Текст книги "Возмездие"

Автор книги: Семен Цвигун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

    – Дарю!

    – Спасибо. Вот салага!

    Млынский, отдав приказ уходящей группе, поднялся навстречу появившемуся политруку Алиеву. Тот держал в руках пачку красноармейских книжек, часть из них обгорела, иные залиты кровью, разорваны.

    – Ну что, связь есть? – спросил политрук.

    – Нет! Ни с дивизией, ни с корпусом, – ответил майор.

    – Что же произошло?

    – Думаю, Гасан, они не стали тратить ни времени, ни сил на бой с нами, а просто обошли и продвинулись дальше. Их танки в тридцати километрах впереди нас…

    Отряд Млынского залег в лесу перед железнодорожным переездом. С пригорка Бондаренко и Иванов наблюдают за мостом, переброшенным через неширокую речку с обрывистыми, поросшими кустами берегами. Под мостом кусты вырублены, врыта в землю площадка для зениток. На мосту стоят часовые, возле моста – пулеметы, мотоциклы. Рядом – железнодорожный переезд. Проселок упирается в глухой сосновый лес.

    Из леса выползает и идет к мосту эшелон. Вагоны открыты. Солдаты, сидят свесив ноги, поют песни, играют на губных гармошках.

    – Где же моряки? – говорит вполголоса Бондаренко, взглянув на часы. – Вот тебе и рандеву.

    Нарастающий шум поезда. На платформах – немецкая техника: танки, пушки. И вдруг – разрывы гранат, пулеметные очереди, винтовочные выстрелы.

    На мосту– переполох. По кустам бьют немецкие солдаты из зенитных пулеметов. Ударила зенитная пушка.

    Рвутся гранаты на орудийных площадках. Немцы, что сидели на бережку, кто лежит неподвижно, кто ползет к реке. Но вот и они замерли. Из-под моста поднимаются бегом на насыпь черные фигурки в морской форме. Паровоз и первые вагоны – уже на мосту.

    – Вот они! Моряки! – стараясь перекричать грохот, восклицает Бондаренко. – Ну? А мы рыжие, что ли? Пошли!

    С двух сторон на мост наступают цепью солдаты. Их ведет майор. Молча, без криков «ура» из-под моста моряки бросают гранаты. Немцы бегут вниз, их встречает огонь. И уже что-то делают моряки под фермами моста и бегут в сторону. Один из матросов машет бескозыркой. С бега, тут же, где их застал сигнал, ложатся набегавшие на мост солдаты. Ложатся и моряки.

    Взрыв. Медленно сползает мост с опоры, стальная ферма скребет своей тяжестью обрыв, скользит вниз. Падают вагоны с техникой…

    Перебегают через железнодорожную линию солдаты, въезжают на полотно повозки. Лошади, перебравшись через железнодорожный переезд, несутся к лесу. Солдаты перетаскивают две сорокапятимиллиметровки.

    Слышен гул самолета. Кто-то подал команду:

    – Воздух!

    Из-за деревьев вынырнул немецкий разведывательный самолет «Шторьх». Он летит низко над лесом. Отчетливо видны опознавательные кресты на его крыльях.

    В самолете – двое: летчик и, во второй кабине, генерал-полковник немецкой армии фон Хорн.

    Под крылом самолета – бой у моста. Вернее, пожар, взорванный мост, догорающие вагоны. Оттуда, снизу, потянулись пунктиры трассирующих пуль, нащупывая самолет.

    Летчик резко накренил машину и увел ее в сторону…

    Отряд Млынского продолжает двигаться. Только лица людей выглядят теперь веселее. У многих – трофейное оружие. Моряки все с немецкими автоматами. Слышен приглушенный смех. Прибавилось и раненых. На одной из телег сидит Мишутка. Зина на ходу подкладывает под голову раненого солдата вещмешок.

    Выстроен весь отряд. Четким шагом подходит капитан, который только что вел перекличку. Это Серегин. Он докладывает:

    – Численный состав – шестьсот три человека. Рядовых– пятьсот восемьдесят, средних и младших командиров– двадцать три. Пятнадцать человек – в боевом охранении. Раненых – сто сорок, из них тяжело – тридцать восемь. Четыреста двенадцать человек – из нашей дивизии, остальные – из разных частей… Капитан Серегин.

    – Спасибо, капитан! – козыряет Млынский.

    Командиры рот отдают приказы:

    – Первая рота, смирно!

    – Вторая рота, смирно!

    – Третья рота, смирно!

    Млынский внимательно вглядывается в лица… Выходит на середину поляны. Перед строем на правый фланг проносят развернутое полковое знамя.

    – Товарищи! – обращается Млынский к солдатам. – Это знамя 315-го полка 41-й стрелковой дивизии. Я, начальник Особого отдела дивизии майор Млынский, как старший по званию, принял командование отрядом. Политрук– товарищ Алиев… – Показывает на стоящего рядом с ним Алиева. – Начальник штаба – капитан Серегин… – Указывает на Серегина. – Товарищи! Мы в окружении. Вокруг нас фашисты. Но мы на родной земле. Мы – бойцы регулярной Красной Армии. В руках у нас оружие, и для нас нет и не может быть окружения. Ни жизни спокойной, ни чудесной выручки я вам не обещаю, только своими руками мы завоюем победу… Отряд! Смирно! – командует Млынский. – Напра-аво! Равнение на знамя! Шагом марш!

    Стараясь держать строевой шаг, проходят мимо знамени солдаты отряда.

    Раненые, лежавшие на подводах, тоже зашевелились. Некоторые, кто мог, приподнялись и смотрели на этот импровизированный парад, и в глазах их светилась надежда.

    Пол огромного зала в штабе генерала фон Хорна застлан коврами. В центре зала на специальном столе – батарея телефонов. Около них – адъютант генерала майoр Крюгер. Здесь же – стол с оперативными картами. В стороне – старинный резной письменный стол с бронзовым чернильным прибором и подсвечниками. В углу стоит подставка, похожая на мольберт, закрытая куском материи.

    Входит фон Хорн и отрывисто приказывает вызвать к нему начальника оперативного отдела полковника Кемпе.

    Он подходит к подрамнику, откидывает ткань. В золотом окладе – портрет красивой женщины.

    – Что это? – спрашивает фон Хорн.

    – Сувенир, господин генерал-полковник. От штандартенфюрера Вольфа.

    – Интересно – усмехается фон Хорн. – Лучше бы он обеспечил безопасность моих тылов.

    Входит полковник Кемпе.

    – Господин полковник, известно ли вам, что у нас в тылу на коммуникациях действует противник? Сегодня обстрелян мой самолет и взорван мост.

    – Господин командующий, это мелкие отряды, попавшие в окружение…

    – Меня не интересуют детали, – резко обрывает его фон Хорн. – Передайте начальнику тыла и штандартенфюреру Вольфу: надо серьезно заняться этим… Запомните, Кемпе, партизанские войны могут вестись бесконечно…

    Полковник Кемпе уходит.

    Фон Хорн садится за стол, к нему подходит адъютант.

    – Господин генерал-полковник, к вам на прием просится русский священник.

    – Что ему нужно?

    – Хочет открыть в городе церковь.

    – Пусть открывает.

    – В ней – армейский склад… и без вашего приказа…

    – Пусть обращается к коменданту города, – с раздражением отвечает фон Хорн.

    – Он очень просит, чтобы вы его приняли.

    Генерал взглянул на картину.

    – Ну хорошо, пригласите его!

    В дверь тихонько постучали, и в кабинете появился отец Павел. За ним вошел адъютант Крюгер. Генерал сделал ему знак удалиться.

    Некоторое время фон Хорн и отец Павел молча разглядывали друг друга. Генерал был явно разочарован, не увидев во взгляде священника должного почтения и страха.

    – Слушаю вас, святой отец, – сказал наконец фон Хорн по-русски.

    – Господин генерал, солдаты вашей армии заняли церковь…

    – Что ж, идут военные действия…

    – Я пришел просить вас от имени моего церковного прихода. Смутное время сеет в души сомнение и слабость. Церковь призвана укреплять слабых и сомневающихся. Я прошу покорно разрешить действовать нашей церкви в духе ее учения.

    – Открывайте церковь, я распоряжусь, – ответил генерал.

    – Премного вам благодарен. – Отец Павел кланяется. – Вы поступаете как христианин…

    – Скажите, святой отец… – Фон Хорн несколько медлит, решая, стоит ли продолжать. – Скажите мне откровенно… Вы пожилой человек… Что происходит? Мы пришли освободить вас от тирании большевиков, но мы не встречаем от населения должной поддержки и сотрудничества. В чем дело? Не бойтесь. Скажите правду.

    – А разве один человек может сказать всю правду?

    – Хорошо. Скажите вашу правду.

    – Война принесла нам горе и разорение… гибель тысячам людей… Скорбь и слезы вселились в наши дома… Бог все видит…

    – Бог всегда на стороне победителей, – обрывает его фон Хорн.

    – Но милосердие, господин генерал, одна из заповедей всех религий…

    – Смирение – вот главная заповедь побежденного народа…

    У светлого, прозрачного ручья умывается паренек лет четырнадцати. Позади него виден небольшой лесной поселок в несколько домов. Посередине возвышается дом побольше, с открытой террасой – контора лесхоза.

    К поселку подходят бойцы отряда Млынского. Навстречу выбегают женщины. Они радостно восклицают:

    – Родимые наши пришли!

    – Проходите, родненькие, проходите!

    – Сюда, сынок, сюда иди. – Женщины помогают раненым войти в дом.

    Солдаты смеются, умываются у колодца.

    Млынский, Алиев и Серегин. У них осунувшиеся лица, пыль на гимнастерках. Изнуренный, измученный вид у всех.

    К Млынскому и Алиеву подходит дед Матвей, переводит взгляд с одного командира на другого, здоровается с ними и спрашивает:

    – Кто же у вас тут за старшего-то? Матросы или матушка-пехота, а то я сразу и не пойму.

    – По какой же вам субординации старший нужен? – с ласковой усмешкой спрашивает Млынский.

    – А по солдатской… Я две войны сломал – германскую и гражданскую…

    – Ну раз так, давайте знакомиться. Майор Млынский.

    – Матвей Егорыч, сторож, – вытягивается дед. – Ну, мужики-то все на войне, так я тут за старшего командира. Разрешите доложить, товарищ командир: лесопилка не работает, стоит по причине немецкой оккупации… Обстановка спокойная.

    – Немцы были, Матвей Егорович?

    – Не были. Дорог для автомобилей нет. А после дождичка и трактора вязнут… А вот аэропланы летают и днем и ночью на Москву.

    – Ну а откуда же известно, что на Москву?

    – А как пролетят, так наутро сообщает радио – налет на Москву.

    – Радио? – переспрашивает Млынский.

    – Так вот вечор перестало, говорить: движок не работает. А так каждый день Москву слушали.

    Млынский переглядывается с Алиевым.

    – А сводку? Сводку слушали? – спросил Алиев.

    – А как же! Я с Алешей – внучком – флажки на карте втыкал… – продолжает дед. – Можно посмотреть. Там все отмечено – какие города оставили, какие еще стоят…

    Совсем близко проходят бойцы, несут раненых. Кладут их на самодельные носилки. Тут же Зина. Она просит осторожно снимать тяжелораненых.

    Контора лесхоза. Кабинет директора. Письменный стол, стулья, книжный шкаф. На стене над столом – портрет Ленина. На другой стене – большая карта Советского Союза. На столе – телефон.

    Здесь все, включая мичмана Вакуленчука и лейтенанта Петренко. Многие легко ранены. Дымят цигарками. За столом что-то вроде президиума – сидят майор Млынский, капитан Серегин и политрук Алиев. Многие разглядывают карту, на которой флажками отмечена линия фронта. Люди сдержанно переговариваются:

    – Эх куда зашли, сволочи…

    – Не может быть…

    – Да ты не на карту, вокруг погляди…

    Встает майор Млынский.

    – Тише, товарищи! Все собрались?

    – Все.

    Млынский говорит:

    – Товарищи командиры, фронт откатился далеко на восток. Теперь до него более ста километров. Связи с Действующей армией у нас пока еще нет. Судя по всему, прямого столкновения с противником нам не избежать, а боеприпасов маловато.

    Командиры и бойцы сосредоточенно слушают. Млынский продолжает:

    – С продовольствием туго. Обоз с ранеными сковывает нашу маневренность, а немцы могут завтра начать операцию по прочесыванию лесов. Но мы попробуем их обмануть. Мы сделаем бросок на восток, а сами уйдем в чащобу Черного леса. По топи немец побоится идти. Как видите, положение сложное, но не безнадежное. И я рад, что здесь вами был высказан целый ряд полезных соображений… Сегодня наш отряд – это часть регулярных войск Красной Армии. Отряд будет беспощадно бороться с фашистами. И пока он существует, мы до конца выполним свой долг перед Родиной… Сейчас, товарищи командиры, необходимо разъяснить задачу бойцам. Обстановку прошу не скрывать.

    – Правильно! – раздались возгласы. – Правильно!

    – Все мы присягали на верность нашей Родине и народу и в этот грозный час останемся верными нашей присяге, товарищи! – сказал Алиев.

    – Только так! – поддержали его.

    Дед Матвей сидит в большой комнате конторы лесхоза, где под руководством Зины женщины торопятся перевязать раненых.

    Солдаты переговариваются между собой, один играет на гитаре и поет, другой рассказывает, что их три брата и все на фронте, мать осталась одна.

    Дед Матвей режет простыни и наволочки на длинные полосы и обращается к одному из раненых:

    – Эх, сынок, как же они тебя так размалевали, ироды, а?

    – Сам не знаю, воевал-то всего ничего…

    – Воевать-то надо умеючи… Его – бить, а самому – целиком живым оставаться!

    – Хм, легко сказать, дед… А танков видал у них сколько?

    – Танки, говоришь? Так ведь под броней-то – человек, живая душа. Стало быть, и ей страх ведом. Не бояться, а бить их надо!

    – Силища, дед, у них, – заметил один из солдат.

    – Ну и что! Знаешь, как мы ему задавали перцу в германскую, во время первой мировой войны. Вдарили так, что у них аж пятки засверкали.

    – Да и от нас, – сказал другой солдат, – уже не раз фашисты тикали, как кобыла от фитиля, задымленного в деликатном месте…

    Лежавшие раненые заулыбались.

    – Покуда фитиль-то у вас больно короток, – усмехнулся сердито дед, – пшик – и нету. Надо, чтобы до нутра жег! До Берлину!

    – Развоевался дед, – смеются раненые.

    Дед Матвей потянулся к одному из раненых, за плечом у которого висел немецкий автомат.

    – Это что за штуковина? Когда я воевал, таких не видывал… Научи, как с ней обходиться!

    – Хе. «Научи»! Автомат – штука мудреная… Тебе б, дед, на печи сидеть да манную кашку есть!..

    – Да ведь можно и манную кашу есть и на печи сидеть!.. Я ведь не супротив!.. Хм-хм! Хорошо бы… кабы не тикали от фрицев такие вот, как ты!.. Учи и не отлынивай, мне ведь наука-то впрок пойдет, не как тебе.

    Грохнули смехом раненые.

    – Ну язычок у тебя, дед, побрил – бритвы не нужно. Борода долго не отрастет!

    – Ладно, сдаюсь, дед, – сказал раненый с автоматом. – Табачком угостишь?

    – Угощу!

    Раненый передает деду автомат.

    Изба деда Матвея, Здесь – Млынский, Алиев, Серегин. Жена деда Матвея Анастасия возится с посудой. Мишутка спит на печи. Командиры совещаются.

    Серегин. Прорваться через линию фронта мы можем только при одном условии – если будет встречный удар.

    Алиев. А это возможно, если нас будут ждать.

    Млынский. Нужна связь. Кого пошлем?

    Серегин. Есть у меня двое на примете.

    Алиев. Кто это?

    Серегин. Бойцы Бондаренко и Иванов. Бондаренко хорошо проявил себя в бою, танк подбил, смелый парень, свободно ориентируется в местности, особенно в лесу. Иванов постарше и поспокойнее. Я его с самого начала войны знаю, опытный разведчик. Надежная пара.

    Алиев. Не тот ли это Иванов, про которого вы рассказывали, а, Иван Петрович?

    Серегин. Сомневаешься, комиссар?

    Алиев. Дело уж очень ответственное.

    Млынский. Иванова я знаю. Один раз поверил ему, не ошибся. Пришли их ко мне. Побеседуем перед дорогой. И готовь еще одну пару для страховки.

    Вечер. У колодца Зина наливает в ведра воду. Появляется Петренко.

    – Давай помогу, Зиночка. – Он берет ведра, несет к конторе лесхоза. – Гляди, вечерок-то какой, а? Может, погуляем сегодня?

    – Когда ж мне гулять-то? – смеется Зина.

    – Война – войной, а жизнь-то идет, Зиночка, – продолжает Петренко. – Может, погуляем?

    – Нет, лейтенант, – уже серьезно сказала Зина. – Времени нет. Сегодня нет и завтра не будет.

    Они подошли к дому, откуда слышались голоса и стоны раненых.

    – Хорошая ты дивчина, Зина! Только жаль мне тебя.

    – А чего меня-то жалеть?.. Вот раненым не знаю, как помочь. Я не доктор!

    – «Раненым», «раненым»… Ты о себе подумай.

    Вместе входят в дом.

    – Лучше их здесь оставить, с собой по лесу таскать– напрасно погубим. Вот нажмут на нас, да со всех сторон – телеги бросить придется… А ведь на руках не дотащишь… – говорит Петренко.

    Зиночка с испугом смотрит на него, делает ему знак, чтобы он замолчал.

    Они в конторе лесхоза, в кабинете директора. Через открытую дверь виден коридор, большая комната. В ней раненые – кто на койке, кто на составленных столах, кто на полу.

    Зина. Тише. А если немцы придут?

    – Сколько похоронили сегодня? – спрашивает Петренко.

    – Что я могла сделать?.. Вот четверых сегодня выписали в строй… Сами уговорили… а ведь слабые еще совсем.

    В тишине – резкий телефонный звонок. Зина и Петренко притаились. Опять продолжительный звонок. Зина шагнула к телефону. Петренко схватил ее за руку, посадил на стул.

    – Ты что, с ума сошла? Это же немцы.

    – А если нет?

    Петренко смотрит на Зину, потом на аппарат. Телефонные звонки возобновляются. Петренко решается и снимает трубку. Из трубки раздается голос на ломаном русском языке:

    – Алло, алло! Штаб комендатур?.. Алло, алло!

    Петренко хриплым, изменившимся голосом отвечает:

    – Слушаю!

    Голос из трубки:

    – Здесь военный комендатур? Кто есть у аппарата?

    – Сторож!

    Голос из трубки:

    – Русский зольдат есть? Русский зольдат есть?.. Алло!

    Дальше слышится несколько слов по-немецки.

    Зина приближается к Петренко. Петренко косится на нее и молча кладет трубку на рычаг.

    – Надо было сказать, что нет никого!

    – Уходить надо!..

    – Беги к Млыискому! Предупреди!

    – Что к Млынскому? Скопом все равно не уйдешь. Какие мы вояки? – И наклоняется к Зине. – Зина, пойдем вместе… а? В какую-нибудь щелочку проскользнем…

    – Что ты говоришь? Ну что ты говоришь? Беги скорее к майору!

    Опять телефонный звонок. Петренко с опаской оглядывается на аппарат. Вполголоса говорит Зине:

    – Погибнешь, Зинка, а вместе проберемся… Я проведу! Если прихватят, я найду что сказать! Гимнастерки бросим. Скажем – муж и жена. Ну! Решайся, а то поздно будет!.. – Берет ее за руку.

    Зина смотрит на Петренко.

    – Ох, лейтенант, и мерзавец же ты!

    Петренко с силой зажимает ей рот. Зина отталкивает его от себя. Раздается грохот упавшей на пол разбитой посуды. В комнату быстро входит на костылях раненый солдат. За ним – еще двое. Один из вошедших с порога говорит:

    – Ай-яй-яй! Нехорошо, лейтенант! За что же ты нашу сестричку-то обижаешь?

    – Да что вы, братцы, что вы, – пытается улыбнуться Петренко, – мы шуткуем…

    – Я тебе пошуткую, – решительно говорит другой раненый, наступая на Петренко.

    Петренко ударом кулака сбивает его с ног. Отскакивает к столу, на котором лежит трофейный автомат, хватает его, направляет на раненых: «Не подходи!» Лязгает затвором. На лице Петренко отчаянность. Отступая к окну, он следит за каждым движением бойцов. У самого окна повел автоматом.

    Зина заслонила раненых.

    – Не смей, подлец!

    Не оборачиваясь, Петренко выбивает прикладом раму окна.

    – Ну, пропадай ты пропадом вместе с ними, дура! – кричит он, выскакивает в окно и бежит в лес.

    Часовой, стоявший на посту, увидев его, окликнул:

    – Стой! Кто идет?

    Петренко дал по нему очередь из автомата.

    Солдат вскрикнул и мертвый упал на землю.

    В избе у деда Матвея на столе пироги. Анастасия вытаскивает их из печи. Слабо светится фитилек семилинейной лампы, привешенной к потолку. Время ночное. Мишутка здесь же, лежит на печи свесив голову.

    За столом готовятся к ужину Млынский, Алиев и Серегин.

    Дверь неожиданно распахивается, и на пороге появляются дед Матвей и Зина, которая останавливается, прислонясь к косяку.

    – Что случилось? – Млынский встал ей навстречу.

    – Петренко, – задыхаясь, проговорила девушка, – предлагал вместе уйти и сбежал!..

    – Германца привести может, – сказал дед Матвей, – словить его надоть.

    Гонимый страхом, Петренко бежит по темному лесу. Дождь и ветки хлещут его по лицу. Он падает, поднимается и, затравленно оглядываясь, снова бежит, пробирается через речку и камыши, останавливается перед кустами.

    – Стой! Кто идет? – раздается из тьмы окрик на немецком языке.

    К Петренко подскакивают два немецких солдата. Один из них хватает его за шиворот и кричит: «Русски швайн!» Потом резко, сильным толчком отшвыривает от себя, направляет в его сторону автомат и загоняет патрон в патронник. Петренко бросает свое оружие. У него искаженное от страха лицо. Боясь, что его убьют, он начинает подобострастно извиваться перед немцами и истошно кричать и причитать с трясущимися губами:

    – Не надо! Не надо! Не на… Я сам! Я сам! Их бин фройнд! Я… Я ваш друг. Не надо!

    Солдат поддел его кованым сапогом.

    В избе деда Матвея – Млынский и Алиев. К еде не притрагивались. Только дед Матвей медленно и старательно жевал что-то беззубым ртом.

    Анастасия хлопотала у печи. Ждали… Мишутка спал.

    Дверь открылась. Вошли усталые, промокшие насквозь Серегин и мичман Вакуленчук. Все посмотрели на них. Мичман поставил автомат, поправил на голове бескозырку, возмущенным голосом проговорил:

    – Ушел, гад…

    – Ведь думал же про этого Петренко, – вздыхает Серегин, – думал – подлец, но чтобы предатель…

    Млынский приказывает Вакуленчуку выставить двойные посты.

    – Какая только мать его родила, – качает головой Алиев. – Теперь уходить надо.

    – Без меня вам топью до Черных лесов не пройти, – сказал дед Матвей. – Возьмите меня с собой, пригожусь.

    – В Черный лес нам теперь идти нельзя, Матвей Егорович, – заметил Млынский.

    – Верст двадцать отсюда, – задумчиво произнес дед Матвей, – в лесу стойбище было… Геологи до войны искали чего-то, там три домика-развалюшки остались… Глухомань…

    – Где это, Матвей Егорович? – поинтересовался Серегин.

    – Да я провожу. От нас недалеко… Подладиться всегда можно, или похарчевать, или еще чего…

    – Люди ваши с нами пойдут? – интересуется Серегин.

    – Ну а зачем они? – говорит дед Матвей. – Войску только обуза. Да ведь небось с детишками да с бабами воевать не станут.

    – Обозом пройдем? – спрашивает Млынский.

    – Проведу, – спокойно и уверенно отвечает дед Матвей. – А здесь Алешку оставлю. От самолетов люди схо-ваются, а он, в случае чего, сообщит нам. Он тут все стежки-дорожки знает. И вашего мальчонку у нас оставьте, чего ему по лесам да болотам бродить, – сказал дед, поглядев на Мишутку.

    – Ну что же, через два часа выступаем, – распоряжается Млынский.

    Отряд собирается в дорогу. Укладывают на повозки раненых. Мишутка подает им в котелке воду. К нему обращается Зина:

    – Ну, Мишутка, пора. До свиданья. Мы скоро вернемся.

    Солдат уводит мальчика.

    Покидающих поселок провожают женщины. Они плачут. Млынский задушевно, тепло говорит им:

    – Спасибо вам, дорогие женщины.

    Крестьянки в свою очередь благодарят майора. Одна, вытирая слезы, говорит:

    – Да что же вы так сразу-то?

    Млынский, переживая боль, вызванную тем, что приходится оставлять беззащитных женщин и детей, твердо говорит плачущей крестьянке:

    – Не плачь, мать, не плачь. Мы вернемся.

    Женщины причитают:

    – Сыночки наши дорогие!

    – Ой господи, что делается, что делается!

    Из избы выходит дед Матвей.

    К нему обращается Анастасия:

    – Я вам собрала кое-что. Не простынь, Матвей Его-рыч, я тут портянки, носки теплые положила.

    Дед Матвей, увидев внука, говорит:

    – Алешка, ты здесь за мужика остаешься. В случае чего, ты знаешь, где я буду.

    – Хорошо, – ответил мальчик, гордо оглядев присутствующих.

    Дед Матвей прощается с женой. Она его напутствует:

    – Береги себя, Матвей Егорыч.

    – Ладно, Анастасьюшка. – И женщинам: – Ну, бабоньки, бывайте.

    Они отвечают хором:

    – Возвращайтесь… Счастливо… Доброго пути вам.

    Отряд Млынского скрывается за горизонтом.

    В бывшем классе школы – кабинет гестапо. За столом на фоне школьной доски, на которой висит крупномасштабная карта района, сидит Шмидт, офицер гестапо в черной форме. У окна стоит другой офицер, Вилли, помоложе. Перед ними с заискивающим выражением лица, без ремня, в грязной гимнастерке сидит Петренко.

    – Я рядовой, господин офицер. Когда я впервые выходил из окружения… под Минском… выдал себя за лейтенанта… Я думал, так легче будет в плену. А потом какой-то полковник увидел мои кубари и поставил меня командиром роты…

    – С каким заданием вы шли в город? – строго спрашивает Шмидт.

    – Я добровольно… Сам сдался!.. У меня нет никакого задания! У меня свои счеты с Советской властью! Отца раскулачили! Семью разорили!..

    – Это вы говорили, – прерывает его Шмидт. – Вы говорили также, что отряд майора Млынского находится в лесном поселке. Встать!

    Петренко поспешно вскакивает.

    – Разведка установила, что там ни одной воинской части нет! Нет ее и в Черных лесах.

    – Когда я уходил, они были там… Ушли, наверное, к линии фронта…

    – А вы уверены, что к линии фронта?

    Петренко недоуменно смотрит на Шмидта.

    – Зачем же им идти в другую сторону? Ведь они пробивались к своим, на восток!

    – Вы нас обманываете, Петренко! – горячится Шмидт.

    – Я сам сдался, добровольно.

    – Я буду проверять вас на работе.

    – Спасибо, спасибо, – залепетал Петренко.

    – При малейшем подозрении – на виселицу.

    – Извольте не сомневаться, господин офицер.

    – Пока можете идти.

    – Слушаюсь! – Петренко направился к выходу, но у самых дверей остановился. Обернулся. – Простите, господин офицер, я вспомнил один разговор.

    – Ну что там еще?

    – Я вспомнил один разговор. Майор Млынский родом со Смоленщины. Он жил там с семьей до войны… Не вспомню где… Там теперь ваши войска… Вы, наверное, могли бы отыскать его семью, если они не успели удрать куда-нибудь.

    – А ты вспомни где, – сказал Вилли.

    – Я вспомню, я обязательно вспомню…

    – Иди!

    Петренко, пятясь, ушел. Вилли усмехнулся.

    – Я вижу, вам понравился этот трус.

    – Да, – согласился Шмидт. – Для начала пусть поработает следователем в полиции. Когда у него будут руки в русской крови, деваться ему совсем будет некуда…

    – Что ж, резонно, – кивнул Вилли. – А если бы нам удалось взять семью этого Млынского…

    Лагерь отряда Млынского – на новом месте. Моросит мелкий противный осенний дождь. Несколько почерневших от времени деревянных сборных домиков и длинный, добротно сбитый сарай прижались к лесу. На полянке кипит работа. Солдаты роют окопы, заготавливают бревна для дзотов. Ветками ельника накрывают крыши домов и сарая. Немного в стороне сколотили навес для лошадей.

    Млынский обходит лагерь. Осмотрел маскировку домиков и сарая. Подошел к группе солдат, которые под руководством разбитного маленького лейтенанта обучались закладывать мины. Две доски, положенные параллельно, изображали полотно железной дороги. Другая группа изучала устройство немецких автоматов.

    Во время обхода лагеря майор отдает приказ командиру роты заминировать подходы со стороны, наиболее доступной для проникновения противника. Обращаясь к одному из солдат, требует уплотнить край траншеи, чтобы он не осыпался.

    Командир роты отдает распоряжение поднять бруствер, расширить площадку для обзора.

    В подготовленные укрытия вносят раненых. Здесь четко работает Зина.

    – Потерпи, потерпи немного, сейчас, – говорит она раненому и обращается к солдату: – Давай неси скорее.

    Около другой группы солдат, возводящих дзот* Алиев говорит одному из них:

    – Артемьев, слушай меня. Как только закончите здесь, переходите туда, на конюшню, понял?

    Подходит Млынский.

    – Гасан Алиевич, как у тебя дела? Ты к утру-то закончишь?

    – Да, думаю, закончим.

    Майор предлагает всех поторопить. Появляется Серегин, он докладывает:

    – Подходы заминировали, товарищ майор.

    – Предупреди всех, чтобы были осторожны… Заставы оборудовали?

    – Заканчиваем, Иван Петрович! Ребята с дальней разведки вернулись, партизан не нашли… Рассказывают– немцы лес бомбили восточнее лесного поселка.

    – Когда?

    – Дня три назад.

    – Это Петренко, – говорит Млынский.

    – Его работа, – добавляет политрук.

    – Больше некому, – вздохнул Серегин.

    Подошел командир роты Хват.

    – Товарищ капитан! – обратился он к Серегину. – Разрешите взять из второй роты взвод. Они свое закончили, а мне еще вон сколько рыть надо!

    – Договорись с Артемьевым, – отвечает Серегин.

    – С ним договоришься! Он без приказа – ни шагу…

    – Ладно, – усмехается Серегин, – скажи, чтоб дал!

    Хват, козырнув, уходит.

    Млынский отдает Серегину приказ:

    – Вот что, капитан: с дедом Матвеем и разведчиками немедленно отправляйся в лесной поселок. Может, там людям наша помощь понадобится.

    – Есть, товарищ майор!

    На обуглившемся бревне сидит, словно окаменев, Алеша. Около него на корточках – Мишутка.

    – Леш! А Леш! – тормошит он Алешу. – Пойдем… Леш, а то они обратно придут… – Он тоскливо оглядывается. – Леш!.. Пойдем!

    На месте лесного поселка – пепелище. Торчат лишь обгорелые печные трубы. Ветер разносит пепел.

    К мальчикам медленно приближаются дед Матвей, Серегин и несколько солдат.

    Дед Матвей за несколько минут этого прохода по сожженному селу почернел.

    Мишутка кидается к ним навстречу. Серегин подхватывает его на руки. Мальчик плачет.

    Дед Матвей останавливается перед Алешей.

    – Мы с Мишкой в лес пошли… вернулись – все горит. Нет никого. Стали искать…

    – Куда наши-то подевались? – растерянно спрашивает дед.

    – Там они!

    Дед Матвей смотрит, куда показывает Алеша, но, кроме колодца с обгоревшим срубом, ничего не видит.

    – Там они, – повторяет Алеша.

    Дед Матвей смотрит на колодец.

    – Да говори ты толком! Онемел, что ли?! – восклицает дед.

    Серегин кладет ему руку на плечо. Но дед не унимается:

    – Где они?

    Алеша, не глядя на деда, встает и идет к колодцу. Дед Матвей, Серегин и солдаты идут за ним. Не доходя двух шагов до колодца, Алеша останавливается. Дед Матвей смотрит на него, на Серегина, на солдат. Серегин приближается к колодцу. Он заглядывает в него и отшатывается.

    – Да что вы тут! – в сердцах восклицает дед. Шагнул к колодцу, но Серегин хватает его за руку. У него дрожат губы, его трясет.

    Дед Матвей вырывается, наклоняется над колодцем, смотрит вниз и цепенеет. Поднимает глаза, его взгляд встречается со взглядом Серегина. Боль, ужас в глазах деда. Он ищет руками опоры. Его подхватывает сзади Серегин. Отводит в сторону, сажает на бревно. Все подходят к деду Матвею.