Текст книги "Возмездие"

Автор книги: Семен Цвигун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

    – Спасибо, голубчик, спасибо… Значит, я был в Минске? – спросил профессор у Млынского.

    – У дочери, – кивнул майор, передавая ему бумаги.

    – А она знает об этом?

    – Да, конечно.

    – Поедем. – Профессор поднялся. – А вы поправляйтесь, голубчик Гасан Алиевич. – Он протянул Алиеву руку. – Вас лечат прекрасно…

    – Спасибо, профессор. После войны приезжайте в Баку.

    – Обязательно. И, надеюсь, не так, как я ездил сегодня к дочери, – улыбнулся Беляев.

    Семиренко и Беляев вышли из землянки на воздух, их ослепило сияние белого снега и солнца.

    Партизанский лагерь жил своей жизнью: невдалеке рота бойцов занималась отработкой рукопашного боя, уходил куда-то лыжный дозор.

    Профессора ждали сани, а Семиренко – его неизменная лошадь под седлом и полувзвод кавалеристов охраны.

    – Ну, пока, будь здорова! До свиданья, красавица! – крикнул секретарь обкома Ирине Петровне, которая стояла у входа в землянку и прощалась с Беляевым.

    – …И Алиева надо эвакуировать обязательно, – говорил профессор Ирине Петровне. – У него есть признаки отечности легкого… До свиданья, доктор. Будьте мужественны…

    Сани с профессором и Семиренко с кавалерийским эскортом уехали.

    Млынский обернулся к Горшкову.

    – Алеша пришел?

    – Нет, товарищ майор… третьи сутки людей не снимаю…

    – Вышли дозоры по всем дорогам из города.

    – Есть! – Горшков отдал честь и ушел.

    Собрался было уйти и Млынский, но взгляд его задержался на Ирине Петровне, которая, придерживая у ворота накинутую поверх халата солдатскую шинель, смотрела вслед удалявшимся всадникам.

    – Что, красиво? – спросил майор.

    – Даже очень, – ответила Ирина Петровна, – и, если вы сейчас заговорите о погоде, я согласна – погода прекрасная, но почему в такую погоду нет самолета? Раненых надо немедленно вывозить!..

    – К сожалению, это не только от погоды зависит, Ирина Петровна… – сказал майор. – Все вас хвалят. Когда вы успели обрести такую серьезную практику?

    – Это вам подозрительно?

    – Нет… – Млынский даже смутился от колючей прямоты ее слов. – Меня… просто по-человечески интересует…

    – Я родилась в 1916 году в Ленинграде…

    – Я биографию вашу знаю, Ирина Петровна.

    – Вот мне и хочется напомнить, что я не девочка и пять лет работаю хирургом.

    – Что ж, извините. – Млынский, козырнув, круто повернулся и зашагал, скрипя сапогами по снегу.

    Ирина Петровна смотрела ему вслед, закусив губу от досады.

    Раненому, которого люди из отряда «За Родину» оставили на чердаке у девушек, становилось все хуже и хуже. Он разметался на сене, громко стонал и бредил.

    Девушки хлопотали около него, клали на лоб влажную тряпку и прислушивались к шагам и окрикам немецких патрулей на улице.

    Раненый пришел в себя, приподнялся, посмотрел в лица девушек, потом потрогал забинтованную ногу.

    – Онемела… Врача бы, девушки, а? – сказал он встревоженно. – Боюсь, не гангрена ли…

    При слове «гангрена» Маша от страха закрыла глаза ладонями. Раненый снова откинулся на сено. Девушки стали перешептываться:

    – В город надо везти…

    – А к кому?

    – Найдем. Ленка там… Костя Малышев… Он с подпольем связан, и я уверена… там помогут достать врача и лекарства…

    – А как повезем?

    – Придумаем… Тихо, уснул…

    В лесной сторожке Алеша жадно глотал горячий чай, а Ерофеев, сидя перед ним на корточках, растирал ему спиртом босые ноги.

    Алешу все еще била дрожь, но он, превозмогая ее, рассказывал:

    – Полицаев расколошматили вдрызг… И который меня схватил, лежит убитый… Сам видел… Захватили склады и продукты людям стали давать… А что дальше было – не знаю. Я ушел, потому что боялся – вы тут подумаете, что со мной что-нибудь случилось…

    – А с тобой ничего не случилось, – сказал, покачав головой, майор Млынский.

    – Ну а что, я же здесь…

    Кроме Млынского, Ерофеева и Алеши в сторожке были еще Хват, Горшков и Бондаренко. На лавке лежало пальтишко Алеши с распоротым плечом. Маленький белый пакетик был в руках у майора.

    Хват разглядывал карту.

    – Значит, это в Tapaceвичах, говоришь? – спросил он Алешу.

    – Да…

    – Смотри, лихие ребята в этом отряде «За Родину», – сказал Горшков.

    Ерофеев потряс баклажку со спиртом.

    – Товарищ майор, может, внутрь ему дать немного? Никак не согреется.

    – Растирай, Ерофеич, растирай как следует. – Майор встал, взъерошил Алеше волосы и, уходя, сказал: – Молодец, сынок…

    – Я все равно бы убег, – вдогонку ответил паренек.

    Млынский спустился в подвал под сторожкой. Подкрутил фитиль лампы над столом. Он старался не шуметь, потому что на лавке у рации спала, с головой укрывшись шинелью, Наташа.

    В пакетике, который принес Алеша, был листочек с шифрованным текстом и маленький прямоугольничек из целлофана. Под сильным увеличительным стеклом отчетливо стало видно карту, на которой генерал Шварценберг карандашом отметил квадрат 27.

    Млынский склонился над Наташей, осторожно тронул ее за плечо.

    – Наташа…

    Квадрат 27 был отмечен на оперативной карте командующего фронтом генерал-полковника Ермолаева. В его кабинете находился начальник разведуправления генерал-майор Елисеев, который докладывал:

    – Разные источники подтверждают сообщение об усиленном внимании фон Хорна к квадрату 27: из тридцати дивизий, прибывших за последние месяцы, пять пехотных и три танковые дислоцированы в этом сравнительно небольшом районе… в котором, кстати, серьезных оборонительных сооружений у противника нет.

    – Достоверно известно, что нет? – жестко спросил Ермолаев.

    – Ни агентурой, ни авиаразведкой не зафиксировано, товарищ командующий. Не обмечены они и на карте фон Хорна.

    – Где фотокопия карты?

    – Млынский только что получил эту пленку. Если ночью будет погода…

    – Плохо, генерал! – прервал его Ермолаев. – О чем мне докладывать в Ставку? О том, что ждали погоды?.. Мне нужны факты: номера частей и соединений, их дислокация, расположение укрепленных линий противника… Но главное – знать, почему фон Хорн готовит кулак на этом пятачке. Дайте задание майору Млынскому определить, чем располагают немцы в этом якобы не укрепленном районе. Пусть действует всеми средствами, вплоть до разведки боем! Срочно перебросьте ему боеприпасы, медикаменты и продовольствие. Вывезите раненых и пленного подполковника.

    – Будет исполнено, товарищ командующий!

    Воз с сеном стоял на городской улице около деревянного одноэтажного домика. Маша осторожно стучала в окно. Ее подружка стояла у воза, тревожно смотря по сторонам. На стук Маши выглянул парень и, узнав ее, вышел на крыльцо в накинутой телогрейке.

    – Здравствуй, что случилось?

    – Костя, ты должен помочь!

    Раненому, который лежал на дне телеги под сеном, в узкую щель было видно крыльцо и стоящих на нем парня с девушкой, но разговора их он не слышал. К тому же по улице мимо воза с треском проехал немецкий патруль на мотоцикле с коляской.

    – Маша, я не могу оставить его у себя, – убеждал девушку Костя. – В доме у нас офицер на постое… Вообще удивляюсь твоему легкомыслию – как вы проскочили?

    – К обозу пристроились…

    – Сумасшедшие…

    – Костя, что же нам делать?.. У Лены нельзя. Мы были… Там мать такой крик подняла… Костя, ты ведь знаешь кого-нибудь в городе.

    – Никого я не знаю, – сказал резко, но не очень искренне Костя.

    – Хотя бы на ночь где-то остановиться… Костя, у него гангрена, наверное, начинается… Они нас выручили, спасли от неволи, а мы… – Девушка готова была заплакать. – Скоро комендантский час…

    – Ладно, подожди, – сдался Костя, – шапку надену…

    …Воз с сеном был загнан во двор позади церкви. Девушки с тревогой и недоверием оглядывались вокруг. Дьячок с елейной улыбочкой крутился около воза, принюхивался к сену и спрашивал:

    – Почем, девоньки? – Он вырвал клок.

    Маша оттолкнула его.

    – Не трогай! Не продается!

    – Ишь ты! Сердитая какая!.. Сенцо-то ворованное небось…

    Но ссора не успела разгореться, потому что из пристройки вышли отец Павел и Костя.

    – Завозите в сарай, – сказал отец Павел.

    – А говорите, не продается, – покачал головой дьячок. – Нехорошо обманывать, нехорошо…

    – Ладно. Хватит разглагольствовать! – оборвал его отец Павел. – Иди, выдай девушкам сорок марок…

    – Да за что же такие деньги?

    – Ну! Делай что говорят. Да заодно помолись как следует за спасенье души своей. Коль в божьем храме торгуешь, так уж не жмись!

    – Но! Пошла! – Костя потянул усталую лошадь к сараю.

    Раненого уложили за печкой в уголке, отгороженном шкафом.

    Маша прощалась:

    – До свиданья, Алик…

    – До свиданья. Спасибо вам, девушки. Машенька, я никогда не забуду вас…

    Костя поторопил:

    – Идемте, идемте, а то комендантский час… А мне за врачом еще надо успеть…

    Маша последний раз оглянулась на раненого, который слабой прощальной улыбкой ответил на ее взгляд.

    Отец Павел сказал, провожая Костю и девушек:

    – Только из христианского милосердия, сами понимаете… Мы обязаны помогать своим ближним, особенно в такое смутное время.

    Профессор Беляев закончил перевязку и похлопал раненого по руке.

    – Спасибо, доктор, – прошептал Алик.

    Профессор вышел из-за печки, задернул занавеску и сказал отцу Павлу, который стоял наготове с кувшином воды над тазом:

    – Кость не задета. Рана чистая… Поливайте, батюшка, поливайте… Лихорадка, а больше, знаете, мнительность. Организм молодой, здоровый… Еще через два-три дня можно будет забрать от вас.

    На просторной поляне, где был утрамбован снег для посадочной полосы, еще догорали сигнальные костры. У края леса стоял едва различимый в сумерках самолет. Моторы его ревели, винты поднимали снежную пыль.

    Одни оттаскивали только что выгруженные из самолета ящики с боеприпасами, медикаментами и прочим снаряжением. Другие заносили в самолет раненых. Лошади боялись рева моторов, и сани, привезшие раненых, остановились сравнительно далеко от самолета. Погрузкой раненых руководила Зина.

    Летчик торопил:

    – Побыстрей, товарищи, побыстрей, светает…

    Бондаренко и Бейсамбаев несли на носилках Алиева.

    Рядом шли с одной стороны Млынский, с другой – Ирина Петровна.

    Встретившись взглядом с Млынским, комиссар постарался улыбнуться.

    – Ты не волнуйся, Иван Петрович, все передам кому следует… – Он приложил руку к левой стороне шинели, которой был до подбородка укрыт. – Все здесь, у сердца.

    – За это я не волнуюсь, – хрипло сказал майор.

    – Что? – не расслышал Алиев из-за рева моторов.

    – Подождите! – приказал майор бойцам. – Поставьте-ка носилки здесь. А то не услышим там ни черта друг друга.

    Носилки опустили на снег. Млынский встал рядом на одно колено. Молча стояли над комиссаром Бондаренко и Бейсамбаев, чуть в стороне – Ирина Петровна.

    – Тревожно мне что-то, Петрович, – сказал Алиев. – А можно мне… остаться, пока вы вернетесь из этого квадрата? Ну хотя бы до следующего самолета? – Он посмотрел на Ирину Петровну, но она отрицательно покачала головой. – Нельзя… Приговор окончательный, обжалованию не подлежит… Тогда прощайте. – Алиев замолк, говорить ему больше не хотелось.

    Млынский нагнулся, поцеловал комиссара.

    – До твоего возвращения замещать тебя будет Юрченко…

    Но Алиев ничего не ответил. Носилки подняли и понесли к самолету. Там их быстро подхватили и втащили в люк.

    Мимо Млынского два автоматчика провели к самолету пленного подполковника Бютцова. Подполковник остановился, сказал, обращаясь к Млынскому:

    – Я хочу поблагодарить вас, господин майор…

    – Идите, Бютцов. Ваша судьба в ваших руках, – ответил по-немецки Млынский.

    Пока немец влезал в самолет, из люка на землю спрыгнула Зина. Придерживая шапку, девушка крикнула стоявшим неподалеку Млынскому и Ирине Петровне:

    – До свиданья! Я только довезу комиссара! Первым рейсом – назад! Ирина, отвечаешь мне тут! За всех!..

    Один из летчиков, что-то крикнув, протянул ей руку, втащил в самолет. Винты взревели, подняв снежные вихри. Самолет покатился от леса на полосу.

    Алиев, приподнявшись на локте, видел в иллюминаторе стоявших рядом Млынского и Ирину Петровну, которые все удалялись и удалялись, пока не исчезли в сумерках…

    Колонна тяжелых немецких танков медленно двигалась по лесной дороге.

    Зарывшись в снег метрах в пятидесяти от нее, наблюдали за движением колонны трое разведчиков в белых маскхалатах. В одном из них можно было узнать лейтенанта Горшкова. Он опустил бинокль.

    – Копошатся фрицы, а чего копошатся, не разобрать… Что, хлопцы, пойдем поближе? – И, не дожидаясь согласия, он пополз через поле к рощице, заслонявшей вид на деревню, у которой велись какие-то работы. Вдали двигалась колонна крытых автомашин…

    Следом за Горшковым поползли двое других разведчиков.

    Ночью в шалаше при свете карманного фонарика Горшков докладывал Млынскому и Юрченко:

    – Пленный показал, что неделя только, как из Франции прибыли. Действительно, одеты черт знает как: шинелишки легкие, эти ихние кепки… Немудрено, что у баб платки отнимают… И по-серьезному не укрепляются: так… окопчики да блиндажи. То ли транзитом здесь, то ли сразу наступать собираются…

    – Леня, это все хорошо, но это пенки, – сказал майор. – Глубже надо черпать, а, Леня?

    – Это верно, товарищ майор…

    – Глубже нам не пройти, – вздохнул Юрченко – Слишком густо фашистом нафаршировано…

    В шалаш вошла Ирина Петровна.

    – Извините, что я мешаю, товарищ майор, но пленные так замерзнут у нас. Разрешите хоть небольшой костер?

    – Холодно всем одинаково. Делать исключение для пленных не вижу оснований. Пусть попляшут.

    – Вы это серьезно?

    – Вполне.

    На поляне под елками плясали четверо пленных немцев. Плясали как умели. Бойцы охраны подбадривали:

    – А ну веселей, ханурики, веселей!

    В кабинет бригаденфюрера Вольфа вошел адъютант.

    – Разрешите? – В ответ на кивок адъютант положил на стол перед Вольфом листок с отпечатанным текстом: «Оперативная сводка последнего часа».

    Вольф цепким взглядом ухватил суть донесения.

    – Благодарю. Соедините меня с командующим.

    Через несколько секунд после ухода адъютанта зазвонил один из телефонов. Вольф снял трубку.

    – Господин командующий! Получено сообщение: разведка русских пытается проникнуть в квадрат 27…

    Разумеется, приняты все меры, господин генерал, только зона А…

    Группа разведчиков пробиралась березовым редколесьем. Белые березы на белом снегу и разведчики в белых халатах – все сливалось в призрачном свете зимнего дня. Люди шли осторожно, цепочкой, след в след. Юрченко – впереди. Знаком указал идущему следом бойцу: внимание! Тонкие проволочки натянуты на снегу.

    – Мины!

    Это сообщение по цепочке передавалось дальше. Замыкающим шел Горшков.

    Впереди темнели островки елок. И за одним из этих островков под разлапистой елкой немец прилаживал к плечу приклад пулемета.

    Цепочка русских еще не очень ясно проглядывалась между деревьями. Второй солдат пулеметного расчета с улыбкой поманил рукой:

    – Давай, Иван, давай… – Он посмотрел в ту сторону, где у такого же елового островка готовился к бою еще один пулеметный расчет.

    Юрченко по-прежнему шел впереди. И неожиданно замер, не услышав, а, скорее, интуитивно почувствовав опасность.

    И тут же почти в упор ударили пулеметы… Юрченко упал, обливаясь кровью… Остальные тоже рухнули в снег, кто раненый, кто убитый, а кто живой – пока что не разобрать.

    Пулеметы били – не поднять головы. Но Горшков все-таки полз от березы к березе… Последний рывок, бросок гранаты – и один пулемет замолк. Второй пулемет уняли огнем автоматов.

    Горшков осторожно поднялся. Его примеру последовали еще четыре человека. Остальные лежали белыми сугробами на белом снегу.

    Горшков появился во временном лагере усталый и злой, испачканный кровью.

    Млынский крикнул:

    – Ирина!

    Она тотчас же появилась.

    – Ранены? – спросила Ирина Петровна.

    – Нет. Я укушенный. Может, бешеный!.. Гады! Жабы проклятые!

    – Успокойтесь! – сказала Ирина Петровна. – Не машите руками, дайте перевязать.

    – Ты понял, Горшков, что они делают? – спросил майор.

    – Понял… Они нам делают спектакль, а мы за него платим жизнью…

    – Правильно, Леня. Мы видим только то, что они нам хотят показать. Надо уходить, чтобы вернуться другим путем…

    В антикварном магазине «Стессель и сын» перед самым закрытием было пустынно. Грустно смотрели глазами-пуговицами чучела медведя и волка, и муляж доисторического ящера выглядел еще нелепей, чем раньше…

    Хозяин, собиравшийся закрывать магазин, распахнул услужливо двери.

    – Пожалуйста, господин обер-лейтенант…

    За прилавком с иконами не было никого.

    Цвюнше замедлил шаг в нерешительности, но хозяин крикнул:

    – Захар!

    И тот появился из служебной двери. Увидев Цвюнше, Захар напрягся, однако сумел изобразить угодливую улыбку.

    – Прошу прощения, господин офицер!.. Я ждал… Я думал, вы уже не придете… Вот… – Он достал из-под прилавка небольшую иконку. – Очень древняя, и не очень дорого. Богоматерь. Мадонна, как вы просили… Четыреста марок.

    Цвюнше взял иконку, повернул ее к слабому вечернему свету.

    – Уже поздно, – сказал он Захару. – И мне трудно ее разглядеть… Во сколько можно прийти за ней завтра?

    – Можете не сомневаться, икона первосортная. Приходите, когда вам угодно. Мы открываем в девять. Только будьте любезны задаточек, то есть авансик, значит…

    Цвюнше отсчитывал деньги.

    – Сто двадцать пять марок. Довольно?

    – Премного благодарен. Данке шён. Ауфвидерзейн…

    Вечером офицеры оперативного отдела штаба фон Хорна сдавали бумаги и секретные карты подполковнику, который прятал их в сейф. Один из офицеров, собирая бумаги со своего стола, тихо сказал соседу:

    – Все. Финита. «Бисмарк» закончен. Это был четвертый план крупной операции, в разработке которой я принимал участие. Интересно, какая участь его ожидает?..

    – Подумай лучше, что ожидает тебя, если будешь много болтать, – так же тихо сказал в ответ собеседник офицера.

    Подполковник запер сейф, опечатал, а когда все вышли из помещения, опрыскал сейф из специального баллончика составом, который, высыхая, становился прозрачным, невидимым…

    Опечатали двери в оперативный отдел. Ключи сдали дежурному помощнику коменданта Цвюнше. Он повесил их на доску с номерами. Потом эту доску закрыли и опечатали тоже. Солдат в проходной тщательно проверил пропуска уходящих офицеров…

    Вечером того же дня Захар у отца Павла встретился с Костей.

    – Дело несложное, – говорил Захар. – Сегодня ночью хотя бы ненадолго надо оставить без. света штаб фон Хорна…

    – Ого! – сказал Костя. – Взорвать подстанцию?

    Отец Павел тяжко вздохнул.

    – Правильно, Павел Иванович, – сказал Захар. – Взрывать ничего не надо…

    Отец Павел поднялся.

    – Я скоро вернусь. Подышу воздухом, а пока запру вас снаружи от греха…

    – Хорошо, – согласился Захар и, когда отец Павел вышел из комнаты, продолжал: – Должна быть случайность, Костя. Авария, ясно?

    – Ага…

    – Ты столб со щитом на углу Красноармейской и Гоголя знаешь?

    – Собачьи ворота?

    – Почему?

    – В детстве так называли столб с косой перекладиной. Под ней проходить нельзя… плохая примета…

    – Понятно… Возьми напарника…

    – Может, Алика? – спросил Костя. – Он хромает еще немного, а в общем здоров и просится в дело.

    – Объяснять ему, что для чего, не надо.

    – Ясно.

    Ночью в штабе фон Хорна было спокойно. Часовые у входа, часовые на лестничной площадке каждого этажа…

    В комнате дежурного помощника коменданта сидел Цвюнше, упершись ногой в стол и раскачиваясь на стуле; смотрел на круглые настенные часы, которые показывали пять минут первого…

    Тяжелый крытый грузовик, стоявший среди других таких же, замерз, и стартер не срабатывал, только выл в ночной тишине.

    – Черт бы взял!.. – ругался Костя. – Хваленая немецкая техника.

    – Может, другую? – предложил Алик, опасливо поглядывая в сторону здания школы, темневшего неподалеку.

    – То же самое будет. На! Ручкой иди крути! – протянул Костя длинную заводную ручку, которую вытащил из-под сиденья.

    Цвюнше сидел в той же позе и смотрел на часы: было уже четверть первого…

    Мотор наконец завелся. Костя сразу дал прогазовку. На шум из школы выскочил немец. Крикнул что-то… Но Костя уже включил передачу. Алик едва успел отскочить от бампера, так резко машина рванула с места. Алик уцепился за дверку, вскочил на подножку.

    – Ты чуть меня не убил, зараза!..

    – Так не убил же! – весело улыбнулся Костя. – Ну держись!

    Машина мчалась по улице. Позади грянул выстрел. Фары вырвали из темноты перекресток и столб с косой перекладиной.

    – Собачьи ворота! Прыгай! – крикнул Костя.

    Машина врезалась в столб.

    Вспышка взрыва как молнией осветила убегающих в разные стороны Костю и Алика.

    Столб медленно наклонился, оторванные провода искрили, падая на железный кузов машины.

    В комнате дежурного коменданта было темно. Цвюнше включил ручной фонарик и вышел в темный вестибюль, где уже громыхали сапогами солдаты охраны. Осветил лицо человека с фонариком на груди.

    – Фельдфебель Аллендорф! – сказал Цвюнше. – Удвоить наружную охрану! В помещение штаба без моего разрешения никого не пускать!

    – Слушаюсь, господин обер-лейтенант!

    – Посты внутренней охраны проверю лично. Не теряйте времени, сообщите в СД и заодно попытайтесь узнать, в чем дело…

    – Слушаюсь! Разрешите идти?

    – Идите!

    Фельдфебель удалился, стих топот его сапог. Цвюнше остался один. Он натянул перчатки и выключил свой фонарь. Стало темно и тихо.

    Вольф прибыл утром, посмотрел из окошка медленно проезжавшей машины на грузовик, который все еще стоял у сбитого столба. Мимо часовых, сделавших карабинами по-ефрейторски на караул, бригаденфюрер вошел в здание штаба.

    Дежурный помощник коменданта вышел ему навстречу.

    – Разрешите доложить, бригаденфюрер? Во время моего дежурства с ноля часов тридцати минут до трех часов сорока не было подачи электроэнергии. Наружный и внутренний караул был удвоен. На постах – включено дежурное освещение. Других происшествий не было. Дежурный помощник коменданта обер-лейтенант Цвюнше!..

    Вольф все время пристально, в упор разглядывал Цвюнше.

    – Я доволен вашими действиями, обер-лейтенант, – сказал он. – Сдайте дежурство и идите отдыхать.

    Вольф вошел в помещение оперативного отдела и сразу же направился к массивному стальному сейфу. Вынул баллончик и опрыснул сейф. Краска тотчас же проявилась, и на ней отчетливо стали видны отпечатки перчаток: кто-то явно открывал сейф.

    Цвюнше подходил к антикварному магазину «Стессель и сын». Магазин был еще закрыт. Управляющий, поднимавший железные шторы, приветливо улыбнулся Цвюнше, который, едва кивнув, прошел дальше. Он не заметил, что следом за ним шел офицер, мало чем отличавшийся от тех, кто был на улице.

    В парикмахерской в одном из кресел брился Георг Райснер. Он мельком взглянул на часы. Было без двух минут девять. Хорошенькая парикмахерша, обаятельно улыбаясь и прижимая голову капитана к своей высокой груди, едва прикрытой белым халатиком, ласково массировала щеки Райснера. Запеленутому в простыню соседу Райснера другая девица искусно укладывала на лысину остатки волос. Сосед без умолку болтал:

    – И представляешь, Георг, партизаны разграбили склад, я мотаюсь в эти забытые богом Тарасевичи, а СД…

    Райснер увидел в зеркале, как обер-лейтенант Цвюнше зашел в гардероб, снял фуражку, положил ее на полку рядом с другими, точно такими же и, аккуратно пригладив волосы, вошел в зал ожидания. Здесь он сел в кресло, прикрывшись газетой, взятой со столика. Вошел еще один офицер, тоже положил свою фуражку на полку, с самого края, и сел рядом с Цвюнше… Оба они сидели спиной к гардеробной.

    – Ты слышишь, Георг? – продолжал сосед. – В СД говорят: не ваше, мол, дело! А? Сукины дети…

    – У них своя работа, Вальтер, – ответил Райснер. – У нас своя… Спасибо, милая… – Он снял салфетку, поднялся. Сунул в кармашек девушке деньги, потрепал ее легонько за подбородок. – Как-нибудь найдешь для меня свободный вечер, а?

    – С удовольствием, господин капитан.

    – Жду тебя в управлении, Вальтер, – сказал капитан своему соседу, который только промычал в ответ с закрытым горячей салфеткой ртом.

    Райснер прошел мимо ждущих своей очереди офицеров, снял с полки ту самую фуражку, которую только что положил туда Цвюнше, аккуратно надел ее и вышел.

    Девушка пригласила Цвюнше на свободное кресло.

    – Пожалуйста. Что прикажете?

    – Все, что вы умеете, – улыбнулся Цвюнше.

    Офицер, пришедший следом за ним, внимательно следил, отложив журнал, как исчезают руки Цвюнше под широкой простыней, которой его укрывала девушка.

    Райснер поднялся в свой кабинет, запер на ключ дверь и, сняв фуражку, вынул из нее укрепленные за клеенчатой подкладкой околыша две маленькие капсулы.

    Он расстегнул ворот своего мундира, снял небольшую ладанку, висевшую на груди. Спрятав в нее обе капсулы, надел снова ладанку, застегнулся и отпер дверь. В этот момент к нему вошел тот лысый сосед из парикмахерской. Он оказался подполковником.

    – Я не досказал тебе, Георг. Слушай, ты должен со мной поехать в Тарасевичи!..

    Вольф в своем кабинете говорит адъютанту:

    – Оформите приказом коменданта города. – Диктует – «В связи со злодейским убийством офицера германской армии арестовать в качестве заложников настоятеля городской церкви отца Павла, он же Воробьев

    Павел Иванович, главного врача городской больницы, профессора Беляева Андрея Андреевича, торговца Егорова Захара Спиридоновича, остальных подберите по нашим досье. Если убийца не будет найден к двенадцати часам 5 марта, заложников мы казним…» И так далее. Листовку немедленно отпечатать и расклеить до вечера. Второе. Завтра же поместить в газетах города, немецкой и русской, некролог: «Вчера бандиты злодейски убили из-за угла офицера германской армии, преданного сына своей отчизны, обер-лейтеианта Отто Зигфрида Цвюнше». Выражение скорби и все такое по форме… Парикмахерскую перетрясти всю до волоска и пылинки, установить всех, кто там был в момент прихода Цвюнше, с кем он там встречался раньше, и тщательно их проверить.

    Между тем обер-лейтенант Цвюнше еще шел по улице. Неожиданно около тротуара остановилась легковая машина. Двое в штатском вышли из нее. Цвюнше получил удар сзади по голове, в следующую секунду его втащили в машину, и она уехала. Редкие прохожие даже не успели понять, в чем дело.

    Другая машина с гестаповцами, одетыми в штатское, подъехала к магазину «Стессель и сын».

    Захар увидел, как трое решительно вошли в магазин, как мгновенно подтянулся и напрягся сыщик, узнавший своих…

    Трое двинулись напрямик через толпу к прилавку, за которым стоял Захар. Сомнений у него больше не было: это за ним. Захар вынул из-за оклада иконы, постоянно лежавшей у него под прилавком, наган. Он стоял и, казалось, совершенно спокойно ждал приближения гестаповцев. Но когда они подошли почти вплотную к прилавку, Захар неожиданно обрушил на них стеллаж с иконами. Тяжелые доски с грохотом падали на гестаповцев. В магазине началась паника.

    Захар, воспользовавшись суматохой, бросился к окну. Сыщик выстрелил в него, но промахнулся. Выбив ногой стекло, Захар обернулся и двумя выстрелами уложил сыщика и одного из приехавших… Затем выпрыгнул из окна в переулок. Он добежал почти до угла, когда его настигли пули гестаповцев.

    Вольф спустился в подвал гестапо, где находились камеры-одиночки для заключенных, узкие как гробы, и просторные комнаты пыток. В сопровождении своего адъютанта и здорового верзилы гестаповца с ключами от камер Вольф переходил от двери к двери, заглядывая в глазок.

    Отец Павел стоял у стены неподвижно, с закрытыми глазами и что-то шептал неслышно. Возможно, молился…

    Профессор Беляев нервно ходил по камере взад-вперед, потирая большие красивые руки хирурга…

    Вольф вошел в просторную комнату, посреди которой на стуле сидел человек спиной к двери. Это был Цвюнше.

    Вольф подошел вплотную, нагнулся.

    – Где пленка? Скажите – и мы надолго забудем о вашем существовании… Проглотил? Уничтожил? Передал? Кому?

    – Это недоразумение, – сказал Цвюнше. – Я ничего не знаю.

    – Я все знаю! – в лицо ему крикнул Вольф. – Вся твоя агентура здесь: и поп, и врач, и торговец иконами – все! А если не все, остальные здесь скоро будут. Даже Млынский.

    – Я никого не знаю…

    – Вы, наверное, не понимаете своего положения, а?..

    Вот, смотрите! – Он развернул газетный листок с портретом Цвюнше в траурной рамке. – Это завтрашний номер. Вы ведь уже мертвец!.. Я давно слежу за вами. Вы передали русским сведения о квадрате 27. Вы сняли план операции «Бисмарк». Я знаю – вы!.. Где пленка?

    Цвюнше молча отвернулся…

    – Что же… – вздохнул Вольф. – Мне жаль вас, Цвюнше…

    Командующий фронтом генерал-полковник Ермолаев жил при штабе, занимая две небольшие комнаты.

    Генерал, одетый по-домашнему, в мягких бурках и свитере, поверх которого на плечи был накинут китель, ходил по гостиной от двери к столу и обратно, думал. У стола задержался, разворошил рукой несколько фотографий, лежавших в раскрытой папке. Это были фотокопии схем и немецких штабных карт различного масштаба. Одну из фотографий – со знакомыми очертаниями квадрата 27 – взял, подержал немного и снова бросил поверх остальных.

    На осторожный стук в дверь Ермолаев обернулся.

    – Войдите!

    В дверях появилась ладная фигура начальника разведуправления фронта генерала Елисеева.

    – По вашему приказанию прибыл, товарищ командующий. – В руках у него была наготове папка с материалами для доклада.

    – Проходи, Федор Федорович, садись, – пригласил Ермолаев. – Бумаги отложи пока. – Он взял у Елисеева папку. – Ты смотри, как складно выходит: и план операции «Бисмарк», и приказ о перегруппировке войск – все святые тайны наступления Хорна! У нас все есть! Как начальник разведки фронта, ты можешь гордиться своей работой, но, согласись, не слишком ли густо и гладко?

    – Не так уж гладко… Простите, товарищ командующий, но, выполняя это задание, погиб один из лучших наших товарищей, немецкий антифашист Цвюнше, арестованы и подвергнуты жесточайшим пыткам подпольщики… Дорогой ценой нам достались сведения об этом проклятом квадрате…

    – Да… – Ермолаев вздохнул. – Я знаю, что сведения о плане «Бисмарк» достались нам дорого, но ошибка в оценке этих сведений может стать намного дороже, генерал Елисеев.