Текст книги "Возмездие"

Автор книги: Семен Цвигун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

    В маленькой комнатке машбюро было шумно – стучали машинки и несколько офицеров одновременно диктовали сводки:

    – «От Семиренко:…в связи с приближением фронта в ближайшие дни переходим на запасную базу обкома в Полесье…»

    – «От Афанасьева:…в штаб группы армий прибыл специалист по провокациям и антипартизанской войне штурмбанфюрер СС Занге. Ожидается усиление карательных действий…»

    – «От Млынского:…развернулись большие работы по созданию сильно укрепленной, глубоко эшелонированной обороны на линии…»

    В кабинете командующего фронтом генерал-полковника Ермолаева шел Военный совет. За длинным широким столом, на котором лежали оперативные карты, расположились члены Военного совета. Начальник разведуправления фронта, подтянутый, моложавый генерал-майор Елисеев, перебирая в руках разведсводки и показывая карандашом на карте, стоя докладывал Военному совету:

    – Авиаразведка подтверждает данные, полученные от Млынского и Афанасьева: противник развернул работы по созданию мощных укрепрайонов. Фон Хорну переданы в резерв значительные силы. В тылах и на коммуникациях нашего фронта отмечена усиленная активность разведки противника. Обезврежено двадцать диверсионных групп…

    – Фашисты хотят выиграть время и затевают какую-то крупную игру, – сказал член Военного совета фронта генерал-лейтенант Садовников. – Думаю, в этой связи сообщения Млынского о так называемом «оружии возмездия» представляют особый интерес… Об этом надо доложить немедленно в Ставку.

    – Согласен, – кивнул Ермолаев. – Разведуправлению фронта усилить внимание к укрепленным районам противника!

    – Есть! – сказал Елисеев и, немного помедлив, спросил – Разрешите, товарищ командующий, привлечь к решению этой задачи майора Млынского?

    – Согласен, – подтвердил Ермолаев.

    Ранним морозным утром по дороге, которую переметала поземка, легким шагом к городу, видневшемуся вдали, шел Алеша. Изредка его обгоняли тяжелые немецкие грузовики, еще реже попадались крестьянские возы да с воем проносились связные на мотоциклах.

    Полицейский патруль задержал Алешу на окраине небольшого поселка.

    – А ну стой! Документы!

    – Какой документ? Мне пятнадцати нету… Я в деревню ходил, на продукты чего-нибудь обменять, – канючил Алеша, снимая с плеча тощий мешок. – Вот, глядите…

    – А ну, ублюдок, заткнись! Брось мешок, выворачивай карманы!

    Алеша послушно исполнил приказание, продолжая хныкать:

    – Нету у меня ничего…

    Один из полицаев – здоровенный бугай – взял Алешу за шиворот и подтолкнул к крытому грузовику, который стоял на обочине дороги.

    – Работать надо или воровать, а не шляться без толку, не маленький!

    Алешу швырнули в кузов, где уже было несколько таких же, как он, или, может, постарше, девушек и парней.

    Полицай, отряхивая ладони, сказал напарнику:

    – Есть ему пятнадцать или нету, проверять не будут. – И крикнул Алеше: – Ты еще «спасибо» скажешь, щенок, что поедешь работать в Германию, а не сдохнешь здесь с голодухи или от нашей пули!..

    Неподалеку от города, у самого леса, находилось разрушенное здание бывшего санатория. К нему вела плохо расчищенная дорога, по которой с трудом пробирался «Мерседес» бригаденфюрера Вольфа в сопровождении эскорта мотоциклистов.

    Здание было огорожено забором из колючей проволоки. У ворот двое часовых в длинных овчинных шубах и меховых шапках остановили машину.

    Только тщательно сверив фотографии в документах с оригиналами и проверив наличие особых отметок, один из часовых дал знак открыть ворота. Эскорт мотоциклистов не пропустили.

    Метров через пятьдесят за воротами дорога неожиданно кончалась небольшой площадкой. Дальше, мимо разбитого здания, через бывший парк к лесу вела меж сугробов лишь узкая тропа.

    – Отсюда придется идти пешком, бригаденфюрер, – сказал Занге, выходя из машины и придерживая дверцу в ожидании, пока выйдет Вольф.

    Занге, в теплых сапогах и коротком белом бушлате десантника с откинутым капюшоном, шел по снежной тропинке быстро и уверенно. Вольф едва поспевал за ним.

    Вокруг был безмолвный, угрюмый лес.

    Неожиданно от ствола могучей сосны отделилась фигура в длинной шубе, как у тех часовых у ворот. Русский граненый штык, казалось, был направлен прямо в грудь бригаденфюреру, а оклик по-русски: «Стой! Кто идет?» – заставил Вольфа вздрогнуть и потянуться к кобуре парабеллума.

    – Мороз, – спокойно ответил по-русски Занге.

    – Медведь, проходи. – И фигура исчезла, будто ее и не было.

    Занге двинулся дальше, чуть улыбаясь, довольный произведенным эффектом.

    Так же неожиданно открылся замаскированный вход в землянку. Занге пропустил вперед бригаденфюрера Вольфа.

    Землянка была обжитой и даже уютной: обшитая тесом, чистая, освещенная аккумуляторной лампочкой, с коробкой полевого телефона на дощатом столе и раскаленной железной печкой.

    – Можно снять шинель, здесь тепло, – сказал Занге.

    – Смотри как обжился! – Вольф, раздевшись, сел на лавку поближе к печке. Огляделся. – Не хватает фотографий девочек из журналов…

    – Завтра и с этим придется расстаться.

    – Да, надо спешить. До начала контрнаступления с подпольем и Млынским должно быть покончено. Алерт прибыл?

    Занге кивнул:

    – Это наш самый лучший агент… У нас все готово, бригаденфюрер.

    – Машины заказаны?

    – Вольф, даже ты не понимаешь всей специфики нашей работы, чего же требовать от других? Мы выступаем ночью, в пешем строю, звериными тропами… Если нас случайно увидит даже ребенок, он должен быть немедленно без жалости уничтожен!

    – А боеприпасы и продовольствие на чем повезете?

    – Все, что нам пока нужно, унесем на руках. Остальным мы должны обеспечить себя за счет противника. – Занге улыбнулся.

    – Да поможет вам бог! – сказал Вольф.

    – Скажешь несколько слов на дорогу?

    Вольф кивнул. Занге покрутил рукоятку телефона и в трубку сказал по-русски;

    – Кляйн? Постройте людей.

    В бывшем мучном амбаре, холодном и темном, заперто было около ста молодых людей. Хотя и без того было тесно, люди жались друг к другу, стараясь согреться.

    Свет едва проникал сквозь узкие щели.

    Алеша сидел у самой двери. Рядом– девушки лет но семнадцати. Одна из них тихо плакала.

    С улицы женский голос позвал:

    – Машенька!

    Несколько девушек кинулись к двери.

    – Мама!.. Мамочка!.. Мама!..

    Грубый голос за дверью амбара приказал:

    – А ну! Геть отсюдова!

    – Дочка там у меня, – всхлипывал женский голос. – Ничего не взяла с собой… Только вот кожушок передать…

    – Убирайся, тебе говорят! Ну! Ведьма старая…

    Алеше было видно в щель, как полицай прикладом отгонял от амбара женщину.

    – Мама! – крикнула девушка, что стояла на коленях рядом с Алешей и тоже смотрела в щель – Уходите! Не просите их ни о чем! Не унижайтесь, мама! Я здорова! Не пропаду!..

    – Маша!

    Снова окрик:

    – Молчать!

    Неожиданно грохнул выстрел… В амбаре ахнули и затихли. А выстрелы застучали вдруг один за другим, как град по железной крыше.

    Алеша видел в щель, как побежала от амбара женщина, как взмахнул руками и упал полицай. Промчалась куда-то лошадь с пустыми санями. Мелькнуло несколько полицаев, пытавшихся отстреливаться на бегу. Потом увидел полушубки и шапки с красными лентами.

    Еще минута – и по двери амбара застучали приклады, лязгнул отбитый засов. Дверь широко распахнулась, и двое румяных, разгоряченных боем парней с автоматами и красными бантами на полушубках, улыбаясь, крикнули:

    – Выходи, ребята, приехали!

    – Разбегайся, да больше не попадайся!

    Толпа хлынула из амбара.

    Парней, освободивших их, девушки окружили, гомон стоял такой, что ни единого слова нельзя было разобрать.

    Алеша выбрался из толпы и почти сразу же наткнулся на труп полицая, лежавшего навзничь, раскинув руки. Это был тот самый здоровенный бугай, что недавно задержал его на дороге. Алеша нагнулся поднять карабин, но чья-то нога наступила на карабин чуть раньше. Высокий человек в кожаной куртке строго сказал Алеше:

    – Мальчик, рано с оружием баловать. Марш домой!

    Алеша не стал с ним спорить, пошел по улице, где лежали убитые полицаи и двое партизан в полушубках с красными бантами.

    У длинных складов, к которым подходила ветка железной дороги, Алеша задержался. Двери складов были распахнуты, часовые у ворот лежали убитые. Из складов выносили мешки, ящики с продовольствием, грузили на сани.

    В поселке хозяйничали партизаны. Ходили по улицам, стучали в двери домов.

    – Выходите, товарищи! Все – к складам! Разбирайте продовольствие!

    Небольшая группа местных жителей уже собралась у складов, но войти никто не решался. Высокий человек к кожаной куртке взобрался на сани.

    – Товарищи! Граждане! Это ваши продукты! Ваши! Их отняли у вас и собирались везти в Германию. Нам всего не забрать. Разбирайте вы, уносите сколько сумеете. Остальное все равно подожжем…

    – Эх, была не была! – Какой-то старик, швырнув шапку на землю, бросился к складу.

    – Не бойтесь, товарищи! Партизаны отряда «За Родину» не дадут вас больше в обиду гадам! Мы теперь в окрестных лесах всерьез и надолго!.. – говорил человек в кожаной куртке.

    Люди потащили к домам мешки.

    Алеша увидел девушек, что были с ним рядом в амбаре: Машу и подружку ее. За ними шла Машина мать, причитая:

    – Ох, девочка, да что ж это, милая? Да куда ж ты опять? Домой иди, говорю!..

    Маша окликнула:

    – Алеша! Ты куда?

    – Я? Домой. Мне домой надо, к деду…

    – А мы хотели в отряд. Не берут. Говорят, молодые, мол, девушки, говорят… – Маша явно расстроилась.

    – Ну, пока, – смущенно сказал Алеша.

    – До свиданья…

    Девушки смотрели вслед уходящему к лесу Алеше, когда к ним подошел человек в кожаной куртке.

    – Вы просились в отряд, девчата?

    – А что, можно, да? – обрадовались девушки.

    – Нет, нельзя. А надежные люди нам вот как нужны. Вы местные?

    – Здешние, вон наш дом…

    Они направились к дому.

    – Вот что, девушки, просьба к вам у меня большая… Вы комсомолки? – спросил Высокий.

    – Да, а как же, – сказала подруга Маши.

    – Значит, боевое задание: ногу пареньку одному штыком пропороли гады, потерял много крови, боимся, в лес до базы не довезем…

    – Оставьте у нас! Мы вылечим и спрячем! С собаками не найдут! – горячо откликнулась Маша.

    – О господи!.. – только вздохнула Машина мать, которая шла все это время сзади.

    – Мамочка! – обернувшись, укоризненно сказала Маша.

    – Молодцы, девчата! Иного не ожидал! Все это ненадолго, мамаша. Дня через два заберем… Сейчас пронесут огородами, чтоб не видел никто…

    Раненого принесли двое на самодельных носилках. Он стонал и был вроде бы без сознания. Девушки помогли втащить его на чердак. Уложили на сено. Те двое, что принесли его, положили рядом с ним автомат, гранату, мешок с продуктами и молча ушли.

    Маша склонилась над раненым. Парень трудно дышал. Маша сняла с него шапку – рассыпались русые кудри.

    – Красивый какой!.. – восхищенно сказала подруга.

    – Неси горячей воды, балаболка, – оборвала ее Маша. И ласково убрала русую прядь с мокрого лба раненого…

    По улице оккупированного города мимо разрушенных и сгоревших зданий ладная лошадка медленно тащила сани, на облучке которых сгорбившись сидел дед Матвей. Полозья саней скрипели по битому стеклу, кускам кирпича и штукатурки. Грохоча гусеницами, прополз замаскированный под грязный снег бронетранспортер, проезжали легковые машины с надменными офицерами, проносились мотоциклы с укрепленными на колясках пулеметами, стучали коваными сапогами солдатские патрули… У перекрестков маячили полицаи с белыми повязками. Редкие прохожие, в основном пожилые женщины, старались пройти по улице как можно быстрее и незаметнее.

    На уцелевших домах кое-где висели вывески на немецком и русском языках. Одна из них – антикварного магазина «Стессель и сын» – была побольше других и побогаче.

    Дед Матвей доехал до привокзальной площади и остановился у столба, невдалеке от разбитого здания станции. Следом за дедом пристроились трое, пытавших счастья извозчичьим промыслом. Ждали поезда…

    Дед Матвей, наверное, задремал, потому что не заметил, как появился Алеша.

    – Дед, а дед! Проснись! Я гостинцы тебе принес… – теребил он его за рукав.

    – Лешка! – Дед Матвей наклонился, поцеловал Алешу. После этого украдкой оглянулся. – Ты чего это по городу шастаешь? Надо было дома дождаться.

    – Ты ж голодный небось, да и времени нету, – ответил тихо Алеша.

    Но на них никто не обращал внимания. Алеша развернул узелок с пирогами и яйцами.

    – Как там наши-то? – спросил дед Матвей.

    – Живы все. Дядя Ваня привет тебе шлет, сказал – передай, скучаем…

    – Ах ты господи… – Дед вздохнул.

    В это время к стоянке лихо подъехала тройка упитанных серых коней, запряженных в легкие сани, расписанные на мотивы русских сказок и укрытые меховым пологом. Над крепкой красивой шеей коренной лошади, с которой свисала длинная грива, возвышалась разукрашенная никелированными и позолоченными пластинками дуга.

    – Эй, убогие, поберегись! – крикнул с облучка кряжистый мужик с наглой, раскрасневшейся от мороза рожей. Расписные сани накатились на лошадь деда, так что та шарахнулась, дернув головой. Дед едва удержался на облучке, узелок упал под полозья в разъезженный мокрый снег.

    – Что же ты лезешь на людей, ирод ты окаянный! – возмутился дед Матвей.

    – Тихо, старый, молчи, пока цел, – лениво ответил мужик.

    – Дед, не надо, поедем отсюда, дед… – просил и тянул его за полу армяка Алеша.

    – Вот холуйская рожа! – не унимался дед.

    – А вот я тебя щас вместе с клячей в гестапу сведу, – сказал мужик, слезая с саней.

    Дед Матвей хлестнул лошадь. Алеша сначала бежал рядом с санями, держась за бортик, потом вскочил в сани и примостился рядом с дедом. Они свернули в узенький и кривой переулок и вскоре затерялись меж домами предместья…

    В небольшом ресторанчике офицерского клуба было уютно и тихо. Мягкий зимний свет едва пробивался сквозь зашторенные белым шелком окна, углы зала тонули в полумраке, и только за одним столом, на котором стоял канделябр, обедало несколько офицеров. Трое из них были, по-видимому, фронтовики, выздоравливающие после ранения: танкист с черной повязкой, закрывающей выбитый глаз, летчик с палочкой и немолодой уже врач в очках, с поврежденной рукой. Четвертым был капитан интендантской службы с веселым и беззаботным лицом гуляки и всеобщего любимца, он и распоряжался сейчас за столом.

    – Кельнер! – громко позвал капитан. – Позвольте мне, господа! – И быстро, словно приготовил заранее, извлек кредитку и, сунув ее официанту, махнул рукой, чтобы тот ушел. – Спасибо, Генрих.

    – Так не пойдет, капитан! – грубо сказал одноглазый танкист. – Какого черта вы суетесь со своими деньгами?

    Капитан ничуть не обиделся и широко улыбнулся.

    – Я открою вам тайну: с поросенком, которого мы только что съели, я знаком был несколько раньше. Я приобрел его у крестьянина за десять марок и продал в числе других управляющему рестораном по пятьдесят рейхсмарок за штуку. Я заработал на этом обеде, друзья…

    Офицеры расхохотались. Они продолжали смеяться и тогда, когда вышли из клуба.

    – До вечера, господа. – И капитан, дотронувшись до козырька фуражки, решительным шагом направился к саням деда Матвея, которого приметил сразу же, как только вышел из ресторана.

    – Ловкий парень, – заметил добродушно врач.

    – Хотел бы я посмотреть на этого ловкого парня в окопах, – сказал танкист.

    – Ты его не увидишь в окопах, потому что он ловкий парень, – усмехнулся летчик.

    …Лошадка плелась по пустынной улице.

    – Что случилось, Матвей Егорович? – спросил капитан негромко по-русски.

    Дед Матвей ответил, не оборачиваясь:

    – Срочный пакет от Ивана Петровича. Там, под кошмой, как всегда.

    Капитан, запустив руку глубоко под кошму и сено вдоль бортика, достал пакет и незаметно сунул его в карман шинели.

    – Вечером буду ждать вас здесь же, у клуба, – сказал дед Матвей. – Только выходите пораньше, а то нету пакостней дела развозить пьяных офицеров с ихними шлюхами. Вот работенку нашел на старости лет, прости господи…

    – Ладно, дед, не ворчи. Спасибо.

    Сунув деду Матвею кредитку, капитан выпрыгнул из саней и исчез в подъезде здания, в котором размещался продовольственный отдел интендантского управления группы армий. Поднявшись к себе в кабинет, капитан запер дверь на ключ, вскрыл полученный от деда Матвея пакет с документами подполковника фон Бютцова и шифровкой, в которой помимо всего прочего было и описание чемодана: «…свиной кожи, светло-коричневый, с двумя ремнями и накладными замочками…»

    Между тем точно такой же чемодан, а может быть тот самый, солдат выносил из вагона разбитого поезда, что пришел недавно на станцию, и, небрежно швырнув на тележку с десятком других чемоданов, повез к пакгаузу из гофрированного железа мимо вагонов, которые разгружали другие солдаты…

    Капитан вышел из здания управления, сел за руль легковой машины, камуфлированной, как почти все в этом городе, под грязный снег. Он остановил машину перед домиком, где размещалась военная комендатура станции.

    В коридоре комендатуры капитан натолкнулся на фельдфебеля-нестроевика в очках с толстенными стеклами. Он только что вошел со двора.

    – Фельдфебель!

    – Слушаю, господин капитан!

    – Что у вас тут? Тотальная мобилизация? Где комендант?

    – Если у господина капитана что-либо срочное, может, я смогу помочь?

    – Родители мне передали посылку к Новому году, но поезд, в котором ее везли, я слышал, попал в мясорубку у моста. Я бы отблагодарил вас, фельдфебель…

    – Вам повезло. Все бесхозные вещи только что привезли и сгрузили в первый пакгауз. Их сейчас разбирают. Так что вы поспешите, господин капитан…

    Капитан шагал по пустынной платформе мимо поезда с разбитыми вагонами, к которому уже подцепили паровоз.

    …А в это время в пакгаузе бригаденфюрер Вольф наблюдал за тем, как потрошили один за другим чемоданы.

    Вываливались на бетонный пол мундиры, рубашки, мелкие личные вещи. Чьи-то фотографии топтали солдатские сапоги…

    Толстый чемодан из свиной кожи еще лежал в груде других, не тронутый.

    …До пакгауза оставалось метров сто пятьдесят. Капитан немного замедлил шаг, закурил сигарету, огляделся…

    Солдат выволок желтый чемодан, расстегнул ремни…

    Последний вагон разбитого поезда обогнал капитана, уверенно шагавшего к пакгаузу, до которого было рукой подать…

    Сорвав с чемодана замки, солдат вытряхнул обычные вещи командированного офицера… Упал и раскрылся несессер крокодиловой кожи. Солдат швырнул чемодан.

    Офицер, стоявший неподалеку от Вольфа, нагнулся, проверил едва приметный карман на внутренней стороне крышки чемодана. Осторожно вынул черную нанку с тисненым орлом.

    Вольф, следивший за ним, тотчас же оказался рядом.

    …… Дайте это сюда! – Он почти что вырвал у офицера папку, провел рукой по сургучным печатям: целы!

    Вольф направился к выходу, за ним поспешили два офицера-эсэсовца.

    Капитан столкнулся с ними у самых дверей пакгауза. Оглядев его подозрительно с головы до ног, Вольф спросил:

    – Кто вы такой, и что вам здесь нужно?

    – Разрешите доложить, бригаденфюрер? – Капитан вытянулся по струнке, приложив руку к козырьку фуражки. – Офицер продотдела интендантского управления капитан Георг Райснер! Ищу военного коменданта. В адрес нашего отдела должны прибыть два вагона капусты…

    Вольф молча повернулся и зашагал к машине.

    Черная папка, расстегнутая, с сорванными печатями, покоилась на столе перед фон Хорном. Генерал, положив на нее тонкую, словно из воска руку, говорил негромко, обращаясь к офицерам своего штаба и командующим армиями. Генералы и офицеры – их было здесь около двадцати– сидели за длинным столом в конференц-зале штаба. Перед каждым – листы бумаги, сводки боевых действий, остро отточенные карандаши.

    – Я буду предавать суду военного трибунала каждого офицера или генерала, – говорил фон Хорн, – который оставит позиции без моего приказа. В сорок первом у нас украли победу. Теперь перед нами стоит задача исправить ошибки прошлого. Самая лучшая оборона – это нанесение мощного контрудара по русским. Опираясь на созданные нами укрепрайоны, оснащенные новым оружием, мы разгромим противника. Мой фюрер сказал мне сегодня: судьба кампании сорок четвертого года в ваших руках, фон Хорн… – Последнюю фразу генерал произнес задумчиво склонив голову, словно под бременем возложенной на него ответственности. Но спустя секунду продолжал другим, деловым тоном: – Честь разработки контрнаступательной операции «Бисмарк» поручена нашему штабу. Времени у нас немного, однако следует помнить: чем тщательней подготовка, тем вероятней успех. О соблюдении строжайшей секретности во всем, что касается операции «Бисмарк», напоминать вам больше не буду. Это прерогатива бригаденфюрера Вольфа. Его и начальника инженерных войск генерала Шварценберга прошу остаться.

    Офицеры и генералы встали и вышли из конференц-зала. Когда остались только те, кто был назван фон Хорном, адъютант генерала майор Крюгер расстелил на столе оперативную карту.

    – Докладывайте, генерал, – сказал фон Хорн, обращаясь к Шварценбергу.

    – Господин командующий! Мы ведем строительные работы широким фронтом, с привлечением военнопленных и местного населения. Об этом, безусловно, узнает противник и будет искать слабые места в нашей обороне.

    – Есть у нас такие места?

    – Так точно! Обратите внимание на квадрат 27 в самом центре. – Шварценберг обвел его карандашом на карте. – Зона А почти не укреплена на глубину двадцати пяти километров… Дальше начинается зона Б.

    – Генерал, я доволен вами. – Фон Хорн протянул Шварценбергу черную папку. – Здесь – план ваших дальнейших работ в зоне Б, утвержденный в Берлине. Желаю успеха. Хайль Гитлер!

    – Хайль! – Шварценберг вскинул руку и, четко повернувшись на каблуках, вышел из зала.

    Фон Хорн взял под руку Вольфа и сказал доверительно:

    – Черная папка – на месте, а в том, что убит подполковник фон Бютцов, – рок войны и виновных нет. Но к началу развертывания операции «Бисмарк» тылы моих армий должны быть очищены от агентуры русских, партизаны– уничтожены полностью или блокированы. В зону Б даже мышь не должна проникнуть, бригаденфюрер!

    – Эйнзатцгруппа Занге приступила к работе, господин командующий. О сложности и необычности операции вам известно…

    – Поторопите их, Вольф. С Млынским давно пора покончить!

    Разговаривая, они вышли из зала в небольшой вестибюль, прошли мимо помощника коменданта штаба обер-лейтенанта Цвюнше, ожидавшего, когда начальство наконец освободит помещение, и спустились по лестнице.

    Цвюнше вошел в конференц-зал и спросил у майора Крюгера:

    – Помещение свободно, господин майор?

    – Да. Будьте любезны, Цвюнше, сдайте карты в оперативную часть. – Крюгер сворачивал карты. – И проветрите здесь, пожалуйста.

    Антикварный магазин «Стессель и сын» занимал помещение бывшего краеведческого музея. Это было, пожалуй, самое процветающее коммерческое заведение города.

    В просторных торговых залах двухэтажного здания еще стояли чудом сохранившиеся экспонаты музея. Чучела волка, медведя, муляжи и картины, изображавшие быт доисторического человека, придавали магазину своеобразный колорит. Торговля шла бойко. Здесь было все, что только можно было купить, украсть, отнять, обменять на кусочек мыла или горсточку соли или просто взять, оставив взамен ее владельцу всего лишь жизнь… Подсвечники, люстры, ковры, хрусталь, картины, старинная мебель, церковная утварь…

    Основную массу покупателей составляли немцы.

    Мужчин было мало: офицеры в сопровождении денщиков, готовых отнести покупку, несколько штатских и дежурный агент гестапо, которого все сторонились на всякий случай. Женщины щеголяли в дорогих манто… Хозяин цепко оглядывал всех входящих в магазин и выходящих и, казалось, насквозь прощупывал взглядом свертки с покупками…

    Цвюнше он встретил широкой улыбкой.

    – Добрый день, господин обер-лейтенант! Что вам будет угодно?

    – Меня интересует старинная русская живопись, яичная темпера.

    – Ах, иконы… Первый этаж направо, пожалуйста…

    Потемневшие от времени иконы штабелями были навалены позади прилавка, за которым стоял Захар, бывший моряк торгового флота, севший на мель в этом городе по случаю войны и фашистской оккупации.

    – Гутен таг, герр официр, – сказал Захар подошедшему Цвюнше. – Иконки интересуют? Бнтте. – И показал на выставленные для привлечения покупателей ярко намалеванные иконы в дорогих окладах.

    – Надо старинную… Маленькую… Божьей мамы… Богоматери, – с трудом произнес по-русски Цвюнше. – Буду вас отблагодарить. – Он положил на прилавок пачку сигарет.

    – Хорошо. Поищем. – Сигареты мигом исчезли с прилавка. – Найдем, – приговаривал Захар.

    В предвечерний час, когда развалины города исчезали в сумерках, по заснеженным улочкам, обгоняя солдатские патрули, торопливо семенили старушки, почти все в одном направлении – к церкви. И малиновый звон, созывавший к вечерней молитве, далеко разносился в морозном воздухе.

    На церковной паперти было много нищих: калек, стариков и детей – тяжелое время.

    Церковь была нетоплена, внутри стоял густой туман от дыхания сотен людей. Свечи в нем едва горели. Захар с трудом протиснулся вперед. Заунывно пел старушечий хор, и густой бас отца Павла, читавшего проповедь, плыл над головами людей к высокому своду.

    Увидев Захара, пробившегося в первый ряд, отец Павел торопливо закончил проповедь и сказал устало, обыденно:

    – Служба окончена. До свиданья. – Он ушел за золотые ворота.

    В боковом приделе за золотыми воротами – маленькая, скромно обставленная, но чистая комнатка отца Павла. Раскрытый сундук для риз, стол да пара стульев, на одном из которых уже сидел Захар. Он поднялся навстречу священнику, пожал протянутую руку.

    – Здравствуй, Павел Иванович.

    – Здравствуй, – коротко ответил отец Павел и устало опустился на стул. – Тяжко, Захар. Истощилось людское терпение, и мое на пределе…

    – Ничего, недолго… И немцы чуют. Как оглашенные гребут под себя…

    – Ты опять за иконами?

    – Что же делать? Надо, Павел Иванович. Коммерция… А вот тут для тебя. Презент… – Захар вынул пачку сигарет, которую ему дал в магазине Цвюнше. – Если можно – одну сигаретку. Дрянь, немецкий эрзац, а дымить-то нечем…

    Бросив несколько сигарет на стол, отец Павел спрятал пачку в широкий рукав своей рясы. И вовремя: в комнатку заглянул дьячок с подозрительной елейной физиономией.

    – Батюшка, можно храм запирать?.. Ох, здравствуйте, Захар Спиридонович… А я уж иконы для вас приготовил… Отменные…

    В маленькой полутемной аптеке к окошку провизора тянулась небольшая старушечья очередь. Звонко щелкнул звоночек у двери, и вошел отец Павел. Увидев очередь, он собрался было уходить, да старушки остановили его:

    – Пожалуйте, батюшка… – И запричитали, крестясь и суетливо сторонясь от окошка: – Бога ради, отец родной…

    – Благодарю. – Отец Павел подошел и склонился к окошку. – Здравствуйте, Анна Густавовна.

    – Добрый день. – Сухонькая старушка в белом халате, надетом поверх пальто, подняла глаза.

    – Вот. – Отец Павел протянул ей сложенную бумажку. – Тут рецепт, как всегда.

    – Хорошо. – Анна Густавовна взяла у него бумажку и отложила в сторону. – Завтра будет готово… Заходите.

    Поздно вечером к аптеке подъехала легковая машина. Дверь была не заперта, вошел капитан. На звонок появилась Анна Густавовна. Капитан сказал по-немецки:

    – Добрый вечер, фрау Анна, – снял фуражку и учтиво поклонился.

    – Добрый вечер. У меня все готово для вас. – Она передала белую коробочку, перетянутую резинкой.

    – Спасибо. Вы добрая фея. – Капитан поцеловал ей руку.

    – Береги себя, мальчик, – прошептала по-русски старушка.

    На улице дул сильный ветер. Из темноты появились сани деда Матвея. Капитан повалился в сани.

    – Давай-давай! – приказал он старику.

    Когда отъехали, капитан поднялся, обнял деда за плечи.

    – Вот с этим, – сунул в руку деду маленький пакетик, – Алешку немедленно в лес к Ивану Петровичу.

    – Прямо сейчас? – Дед хлестнул лошадь.

    – До утра подожди, конечно. А ты знаешь, Егорыч, наши всыпали немцам под Ленинградом!

    – Это же дело отметить надо… – Дед обернулся, но в санях никого уже не было. И вокруг было темно и пустынно, только ветер один гулял.

    – Ну, человек, убег…

    Зина разворачивала окровавленные бинты. Большие, сильные руки хирурга с профессиональной сноровкой и бережностью ощупали воспаленную кожу вокруг раны. Профессор Беляев, дородный мужчина, несколько даже барственного вида, коротко потребовал:

    – Зонд! – но отстранил тот, что протянула Ирина Петровна. – Не тот. Игольчатый!

    Раненый, лицо которого было покрыто испариной, застонал.

    – Потерпи, дружок, потерпи… Ну вот и все. – Беляев сказал несколько слов по-латыни Ирине Петровне и Зине. Потом ободряюще – раненому: – Все хорошо у тебя… Сестра, наложите повязку. И давайте посмотрим следующего.

    Врачи перешли к топчану напротив, на котором лежал совсем молоденький боец, почти мальчик, с обескровленным белым лицом…

    Все это происходило в госпитальной землянке отряда майора Млынского.

    В закутке, где лежал Алиев, сидели Млынский и секретарь подпольного обкома партии Семиренко.

    – Ненависть к оккупантам, иногда отчаяние, – говорил Семиренко, – заставляют поднимать на фашистов оружие даже тех, кто и не помышлял об этом совсем недавно. Надо налаживать связи с небольшими отрядами, проверять людей и нацеливать их на главное дело…

    Вошел профессор Беляев, за ним – Ирина Петровна. Она остановилась в дверях.

    – Ну вот, у нас все, – сказал Беляев.

    – Садитесь, профессор, – уступил ему свое место на табурете Млынский.

    – Благодарю, лучше дама пусть сядет, – обернулся профессор к Ирине Петровне, но она категорическим жестом отказалась и ушла.

    – Ну что ж… А она у вас молодец… Могу вас только поздравить с таким врачом… Из тяжелых двое, пожалуй, не выживут. Тот, с усами, и этот мальчик. Совсем ребенок почти… Нда… А остальных непременно надо эвакуировать на Большую землю…

    – Разрешите войти? – раздался голос Горшкова, а потом появился и он сам. – Документы профессора Беляева готовы, товарищ майор. – И Горшков одну за другой стал передавать бумаги Млынскому. – Проездные до Минска и обратно. С компостерами… На пропуске – отметки городской управы. Вот штампы контрольного пункта в Столбцах.