Текст книги "Возмездие"

Автор книги: Семен Цвигун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

    Командир отряда майор Млынский, стоя на ящике из-под снарядов, говорил хрипловато и глухо, но слова далеко разносились в прозрачном холодном воздухе:

    – Сегодня мы прощаемся с товарищами, которые отдали свои жизни за свободу и независимость Родины… – Майор побледнел от волнения, у него перехватило дыхание, он встретился взглядом с комиссаром отряда Алиевым, стоявшим рядом. Голос его окреп, стал звонче. – Над могилой наших боевых друзей мы клянемся не давать врагу ни минуты покоя – ни днем, ни ночью! Пока бьются наши сердца, пока руки держат оружие и пока последний захватчик не перестанет топтать землю наших отцов и дедов…

    Бойцы, замершие в строю, слушали своего командира. Ни один мускул не дрогнул на лицах под режущим морозным ветром, только глаза сверкали на солнце, как льдинки.

    – Пройдут годы. Вырастут наши дети. Они будут гордиться своими отцами и матерями. Они расскажут нашим внукам о тех, кто сегодня, не щадя собственной жизни, защищает священную нашу землю, – летели к каждому сердцу слова майора Млынского. – Мы уходим дальше на запад. Впереди – нелегкий и длинный путь. Мы клянемся, что пройдем сквозь огонь и стужу, сквозь смерть и муки и уничтожим фашистского зверя в его собственном логове. Мы вернемся. Мы вернемся с победой! Клянемся!

    – Клянемся! – в едином порыве откликнулись сотни бойцов отряда.

    Простившись с товарищами, они уходили по заснеженным полям дальше на запад, в тыл врага, чтобы с честью выполнить священную клятву.

    С того ясного зимнего дня прошло два года. Третья зима Великой Отечественной войны была не холодной, но вьюжной, с обильным тяжелым снегом.

    После боев на Днепре на фронтах наступило затишье. Фашисты пытались оправиться от сурового лета 1943 года, советские войска копили силы для новых ударов…

    Снежный буран бушевал иа землях Полесья и Белоруссии в новогоднюю ночь. Он раскачивал вековые деревья, валил сухостой, склонял к земле молодые березки, поднимал столбы снежной пыли, с воем и свистом проносился по лесным чащобам и над полями, нагромождал сугробы, переметал дороги… Но даже эта ярость природы не могла остановить машину войны. Она скрежетала, буксовала, но двигалась, как двигались сквозь пургу эшелоны к фронту. Впереди – платформа, груженная шпалами, потом – платформа с крупнокалиберными пулеметами, к прицелам которых трусливо припали немецкие солдаты в шинелях мышиного цвета, в глубоко надвинутых на лоб касках; наконец, паровоз, вагоны и еще один паровоз, толкач. Все это медленно продиралось в зимней ночной темноте по временно оккупированной советской территории, где на каждом шагу врага подстерегала смертельная опасность.

    Дверь сторожки раскрылась, ворвавшийся ветер едва не задул фонарь на столе, за которым над картой склонились командир отряда майор Млынский, комиссар Алиев и начальник штаба капитан Хват.

    Млынский, прикрывшись ладонью от света, пытался разглядеть, кто вошел.

    – Ерофеич, ты?

    – Да нет, бери выше, товарищ командир Особого отряда! – ответил человек в заснеженном полушубке, в белой от снега шапке и с саблей на боку.

    Млынский сразу пошел навстречу.

    – Николай Васильевич! Какими судьбами?

    – Тревожными, брат…

    Они обнялись.

    – Снимай-ка полушубок… Прошу любить и жаловать, – обратился Млынский к остальным командирам, – товарищ Семиренко…

    – А мы знакомы, – сказал Семиренко, пожимая руки Алиеву и Хвату. – Здравствуй, комиссар… А ты теперь, Хват, начальник штаба?

    – Так точно, товарищ секретарь обкома, – доложил по-военному Хват.

    – Ну вот, прошу позаботиться о моих людях. Добро?

    – Есть! – Хват посмотрел на Млынского, который кивнул одобрительно, надел шапку и вышел.

    – И скажи Ерофеичу – чаю! – крикнул вдогонку Хвату Млынский.

    – Чаю – и сразу к делу, – сказал Семиренко, садясь к столу. – Вчера в двадцать два часа авиацией был разрушен Рындинский мост…

    – Мы знаем, – сказал Алиев.

    – За сутки на разъездах с обеих сторон скопилось много эшелонов с боеприпасами, горючим, продовольствием и один с амуницией, теплыми вещами для фрицев…

    – В два пятнадцать на западный берег прибыл еще один эшелон с танками, – заметил Млынский.

    – Ишь, чертов сын, все уже знает, – улыбнулся Семиренко. – Так вот, с востока вечером подошел поезд с людьми, которых везут на работы в Германию, поэтому летчики не смогли закончить свою работу…

    – А мы и мозгуем тут, как им помочь, – сказал Алиев.

    – Давайте, хлопчики, вместе, – сказал Семиренко. – Вы и отряд «Россия» нажмем с двух сторон!.. Ну вот и твой Ерофеич с чаем…

    В сторожку вместе с паром вошел пожилой боец с самоваром, ворча под нос:

    – Вам надо какой самовар? Трехведерный. А этот недомерок – двадцать раз кипятить. Говоришь, говоришь – все без толку…

    – С наступающим Новым годом тебя, Ерофеич! – с веселой улыбкой сказал Семиренко.

    В вагоне первого класса штурмбанфюрер Занге не спал. Откинув голову на спинку сиденья, он слушал, как хлестала метель по тонким стенкам вагона. К тому же кто-то пьяно шумел в соседнем купе. Щелкнув портсигаром, штурмбанфюрер достал сигарету. Лежавший на соседней полке пожилой полковник грузно заворочался и сказал брезгливо:

    – Не курите в купе, пожалуйста, господин штурмбанфюрер.

    Занге молча поднялся и вышел.

    Коридор был слабо освещен дежурными лампочками. Поезд едва тащился.

    Занге закурил сигарету. Взгляд его невольно притягивала полуоткрытая дверь соседнего купе. На столике в купе стояла длинная бутылка шредеровской водки, наполовину пустая, раскрытые консервные банки.

    Подполковник в расстегнутом кителе, с красным от возбуждения и водки лицом стучал кулаком по колену своего собеседника, который сидел напротив него и не виден был Занге из коридора.

    – Нужно фактам смотреть в лицо, – жарко дыша, говорил подполковник. – Два первых раунда в этой войне мы проиграли! Вы разбираетесь в боксе? Мы проиграли два раунда по очкам! Третий, черт возьми, мы обязаны выиграть! Только нокаутом!.. Мы уничтожим противника либо погибнем. Другого выхода нет!.. Выпьем за нокаут в наступающем сорок четвертом году!

    Подполковник потянулся к бутылке, но она неожиданно ускользнула от него, повалившись от резкого толчка: это поезд судорожно дернулся и остановился. Отъехала в сторону дверь купе, и сидевшие в нем увидели в коридоре фигуру эсэсовца.

    Подполковник все же подхватил бутылку, из которой вытекала водка, плеснул в свой стаканчик и, залпом выпив, поднялся.

    – Я посмотрю, что случилось.. – Он прошел мимо Занге, с пьяной бравадой заглянув ему прямо в глаза, и вышел в тамбур…

    – Фридрих, куда вы? – крикнул кто-то вслед ему из купе.

    Подполковник отмахнулся, шагнул на площадку вагона и распахнул наружную дверь. Ветер мокрым снегом хлестнул ему в лицо. Но он спустился вниз и сразу же провалился по колено в снег.

    Мутными пятнами белели прожекторы на вышках вокруг разъезда. Тяжелые пулеметы ритмично и глухо стучали: «ду-ду-ду-ду-ду». Это часовые стреляли с вышек в темноту так, на всякий случай, чтобы не было страшно.

    Подполковник с пьяным упорством, увязая в снегу, шагнул от вагона и… тотчас пропал, будто белые черти закружили его и унесли.

    Метель усиливалась. Буквально в двух-трех шагах ничего уже не было видно. Вагоны заносило снегом. Паровозы бесполезно пыхтели на месте.

    У теплушек с окнами, затянутыми колючей проволокой, рвались с поводков овчарки, бешено лая в тревожную вьюжную ночь.

    Горбились под брезентом танки на платформах. И их заносило снегом…

    На опушке леса, откуда прожекторы разъезда казались едва различимыми пятнышками, командир взвода разведки, широкоплечий, в белом маскхалате, обвешанный по поясу гранатами лейтенант Горшков заканчивал доклад командиру отряда майору Млынскому:

    – Только что подкатил состав из классных вагонов, с офицерьем. Самое время врезать им поздравленьице с Новым годом, товарищ майор! С фейерверком!..

    Млынский улыбнулся, разведчик ему нравился.

    – Бондаренко, Бейсамбаев! – позвал майор.

    Из тьмы возникли командиры рот. На полушубках и шапках – снег, видно, долго ждали, когда позовут на дело.

    – Пойдете на левый берег, – сказал майор. – Ваши роты помогут партизанам отряда «Россия».

    – Есть! – ответил Бейсамбаев.

    – Поезд с рабочими захватить первым ударом, – продолжал майор. – Людей из вагонов вывести – и немедленно в лес, а до этого эшелоны с боеприпасами не трогать!

    – Ясно! – сказал Бондаренко.

    – Чтоб не было паники, часовых снять без шума… добавил секретарь обкома Семиренко.

    – Правильно, – согласился Млынский. – По вашему сигналу и мы начнем.

    – Я с ними пойду, а, Иван Петрович? – сказал Алиев.

    – Вот это отличное подкрепление! – не дав ответить майору, хлопнул по плечу Алиева секретарь обкома. И доверительно – Бондаренко и Хвату: – Хлопчики, у меня до вас просьба: не сожгите вагоны с теплой одеждой. Она ж наша, у людей прямо с плеч на морозе снимали, сучьи дети…

    Млынский протянул Алиеву руку.

    – Счастливо… Зину с собой возьми… И санитаров побольше…

    – А вы с кем останетесь? – сердито спросила Зина, появившись из-за спин командиров.

    – Там могут быть дети, – сказал майор. Посмотрел на часы. – Через час жду сигнала.

    В холодных вагонах узницы жались друг к другу, пытаясь согреться. От холода и голода Ирина Петровна, как большинство, была в каком-то полуобморочном состоянии. Неожиданно что-то заставило ее вздрогнуть и открыть глаза. Что это было – звук или предчувствие каких-то событий, она не успела понять…

    Белые сугробы шелохнулись и ожили. Разведчики лейтенанта Горшкова бесшумно убирали часовых.

    Рванулась овчарка – и Сашка Полищук, сбитый с ног, покатился под откос…

    Алиев и Семиренко откатили двери одного из вагонов.

    – Не бойтесь, – сказал Алиев. – Мы бойцы Красной Армии. Выходите!.. Ах, девушки, своих не узнали? – сверкнул белозубой улыбкой. – А ну побыстрее!

    Они раскрывали двери у следующего вагона. Из первого женщины уже выпрыгивали на снег.

    – Туда, по цепочке к лесу! – говорили подбежавшие, бойцы, принимая их из вагонов.

    – Больные есть? Раненые? – спрашивала Зина.

    Женщины плакали, обнимая освободителей…

    А в другом конце эшелона шла еще рукопашная схватка. Дрались разведчики и охрана – молча, со смертельной яростью. Грохнул чей-то случайный выстрел. К эшелону сразу же метнулись прожекторы с вышек, вырывая из темноты разбегающихся людей. Ударили пулеметы по вагонам, кроша в щепы деревянную обшивку…

    Ирина Петровна упала на пол. Рядом – девушка с залитым кровью лицом… Мертвая.

    Над разъездом взвилась ракета.

    Млынский на другом берегу реки поднялся из снега, вытер лицо, взмахнул пистолетом.

    – Пошли!

    Встали бойцы, первым – ординарец Млынского сержант Ерофеев. Побежали, проваливаясь в снегу, стреляя по темнеющим громадам вагонов.

    Партизанские пулеметы били по вышкам, по прожекторам… В метели гремело: «Ура-а! За Родину!»

    Немцы со сна, выскакивая из вагонов, отвечали партизанам редкой и беспорядочной стрельбой.

    Из блиндажей выбегали эсэсовцы охранных рот.

    Алиев открывал двери второго вагона от хвоста эшелона, когда почувствовал резкий толчок в грудь. Прислонился к вагону, сгреб с буфера свежий снег и сунул его под шинель, туда, где нестерпимо пекло. Мимо пробежал Хват, откатил со скрежетом двери. Из вагона, тесно набитого людьми, тотчас же высыпали женщины. Они обнимали капитана, тормошили его.

    – Эх, девоньки! – крикнул Хват, поправляя шапку. – Некогда целоваться! Бегите в лес! – И махнул автоматом, указывая направление.

    Ирина Петровна побежала вместе со всеми. Вокруг грохотали выстрелы, звонко щелкали пули о рельсы.

    Ирина Петровна споткнулась и, задержавшись, увидела человека между вагонами. Он как будто отдыхал, прислонившись к вагону.

    – Что с вами? – спросила она.

    – Ничего. – Алиев вынул руку со снегом из-за борта шинели. Снег был темный от крови.

    Ирина Петровна торопливо стала расстегивать ремни и пуговицы шинели Алиева.

    – Есть у вас бинт или что-нибудь? – спросила она.

    – Есть. – Он достал пакет из кармана.

    – Все будет хорошо, родненький. Я врач. Все будет хорошо, – приговаривала Ирина Петровна, разрывая пакет.

    В районе моста взрывались гранаты.

    В окопах дрались врукопашную с эсэсовцами.

    Несколько немецких танкистов, сорвав брезент, влезли в танки, стоявшие на платформах, и открыли огонь.

    Взрывной волной Млынского швырнуло на снег. Он приподнялся, махнул рукой, подзывая связного.

    – Передай Юрченко приказ: уничтожить танки! – крикнул Млынский.

    – У вас кровь из ушей, товарищ майор, – сказал Ерофеев.

    – Иди!.. Бегом!

    Партизаны забрасывали танки гранатами и поджигали бутылками с горючей смесью. Танкисты, вылезавшие из люков горящих машин, попадали под выстрелы партизан.

    Занге полз между колесами под вагонами. Пули щелкали, поднимая фонтанчики снега.

    Загорелись и стали рваться цистерны у стоявшего рядом состава с горючим. Занге упрямо полз под вагонами к паровозу-толкачу. У паровоза поднялся, отцепил его от состава и ловко, как кошка, взобрался в кочегарку. Машинист был убит. В раскрытой топке гудело пламя. Занге захлопнул дверцу топки йогой, перевел рычаг реверса. Паровоз окутался паром и двинулся задним ходом.

    Занге выглянул, выстрелил в человека, пытавшегося уцепиться за поручни. Паровоз уходил от разъезда, охваченного пламенем горевшего бензина… Грохот рвущихся боеприпасов…

    На левом берегу партизаны отошли от горящих вагонов к лесу. Раненых и отбитое имущество везли на санях. Алиев шел стиснув зубы. Рядом с ним – Ирина Петровна.

    – Сядьте в сани, – сказала она.

    – Вот что. – Алиев остановился. – Не говорите, пожалуйста, никому, что я ранен.

    – Возьмете меня в отряд?

    Алиев промолчал или не успел ответить: их нагнала Зина.

    – Гасан Алиевич! Товарищ комиссар! Отбили около четырехсот человек. Есть раненые и больные. Промерзли. Если не накормим сейчас горячим, не знаю, сколько выживет…

    – Немножко еще отойдем. Скажи, пусть потерпят. Вот возьми в помощь девушку. – Алиев кивнул в сторону Ирины Петровны. – Она врач…

    Зина недоверчивым взглядом окинула Ирину Петровну.

    – Откуда известно, что врач?

    – Ну, это я тебе говорю, ты мне веришь? – улыбнулся Алиев.

    – Идем, – позвала Зина новенькую.

    Млынский сошел с тропы, пропуская людей. Посмотрел назад, на разъезд, где все еще продолжало гореть и громыхать.

    Люди шли увешанные трофейным оружием, несли на плечах раненых, шли усталые, но довольные удачным боем, шли, не обращая внимания на продолжавшуюся метель. То здесь, то там раздавался дружный смех.

    Млынский увидел немецкого офицера в кителе, без фуражки, идущего по тропе неровной походкой. Бойцы смеялись над ним. Млынский нахмурился.

    – Юрченко! – окликнул майор командира взвода. – Что за цирк?

    Юрченко подошел и, козырнув, протянул документы пленного.

    – Взяли прямо в поле, товарищ майор. Без оружия, без шинели, идет и плачет как маленький…

    Бойцы опять рассмеялись.

    Млынский не улыбнулся.

    – Ранен? – спросил он.

    – Кто? Немец? – удивился Юрченко. – Да он пьян в драбадан, товарищ майор.

    Немец был уже знакомый нам подполковник из поезда.

    – Мне вернут мои вещи, мой чемодан? – сказал подполковник.

    – Был у него чемодан? – спросил майор командира взвода.

    – Да не было с ним ни черта, товарищ майор! Всю дорогу ноет про свой чемодан. Чуть богу душу не отдал, а…

    – Да-да, чемодан! – повторил подполковник по-русски и продолжал по-немецки: – Это ужасно…

    Но Млынский уже не слушал его.

    – Оденьте его во что-нибудь, – распорядился он, уходя. – И шире шаг!

    Для подполковника кто-то передал красноармейскую шинель. Юрченко развернул ее. Немец машинально подставил руки, повернулся спиной, полагая, что на него наденут шинель. Юрченко накинул ее на плечи подполковника, нахлобучил на голову ушанку и легонько ткнул коленкой под зад.

    – Ладно, иди, фон благородие…

    Подполковник шагнул, качая головой и что-то бормоча про себя.

    …К рассвету метель утихла. Над лесом вставало морозное солнце. Золотились стволы сосен, и свечами горели меж ними укутанные снегом ели.

    Отряд Млынского и партизанский отряд «Россия» расходились каждый своей дорогой. Вместе с партизанами уходил длинный санный обоз и все женщины, освобожденные минувшей ночью.

    У развилки лесных дорог Млынский и его товарищи провожали секретаря обкома Семиренко. Следом коноводы вели оседланных лошадей.

    Под елями, рядом с дорогой, стояло несколько саней, в которых лежали раненые. Зина и Ирина Петровна заканчивали перевязку перед дальней дорогой.

    – Врач у меня лежит с тяжелым ранением. Ждать, пока пришлют с Большой земли, невозможно… – говорил Млынский Семиренко.

    – Оставляй Ирину Петровну и не сомневайся. Она у нас до войны в первой больнице работала. Жила одна, с мужиками поведения строгого. Ее так и звали: девушка с характером…

    – Что же, если ты советуешь…

    Секретарь обкома, которому никак не удавалось застегнуть пояс с саблей поверх полушубка, заметил улыбку Млынского и смутился.

    – В пешем строю мешается… Все надеюсь, доведет-ся-таки фашиста саблей достать…

    Млынский сказал:

    – Жаль расставаться…

    – Еще бы! – Семиренко погладил саблю. – С двадцатого храню. Сам Котовский вручал, не жук, брат, чихнул…

    – Я говорю, с тобой расставаться жалко, Васильич…

    – А… Не на век же! Такие дела еще впереди! Ну, с Новым годом! Чую, хороший год будет. Давай поцелуемся, что ли…

    Они обнялись. Потом Семиренко стиснул Алиева.

    – Спасибо, комиссар!

    Алиев изменился в лице от боли и невольно застонал.

    – Гасан, ты что? – спросил Млынский встревоженно.

    Ирина Петровна, все время поглядывавшая в сторону Алиева, была уже рядом.

    – Он ранен, товарищ командир. В грудь.

    Алиев чертыхнулся по-азербайджански, сердито сверкнул глазами.

    – Задело немного.

    – Прости, дружище, – сказал Семиренко.

    Млынский посмотрел на Зину.

    – Если б я знала… – сказала она. – Ложитесь в сани, товарищ комиссар!

    – Ложись, Гасан, – поддержал ее Млынский.

    – Ну хорошо… Ложусь. Зачем такой шум? – улыбнулся Алиев.

    Коноводы подвели лошадей. Семиренко и партизаны сели в седла и сразу же приняли лихой вид.

    Млынский крикнул шутливо:

    – С новым пополнением ты теперь не соскучишься!..

    – Хорошее пополнение. – Секретарь улыбнулся Ирине Петровне и за словом в карман не полез: – А лучшую-то у себя оставляешь. До войны к ней в больницу не лечиться, а смотреть на нее ходили… Ну, бывайте здорованьки! Эх!

    Партизаны хлестнули коней и поскакали, только комья снега летели из-под копыт.

    Штурмбанфюрер Занге, в расстегнутом кожаном черном пальто, которое он еще не успел привести в порядок после ночной передряги, вошел в приемную начальника отдела безопасности группы армий. Непрестанно звонили телефоны.

    – Адъютант бригаденфюрера Вольфа! – сказал, сняв трубку одного из трех телефонов, немолодой оберштурм-фюрер, похожий в своих роговых очках скорее на школьного учителя, чем на гестаповца. – Сожалею, но не могу соединить с ним вас, господин комендант…

    Занге решительно направился к дверям кабинета, на ходу отстранив адъютанта, пытавшегося загородить ему дорогу.

    Сквозь двойные двери шум не проникал в кабинет бригаденфюрера Вольфа. Здесь, в полумраке (шторы для затемнения на окнах едва были приподняты), царили совсем иные звуки. Глубоко сидя в кресле и упершись в грудь подбородком, бригаденфюрер слушал фортепьянный концерт. В автоматической радиоле «Филипс» мягко, без шипения крутился большой диск пластинки.

    – Музыка по-прежнему успокаивает нервы? – спросил вместо приветствия Занге.

    – A-а, ты еще жив? – ответил Вольф, взглянув на вошедшего исподлобья, не подняв головы. Вяло шевельнув рукой, он велел адъютанту, стоявшему позади Занге, выйти.

    Пока Занге снимал пальто, Вольф приглушил музыку.

    – С Новым годом! – сказал Занге, глянув на аккуратную елочку, украшенную цветными шарами и свечками. – Как дети и Герта?

    – Спасибо, пока все в порядке. Садись. – Вольф достал из бара, вмонтированного в тумбу стола, бутылку с коньяком и рюмки.

    Занге сел. Разливая коньяк, Вольф на секунду задержал свой взгляд на новеньком рыцарском кресте на шее Занге.

    – Поздравляю, – буркнул Вольф, подняв рюмку.

    – Благодарю, бригаденфюрер. – Занге поправил крест, взял рюмку. – Рад, что будем работать вместе.

    – Я получил шифровку с приказом о помощи тебе и содействии.

    – Мне нужно встретиться с фон Хорном. Ты можешь организовать это быстро?

    – У меня по горло своих забот… – ворчливо ответил Вольф.

    – У тебя неприятности?

    – Ты о чем?

    – Ладно, Вольф. Я ведь прямо оттуда, из этого ада у моста.

    – За два с половиной года мы потеряли здесь тысячи паровозов и десятки тысяч вагонов с техникой и людьми. Так что каша у моста, из которой тебе посчастливилось выбраться, – эпизод, вот и все. А неприятности у меня еще будут: пропал подполковник Фридрих Бютцов с секретными документами, и через час мне предстоит доложить об этом командующему, генералу фон Хорну.

    Документы подполковника Бютцова лежали на дощатом столе перед Млынским. Сам подполковник сидел напротив, напряженно выпрямив спину. Он был трезв и напуган всем случившимся с ним, хотя пытался держаться достойно.

    В лесной сторожке было жарко натоплено. Поленья трещали в печке. Ерофеев молча убирал со стола и сердито сопел, стараясь не смотреть на немца. У окна, привалившись плечом к стене, стоял командир разведки отряда лейтенант Горшков.

    – Вы служите в Берлине? Так, подполковник Бютцов? – спросил по-немецки Млынский, но пленный упрямо молчал, упершись взглядом в тот конец стола, с которого вестовой убирал посуду. – Цель вашей командировки на фронт? – И по-русски Горшкову: – Кормили его?

    – Носили… – ответил Горшков. – А ел или нет…

    – Я бы его накормил, – ворчал Ерофеев, сердито гремя посудой, – свинцовым горохом…

    – Ты печку раскочегарил, искры небось до небес, демаскируют. Иди погляди, – сказал ему Млынский.

    – Ладно, сейчас уйду, – ответил старик.

    Млынский снова обратился к пленному:

    – Вы будете отвечать?

    Немец наконец-то взглянул на майора.

    – Я немецкий офицер, присягал в верности родине и не хочу причинять ей вреда…

    – Черт! – тихо выругался Горшков. – Теперь будем время терять, политграмоте обучать его…

    Немец опасливо на него покосился.

    Млынский продолжал по-немецки:

    – Что ж, подполковник Бютцов, если вы не видите разницы между Германией и фашизмом, которому вы так ревностно служите, вы рискуете разделить его участь…

    В это время в дверях сторожки вместе с клубами морозного пара появился Хват.

    – Разрешите, товарищ майор?

    – Конечно, почему опоздали к ужину?

    – Я с бойцами поем, – ответил Хват и положил перед Млынским листок бумаги. – Вот, подпишите сводку.

    Пока Млынский читал, Горшков наклонился к пленному и сказал по-немецки тихо:

    – У нас мало времени, понял?

    Подписав сводку, Млынский вернул ее Хвату.

    – Передай и проведай Алиева. Я скоро зайду.

    – Есть! – Хват четко повернулся и вышел.

    – Никогда ног не вытрет, длинный черт, – проворчал вестовой.

    – Ерофеич! – сердито сказал майор.

    – Ну иду, иду…

    Пленный посмотрел майору в глаза.

    – Господин майор, если я расскажу все, что знаю, вы сохраните мне жизнь?

    В бетонный бункер бомбоубежища командующего группой армий генерал-полковника фон Хорна глухим ворчанием доносились отголоски того, что происходило там, наверху, где советская авиация бомбила военные объекты города.

    Хотя в бункере, кроме бригаденфюрера Вольфа, не было никого, фон Хорн говорил, понизив голос:

    – Если не найдете живого подполковника Бютцова, значит, он убит и иного сообщения быть не должно. Это вам ясно, Вольф?

    – Так точно, господин командующий.

    – Но о судьбе документов, которые вез фон Бютцов, вы и я должны знать совершенно определенно.

    – Обязан предупредить, господин командующий: у нас имеются данные об утечке информаций непосредственно из вашего штаба.

    – Вольф, это ваша забота…

    Телефонный звонок прервал беседу. Фон Хорн поднял трубку.

    – Отбой воздушной тревоги, господин генерал, – послышался голос адъютанта.

    – Спасибо, Крюгер. – Положив трубку, фон Хорн сказал Вольфу: – Идемте наверх, здесь все-таки душно. Учтите: на поиски документов Бютцова у вас только сутки.

    В приемной командующего адъютант генерала манор Крюгер поднялся из-за стола им навстречу, но, опередив его, к фон Хорну шагнул ожидавший приема Занге.

    – Хайль Гитлер! – гаркнул он, вскинув руку.

    – Хайль, – тихо ответил фон Хори и торопливо прошел мимо Занге.

    Следуя за генералом и Вольфом, адъютант прикрыл за ними дверь кабинета. Он старался не смотреть на штурмбанфюрера Занге, продолжавшего стоять посреди приемной.

    В кабинете фон Хорн зашипел на Вольфа:

    – Я же предупреждал, что не хочу иметь ничего общего с этими мясниками! Это они озлобили против нас население. Зачем вы сводите меня с ним, Вольф?

    – Я позволю себе напомнить ваши слова, господин командующий: «Всякая мягкость есть проявление слабости и чревата опасностью». Люди Занге делают свое дело…

    Фон Хорн тем временем подошел к своему креслу, включил лампу, но света не было. Генерал нажал кнопку вызова адъютанта. Крюгер тотчас же появился.

    – Свет… – указал генерал на лампу. – Немедленно чтобы исправили.

    – Слушаюсь! – Крюгер, щелкнув каблуками, исчез.

    – Да, я говорил и повторяю: партизаны должны безжалостно уничтожаться, – сказал фон Хори.

    – Смерть не страшна им, господин генерал, – устало ответил Вольф. – И они доказали это на деле. Сколько раз мы доносили в Берлин об уничтожении отряда Млынского, а он продолжает действовать, будто издеваясь над нами. Вчерашний разгром у Рындинского моста – его рук дело. Это не просто партизанский отряд, это крупнейшая база русской разведки у нас под сердцем.

    – Снова Млынский… – задумчиво произнес генерал.

    – Методы обычной борьбы с ним оказались неэффективными. Занге привез смелый план, утвержденный рейхсфюрером. Благодаря ему, я уверен, мы покончим с отрядом Млынского.

    В дверях снова появился Крюгер.

    – Прибыл дежурный помощник коменданта штаба обер-лейтенант Цвюнше. Разрешите ему заменить вашу лампу?

    – Пусть подождет. Пригласите штурмбанфюрера Занге.

    – Слушаюсь! – Крюгер вышел в приемную, где ждали Цвюнше с настольной лампой и Занге, читавший какую-то книжечку на русском языке.

    – Командующий ждет вас, штурмбанфюрер, – пригласил его Крюгер.

    Занге, отложив брошюру, поднялся и, одернув китель, вошел в кабинет.

    Цвюнше взял с кресла брошюру, это оказался Боевой устав Красной Армии. Цвюнше присвистнул.

    – Что за гусь? – спросил он.

    – Штурмбанфюрер Занге, крупный специалист по борьбе с партизанами.

    – Ну слава богу. Теперь будем спать спокойно.

    Алиев лежал на топчане в маленьком закуточке медсестры Зины, где хранились лекарства и всякий перевязочный материал. Млынский подкрутил фитиль керосиновой лампы, стал виден сидевший в углу на ящике Хват. Майор поправил на раненом одеяло. Алиев закашлялся. Время от времени этот кашель мучил его, отдаваясь жгучей болью в груди.

    – Эх, не вовремя, комиссар. – Млынский покачал головой. – Если этот пленный не врет – а врать ему смысла мало, – у нас тут будут большие дела. Немцы в спешном порядке создают мощные укрепления. Из Франции перебрасываются танковые и моторизованные дивизии. Все это якобы для того, чтобы удержать здесь фронт любой ценой, пока в Германии форсированно ведутся работы по созданию какого-то сверхоружия, «оружия возмездия», как назвал его подполковник. Кстати, он вез с собой утвержденную в Берлине схему инженерных работ нового укрепрайона.

    – Он отдал схему? – спросил Алиев, приподнявшись.

    – Нет, осталась в вагоне.

    – Черт возьми! – Хват привстал, насколько позволял его росту потолок землянки. – Я сейчас полуроту на сани!..

    – Поздно, – сказал Млынский. – Да и где б ты искал тот чемодан? У меня другая идея…

    – А что за оружие это «возмездие»? – спросил Алиев.

    – Пленный отвечать отказался. Говорит, что только в Москве расскажет большому начальству.

    – Та брехня все это, – сказал Хват. – Набивает цену…

    – Возможно, – сказал Алиев. – Но не забывайте, что до Москвы от немецких окопов не больше пятисот километров!

    Алешку в город надо посылать, – сказал майор. – С документами пленного. Пусть Афанасьев проверит.

    – Я скоро встану, – сказал Алиев, слабо пожимая на прощание руку Хвату и Млынскому.

    Командиры вошли в большую землянку, где в несколько рядов стояли деревянные топчаны с ранеными бойцами. Неподалеку от выхода ярко выделялся в сумраке угол операционной, завешанной простынями. По ним, как на экране, скользили тени врача и медсестер, занятых операцией.

    Млынский, проходя, отогнул простыню, спросил Ирину Петровну, лицо которой было прикрыто марлей:

    – Нужно что-нибудь, доктор?

    – Самолет. Девять человек с тяжелыми полостными. В здешних условиях… – Она покачала головой.

    – Будет самолет, – сказал Млынский.

    Ему показалось, что Ирина Петровна еще что-то хотела сказать. Он помедлил немного, но она промолчала. Млынский вышел из госпитальной землянки. Был тихий зимний вечер. По тропке меж сосен Млынский и Хват прошли к штабной сторожке. У крыльца их ждали Горшков и Алеша, уже повзрослевший паренек лет пятнадцати, одетый для дальней дороги.

    – Все готово, товарищ майор! – доложил Горшков.

    – Бумаги зашили? – Млынский пощупал плечо паренька.

    – Так точно! – ответил Горшков.

    Майор склонился к Алеше.

    – Будь осторожен, сынок. Деду большой привет. Скажи, скучаем тут без него…

    – Я сделаю все. Не беспокойтесь, Иван Петрович, – сказал паренек.

    На окраине города, недавно отбитого у фашистов, в небольшом доме, окруженном большим, заваленным снегом садом, размещался штаб фронта. Все помещение подвала было занято стоявшей в ряд вдоль стен приемопередающей аппаратурой. Около десятка радистов одновременно работали на рациях.

    Сержант, приняв радиограмму, передал ее шифровальщику. Через некоторое время офицер диктовал ее содержание машинистке:

    – «…по 2 января 1944 года взорвано три эшелона с боеприпасами, четыре – с боевой техникой, сожжено семь эшелонов с горючим, уничтожено свыше двух тысяч гитлеровских солдат и офицеров…»