Текст книги "Разные лица"

Автор книги: Семён Работников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

В командировке

Если кто-нибудь уезжал в длительную командировку, все, подшучивая над ним, говорили, что у него там будет возможность насладиться запретными радостями жизни, потому что никто не узнает об этом. Так же проводили и Георгия Павловича Косарева, тридцативосьмилетнего инженера по наладке автоматических линий.

Город, куда он прилетел, был почти с полумиллионом жителей. Его широким кольцом окружали красивые сосновые леса. С аэродрома Косарев приехал на завод. Его сразу принял директор, поинтересовался, как он добрался до города и где устроился.

– Еще нигде, – ответил Косарев. – Разве у вас с местами в гостиницах проблема?

– С местами не проблема, но идти-то туда не стоит, В гостиницах останавливаются командированные из районов. Вырвутся от жен, рады-радехоньки – и начинают гулять. Никакого покоя не будет. А вы к нам не на день, не на два, а почти на месяц… К сожалению, завод тоже, ничем не располагает, даже комнаты для приезжих нет.

«Странно, – подумал Косарев. – У завода ничего нет, и в то же время он не советует идти в гостиницу…». Тут Косарев увидел, как напряглось в глубоком раздумье лицо директора и как оно потом разом просветлело – выход найден. Директор нажал на кнопку.

– Позовите Клаву, – сказал он секретарше.

Вскоре в кабинет директора вошла высокая молодая женщина с затуманенными долгой грустью глазами.

– Клавочка, милая, – заговорил директор. – Приютите у себя вот этого симпатичного мужчину… Я слышал, у вас большая квартира, а семья – маленькая.

– Сейчас я одна, сын в деревне у бабушки, – ответила она тихим голосом.

– Что ж, хорошо, – улыбнулся директор и подмигнул Косареву; затем официальным тоном: – Значит, Клава, договорились. За жилье предъявите счет, завод оплатит. Можете отвести и устроить. Товарищ с дороги, устал.

Клава посмотрела на Косарева, приглашая следом за собой, и они вышли.

– Здесь недалеко. Пойдемте пешком, – сказала она на улице. Стоял теплый августовский день, но что-то грустное было в этом тепле и солнечном свете. Подстриженные кудрявые липы уже начали снизу желтеть, и кое-где листва лежала на тротуаре. Косарев озирался по сторонам – на улицу, на дома, глядел на прохожих, изредка взглядывал на свою спутницу. Неуверенно чувствовал он себя в незнакомом городе. Это чувство усиливалось и оттого, что он боялся стеснить женщину, поставить ее в неудобное положение.

– Послушайте, Клава, – заговорил он. – Директор даже не спросил, согласны ли вы… Может быть, я пойду все-таки в гостиницу?..

– Если бы я не согласилась, то не повела бы вас, – ответила она, посмотрев на него большими серыми глазами. – Я давно собиралась сдать комнату. Одной жить трудно. Я работаю всего лишь курьером. С мужем я развелась…

Они надолго замолчали.

– А город ваш неплохой, – сказал Косарев, чтобы прервать затянувшееся молчание.

– Я не люблю его.

Клава шла рядом с Косаревым, почти такого же роста, и глядела прямо перед собой. Она ходила по этой улице тысячи раз, каждая трещина на тротуаре ей знакома, и она, видно, не хотела ни на что смотреть. Косарев же все видел впервые, поэтому люди, здания и даже деревья вызывали в нем любопытство. Первое впечатление всегда трогало его душу, рождало чувство, которое надолго оставалось в нем. Косареву казалось, что он понимает причину грусти шедшей рядом с ним женщины: она была одинока.

Они свернули в переулок, где рядом с многоэтажными коробками стояли приземистые деревянные дома. Патриархальностью веяло от них, думалось, они прочно вросли в землю, и наступление камня и бетона не пугало их. Нет, вон уже снесли подряд три дома, готовили место для стройки. От них осталась лишь груда подгнивших бревен с лоскутьями обоев да кирпичи от фундамента и печи.

Они подошли к пятиэтажному дому, поднялись на четвертый этаж и встали перед дверью, за которой послышалось какое-то движение, легкое, частое постукивание. Что это могло быть? Ведь она сказала, что живет сейчас одна. Клава вставила ключ, открыла дверь, и на пороге появилась собака – белый пудель с бусинками черных глаз, которые слегка загораживала росшая на морде шерсть.

– Что, Мушка, соскучилась? Целый день одна взаперти, – Клава нагнулась и погладила ее.

Собака и так радовалась при виде хозяйки, мотала головой и хвостом, а от ласки вся растаяла, подпрыгнула и лизнула ей руку. На собачьей морде ясно была видна улыбка, В то же время она успевала коситься и тявкать на стоявшего рядом с ее хозяйкой чужого человека.

– Это свой, свой. Он будет у нас жить, – успокаивала ее Клава, потом обратилась к Косареву. – Вы любите собак? Она вам не помешает?

– Никто мне не помешает. Я бы вам не помешал. Что касается любви к собакам – то я их люблю, но не таких, откровенно говоря, полукошек-полусобак, а настоящих – гончих, лаек, овчарок, и чтобы они жили не в квартирах, а на воле и выполняли свои собачьи обязанности – сторожили, охотились.

– Мой сын принес крохотного щенка. Вначале он меня раздражал, скулил по ночам, мешал спать, и я даже собиралась его выбросить. А вскоре привязалась. Мне иногда кажется, что животное может любить лучше, оно никогда не бросит, не изменит.

Косарев улыбнулся, он понимал ее.

– Пойдемте. Я покажу вам комнату.

В ней, кроме кровати, тумбочки и двух стульев, ничего не было.

– Видите, у меня мало вещей, – сказала Клава.

– Вот и хорошо, – ответил Косарев. – А то сейчас так загромождают квартиры, что негде повернуться.

– Телевизор приходите смотреть в гостиную… Вам это подходит?

– Конечно. Большое спасибо. Мне и не снилось, что я так устроюсь в командировке.

– Вы, наверно, голодны и хотите есть? Я одна без сына летом ничего не готовлю и питаюсь в столовой. Кстати, столовая недалеко от дома.

– Пожалуйста, не беспокойтесь. Я немного отдохну и схожу в столовую.

– Отдыхайте.

Клава, осторожно прикрыв дверь, вышла из комнаты. Косарев снял пиджак, повесил его на спинку стула, ослабил галстук и, отогнув угол простыни, лег на кровать. Спать ему не хотелось. Да, интересная ситуация, подумал он, мужчина и женщина одни в квартире.

Косарев имел жену и двух дочерей. Жена его была несколько неуравновешенная, временами вздорная женщина, и их отношения складывались непросто. Но, наверно, он все же любил ее за то, что она заботилась о нем, предана семье и дому. Бывали и теперь, на тринадцатом году их супружеской жизни, минуты нежности, когда ему казалось, что он счастлив. Эти минуты и помогали забыть размолвки и ссоры, частые из-за дурного характера жены.

Вот дочерей Косарев любил без памяти. Когда-то ему хотелось сына, и он немного иронически поглядывал на девочек, ползавших у его ног на полу. Но дочери подросли, старшей шел двенадцатый, а младшей – десятый год, и они так привязались к нему, что он порою задыхался от счастья в этой тесной преданной любви. Они ничего не давали ему делать, мыли посуду, накрывали на стол, соревновались друг с другом в услужливости, предупреждали его желания. Только разве самую мужскую работу: вбить гвоздь, повесить люстру, отремонтировать выключатель – он делал сам, да и то они не отходили от него ни на шаг, стерегли его движения, подавали ему молоток, отвертку. Самым любимым их развлечением было сидеть у отца на коленях и слушать, как он читает сказки. Косарев удивлялся, чем он заслужил такую привязанность к себе, ведь он нисколько не старался, не баловал их, не пытался задобрить.

У него мало оставалось времени думать о чем-то постороннем, семья и работа поглощали его целиком, и когда слышал, что кто-то из знакомых разошелся с женой иль загулял, Косарев всегда удивлялся и не мог понять, как они, женатые люди, могли это сделать.

Он, конечно, поглядывал на красивых женщин и замечал их взгляды на себе. Как-то даже на одной свадьбе Косарев, сильно подвыпив, в темном закутке целовался с женщиной. На другой день он не мог вспомнить, что это за женщина. Подобные приключения – лишь легкая зыбь в его спокойной, уравновешенной жизни.

Жизнь Косарева на новом месте сразу вошла в колею. Он вставал рано, когда Клава еще спала, немного разминался перед открытым окном, брился, умывался и шел на работу. По дороге заходил в пирожковую, где его сразу отметила буфетчица, румяная, пышная, как пончики и пирожки, которыми она торговала. Кофе она ему наливала до краев, пирожки на тарелку клала самые поджаристые. Народ к ней приходил большей частью холостой, любивший пошутить и посмеяться, и воспитанность Косарева, видно, тронула сердце буфетчицы, хотя она видела на его пальце обручальное кольцо и догадывалась, что он в их городе временный гость. Настроение после завтрака становилось еще лучше, и он ходко шел к заводу.

На работе Косарев с головой погружался в свое дело, и бывали минуты полного отрешения, когда даже забывал о себе. После смены задерживался еще часа на два, и к концу первой недели стало ясно, что закончит работу дней на пять раньше, чем предполагал.

Уже на второй-третий день он заскучал по дому, и странно, чаще вспоминались ему не дети, а жена. Когда после работы один выходил на улицу, к сердцу подступала грусть. Одиноко, потерянно чувствовал себя в этом городе. Такое ощущение редко возникало дома, там Косарев страдал оттого, что не хватало времени, а здесь появилась пустота, незаполненность, хотя старался больше быть при деле.

Косарев открыл, что тут много красивых женщин, гораздо больше, чем в его родном городе. Он шел по улице и глядел на их лица, фигуры. Воздух темнел, и они становились загадочнее и еще красивее. Казалось, к нему снова вернулась молодость, когда-то вот также охватывал взглядом девушек и томился.

Перед самым закрытием он ужинал в столовой. Случалось, там уже ничего не оставалось, тогда выпивал чаю и шел домой. Город становился пустынней. Только в темных скверах, тесно прижавшись, сидели влюбленные, и ветер ласково шевелил над ними листву.

Словно с озябшей душой входил Косарев в квартиру. Дверь в гостиную отворена, свет погашен, но работал телевизор, наполняя комнату голубым светом.

– Добрый вечер, – произносил Косарев.

В ответ слышал:

– Здравствуйте. Идите смотреть телевизор, интересная передача.

Он входил в гостиную и садился на стул. Из темного угла на него рычала собака. Клава лежала на диване, прикрыв ноги одеялом. Она слегка приподнималась, упиралась локтем в подушку, поворачивала лицо к нему, и они разговаривали час-полтора, поглядывая одним глазом на экран и ненадолго умолкая, если был интересный эпизод.

– Вы никуда не ходите, постоянно сидите дома, – сказал как-то Косарев.

– Да, никуда не хожу. Глаза ни на что не смотрят, – ответила Клава. – Я забыла, когда последний раз была в кино.

– У вас нет знакомых?

– Есть и родственники, и знакомые. Но на людях мне тяжелее, чем одной. Работа и дом – вот и все, где я бываю. С сыном мне не так скучно, и я жалею, что отправила его на все лето к бабушке. Скоро он приедет.

– Но ведь так нельзя, Клава. Вы еще молодая и можете изменить свою жизнь.

– Не так-то просто заново устроить жизнь. Кто мне нравится, я тому не нравлюсь, а кому я нравлюсь, тот не нравится мне.

В ней чувствовалась растерянность, она иногда погружалась в безысходную тоску, лицо становилось грустным. И все же в ней было мужество, готовность снести все, что пошлет судьба. Она уже три года жила вдвоем с сыном и вынесла все: и материальный недостаток, и одиночество. Она была откровенной женщиной и охотно рассказывала о себе Косареву. Он вначале стеснялся задавать ей вопросы, а затем, видя ее открытость, даже спросил:

– Из-за чего вы разошлись с мужем?

– Он много пил. Мне очень хотелось сохранить семью, я вначале терпела, прощала ему и ежедневные пьянки, и то, что он не приносил денег. Я знала, одной жить трудно. Но потом стало невыносимо: он с кулаками набрасывался на меня, а однажды сильно избил.

– Вы хорошо знали его до замужества? Я это спрашиваю потому, что многие спешат выйти замуж, а потом горько раскаиваются.

– Мы встречались больше года. Он уже отслужил армию, и мне шел двадцать второй год, я была не зеленой девчонкой.

– Он и тогда пил?

– Иногда выпивал… Я часто думаю: ведь пьют не случайно, а из-за какой-то причины. И почему он стал пить? Наверно, он не любил меня.

– Почему вы так считаете?

– А если бы любил, разве он бы стал пренебрегать мною? Нет, он не завел себе другую женщину, но он постоянно был с товарищами, а не со мной.

– Здесь может быть и другое – он незаметно втянулся в пьянство и не мог уже бросить.

– Если бы он сильно любил меня и сына, этого бы не произошло. Я, видно, не принесла ему радости.

– Вы хорошая, замечательная женщина, и не надо так о себе думать, – сказал Косарев и, немного помолчав, спросил: – Где теперь ваш бывший муж?

– Он снова женился и уехал в другой город.

– Вы не знаете, как он живет?

– Кой-какие слухи доходят. Пьет по-прежнему.

– Вот видите. Так что вы здесь ни при чем.

Так они сидели и разговаривали, затем, пожелав ей спокойной ночи, Косарев уходил к себе в комнату, ложился на кровать, некоторое время читал, слыша за стеной работающий телевизор. Ему казалось, что она ожидает его прихода. «Что если, а?..» – спрашивал он себя, усмехаясь. Сердце его начинало бешено колотиться. «Быть в одной квартире с женщиной и не… – продолжал размышлять он. – Если я расскажу об этом в мужской компании, меня могут засмеять… Но нужна ли она мне? Она мне не нужна. Тогда, может быть, я ей нужен? Она ждет ласки? И почему не обласкать женщину, соскучившуюся по мужчине? В ее глазах я могу стать идиотом. Неужели так испорчены люди, что супружеская верность воспринимается как смехотворное явление?! Я слишком много задаю себе вопросов, а их не надо задавать. Действуй – и все! Как подобает мужчине. Сейчас я встану с кровати, войду в комнату, выключу к черту этот телевизор, подойду к ней, скажу какой-нибудь комплимент – и… Что же я не встаю, а?.. Мне не хочется вставать, напрягаться, заводить всю эту канитель. Оказывается, все дело в лени… Как у других происходит легко!.. Может быть, я все таки встану? Но ведь это так не делается, Дон Жуан. Надо пригласить ее куда-нибудь, хотя бы в кино, выпить, обязательно выпить водки, чтобы исчезла стеснительность, чтобы быть раскованным.

Косарев повозился на кровати, повернувшись на другой бок, постарался уснуть, но, растревоженный мыслями, не смог. «Интересно, изменяла ли мне жена? – рассуждал он. – Я думаю, не изменяла и никогда не изменит. Но разве я могу быть до конца уверенным в этом? Возможно, я просто успокаиваю себя. Она иногда кокетничает с мужчинами, помнится, она говорила о каком-то человеке, который ей нравился. Женщины могут быть лицемерны и обводить мужчину вокруг пальца. Допустим, она не изменяла. Но мысль об измене хоть раз приходила ей в голову, она что-то представляла в воображении?! А изменить в мыслях – почти то же самое, что и на самом деле, может быть, даже хуже, потому что ее мысли и чувства отданы не тебе.

Косареву вспомнились ссоры с женой, те мгновения, когда она была неприятна ему, и со дна его души стала подниматься горечь. «Не такая уж у меня хорошая жена, чтобы сохранять ей верность», – подумал он.

– Клава, я взял два билета на французский фильм. Пойдете? – сказал Косарев.

– С удовольствием, – ответила она. – Я не помню, когда в субботний вечер выходила из дома.

– Выйдемте пораньше. Вы мне покажете город.

Через некоторое время она вышла в темно-зеленом платье, которое подчеркивало ее стройную фигуру, и с распущенными длинными волосами.

– А вы очаровательная женщина! – промолвил Косарев. – В вас легко и влюбиться можно.

– Попробуйте, – кокетливо наклонив голову, ответила она.

«Клюет, клюет…» – подумал Косарев.

Вслух он сказал:

– Интересно, что о нас думают ваши соседи? Сегодня на меня долго с укором смотрела старушка, которая живет этажом ниже.

– Я им объяснила, у меня квартирант с завода.

– Но они, понятно, вам не поверили.

– Пусть. Мне все равно.

Они вышли на улицу, пошагали по вечернему городу. Завтра выходной, магазины уже закрыты, и люди прогуливались не спеша, поглядывая по сторонам. Во всем чувствовался покой. Вот только лето, жаль, подходило к концу. Подстриженные липы все больше желтели, и предосенний холод бодрил тело.

– Я заметил, в вашем городе очень много красивых женщин, – сказал Косарев.

– Так же, как и везде. Наверно, вы соскучились по жене, смотрите на женщин, и вам они кажутся такими.

– Нет, в самом деле, много красивых, и вы в их числе.

Клава держала его под руку и шла, иногда касаясь плечом его плеча. Напряжение чувствовал Косарев и в себе, и в ней. Она как будто догадывалась о его намерении и ждала этого. Иногда ему хотелось сказать прямо: «Что, Клава, если мы с вами согрешим? Как вы на это смотрите?» И не нужна будет прогулка, кино и слова.

До начала сеанса оставалось еще минут сорок, и они направились в кафе-мороженое. Клава села за столик, а Косарев встал в очередь. Перед ним было несколько девушек, высоких, стройных, в нарядных платьях. Они, по-видимому, тоже собрались в кино. Девушки обсуждали, как он понял, происшествие с их подругой. «А он… а она…» – взахлеб говорили они, перебивая друг друга, скашивая подведенные глаза на Косарева, – не подслушивает ли он. Семь-восемь лет назад Косарев не отделял себя от молодежи, а теперь он как бы издалека смотрел на девушек. Рост их изменился, они стали выше, чем были девушки его поколения. Его удивила в них новизна чувства – это и есть, наверно, молодость. Он уже так волноваться не мог.

Косарев взял две порции мороженого и поставил напротив Клавы. Лицо ее было таким грустным и отрешенным, что она не сразу заметила его.

– Вам плохо? – спросил он.

– Вечером на людях мне всегда тяжело.

Легкой беседы не получалось, на что, казалось, располагала вся обстановка – уютное кафе, музыка, загоревшиеся на улице фонари и гуляющие люди.

– Я заметил, – сказал Косарев, – вы не умеете притворяться.

– Это плохо или хорошо?

– Конечно, хорошо. Лицемерия в людях предостаточно.

– Зато я порчу другим настроение.

– Не беда… Но предаваться, Клава, унынию не стоит.

– Я одна, у меня нет никакой специальности…

– Вот об этом я и хотел с вами поговорить. Вам нужно в совершенстве освоить хорошую профессию – портниха, наладчик какой-нибудь аппаратуры… Одним словом, куда вас больше влечет. Это поможет вам крепко встать на ноги, даст материальный достаток. Вы не будете так смотреть на себя. А потом, может быть, вы встретите хорошего человека и наладите семейную жизнь. Хотите, я поговорю с вашим директором, он устроит вас куда-нибудь на учебу? Курьер – это, простите, не совсем серьезно в вашем положении.

– Если нужно будет, я сама поговорю, – несколько резко сказала Клава.

– Ого! – вскинул на нее глаза Косарев. – А вы мне все больше нравитесь.

– Я жду, когда немного подрастет сын. Оставлять его на целый день одного дома – я не могу. А тут я всегда могу прийти домой, накормить его и узнать, чем он занимается. Еще год-полтора – и я уйду с этой работы… Нам, наверно, уже пора в кино?

– Да, пора. – Косарев глянул на часы.

Когда после кино они вышли на улицу, было совсем темно. Ярко горели фонари, на тротуаре лежали тени от деревьев. Во все стороны расходились люди. Вскоре Клава с Косаревым свернули с шумного проспекта на улицу и оказались одни. Они молчали. Слышался только стук их каблуков. «Может быть, обнять ее? – подумал Косарев. – А то я веду с ней одни серьезные разговоры».

Они пришли домой, и Косарев предложил:

– Давайте, Клава, поужинаем.

Они сидели на кухне за столом. «Ждет ли она?» – думал Косарев. По ее лицу нельзя понять, но все же какое-то смущение чувствовалось в ней, она отводила глаза в сторону. «Ну а тебе нужно ли?..» – говорил он себе. Ему тоже делалось неловко.

– Уже поздно, – сказала Клава, – пора спать. Я пойду приму душ.

«Почему она сказала? – подумал Косарев. – Что это, намек?»

Он встал, отнес тарелки в раковину и пошел в свою комнату. В ванной послышался шум льющейся воды. Не раздеваясь, он лег на кровать и стал ждать, когда перестанет течь вода. Наконец шум прекратился. «Сейчас, сейчас… – говорил Косарев. – Сейчас я встану, войду в ее комнату, скажу какую-нибудь пошлость… Сейчас…»

Он не заметил, как уснул. Проспал он, наверно, часа полтора-два. В комнате горел свет. Брюки измяты и от неудобной позы болела шея. В голове – тяжесть. «Неужели я уснул! – удивился он. – А она, вероятно, ждала. За какого кретина она теперь меня считает!.. Может быть, пойти теперь?.. Разбудить, если спит?»

Косарев прислушался – в квартире тихо. Громко, как у вора, стучало его сердце. Он встал с кровати, снял галстук и вышел в прихожую. Дверь в ее комнату, как всегда, приоткрыта. Косарев направился на кухню, открыл кран и долго пил воду. Затем, почти не чувствуя собственного тела, шагнул в комнату, где спала Клава.

– А? – чуть слышно, испуганно произнесла она и сделала движение головой на подушке.

В это время громко залаяла собака. Ее пронзительный голос звенел в ночной тишине, так что Косареву показалось, что проснулся весь дом, С него точно сняли кожу. Он ощутил страшный стыд и понял, что между ними ничего не может произойти.

– А? Что случилось? – уже громче сказала Клава, освобождая из-под одеяла руку и гладя ею собаку. – Тихо, тихо, Мушка. Успокойся.

– Извините, Клава. Я вас потревожил. Я думал, вы не спите, и захотел пройти на балкон покурить.

– Я долго не спала, а потом задремала.

– У меня заболела голова, – говорил Косарев с балкона, закуривая и глядя на спящий город.

– Хотите таблетку от головной боли?

– Не надо, пройдет и так.

Сердце, успокаиваясь, билось толчками, благодарно. Косарев стоял на балконе, поеживаясь от ночного холода, и курил. Рядом чернели дома, редко в каком окне горел свет. Люди спали, позабыв свои тревоги и заботы. Продрогнув, он вошел в комнату, закрыл балконную дверь, задернул штору и, проходя мимо Клавы, сказал:

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – тихо ответила она, по-видимому, засыпая.

Через два дня вернулся из деревни ее сын. Это был восьмилетний мальчик со светлыми волосами, тихий, задумчивый. Он долго и внимательно рассматривал Косарева, потом перевел взгляд на мать.

– Дядя живет у нас временно. Он в командировке, приехал из другого города. Мы сдаем ему комнату, – объяснила ему Клава.

– А я и не думал, что у тебя такой взрослый сын. – Косарев потрепал мальчика по голове. – Уже мужчина.

– Да, он большой, – Лицо Клавы светилось гордостью.

– А у меня, понимаешь ли, две дочери, – с нежностью в голосе произнес Косарев, – тоже большие девочки.

Косарев закончил работу на десять дней раньше, послал жене телеграмму, простился с Клавой и с замирающим нетерпеливым сердцем сел в самолет, который через два часа доставит его в другой город, где он увидит жену и детей. Только теперь он понял, как соскучился по ним.

Когда его товарищи, шутя, спрашивали, как он в командировке проводил время и были ли там соблазны, Косарев отводил глаза и говорил:

– Приходилось много работать.

Ему становилось неловко.