Текст книги "Возмездие"

Автор книги: Семен Цвигун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

    Дед прищуренным глазом взглянул на солнце.

    – Ну, часа два, не боле…

    Млынский обернулся, крикнул:

    – Отставить окопы! Рубить жерди! Приготовиться! Раненых и боеприпасы нести на руках!

    Над лесом, противно гудя, пролетела «рама».

    Алеша проводил самолет глазами и зло заметил:

    – У, гад!.. Высматривает…

    Осенний ясный день. Матросы Вакуленчука продолжают тяжелый, неравный бой с карателями, которым ценой больших потерь удается приблизиться к лагерю Млынского.

    В живых осталось трое – Вакуленчук и два матроса.

    Вокруг царит невообразимый хаос… Трупы карателей валяются у самого бруствера. Рядом горит подбитый немецкий танк.

    Мичман, оторвавшись от пулемета, бросает три гранаты… Осыпавшаяся земля мелкими комочками облепила его одежду… Бой неожиданно стих.

    Вакуленчук посмотрел на часы… Прошло два часа… Он быстро пробежал по окопу.

    – Андрей! – крикнул он, подбегая к мокрому, в одной тельняшке, курносому парню. Струйки пота, смешавшись с грязью, оставляли на его лице длинные бороздки. – Будем отходить, понял? Я пойду посмотрю – может, еще кто живой.

    Матрос. Добро.

    Вакуленчук увидел второго матроса, Сашку.

    – Живой, ну и молодец. Будем отходить, ясно?

    – Есть!

    – Если меня подсекут, планшетку захватишь ты.

    – Есть, командир!

    Вакуленчук обходит убитых, накрывая их плащ-палатками. За окопом наткнулся еще на одного матроса. Наклонившись к нему, потрогал лоб… Еле слышный стон скорее почувствовал, чем услышал Вакуленчук.

    – Жив, Коля! – радостно воскликнул он. – Хорошо! Потерпи! Сейчас носилки сообразим. Потерпи. На прорыв пойдем.

    Николай ничего не ответил, только его голубые глаза в упор смотрели на Вакуленчука. Потом матрос покачал головой и чуть слышно сказал:

    – Со мной… не пройдешь… Пристрели, Васильич!..

    – Брось дурить! – оборвал его мичман. – Понял? Потерпи, потерпи. Полежи, сейчас вернусь. Ну?

    Матрос улыбнулся бескровными губами и проводил его взглядом.

    Вакуленчук кинулся туда, где у пулемета его ждали Андрей и Сашка.

    – Сашка, прикроешь! – отдает короткий приказ мичман.

    – Ладно.

    Вакуленчук взвалил на плечи Николая и, крикнув: «Братва, полундра!» – выскочил из окопа. За ним, стреляя из пулемета и бросая гранаты, последовали Сашка и Андрей.

    Вакуленчук, не чувствуя тяжести тела Николая, с необыкновенной ловкостью проскочил через цепь карателей.

    Только взрывы разбрасываемых Андреем гранат и трескотня пулемета Сашки сопровождали этот безумный и страшный в своей реальной отчетливости бег…

    Каратели не успели опомниться, как матросы были уже за их цепью. И только когда они достигли спасительного леса, раздались запоздалые очереди из автоматов.

    Лес у болота. По указанному дедом Матвеем направлению по болоту проходит отряд Млынского. Бойцы, опираясь на длинные жерди, осторожно, тяжело и медленно продвигаются вперед. На самодельных носилках несут раненых. На плечах – боезапас. Вдали постепенно смолкает грохот орудий.

    По лесу продолжает бежать Вакуленчук. За ним, отстреливаясь, бегут два матроса. Послышался лай собак. Каратели, стреляя в бегущих моряков, преследуют их, но понемногу отстают.

    Стремительный бег через кусты и бурелом продолжался до тех пор, пока Вакуленчук не свалился в большую свежую воронку. Немного отдышавшись, вытер рукавом иссеченное в кровь лицо. Потом склонился над Николаем. Тот не подавал признаков жизни.

    Вакуленчук поспешно разорвал его гимнастерку, приложился ухом к груди… Затем, приподняв голову Николая, закрыл ему глаза. На коленях, сгребая руками сыроватую землю, стал закапывать на дне воронки тело Друга.

    Сверху, с края воронки, на него смотрели тяжело дышавшие Сашка и Андрей.

    Лес у болота.

    …Трое моряков вышли к месту, где был последний привал отряда Млынского, когда солнце было уже высоко. Отблески его лучей отражались на поверхности тихо колыхавшегося болота…

    Был удивительно погожий осенний день… У самого болота на перевернутой повозке сидел дед Матвей. Он глянул на Андрея, на ходу поправлявшего зубами повязку немного выше локтя.

    – Я уж думал, что зря сижу. – Дед встал. – Пошли, сынки, пошли. – И повел моряков через болото догонять отряд Млынского.

    На том месте, где еще недавно матросы Вакуленчука сдерживали атаки карателей, несколько немецких офицеров осматривают позиции. Земля здесь вспахана взрывами бомб, снарядов и гранат, валяются вывороченные с корнем деревья и трупы солдат…

    С группой немецких солдат подходят начальник полиции Раздоркин и Петренко.

    – Ну? – спрашивает их Шмидт.

    Полицаи, вымазанные в тине с головы до ног, угрюмо молчат. Докладывает немецкий фельдфебель:

    – Они утверждают, что болота непроходимы, штурмбанфюрер!

    Гестаповец вплотную подошел к полицаям.

    – Значит, непроходимы? – Он хлестнул но лицу Раздоркина, приговаривая: – Воевать – это тебе не взятки брать, скотина! Петренко! Примешь сейф и дела у этого болвана!

    – Благодарю! Оправдаю!.. – суетливо поклонился Петренко.

    Гестаповец, не дослушав, отошел от него.

    Железнодорожный путь в лесу. У полотна небольшая группа советских военнопленных складывает в штабеля шпалы. У всех измученный вид. Еле передвигаются.

    Пленных охраняют два полицая с винтовками и с повязками на рукавах. Одни из них – Охрим Шмиль. Мимо проезжает дрезина с немецкими солдатами. Проходит патруль.

    Среди пленных – сержант Бондаренко. Его руки обвязаны серыми тряпками, сквозь которые проступают пятна запекшейся крови.

    Напарник Шмиля прикрикивает:

    – Ну, шевелись, шевелись, дармоеды!.. Быстрей! Быстрей!

    Пленные безучастно взваливают на себя очередную шпалу и, медленно передвигаясь, подносят ее к штабелю. К полицаю подходит Шмиль.

    – Тихон!

    – A-а, Шмиль…

    – Видишь – доходяги!.. – Шмиль протягивает Тихону пачку сигарет.

    – Ох ты! Где раздобыл, Охрим? – рассматривая пачку, спрашивает Тихон.

    – Следователь из гестапо вчера угостил.

    – Кх, кх, кх, горчит!.. – затягиваясь, говорит Тихон. – Наш самосад получше и покрепче будет.

    Охрим оборачивается и смотрит вдоль железнодорожного полотна. Никого нет… Резко повернувшись к Тихону, бьет его прикладом винтовки по голове… Тихон, охнув, медленно оседает на землю…

    Военнопленные застыли… С удивлением смотрят на полицаев.

    – Чего рты разинули?! – кричит Охрим. – А ну, быстро ко мне! Быстро!

    Не понимая, что происходит, пленные не двигаются с места.

    Охрим подзывает Бондаренко:

    – Иди сюда! Да быстрее! – Отдает ему винтовку Тихона. – Бери за голову, – показывает на лежащего, – и в кусты!.. – И вместе с Бондаренко оттаскивает с дороги труп полицая.

    – А теперь, ребята, – обращается он к пленным, – быстро за мной, в лес!.. Скорей, скорей, ребята! – командует Охрим.

    Пленные во главе с Охримом скрываются в густых зарослях леса.

    Тяжело дыша, они выходят на небольшую поляну. Двое с трудом идущих солдат, задыхаясь, просят:

    – Подождите, братцы… передохнуть надо!

    Охрим смотрит на них.

    – Нельзя, хватятся – догонят. Вперед!

    …Все продолжают идти. Разные лица – молодые и старые. Пожилой человек резко припадает на левую ногу. У него восточного склада лицо, заметный акцент. Это Октай.

    Один из военнопленных выделяется своим нервным, почти горячечным состоянием. Он худ, густо оброс, голос его хрипловат. Это Игнат. Тяжело ступает Бондаренко.

    – Куда же нам теперь деваться? – спрашивает Игнат. – Уйти ушли, а куда придем?

    – В лес, и чем дальше, тем лучше! – отвечает Охрим.

    – Семен, – говорит Игнат, обращаясь к Бондаренко, – помнится, ты говорил, что знаешь этот лес.

    – Знаю.

    – Ну и веди!

    Землянка Млынского. При свете коптилки сидят Млынский, Алиев и полицай Охрим.

    – Охрим Шмиль? Верно? – спрашивает Млынский.

    – Все точно! – отвечает Охрим.

    – Расскажите, как вы попали в полицаи и почему это вдруг сбежали.

    Охрим задумался, посмотрел на Алиева, на Млынского и произнес:

    – Я хотел бы, товарищ майор, поговорить с вами один на один.

    Алиев уже приподнялся, но его остановил Млынский:

    – Останься, Гасан Алиевич! – и, посмотрев на Охрима, жестко сказал: – А от комиссара отряда у меня секретов нет. Так что вам придется отвечать на наши, – он подчеркнул слово «наши», – вопросы, иначе вообще разговора не будет.

    Шмиль еще раз посмотрел на Алиева, перевел взгляд на Млынского и после паузы ответил:

    – Вы правы, вы здесь хозяин!.. А нам надо обязательно поговорить, – и, тяжело вздохнув, добавил: – Я заслан к вам из гестапо!..

    Млынский и Алиев переглядываются.

    – С какой целью? – спрашивает Млынский.

    – Убить командира. Комиссара тоже. Еще ликвидировать рацию и радиста.

    – Не много ли задач перед вами поставило гестапо? – усмехнулся Млынский.

    – Многовато. Я тоже так думаю, – сказал Шмиль.

    – Значит, весь побег с освобождением пленных был инсценирован? – спросил Алиев.

    – Да.

    – А убийство полицая?

    – А этого я тюкнул по-настоящему.

    – Скажите, как вы рассчитывали выполнить свое задание? – спросил Млынский.

    – Для этого в группу пленных специально был включен Семен Бондаренко. Рассчитывали – когда выйдем на вас, через него и мне будет больше доверия. А какой-то перебежчик Петренко его опознал среди пленных.

    – Так… Кто еще из агентов гестапо проник в наш отряд?

    – Не знаю, но могли кого-нибудь заслать, – сказал Шмиль. После паузы он спросил: – Можно мне задать вам вопрос?

    – Слушаю вас, – сказал майор.

    – Ваша семья успела эвакуироваться? Гестапо усиленно разыскивает вашу жену и детей. По некоторым сведениям, они не успели уехать. Где-то скрываются. По всей Смоленщине объявлен розыск. Хоть это от нас далеко, но слухи дошли.

    – Кто вы, Охрим Шмиль? – в упор спрашивает Млынский.

    – Больше того, что я сказал, я сообщить не могу… Мне бы в город надо вернуться…

    Немного подумав, командир отряда сказал:

    – В город вам нельзя возвращаться, не выполнив задания гестапо. Останетесь здесь, пока все не прояснится…

    – Ясно, – кивнул Охрим.

    – Идите.

    Охрим вышел.

    Млынский проводил его взглядом, вздохнул, достал из нагрудного кармана фотографию жены с двумя детьми, стал внимательно разглядывать ее.

    Алиев спросил:

    – Разве могло случиться, чтобы они не уехали, Иван Петрович?

    Млынский после небольшой паузы, все еще глядя на фотографию, глухо ответил:

    – Всякое могло случиться… Мать очень болела… – Положив фотографию в карман, сказал Алиеву твердым, обычным голосом: – Пойдем, Гасан Алиевич, проверим готовность людей к переходу. Нужно спешить, скоро зима…

    В густых зарослях черного леса расположился отряд Млынского. Небольшая поляна. Вокруг – несколько свежевырытых землянок. У одной из них на козлах висит котел.

    На поляне в строю стоят бывшие пленные. В конце строя – Охрим. Передвигаясь вдоль шеренги, Серегин задает освобожденным солдатам вопросы. Обращается к первому из них. Тот представляется:

    – Сержант Бейсамбаев Октай! 44-й полк 131-й стрелковой дивизии. В плен попал в июле под Ровно.

    Серегин ведет запись в блокноте.

    – Как это случилось? – спрашивает он.

    – Контужен был, – отвечает Октай. – Подобрали…

    – Воевать будешь?

    – Так точно, товарищ капитан! – радостно восклицает Октай. – Буду!

    Серегин переходит к следующему.

    – Рядовой Игнат Осыка! 9-й отдельный стройбат. В плен попал в сентябре.

    – Где?

    – Под Шосткой, укрепрайон строили.

    – Как попал в плен?

    – Ну… окружили… С перепугу и сдался.

    Бойцы засмеялись.

    – Так ты и у нас с перепугу сдашься? – говорит Серегин под общий смех бойцов.

    – Нет, товарищ командир, я теперь ученый!

    – Ну, в бою увидим, чему тебя научили…

    Из землянки выходит Алиев. Подходит к выстроившимся солдатам.

    Серегин, увидев его, скомандовал:

    – Смирно!

    Все вытянулись.

    Серегин докладывает:

    – Товарищ комиссар, группа бывших военнопленных в составе восьми человек построена.

    Алиев обращается к бойцам:

    – Вольно, товарищи! Вы находитесь в полку регулярной Красной Армии. Завтра примете присягу. Вы на себе испытали, что такое фашистский плен. Мы дадим вам оружие, и у вас будет возможность отомстить врагу. А теперь идите вымойтесь, поешьте и получите обмундирование. Товарищ Бондаренко, командуй, – заканчивает комиссар.

    Бондаренко отдает приказ:

    – Нале-ево! Шагом марш!

    Отделение двинулось с поляны. Навстречу ему идет Наташа. Она смотрит на проходящих солдат, на Бондаренко. Пройдя несколько шагов, обернулась. Остановилась… Обернулся и Бондаренко… Оба застыли… Затем бросились друг к другу…

    – Наташка! – крепко обняв, целует ее Бондаренко.

    – Сенечка, Сеня! Нашелся!

    На них изумленно смотрят Алиев и Серегин.

    Наташа поворачивается к ним. Бондаренко смотрит на удаляющееся отделение. Он не знает, что делать… Растерялся… Наташа держит его за руку. Смущаясь, он идет за ней.

    Наташа радостно улыбается и подталкивает к Алиеву Бондаренко.

    – Гасан Алиевич, Гасан Алиевич… – Потом поправляется: – Товарищ капитан, это мои муж! Я думала, он погиб, а он здесь! Семен Бондаренко!

    Все улыбаются. Алиев говорит:

    – А мы с ним давно знакомы, Наташа.

    Серегин добавляет:

    – Между прочим, ие без его помощи и ты сюда попала.

    Все смеются, Бондаренко совсем смутился.

    Штаб фон Хорна.

    Идет оперативное совещание. За длинным столом сидят генералы и офицеры. Докладывает начальник оперативного отдела армии полковник Кемпе:

    – …В полосе наступления наших войск беспокоит правый открытый фланг… – Показывает на карте, – Возможная контратака русских с направления Глуховка– Дорофеевка может поставить в сложное положение нашу танковую группировку.

    – Какие части мы можем перебросить для укрепления правого фланга? – спрашивает фон Хорн.

    – Господин командующий, – говорит пожилой генерал, – почти все армейские резервы уже включены в ударные группировки.

    – Что же у нас в резерве?

    – Танковый полк дивизии СС «Рейх» и один мотобатальон.

    – Да, не много, – говорит фон Хорн и приказывает адъютанту Крюгеру: – Соедините меня с генерал-фельдмаршалом.

    – Слушаюсь. – Крюгер выходит.

    – Какое прикрытие может обеспечить авиация? – обращается фон Хорн к молодому авиационному генералу, сидящему у края стола.

    – 1-я и 2-я эскадрильи сосредоточены на полевых, аэродромах, – докладывает генерал.

    – Погода вас не беспокоит, генерал?

    – Меня беспокоят партизаны, господин командующий!

    – Какие еще партизаны?! – раздраженно спрашивает фон Хорн.

    – Сегодня ночью было совершено нападение на один из моих аэродромов, уничтожены на земле две эскадрильи истребителей… Погибли летчики из эскадрильи «Кондор»…

    – Что?! – воскликнул фон Хорн и резко повернулся к полковнику Кемпе. – Полковник Кемпе, почему я узнаю об этом последним?

    – Я хотел доложить вам об этом в конце совещания… – поспешно отвечает Кемпе.

    – Вы обязаны были доложить немедленно! – резко обрывает его фон Хорн. – Штандартенфюрер Вольф! В чем дело?

    Штандартенфюрер Вольф встал.

    – Господин командующий, в тылу армии действует отряд регулярных войск русских под командованием майора Млынского.

    – Млынский?! – рассвирепел фон Хорн. – Снова Млынский?!..

    Генерала прервал глуховатый, прерывистый телефонный звонок. Фон Хорн поднял трубку.

    – Господин фельдмаршал, я позволю себе еще раз напомнить о моем открытом правом фланге. Чем ближе мы к Москве, тем ожесточеннее сопротивление русских войск… – сменив резкий тон, тихо проговорил он.

    Его прервал голос в трубке:

    – Дорогой Хорн, 33-я мотодивизия уже на пути к вам. Это все, что я могу вам подбросить.

    – Господин фельдмаршал, при такой растянутости фронта одной дивизии мало.

    Голос в трубке:

    – В случае необходимости сманеврируйте частями вашей армии и не волнуйтесь, генерал! У русских будут другие заботы кроме вашего правого фланга… Желаю успеха! – И голос в трубке умолк.

    Во время этого разговора офицер связи, бесшумно вошедший в кабинет, передал полковнику Кемпе телеграмму. Тот торопливо пробежал ее глазами и, выждав, когда генерал закончит разговор по телефону, поднялся. Он был бледен.

    – Господин командующий… – чуть заикаясь, начал Кемпе. – Только что сообщили: совершена диверсия на железной дороге в районе Плавска. 33-я мотодивизия понесла большие потери.

    Фон Хорн медленно опустил трубку на рычаг и посмотрел на Вольфа.

    – Вы докладывали, что все партизаны уничтожены или блокированы.

    – Это не партизаны. Это регулярные войска, и, чтобы их уничтожить, нужны войсковые части…

    – Нет, Вольф! – перебил его генерал. – Вы уже получили полк, и он понес большие потери. Повторяю: больше ни одного солдата. Ни одного! Запомните это, штандартенфюрер, хорошенько! Обходитесь своими силами.

    Землянка радиста. Наклонившись над рацией, Наташа принимает радиограмму из штаба армии и тут же вслух читает Млынскому:

    – «Оборудуйте новую базу отряда ближе к городу и к основной линии коммуникаций фон Хорна. Точка. В районе города действует разведгруппа фронта. Точка. Командир – капитан Афанасьев. Точка. Пароль для связи: «В Москве безоблачное небо». Точка. Отзыв: «В Берлине скоро будет пасмурно». Точка. В контакт вступит по необходимости только с вами. Точка. Ермолаев».

    Внимательно выслушав указание командующего армией, Млынский произнес:

    – Хорошо. Записывай, Наташа: «Отряд переходит на новую базу в квадрате 37–43. Ждем боеприпасы, медикаменты, зимнее обмундирование в районе деревни Шуи».

    Небольшая деревенька. Никакого движения. Ни единого дымка. Тишина…

    Отряд остановился вблизи деревни. На разведку направлен Вакуленчук с матросами. Возвращаясь, он докладывает Млынскому:

    – Пустая деревня, товарищ майор. Ни души.

    Млынский. Ты хорошо смотрел? Мин нет?

    Вакуленчук. Ну полный порядок.

    Подошедший Серегин предлагает:

    – Товарищ майор, может, привал устроим? Люди устали, обогреться бы надо.

    – Хорошо, – соглашается Млынский и отдает Серегину распоряжение: – Выстави охранение подальше от деревни, чтобы не было никаких неожиданностей.

    – Есть! – ответил Серегин.

    Изба Клавдии Герасимовны в заброшенной деревне. Млынский, Алиев и Серегин – в избе, топится печка. Тепло. Здесь же – Наташа.

    Млынский. Наташа, выйдешь на связь во второе запасное время, а то немцы запеленгуют нас раньше, чем отдохнуть успеем.

    – Передачу отсюда вести?

    – Нет, из леса, отойдя километров на пять… – Посмотрел на карту. – Бондаренко проводит тебя. – Обращается к Серегину: – А сейчас отдыхать!

    Входит солдат.

    – Товарищ майор! Тут до вас добиваются…

    – Кто?

    – Женщина! Вышла на охранение… Горковенко приказал отвести ее к вам! Я говорю – нельзя, командир отдыхает, а она прямо на штык прет…

    – Что же это, я в свой дом должна по докладу входить? Здравствуйте, – прерывает солдата входящая в избу высокая, худая, обвязанная платком по самые глаза женщина.

    Млынский быстро ответил:

    – Здравствуйте! – и обратился к солдату: – Можете быть свободны.

    Солдат уходит.

    Женщина по-хозяйски окинула взглядом всех присутствующих; не торопясь, сняла полушубок, с головы – платок, встряхнула его. Села на лавку, сняла сапоги, надела чувяки и подошла к Млынскому.

    – Ну, будем знакомиться, – с улыбкой сказала она. – Клавдия! Колхозный бригадир, а теперь – председатель.

    Млынский переглянулся с Алиевым.

    – Клавдия… а по батюшке как?

    – Клавдия Герасимовна.

    – Вы извините, мы тут без вас…

    – Да это уж вы меня извините, хозяйка такая плохая. Я сейчас, мигом. Ой, у вас и… и картошка-то уже готовая.

    – Где же ваш колхоз, Клавдия Герасимовна? – спрашивает Алиев.

    – Да как – где? – удивилась она. – Здесь! Колхоз имени Ленина. Правда, сейчас мы в лесу.

    – А что же вы в лесу делаете?

    – Ничего… живем, работаем…

    – И много в лесу колхозников?

    – Баб-то у нас… семьдесят три, мужиков – двое. Ну, детишки… Коровы, овцы, свиньи, куры даже есть. – Она внимательно посмотрела на Млынского и с надеждой спросила: – А вы к нам насовсем? Или временно? – И, не дожидаясь ответа, продолжала: – А то ить мне распорядиться надоть!..

    – Здесь – временно, – ответил Млынский, – а вообще– насовсем! Недалеко от вас будем! Соседи…

    Клавдия Герасимовна молча посмотрела на него, на Алиева и, вдруг засуетившись, начала накрывать на стол, поставила чугунок с картошкой, миску с соленой капустой. Откуда-то из-за двери достала завернутую в тряпку бутылку водки, осторожно поставила на стол.

    Млынский попробовал капусту, кивнул Алиеву, показывая на вилок.

    – Вот, Гасан, вкусно, очень вкусно.

    Клавдия Герасимовна придвигает к майору водку.

    – Командуйте!

    Млынский взял бутылку.

    – Да, никак, довоенная, смотри! Ну пожалуйста, давайте разливайте.

    Хозяйка разливает водку, берет стопку.

    – Со знакомством!

    – За победу!

    Все выпивают, начинают закусывать. Млынский хвалит капусту.

    – Кушайте на здоровье, кушайте, – угощает Клавдия Герасимовна.

    Командир отряда, сочувственно глядя на Клавдию Герасимовну, интересуется:

    – Тяжело без мужчин хозяйство вести?

    – Без мужика всегда тяжело, но справляемся. Вот ведь что бывало: мужики наши и выпивали, да чо греха таить, и кулаком иногда баловались, всяко было. А вот ушли на войну – и осиротели мы… Кушайте… Бабы у нас хорошие, справные, работящие. Вот собрались на сходку и порешили не распускать колхоз, так всем миром и снялись. Вот меня тогда председателем-то заместо Алексеича и избрали. Он на фронте воюет.

    В беседу, оторвавшись от еды, вступает Серегин:

    – А зачем в лес-то ушли? Немцы-то шли стороной, могли бы в деревне жить.

    – А чо же нам, его дожидаться, что ли? Мы в деревне деда Егора оставили. Он хучь и хворый, а службу свою славно несет.

    – Ну а откуда узнали, что мы в деревню пришли? – спросил Серегин.

    – Так вот дед Егор-то и сообщил. Он же разведку вашу увидел. Ну, потом уже все войско. Пришел на заставу и племяшу моему Фролке шепнул…

    – Так у вас и заставы есть? – удивился Алиев.

    – А как же! По всем правилам, – улыбается Клавдия Герасимовна. – Чтоб от немца хозяйство сберечь, надоть и разведку иметь. – Оглядев всех ласковым взглядом, она продолжала: – Располагайтесь тут, кушайте, а я побегу в лес. Радость такую бабам своим рассказать надо… Помощь, может, какая требуется?.. Говори, командир, не стесняйся. Мы всем колхозом поможем!

    Млынский переглянулся с Алиевым, встал, подошел к Клавдии Герасимовне и, глядя ей прямо в глаза, сказал:

    – Дорогой ты наш человек, Клавдия Герасимовна! Большое тебе спасибо от всех нас… от всей Красной Армии!..

    Клавдия Герасимовна. Сталин-то жив-здоров? Москва стоит?

    – Жив-здоров. И Москва, и Ленинград стоят.

    – А мы и не сумлевались. Ну, я побегу.

    В той же самой комнате, где когда-то допрашивали Петренко, за большим столом сидит гестаповец Шмидт. Напротив него, ссутулившись, – женщина с приятным, но очень усталым лицом. В глубине комнаты на диване – штандартенфюрер Вольф.

    – Госпожа Млынская, вы можете, вы обязаны спасти мужа своего. Да-да, спасти. Это очень просто. Напишите ему записку, несколько слов. Разве это предательство?

    – Что я должна написать?

    – Опишите общее положение вещей таким, каково оно есть в действительности. Ваш муж несколько месяцев находится в лесу, отрезан от мира и не знает, что наши солдаты уже разглядывают в бинокли Москву. Напишите еще, что очень скучаете, что дети ваши больны. Ведь это все правда, не так ли? Мы гарантируем жизнь ему и его солдатам.

    – Я ничего не буду писать, – после небольшой паузы ответила Млынская.

    – Фанатичка! – взорвался Шмидт. – С вами бессмысленно разговаривать! Из вас нужно выбивать фанатизм! И мы сделаем это!

    Вольф поморщился и направился к двери. У порога он обернулся.

    – Не тратьте времени на угрозы, Шмидт, – бросил он по-немецки.

    – Я вас понял, господин штандартенфюрер.

    Зима. Лес. По дороге на мотоцикле едет офицер немецкой армии в форме обер-лейтенанта. Перед сваленным деревом он остановился и осторожно подошел к нему.

    Треск сломанной ветки прозвучал за его спиной, как выстрел.

    Повернувшись, он увидел направленный на него немецкий автомат и услышал окрик:

    – Хенде хох!

    Мгновение… ударом ноги он выбил автомат из чьих-то рук, но кто-то сзади крепко схватил его за шею, пытаясь согнуть голову…

    Он перекинул через себя этого человека, по сам, не удержавшись, упал. На него набросилось несколько человек. Лежа на земле, он пытался еще вырваться, но руки уже были загнуты за спину, а запястья – стянуты жестким, врезавшимся в тело ремнем.

    – Ух, гад фашистский! – ругался матрос Сашка, держась за руку.

    – Ишь, гусь какой…

    Обер-лейтенант только дернулся.

    Лукьянов подтолкнул его дулом в спину.

    – Иди, гад, иди!

    На рассвете часовой разбудил майора Млынского и доложил:

    – Там Полищук и Лукьянов «языка» привели.

    – Впусти, – сказал Млынский.

    Проснулся спавший рядом Алиев.

    …В избу входят Сашка и Лукьянов, очень уставшие. Обер-лейтенант, посиневший от холода, в разорванной шинели, прислонился к косяку двери. Сашка кладет на стол документы и оружие пленного.

    – Товарищ майор, в лесу поймали.

    Лукьянов. Офицер.

    Млынский подошел к обер-лейтенанту. Посмотрел на него и сказал солдатам:

    – Ну спасибо, ребята. Молодцы.

    Алиев раскрыл свой планшет.

    – Фамилия, имя, звание?

    Обер-лейтенант внимательно посмотрел на Млынского и ответил по-русски:

    – Прикажите развязать мне руки!

    – Развяжите!

    Офицер подошел к скамейке, тяжело опустился на нее и сказал:

    – Нам нужно поговорить наедине.

    Млынский взглянул на Алиева, посмотрел на офицера. Алиев молча кивнул и вышел из избы. Удивленные Сашка и Лукьянов – следом.

    Млынский молча смотрит на обер-лейтенанта.

    – Вы майор Млынский? – спросил офицер.

    – Предположим, – ответил Млынский.

    – В Москве безоблачное небо!..

    – Что вы сказали? – спросил майор.

    – В Москве безоблачное небо!.. – четко повторил офицер.

    – Капитан Афанасьев!.. В Берлине скоро будет пасмурно!.. – ответил Млынский. – Мы ж вас повсюду разыскиваем!

    Афанасьев молча подошел к печке, взял чайник, налил себе кипятку. Небольшими частыми глотками начал пить. Медленно снял шинель, фуражку и присел к столу.

    – Мне нужно связаться с Центром.

    Млынский достал кусок сала, хлеб и бутылку с оставшейся на дне водкой.

    – Нате, выпейте, согреетесь.

    Афанасьев налил себе, залпом выпил, закусил кусочком сала. Закурив сигарету, прислонился к теплой печке.

    – Случилась беда, товарищ майор!.. Мой радист и рация погибли… Связи с фронтом нет. Явок в городе у меня тоже нет. Ну а сам я в плену у вас. – И грустно улыбнулся.

    – Что же произошло?

    – Не знаю, – устало сказал Афанасьев. – Засекли пеленгаторы или выдал кто… пока не знаю.

    – А явки? Что с ними?

    – На всех – сигнал опасности. Одна уничтожена. Надо срочно связаться с Центром.

    – Егорычев! – крикнул майор.

    Вошел часовой.

    – Вакуленчука быстро ко мне!

    – Есть! – Часовой ушел.

    – Не вышел на встречу и мой запасной связной, служивший в полиции, – продолжал Афанасьев. – Кстати, вы получили наше предупреждение о гестаповских агентах в отряде?

    – Да, спасибо, но еще до вашего сообщения к нам в отряд пришел с повинной полицай Охрим Шмиль. Правда, он ничего не сказал об остальных заброшенных к нам гестапо.

    – Темнил?

    – Похоже, не знает. Ну, на всякий случай мы ведем наблюдение за всеми пришедшими к нам в отряд. Что-то недоговаривает этот Шмиль, а что – понять не могу.

    – Надо бы с ним побеседовать… Может, удастся узнать что-нибудь о моем пропавшем связном.

    – А вы его знаете?

    – Только словесный портрет.

    Входит Вакуленчук.

    – Разрешите?

    – Да, мичман. Охрима Шмиля ко мне и предупреди Наташу, чтоб готовила рацию, срочно.

    – Есть! – ответил мичман, удивленно покосившись на «обер-лейтенанта».

    – Он далеко? – опросил Афанасьев.

    – Да нет, здесь рядом. – Вакуленчук вышел.

    Млынский протянул Афанасьеву телогрейку.

    – Возьмите пока…

    – Благодарю вас, – сказал Афанасьев. Взял телогрейку, поднялся, услышав, как хлопнула дверь в сенях. – Я оттуда, из-за занавески, погляжу на этого типа.

    Едва Афанасьев скрылся за занавеской, как Вакуленчук привел заспанного Охрима.

    – Разрешите?

    – Расскажите, Шмиль, о всех сотрудниках полиции, которые служат в городе, – сказал майор.

    – О тех, которых знаю?

    – Ну разумеется.

    – Я служил в караульном взводе… Иногда мы обслуживали комендатуру и гестапо.

    Млынский. Так, по порядку. О полицаях вашего взвода. Как они выглядят. Поподробнее.

    Шмиль. Ну, нас было человек двадцать пять, и…

    Из-за занавески неожиданно выходит Афанасьев. Шмиль, мельком взглянув на него, отворачивается.

    – Скажите, Шмиль, – спрашивает Афанасьев, – где вы бывали каждый вторник между часом и двумя?

    Млынский удивленно посмотрел на Афанасьева. А Шмиль, подумав, спокойно произнес:

    – На Центральной улице, в галантерейной лавке, над дверями которой висит подкова.

    – Зачем?

    – Ко мне должен был подойти человек с вопросом…

    – У вас нет зажигалки? – сказал Афанасьев.

    – Зажигалки нет, есть спички довоенного производства.

    – Ну здравствуй, – улыбнулся в ответ Афанасьев и повернулся к Млынскому. – Вот, товарищ майор, прошу любить и жаловать: мой пропавший связной. Да, не думал я вас здесь встретить…

    – Так получилось, – сказал Охрим и добавил, обращаясь к Млынскому: – Простите, что все не мог вам сказать, товарищ майор.

    – Понятно, товарищ Шмиль, – кивнул майор и протянул ему руку. – Ну, давайте мозговать, как быть дальше.

    Афанасьев. Мне нужно все время быть в городе.

    Млынский. Тогда вам потребуется постоянная связь.

    Афанасьев. И явка тоже.

    – Я просил меня отпустить, – сказал Охрим, – но мне отказали.

    Афанасьев. Вам нельзя появляться в городе, не выполнив задания гестапо. Ну, связь мы наладим.

    Млынский, помолчав, сказал:

    – А что касается явки, то у меня есть на примете один человек в городе – отец Павел. Можно держать связь через него.

    Афанасьев, взглянув на майора, усмехнулся.

    – Чему вы улыбаетесь, капитан?

    – Да так… давно я к этому попу приглядываюсь…

    Оба рассмеялись.