Текст книги "Разные лица"
Автор книги: Семён Работников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)
Фаина
Эту историю я услышал от своего товарища Сергея Мезенцева. Я постараюсь ее передать так, как он сам рассказал.
В юности я много думал о женщинах. Никакого жизненного опыта, и набатом бьет проснувшаяся в теле сила, от которой никуда не денешься, не убежишь. Ночью снятся сны. И рядом никого, кто объяснил бы, что с тобой происходит. Да и можно ли объяснить? Весь мир сосредоточивается на женщине, ни о чем другом уже не думаешь, все сфокусировано, все силовые линии сходятся на ней. Страшная и интересная пора!
Я был, наверно, неплохим парнем, потому что часто замечал на себе взгляды девушек, и меня бросало в пот, в жар. Но я отличался большой застенчивостью, и это долго мешало мне познакомиться с кем-нибудь. Одного девичьего взгляда хватало, чтобы целый день быть счастливым. Я томился, мечтал. Женщина представлялась мне загадкой.
А между тем меня окружали товарищи, которые как будто появились на свет сразу взрослыми. Какими ловкими они были! В восемнадцать-девятнадцать лет они уже знали все.
Я рано уехал из дома, жил в разных общежитиях: строительных, заводских, студенческих, и передо мной прошли тысячи лиц. На одной из улиц в Ленинграде, выходившей на проспект Стачек, по соседству стояли два общежития, мужское и женское. Там я первый раз познакомился с девушкой. У ней были черные жгучие глаза. Какой восторг испытал я! Казалось, я могу подняться в воздух от чувства, распиравшего меня. Мы договорились с ней встретиться в выходной в шесть вечера и пойти в кино, и в воскресенье минута в минуту я, замирая, стоял в вестибюле общежития. Мимо меня пробегали расфуфыренные девушки, оставляя после себя запах духов, как шум от реактивного самолета. Прошло десять минут – она не показывалась, прошло полчаса – ее все еще не было.
– Мальчик, кого ты ждешь? – обратила на меня внимание толстая пожилая вахтерша.
Я назвал фамилию и имя девушки. Вахтерша покачала головой.
– У нее уже сто кавалеров перебывало. Тебя еще там не хватало. Иди-ка ты домой.
Стыд прожег меня до самого нутра. Бросился в дверь и побежал по улице, а стыд не отпускал, жег. Я мычал, тряс головой, как от боли. Мне и было невыносимо больно. Я знал, читал, слышал, что есть т а к и е девушки, но не ожидал, что она т а к а я. Правда, во всей ее фигуре и особенно в черных цыганских глазах угадывалось что-то порочное.
«Вот возможность узнать…» – мелькнуло в голове, но я напугался этой мысли.
Я часто думал об отношениях между мужчиной и женщиной. Что преобладает в человеческом чувстве – простое влечение, как у животных, или, напротив, духовное? Но не выдумка ли – это духовное? Может, его и нету вовсе?
Жизнь ставила вопросы, на которые я хотел получить ответ.
Нет, я был не лучше других и искал встреч, и их было немало. Я оставался застенчивым, но со временем научился владеть собой, перешагивать через робость, а иногда был даже нахальным. Мне было двадцать три года, когда я первый раз узнал женщину. К тому времени я стал студентом политехнического института.
Я увидел ее в парке Победы на танцевальной площадке. В ее фигуре была завершенность и округленность, что отличает женщину от девушки, и во взгляде было нечто – туманные глубокие глаза с небольшим прищуром, дразнившие обещанием ласки. Она стояла, не смешиваясь с толпой, чуть в стороне и с некоторым превосходством смотрела на танцующую молодежь.
Я подошел к ней, глаза ее раскрылись шире, она не спеша положила руку на мое плечо, и мы стали танцевать. Несколько раз наши взгляды встречались, и всякий раз ее глаза словно дразнили меня. Танцевать с ней было легко и удивительно приятно. Мы познакомились, ее звали Ритой. В перерыве между танцами я уже не отходил от нее.
Все же я не ожидал, что у нас произойдет так быстро. Она жила неподалеку от парка Победы. Мы шагали по Московскому проспекту, затем свернули на тихую улицу. Она рассказывала о себе – была замужем, развелась, у нее ребенок, который сейчас у бабушки, и вообще – он больше живет с бабушкой, чем с ней. Она почувствовала себя одиноко, пришла на танцы, чтобы немного развеяться, и увидела меня.
– Это я вас увидел, – сказал я, играя роль опытного ухажера, – и вы мне сразу понравились.
– Я уже старуха, – ответила она, кокетничая.
Я стал разубеждать ее, что она совсем не старуха, что ее можно принять за девушку, что я и принял ее за девушку.
– Вам не больше двадцати трех лет, – сказал я.
– Мне именно двадцать три года.
– Мы с вами ровесники!
Про себя я немного удивился: рядом с ней я чувствовал себя мальчишкой, да я и был им, а она уже изведала все: замужество, рождение ребенка, горечь развода. Я догадывался, что у нее было немало встреч, хотя она старалась предстать передо мной домоседкой, любящей покой. Откуда же э т о во взгляде? Не с рождения же о н о появляется?
Мы подошли к шестиэтажному дому и встали под аркой. Я крепко поцеловал ее в губы.
– Можно к тебе? – шепнул я ей в ухо, сам поражаясь своей смелости.
– Ох, как не хочется одной заходить в свою берлогу! Да чего уж там, пошли. Соседи, наверно, дрыхнут.
Меня охватило сильное волнение, и голова глухо загудела. Мы оказались в подъезде и встали перед дверью квартиры. Рита открыла сумочку.
– А где же ключ? – рылась она в сумочке.
Это несколько охладило мой пыл, я подумал, что меня разыгрывают. Но Рита усердно искала ключ, вынимала из сумочки и клала в мои подставленные ладони пудреницу, губную помаду, духи, расческу. Ее вещи ласкали мне пальцы. Нет, женщина совершенно другое существо, не похожее на нас, мужчин. Вынув все из сумочки, она перевернула ее вверх дном и потрясла, и тут на бетонные плиты лестницы упал ключ. Он был крохотный, от французского замка, но мне послышалось, что выстрелили из пистолета. Рита наклонилась и подняла ключ. Я долго целовал ее у дверей квартиры.
– Пошли, – прошептала она. – Только тихо.
Она отворила дверь, сняла туфли и вошла в темноту. Я шагнул следом за ней. Сердце мое готово было остановиться. Неожиданно раздался страшный грохот, от которого, наверно, проснулись не только жильцы этой коммунальной квартиры, но и всего подъезда, – Рита в потемках наскочила на детский велосипед.
– Расставят тут!.. – ворчала она. – Места им мало. Ногу из-за них ушибла.
Она пнула велосипед, и он заскрипел, поехал, пока не ткнулся в стену.
Мы ступили в ее комнату, и она начала раздеваться. Я стоял и глядел, как нежно светится ее тело. Оставшись в одной короткой сорочке, она юркнула под одеяло.
– А ты что стоишь? – обратилась она ко мне.
Тело было словно не моим, каждой клеткой я ощущал стыд. Я лег с ней, меня бил озноб.
– Что с тобой? Ты озяб? – спросила Рита.
– Да, что-то холодно.
– Я тебя согрею.
Она, как змея, обвила меня своими руками и крепко прижалась жарким телом. Я касался ее груди, бедер, но во мне не было никакого желания, и я лежал рядом с ней беспомощный, как евнух, вздрагивая, когда она дотрагивалась до меня ладонью.
– Ты первый раз? – догадалась она.
– Да, – ответил я, хотя мне стыдно было в этом признаваться.
– Какие целомудренные мальчики пошли! А я узнала мужчину в восемнадцать лет.
– Это был твой муж?
– Нет. Один парень. Он обещал на мне жениться.
– А муж что сказал, когда узнал, что ты уже?..
– Он ничего не говорил. Но я догадывалась, что это его мучило. Раз он выбил из-под меня табуретку, когда я была беременной. Я упала, и произошел выкидыш. Я напугалась, что больше не смогу родить. Но вскоре я снова забеременела… Может быть, из-за этого мы и разошлись с мужем.
Первый раз я вел такой откровенный разговор с женщиной, и мне было неприятно слышать все это.
Где-то далеко за полночь во мне пробудилось слабое желание. Я был горд: я узнал женщину.
Встал и начал одеваться. Договорившись встретиться завтра вечером и поцеловав ее, вышел из квартиры и пешком отправился через весь город на Выборгскую сторону, никакой транспорт уже не ходил. Стояла белая ночь. На набережной Невы гуляли влюбленные. Я никому не завидовал.
В общежитие пришел утром, прошагав, наверно, километров тридцать. Но большой усталости не было, только ноги гудели да жгло подошвы. В этот день меня ожидал трудный экзамен, и как я его сдал, не представляю. Хотелось спать, в голове все путалось.
Когда я сказал Рите, что шел пешком, она долго хохотала.
– Чудак! Почему же ты не остался у меня до утра?
– А разве можно было?
– Почему же нельзя?
– Что подумали бы твои соседи, увидев меня?
– Черт с ними! Пусть думают, что хотят! Мы не мешаем им дрыхнуть.
В следующий раз я был не таким беспомощным, но все же Рите было неинтересно со мной: она – зрелая, многоопытная женщина, а я щенок, дрожавший от волнения. Когда мы гуляли с ней по улицам, меня страстно влекло к ней, но когда оставались наедине в ее комнате, желание пропадало, и она поцелуями, ласками старалась его пробудить. А мне было стыдно чего-то. Неужели я не такой человек, как все? Что мне мешает? Как ловко получается у других! Сколько рассказов довелось мне услышать об этом в стенах разных общаг!
Нет, Рита не была женщиной, старавшейся развратить меня, неопытного юнца; она – самая обыкновенная женщина, у которой не получилась семейная жизнь, и она старалась ее наладить, но, возможно, немного торопилась. Она часто говорила об одиночестве, ее пугал возраст.
– Подумать только! – качала она головой. – Через какие-нибудь три-четыре года я буду старухой, и на меня уже никто не взглянет!
С каждой встречей я все больше привязывался к ней, но в то же время я ее и стеснялся. Не увидели бы нас вместе кто-нибудь из знакомых, особенно девушки, думал я. Что-то, несмотря на красоту, вульгарное было в ней, и я не показывался с ней на Невском, где обязательно встретишь приятелей.
Я знал, как бы крепко она ни привязала меня к себе, я ни за что не женюсь на ней. Но другие намерения были у Риты. Недели через три после нашего знакомства она вдруг заговорила:
– Как отнесутся твои родители, когда узнают, что у меня уже есть ребенок?
Я понял, куда она клонит.
– Мои родители далеко, и они никогда не узнают, потому что я им ничего не скажу.
– Ты не собираешься на мне жениться? – спросила она.
Я бы мог ее обмануть, пообещав жениться, но эта мысль была мне неприятна. Я сказал:
– Рита, я на тебе не женюсь.
– Разве я тебе не нравлюсь?
– Ты удивительная женщина! Но я не собираюсь жениться.
После этого разговора наши отношения круто переменились. Я еще раза два-три приходил к ней, но она стала уже холодной. О последней встрече мне неприятно вспоминать. Я домогался ее, а она отталкивала меня.
– Кто-то наврал тебе с три короба, – говорил я ей, – и ты поверила.
– Отойди! Ты мне противен! – резко сказала она.
Ее слова отрезвили меня.
– Прости, Рита. И до свидания.
Она искоса недоверчиво посмотрела на меня, а потом протянула руку.
– До свидания. Не обижайся.
Я пожал ее небольшую сильную руку, повернулся и ушел. Некоторое сожаление было во мне: слишком быстро мы расстались. Но, возможно, и к лучшему. Кто знает, куда привело бы меня это увлечение. Мне надо учиться, сессию я чуть не завалил.
После четвертого курса я приехал на каникулы к своим родителям. Есть небольшие уютные городки в срединной России с преобладанием женского населения, потому что еще с конца прошлого века строили в них текстильные фабрики. Ритм здесь неторопливый, люди никуда не спешат, жить, может быть, и не совсем хорошо, но отдыхать приятно. В таком городе и обитали мои старики, у которых я давно не был.
Я загорал и купался, гулял по улицам, смотрел на женские лица, и меня удивляла их красота. Здесь не было обилия типов, что можно наблюдать в больших городах, тут преобладал один, чисто русский, крестьянский: русые волосы, большие голубые глаза, открытое лицо.
Однажды я шел на реку купаться. Солнце, такое бывает только в маленьких городах, как туманом наполнило улицы, площади и скверы. Верхушки огромных старых деревьев терялись в небе, в сизом солнечном свете все предметы немного расплывались, а звуки были отчетливы и чисты. Взлетев на забор, прокукарекал петух, проехала машина, и пыль лениво поднималась из-под колес. На всем лежала утренняя дрема, все еще только просыпалось, хотя солнце успело подняться высоко и залить землю своим светом.
Впереди меня шли две девушки в легких платьях. Вначале я почти не смотрел на них, а потом задержал взгляд на стройной, с немного приподнятыми вверх плечами девушке, шедшей слева. Та, что шагала справа, тоже была стройной, но вся ее фигура пышела крепостью, здоровьем и оттеняла хрупкость соседки. Солнце играло на волосах девушек, светло-русых – первой и более темных – второй. Они о чем-то разговаривали и смеялись. Я глядел на них, и вдруг девушка со светлыми волосами оглянулась, видно, почувствовав на себе мой взгляд. Лицо иногда оказывается не таким, каким ожидал его увидеть, и в душе появляется сожаление. У этой девушки лицо было овальное и нежное. Вся она похожа на молодой стебель, только что выросший из земли, – прямой и удивленный. Ее большие глаза несколько секунд внимательно рассматривали меня, и я с удовольствием отметил, что мое лицо ей тоже понравилось. Но, возможно, дело было не в лицах, а в настрое наших душ. Я увидел, как изменилась ее походка. Такие девушки нечасто встречаются в маленьких городах, где народ прост, приземлен и крепок.
Настал черед оглянуться ее соседке, Посмотрев на меня, она засмеялась. По-видимому, она была очень смешливой, да и лицо у нее круглое, веселое, задорное. Девушка сразу поняла, что мне понравилась не она, а ее подруга, слегка толкнула плечом и сказала ей об этом, потому что та вдруг вспыхнула, отрицательно покачала головой и снова обернулась ко мне. В ее глазах было смущение. Как много без слов может понять человек!
Я думал, что они тоже идут купаться на реку, где и собирался с ними заговорить, но они свернули в сторону. Знакомиться утром на пыльной дороге как-то неудобно, и я глядел, как они удаляются от меня.
Я знал, где их найти, и вечером пошел в парк на танцы. Они в нарядных платьях стояли у танцевального круга, сумрак скрадывал их лица и фигуры, а вокруг шумела огромная толпа. Я поздоровался с ними как со старыми знакомыми и пригласил на танец девушку со светлыми волосами, причем ее смешливая подруга фыркнула в ладонь. Надо было с чего-то начинать разговор, и я совсем не остроумно спросил, почему смеется ее подруга.
– Зоя всегда такая веселая, – ответила девушка.
– Так, значит, ее звать Зоя? А вас?
– Фаина.
Имя прозвучало для меня музыкой. Я назвал себя. Сблизиться с человеком, который тебе даже очень нравится, не так-то просто. Во всяком случае, я всегда знакомился с большим трудом. Только, может быть, с Ритой получилось легко, но тогда я играл не свою роль. Какое-то внутреннее сопротивление я чувствовал сейчас в себе. По-видимому, тоже было и в Фаине, уж очень напряжена она была.
Потом я танцевал и разговаривал с Зоей. С ней все проще, но ни у меня к ней, ни у нее ко мне не было никакого интереса. Поздно вечером я проводил девушек домой. Мы договорились встретиться на другой день и поехать куда-нибудь на велосипедах.
Лето стояло жаркое, почти без дождей. После смены девушки (обе они работали на текстильном комбинате) заезжали за мной на велосипедах. Я тоже садился на велосипед, и мы ехали, куда глядят глаза, вначале тенистыми улицами города, затем выезжали на проселочную дорогу, иногда удалялись километров за двадцать от города.
Места были очень красивые – пологие холмы, поросшие лесом, неглубокие овраги, поля, река с тихими заводями, где можно купаться, и надо всем этим огромный купол неба с медленно плывущими белыми облаками. Когда облака находили на солнце, округа хмурилась, становилась печальной, но обычно облака шли, не задевая солнца, и все тонуло в синем воздухе лета, дальний лес почти сливался с горизонтом, овраги точно наполнялись туманом, взбиралась вверх по склону холма дорога, и хотелось без конца идти, ехать по ней и чувствовать позади себя учащенное дыхание девушек.
Не знаю, Фаина или округа давали мне это настроение, настроение праздника. Мне постоянно было хорошо, приятно, и я ничего не желал, только жаль стремительно убегающих дней, каждый из которых весом, счастливо прожит, наполнен солнцем и голубыми далями.
Вначале все было сочно-зеленое: поля, леса и овраги, а затем бугры, обращенные к солнцу, стали желтеть, желтый цвет появился и на полях – хлеба начали созревать, травы выгорали. Пахнуло осенью – и еще печальнее и красивее стало кругом. Воздух над полями еще был знойный, прокаленный солнцем, а в лесу стояла зеленая прохлада, но что-то переменилось, и все чаще и чаще в мою душу входила грусть. Я глядел на Фаину, ее глаза тоже смотрели на меня, хотели улыбнуться и не могли.
Однажды мы заехали к лесному озеру и поднялись на холм. Отсюда был виден краешек озера – глубоко-синяя вода, остальное все загораживал лес, высокие ели и березы. Зоя осталась внизу, слышался ее смех, она пробиралась сквозь чапыжник, и, видно, крапива жалила ее. На вершине холма было глухо и грустно. Фаина сидела рядом со мной, обхватив колени руками, и вдруг я услышал, что она тихо всхлипывает.
– Что с тобой? – спросил я.
– Ты… ты скоро уедешь, – ответила она.
Я обнял ее и стал целовать мокрое от слез лицо.
Вскоре на холм поднялась Зоя. Фаина успела вытереть лицо и немного отвернулась от меня, но Зоя догадалась, что между нами что-то произошло, и смотрела то на меня, то на свою подругу, и глаза ее были серьезны.
Любовь напугала меня. Фаина постоянно была напряжена, обеспокоена. Нет, не светлым радостным чувством любовь пришла к нам, а тревогой, переживаниями, страхом потерять друг друга. Может, это из-за близящейся разлуки? Фаина часто плакала, она заметно похудела и подурнела, и я боялся за нее. Любила бы она меня чуть поменьше. Ее любовь, как болезнь, заразила меня, и я испытывал то же, что и она, не спал ночами и мучился. Но я был и счастлив: меня любили, и я любил, первый раз, по-настоящему.
Я надеялся на свой отъезд: уеду – и напряжение снимется, у меня и у ней не будет такого настроения.
Фаина с Зоей провожали меня. День был холодный, ветреный, суматошный. Как всегда в конце лета, ехало много народа. Весь перрон запружен, а люди все прибывали и прибывали. Поезд опаздывал. Мы стояли среди толпы, взявшись за руки. Фаина плакала, плакала, не стесняясь своих слез.
– Прочитаешь в дороге, – сунула она мне в карман письмо.
Наконец поезд подошел. Мы расстались второпях, я поцеловал ее губы, пожал руку Зое, поднялся на подножку и стал протискиваться в вагон. Дорога помогала забыться, и мне было легче, чем ей, оставшейся в городе. Я ждал, когда в вагоне все рассядутся и успокоятся, чтобы прочитать ее письмо. Стало немного потише, я открыл конверт.
«Дорогой Сережа!
Как тоскливо теперь без тебя! Что мне делать? Я стану жить воспоминаниями о лете и думать о том времени, когда мы увидимся снова. Я буду вспоминать наши велосипедные прогулки. Это самое счастливое время в моей жизни. Повторилось бы оно еще хоть раз.
Люблю тебя сильно, навсегда.
Фаина».
Я понял, что никуда не денусь от ее любви. Она нашла меня в дороге, она найдет меня там, в большом городе, куда я еду, она найдет меня всюду. Мне было жутко и радостно. Тревога в нас была от огромности чувства. Хотелось сойти с поезда, вернуться к ней и успокоить. Мы ведь ничего не успели сказать друг другу.
Я прислонился к перегородке, закрыл глаза, и передо мной очень живо встали наши поездки по полевым и лесным дорогам на велосипедах. Я увидел траву, мелькающую под колесами, васильки во ржи. И для меня это самое счастливое время в жизни.
Я уже не мог жить прежней беспечной жизнью, я думал о Фаине. Как она переносит разлуку? Возможно, ее грусть и передавалась мне, держала меня неотступно.
Началась осень, полили дожди, ветер срывал с черных, точно вымазанных дегтем деревьев листья и швырял на мокрый асфальт. Никакого просвета на небе, одни тучи, тучи, с которых сыпется холодный дождь, и так, думалось, будет всегда.
Чтобы как-то рассеяться, я старался больше быть среди товарищей. Разговоры, споры отвлекали, но когда я оставался один, прежнее тревожное чувство входило в мою грудь.
Я получал от Фаины письма почти каждый день и сам писал часто, но письма не приносили облегчения. Фаина писала, что ей порою делается страшно: вдруг я разлюблю ее. Я писал ей, успокаивая, чтобы она не думала об этом, я ее никогда-никогда не разлюблю, с тех пор как ее встретил, для меня нет больше женщин, кроме нее.
Я почему-то с трудом мог вообразить ее лицо, Фаина мне казалась облаком, духом, вошедшим в меня.
Вскоре она прислала мне свою фотографию – милое задумчивое лицо, смотревшее куда-то вдаль мимо меня, и я любил рассматривать фотографию перед сном.
В воскресенье я возвращался из Эрмитажа и шел по набережной между Дворцовым и Кировским мостами. Раньше я всегда любовался панорамой, открывавшейся отсюда. Вдруг на этом месте на меня нашла тоска. Еще только начало октября. Сколько еще нам быть в разлуке?! «Боже, боже! – взмолился я. – Сделай так, чтобы время летело быстрее». Я прижался лбом к мокрому холодному граниту набережной и несколько минут так стоял.
Письма от Фаины неожиданно перестали приходить. Что случилось? Может быть, она заболела? Или виноват почтальон, что-то перепутавший? Я успокаивал себя тем, что завтра наконец получу письмо. Но завтра наступало, а письма не было. Их не было целых шесть дней. На седьмой день, когда я уже не знал, какие предположения строить, наконец получил письмо. Фаина почти неделю живет в Ленинграде, работает на стройке. Она сообщала адрес общежития и просила, чтобы я приехал в субботу вечером.
Я не стал дожидаться субботы и поехал сразу. Общежитие находилось недалеко, тут же, на Выборгской стороне.
Какое-то смятение было во мне. Почему она не написала заранее, не посоветовалась, а взяла и приехала? Она уже несколько дней здесь и почему-то не подавала о себе весть? А я скучал, томился, не получая писем, и не знал, о чем подумать. Сможет ли она жить в этом большом городе с сырым климатом и работать на стройке? Все произошло слишком неожиданно, и я не мог еще свыкнуться с мыслью, что она здесь, рядом со мной. Я не пошел в общежитие, а попросил проходившую мимо девушку позвать Фаину из комнаты, которую она мне указала в письме. Девушка обещала. Я закурил, прижался плечом к дереву и стал ждать. Сейчас, через минуту она выйдет. Но я был почему-то спокоен.
Фаина в светлом плаще показалась на высоких ступеньках и посмотрела направо и налево. Я стоял внизу напротив, и она не видела меня. Бросив сигарету, я шагнул навстречу, и тут она заметила меня. Лицо ее тоже было спокойно.
– Здравствуй.
– Ну, здравствуй.
Мы слегка коснулись рук. Стоим и молчим, испытывая неловкость. А сколько раньше хотелось сказать ей! В разлуке мы, видно, отвыкли друг от друга. В письмах как бы обращаешься к мечте, а здесь перед тобой живой человек во плоти. Я спрашиваю ее о чем-то незначительном, она отвечает. Мимо проходят девушки и смотрят на нас.
– Пойдем погуляем по улице, – предложил я, и мы медленно пошли.
Начинало уже смеркаться, и зажглись фонари.
– Ты не сердишься на меня? – спросила Фаина.
– Нет, не сержусь. Но ты, по крайней мере, могла бы сообщить заранее, что приедешь.
– Я хотела вначале устроиться, а потом уже написала тебе… Я не помешаю твоей учебе – будем видеться только по выходным. – Мы опять замолчали. На улице становилось темнее, и ярче горела цепочка фонарей, убегающих вдаль.
– Мне очень тяжело без тебя, – сказала Фаина дрогнувшим голосом. – Я думала, что умру.
Такую острую боль я почувствовал в груди, что задохнулся. Нужно только одно слово, чтобы то, что было во мне, всколыхнулось.
– Милая, милая!.. Нельзя же так мучить себя. У нас все будет хорошо. Через несколько месяцев, когда я закончу институт, мы с тобой поженимся.
Я не собирался говорить эти слова, они сами невольно вырвались, и она стала мне еще ближе. Мы зашли в сквер, сели на скамейку, и я стал целовать ее. Кипение города доносилось сюда приглушенно, мы были как бы отгорожены ото всего, но в то же время все радостью входило в нас. Темнота становилась все плотнее, и пахло холодным воздухом осени.
Немного опьяневшие от поцелуев, мы поднялись и пошли назад. Завтра рабочий день, ей вставать рано, мне – на лекции, мы встретимся через день, в субботу, и куда-нибудь пойдем, в театр или в кино.
В субботу Фаина спустилась ко мне в вестибюль и сказала, что ей никуда не хочется идти, она очень устала за неделю.
– Давай посидим дома. Девушки куда-то собираются, скоро уйдут, – добавила она.
У меня заколотилось сердце: мы будем одни. Фаина рождала во мне другие чувства, чем Рита, но все же мысли о близости с ней не могли не появляться.
– Ты что на меня так смотришь? – смущаясь, спросила Фаина и немного повела плечом; так она всегда делала, когда стеснялась.
Я отдал вахтерше студенческий билет, мы поднялись наверх и вошли в комнату. Девушки толпились у зеркала. Я хотел подождать за дверью, но они хором закричали, чтобы я входил. Они были уже одеты, причесаны и подкрашивали губы, подправляли брови и ресницы, стирали лишнюю пудру. Я видел на себе выразительные взгляды из зеркала, Фаина тоже замечала их. Лицо ее стало грустным. Наконец девушки ушли.
– Я пойду чайник поставлю, – сказала Фаина. – Ты хочешь чаю?
– Нет. Посиди со мной. Мне так хорошо.
– Мне тоже. Поэтому я никуда не пошла, чтобы быть с тобой вдвоем.
Сели рядом, и я обнял ее. Мы долго целовались.
– Фаина, я люблю тебя и хочу, чтобы ты была моей до конца… Все равно ты будешь моей женой… Почему не теперь, не сейчас?..
– Милый, Сережа, не надо.
– Зачем нам ждать?
– Мне стыдно, нехорошо. Я еще не стала твоей женой.
– Ты не любишь меня.
– Я люблю, люблю тебя!
– Ты думала об э т о м, много думала?
– Да, думала. Э т о должно быть, когда люди соединены навсегда.
Я видел, как она напряжена, готовая защищаться. Я выпустил ее и встал.
– Мы с тобой скоро поженимся. Зачем нам откладывать? Ты согласна?
– Да, – ответила Фаина.
Мы готовились к нашей супружеской жизни – отнесли заявление, написали родителям и подыскивали себе жилье. Нам удалось снять отдельную двухкомнатную квартиру и сравнительно недорого. Хозяева квартиры уехали на север.
В выходные мы бродили по музеям, я показывал ей город. Правда, погода все время стояла сырая и холодная, дул западный ветер, вздувалась Нева. Начинался уже ноябрь.
Квартиру мы сняли, но не ночевали в ней, а разъезжались по своим общежитиям.
Наступил день регистрации нашего брака. В свидетели я пригласил своего товарища и его девушку. Расписывалось много пар. Фаина в белом платье выглядела очень красивой, она была настоящей невестой, и все смотрели на нее. После регистрации мы поехали домой, где был накрыт стол.
– Я буду жениться, как вы, – позавидовал нам мой товарищ, – без машин, без застолий с морем разливанного, без пошлых речей.
Посидели за столом, выпили бутылку шампанского, причем, Фаина совсем не пила, и товарищ с девушкой ушли, пожелав нам счастья.
Мы слушали музыку, смотрели телевизор, и я почему-то со страхом ждал вечера, ночи. Что-то тосковало во мне. Я думал о том, что Фаина не станет мне ближе, чем была до этого. Страх я замечал и в ее глазах. Мы оттягивали минуту, когда должны лечь в постель.
Было уже поздно. Я выключил свет, но в комнате все равно оставалось светло от уличного фонаря, горевшего напротив. Фаина попросила, чтобы я отвернулся. Я слышал, как она зашуршала одеялом. С замирающим трепещущим сердцем я подошел и не успел прикоснуться к ней, как она вздрогнула, лицо ее исказилось, волна прошлась по нему от внутреннего толчка, Я держал Фаину за руки, и такая неземная бесовская сила была в ее руках, что я не мог их удержать. Меня охватил ужас, чувство непоправимой беды. Включил свет, и он больно ударил меня по глазам. В ярком свете все предстало еще страшнее: бледная, Фаина лежала без сознания, и тело ее было сведено судорогой. Я метался но квартире, хотелось кричать, звать на помощь. Я намочил полотенце холодной водой и приложил к ее лбу. Фаина тихо застонала, стала дышать ровнее, тело расслабилось, она открыла глаза, в которых еще оставалась боль.
– Теперь я тебе неприятна, – заговорила она слабым голосом.
– Фаина, милая, успокойся. – Я старался делать вид, что ничего не произошло.
Только теперь я до конца понял душу Фаины, прозрачную и чистую, словно вода в роднике. Ничего больше не нужно, только чувствовать ее душу, любившую меня огромной любовью, и самому давать такую же любовь.
Так мы провели свою первую брачную ночь, лежа без сна, тихо переговариваясь.
С Фаиной случился, как я узнал позднее, эпилептический припадок.
Все наши попытки близости заканчивались припадками Фаины, и с каждым разом они становились продолжительнее и тяжелей.
– Что ты испытываешь? – спросил я Фаину.
– Страшный стыд.
Фаина таяла, худела на глазах. Я был близок к помешательству. Я не мог спать, и у меня начались сильные головные боли. За какие-то две-три недели она могла довести себя до могилы.
– Фаина, почему бы тебе не уехать домой? – предложил я ей. – Через несколько месяцев мы будем вместе. Учиться осталось недолго. Дома ты поправишься, окрепнешь.
– Только я опять стану сильно скучать по тебе, – сказала она.
– Мы теперь муж и жена и, наверно, по-другому перенесем разлуку.
Через три дня я ее провожал.
– Это пройдет, – сказал я, на прощание целуя ее.
Она уехала, я остался и пошел по пустым улицам.
На этот раз мы не так остро переживали разлуку. Я целый месяц жил один в квартире, потому что деньги были уплачены вперед, и после шумного общежития наслаждался тишиной. Долгими осенними вечерами я лежал на диване и думал о Фаине. Вернее – не думал, а чувствовал. Ее дух был рядом со мной и грел мне сердце. Да, странно, не как у всех людей сложились у нас супружеские отношения. Но я был счастлив. Только тревожно делалось за Фаину: как там она, горюет, думает обо мне?
Началась зима, морозный воздух бодрил, дышалось легче. Скоро Новый год, а там пойдет, словно под уклон с горы, все быстрее и быстрее, к весне, лету.
В середине декабря я получил от Фаины телеграмму, где стояло одно слово: «Приезжай». В нем мне чудилась мольба, тревога, надежда. Она торопилась, и я понимал это, когда ехал на поезде и глядел на заснеженные поля и черный голый лес, но я не мог не поехать, раз меня звали.
Зима в городке была еще морозней, и щеки Фаины розовели. Она часа полтора дожидалась меня на перроне. Мы шли по улицам, и я не узнавал их: на крышах домов, на деревьях, на заборах – всюду – снег.
В честь моего приезда родители Фаины устроили пир. Собрались мои родители, родственники, и гуляли до поздней ночи.
