, пока в голову ударит”… Даже здесь расчет!”

Андронов рассказал следователю прокуратуры о своем посещении вдовы, о привычках и характере Дзюбы.

– Вот и выяснилась весьма существенная деталь, – добавил Виктор Федорович. – Дзюба выпил яд, очевидно подмешенный в спирт. Но это было чье-то угощение. Вот зафиксированный в протоколе список вещей в котомке. Среди них – “фляжка алюминиевая армейского образца. Наполнена жидкостью с запахами самогона и специфическим – женьшеня”. Результат химического анализа: “Спирт с большим содержанием сивушных масел – самогон. Настойка корня женьшеня”. Вынул же Дзюба из котомки только кружку. Наверное, и еду. Но ее птицы могли растащить. Пил же Дзюба спирт, а не самогон. Таково заключение экспертизы. Спирт!

– А если там никого не было? – Твердоступ прищурил один глаз. – Если отравитель оставил Дзюбе спирт? Тогда все-таки следует предположить: у Дзюбы был тайный сообщник. Доверенный человек. С ним Дзюба, видно, вел дела не один год.

*

Ливень ударил сразу после полудня, но Самсон Иванович не повернул к берегу. Вымокшие до нитки, уже в сумерках, они увидели на яру костер и пристали около отесанного кола, белевшего в полутьме. Он был прочно вбит в расселину каменной стены.

– Может, это не корневщики? – спросил Кузьма.

– Боле некому…

После дождя небо очистилось, а пунцовая заря долго не гасла. Самсон Иванович впотьмах искал тропку наверх, чертыхался, поминал корневщиков недобрым словом за то, что они, заслышав мотор, не спустились навстречу. Наконец они поднялись на яр. Под высокими липами у костра полулежали двое. Над огнем висел парующий котелок. Очевидно, корневщики недавно вернулись и готовили ужин.

– Что не встретили? – молвил Самсон Иванович, выйдя из тени к свету.

Оба корневщика разом обернулись. Было видно, что они ожидали кого угодно, только не участкового. Поднялись, сделали по нескольку шагов навстречу.

– Гость-то какой! – всплеснул руками заросший по глаза мужичонка и по-бабьи хлопнул себя по ногам. – Да не один!.. Милости просим!

– Здорово, Терентий, – сказал участковый.

– Соскучился, что ли, Самсон? Чего дома не сидится? – спросил второй корневщик. – Аль запрет какой на корешки вышел?

– Да вот… – Самсон Иванович повел своим длинным носом, – учуял вкусный запах. Дай, думаю, поужинаем кстати. Решил вот, Серега, к тебе в гости напроситься. А?

– Ангирчи угостил, – улыбнулся конопатый Серега, мужик с редкой клокастой бороденкой. – Еще когда подымались… Добрый человек. Хорошо копчена изюбрятина.

– Чую, чую… – добродушно отозвался участковый. – А это товарищ из района, – кивнув на Кузьму, добавил он.

– Очень… очень… – кланяясь, подскочил к Свечину Терентий, а Серега, кивнув, пробурчал что-то неразборчивое себе под нос и опять улегся у огня.

– Поздравить вас надо, мужики! – улыбнулся Самсон Иванович.

Терентий захихикал: мол, шутит начальство, понимаем. А Серега, скривив губы, цыкнул слюной в костер.

– Неужто сохатых разрешили без лицензий бить?

– С находкой вас… – присаживаясь па валежину у огня, ласково продолжал участковый.

– Ты что, Самсон, белены объелся? – Бойкий мужичонка принялся подпрыгивать, размахивая руками, как-то по-куриному и квохча бросать слова, словно они жгли ему рот. – Типун тебе на язык! Едва дорогу оправдаем. А харч? “С находкой”! Да в середине сезона… Тьфу, тьфу… Эк шутить! Сам знаешь, люди мы не государственные. На своп страх и риск идем. Ни черта пет. Три сопки обломали-пусто. “С находкой”… Да этот… Дзюба! Туды его… Сутки в таборе провалялся – и вон из тайги. Печенку схватило. Ишь! Темнил что-то. Глаза у него не больные – ясные. Вот те крест – не так что-то. Будто я его не знаю! Потом – у Лысой сопки – дымок…

– Не пыли… – глухо буркнул Серега. – Столько намельтешил. Не продохнешь. Тебе, Самсон, Дзюба находкой хвастался?

– Нет, Ангирчи сказал.

– Ангирчи? – Серега быстро, не по возрасту, сел, скрестив ноги, плюнул в огонь. – Хм… Ангирчи… – Значит, не находили вы крупного корня?

– Да не смейся, Самсон! – вновь закудахтал Терентий.

– Не пыли… Не пыли, Терентий! Затоковал. Погодь, Самсон. Ангирчи сам у Дзюбы большой корень видел? Какой корень?

Серега подался к участковому, будто готовясь к прыжку. Его темные глаза сузились в щелочки, а клокастая борода как-то странно зашевелилась в разные стороны. И тут же корнев-щнк расхохотался, показав два ряда ослепительных зубов:

– Ловишь, ловишь, участковый! Поклеп на Дзюбу возводишь.

– Погиб Дзюба.

То ли пожав, то ли передернув плечами, Серега точно сказал: “Все может быть… Все под смертью ходим… Только, если погиб Дзюба, при чем здесь корень?” Терентий же присел на землю и, схватившись за щеку, постанывал, словно у пего разболелся зуб.

– Мы на вашей моторке приехали. Можете посмотреть, – сказал Самсон Иванович, будто именно этот факт неопровержимо свидетельствовал и с полной очевидностью доказывал, что Дзюба погиб.

– А корень? Корень цел? А, Самсон Иванович? При вас? – Серега сглотнул нечто застрявшее у него в глотке, а вопрос его прозвучал до странности вежливо.

– Нет его… Другие вроде целы. А большого корня нет.

– Хи… Хи-хи-хи… И не было. Совсем не было. Сболтнул Ангирчи.

– Не пыли! Кто украл? Наш он! Самсон Иванович, наш ведь? Мы в бригаде с Дзюбой. Что ж… он по дороге мог найти. Остановился отдохнуть – увидел. Он бы обязательно с нами поделился. Старшинка наш. Бригадир и учитель. Какой человек! Ангирчи сказал – большой корень?