Текст книги "Избранное"

Автор книги: Рувим Фраерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 36 страниц)

– Холодно! Как ты работыш будыш, башта[63]63
  Башта – по-болгарски – отец.


[Закрыть]? – со страхом спросил дед, изумленный смелостью этих людей.

Хотя стрелочник был не в том возрасте, чтобы старый человек мог назвать его отцом, но дед еще плохо говорил по-русски, хуже Андро.

– Э-э, морозов мы, что ли, не видали? Сын вон из Кузнецка пишет – в эти дни у них строили, стены клали.

– Ой-ой! – сочувственно покряхтел дед.

– А то как же, строили! – сказал стрелочник, вытирая рукавом мокрые брови, и весело подмигнул Андро. – Откуда такой черненький едет?

– Из болгар мы, – ответил дед.

– Ага, понимаю: румыны, значит.

II

На маленькой станции Андро с дедом вышли, а поезд ушел дальше.

На станции было пусто; у каменного крыльца валялись клочки сена и соломы, но не видно было ни одного извозчика.

В Доме колхозника народу было мало. Одни лежали на койках, другие примостились на корточках у горящей печки. И тут все говорили о морозах. Ямщики не брались везти, но дед настойчиво уговаривал ехать.

– Куда: в такой мороз поедешь? До совхоза десять километров, – сказал старик-извозчик, с сомнением поглядывая то на деда, то на тулупчик и на тонкие валенки Андро.

Дед дал хорошую цену, набавил еще, и старик наконец согласился.

Лошадка у него была хорошая, легкая, и за село выехали весело. А за селом – ветер. И сразу солома на санях и воротник на тулупчике Андро стали седыми. Над дорогой и полями курилась поземка.

Андро сел спиной к ветру. И это не помогло. Овчинный тулупчик показался ему теперь не толще бумаги. Андро съежился, закрыл глаза, начал дрожать.

Захватывало дыхание, и он думал: «Хорошо бы иметь еще один тулуп, еще два, три тулупа!»

Потом заныли ноги. Захотелось спать.

Вдруг он почувствовал, что кто-то толкает его, будто хочет сбросить с саней. Он открыл глаза. Лошадь стояла. Извозчик тыкал в Андро кнутом и кричал:

– Беги, замерзнешь!

Андро не хотелось слезать. Но дед поднял его и поставил на землю. Лицо у деда было белое, и глаза под заиндевевшими бровями смотрели тревожно.

– Солнце, никак, затмило, будь ты неладно! – сказал извозчик. – Вот наказание!

И втроем они побежали рядом, спотыкаясь о сугробы. Ветер сбивал Андро с ног, и ему казалось, что небо давит на голову и что сверху льется этот невыносимый холод.

С горки видны были дымящиеся поля и дорога с вешками. На дороге никого не было. Она была полузанесена, и даже не верилось, что это дорога. Лишь одна ворона низко носилась над ней. Вот уж шесть километров, как она летит вслед за санями.

Снова сели в сани, снова поехали, и снова Андро видел эту ворону, такую одинокую на пустынной дороге. Старая, огромная, как орел, она летела очень близко, и видно было, что на правом крыле у нее не хватает нескольких перьев.

– Что ей от нас нужно? – спросил Андро у извозчика.

Тот показал кнутом на хвост лошади. Дымящийся навоз падал на дорогу. Не успевал он упасть, как уже леденел и подскакивал на земле, точно резиновый. Тогда ворона складывала крылья, садилась и начинала клевать. Она выглядела и голодной и усталой. По дороге в эти дни никто не ездил.

Ямщик часто перегибался с саней и поглядывал вниз, на завертку оглобли.

– Вот горе, – бормотал он: – завертка оборвется, на морозе не завяжешь.

Дед и Андро тоже смотрели вниз, и обоим становилось страшно.

Веревка порвалась, когда спускались с горки и уже видны были постройки совхоза – силосные башни без окон и высокий ветряной двигатель с железными крыльями. Ямщик снял рукавицы. Два раза садился он на корточки у оглобли и два раза вставал, сердито глядя на свои закоченевшие руки. Узел нельзя было развязать. Ямщик сказал Андро:

– Дай-ка, мальчик, твой пояс, а то мы замерзнем.

Андро было очень жаль пояса, отдавать его не хотелось, но солнце в небе стояло такое страшное, мутное, в лучистом оранжевом круге, что он решил: «Пусть лучше пропадет мой пояс».

А зато старик дал ему подержать кнут. Сам он тоже распоясался и дрожал, как Андро. И прежде чем браться за оглоблю, он засовывал пальцы в рот и клал их под теплый язык. Дед тоже садился на корточки и помогал ямщику. Андро же нечего было делать. Он размахивал кнутом, отгоняя замерзшую ворону, которая все норовила сесть на сани.

Потом тронулись дальше.

И вот уже пустая улица, ветряк и каменная башня, которую видел с пригорка Андро. Дома стояли большие и веселые среди снежных полей. Но Андро все казалось, что поставлены они здесь нарочно, а жить в них нельзя. Как можно в них жить, когда кругом такой холод?

Наконец сани остановились у крайнего дома. Дед взял Андро под мышки и внес в избу, а сам ушел в контору отыскивать сына.

В избе действительно никого не было. Андро потопал ногами. Валенки скрипели, под ногами кололо.

Вдруг с печки раздался тонкий голос:

– Полезай сюда!

Андро посмотрел вверх и увидел только лохматую голову. На печку он не полез, а продолжал стоять посреди избы, топая ногами. С печки спрыгнул кот и прошел мимо Андро к столу, на котором стоял глиняный горшок со сметаной. У кота не было ни хвоста, ни ушей. Затем слезла девочка, без валенок, в толстых шерстяных чулках, перевязанных у колена тесемкой. Она остановилась перед Андро и внимательно осмотрела его. От изумления Андро перестал топать. Девочка была вся белая: у нее были белые чулки, белые волосы, и даже глаза ее показались Андро белыми.

Помолчав секунду, она засмеялась, показала Андро на его нос и сказала:

– Сопатку отморозил.

И Андро начал тереть свой нос. В избу вошла высокая старуха, согнала кота со стола и закричала на девочку:

– Манька, кому сказано, масло вспахтать!

Как она своим криком и маслом напомнила Андро его бабку!

Девочка, не торопясь, будто дразня старуху, взяла со стола горшок со сметаной и, присев у окна на табурет, начала сбивать масло.

По мере того как Андро отогревался и приходил в себя, обычные его мысли овладевали им. Манька показалась ему стоящим человеком, с которым можно поговорить. Он хотел спросить у нее, не знает ли она, кто убил царя, но, вспомнив грека с ножом, спросил только, почему у кота нет ни хвоста, ни ушей.

Манька, болтая мутовкой в горшке, ответила:

– Озорной он, две ночи дома не ночевал, отморозился.

Потом, подождав, когда старуха вышла в сени, протянула Андро мутовку со сметаной и добавила:

– Лизни.

Как и у себя дома, в Стояновке, Андро не посмел этого сделать. Отступив на шаг, он сказал со страхом:

– Нылзя, нылзя, это не твое масло!

– А то чье же? – с обидой ответила Манька.

В это время в избу вошел дед, с ним еще кто-то, хорошо знакомый, и Андро вместе со своим тулупом, с валенками, с мыслями, вертевшимися у него в голове, очутился на руках у отца.

Морозы давно прошли, и наступила весна, такая же, как в Стояновке, синяя и жаркая.

Андро сбросил тулуп, валенки и снова надел свои толстые башмаки. Однажды он хотел обойти с отцом сады и огороды совхоза. Но это оказалось невозможным. Они были огромны, и сотни волов не могли бы запахать их в день. Тогда Андро попросил отца посадить его к себе на плечи. Отец посадил. Но как высоко ни забирался Андро, он не мог увидеть конца огородам.

Андро уже привык здесь к тому, чтобы все, что он видит, принадлежало тому, с кем он говорит. Поэтому Андро, не слезая с плеч отца, сказал:

– Большой у тебя огород, отец. Мы теперь богаче мельника Словейко.

– Мы теперь богаче всех мельников Словейко, что живут в Болгарии и на всем свете. И каждый человек тут богаче их, – оказал отец, шагая по полю.

– Каждый? – переспросил Андро.

– Нет, не каждый, а только тот, кто работает.

– Вот это хорошо! – сказал Андро, трясясь на плече отца. – Я тоже буду работать.

И Андро все лето ходил с бабами полоть картошку. Он так усердно выдергивал из грядок молочай и сурепку, что получил за это от совхоза новые, очень легкие башмаки и матросскую шапочку. Свои толстые башмаки он забросил, а матросскую шапочку носил всегда набекрень и был похож на маленького юнгу.

Об одном жалел Андро – о том, что в садах совхоза нет винограда и маслин. Зато здесь росли сливы и отец ни разу не кормил Андро мамалыгой. Он ел пшеничный хлеб, молоко и масло. Он был счастлив.

Минул год. Андро уже ходил в школу вместе с Манькой. Снова были морозы. И однажды учительница сказала:

– Вот, дети, скоро у нас годовщина Красной Армии. Кто мне скажет, что такое Красная Армия и за что она боролась?

Сорок детских рук поднялись над головами.

– Скажи ты, Маня.

Маня ответила:

– За землю.

– Так, это верно, крестьяне боролись за землю. Но ведь Красная Армия – рабоче-крестьянская. За что же рабочие боролись? Кто скажет?

Снова сорок рук поднялись над головами. Поднял руку и Андро.

– Скажи ты, Андро.

Андро вскочил и крикнул:

– За землю!

Дети засмеялись. Манька, сидевшая позади Андро, ущипнула его за спину. Андро оглянулся, увидел смеющиеся лица и крикнул еще громче, еще тверже:

– За землю!

Класс шумел, учительница смеялась, а Андро упрямо шептал: «За землю, за землю!», и наконец заплакал, так как не знал пока, за что же еще, кроме земли, могут бороться люди.

1934

Каникулы

I

Свои желания, которые часто посещали Володю Ибряева, он всегда считал весьма необычайными.

Совсем недавно ему вдруг захотелось пожить под кустом, росшим у решетки бульвара.

Он забрался туда и просидел там до тех пор, пока его не выгнал сторож. Но пока сторожа не было, Володя успел все же хорошенько подумать о самом себе.

Он оглянулся на все девять лет, протекших с самого его рождения, и пришел к заключению, что повидал-таки на своем веку немало. У него был велосипед московского завода – прекрасная машина, выкрашенная в зеленый цвет; он летал с отцом на самолете, ездил под землей в метро, катался на пароходе по Москве-реке и даже однажды на Чистых прудах сам правил верблюдом, запряженным в тележку.

Одного только не испытал в своей жизни Володя: он никогда не плавал на плотах.

Но, вспомнив об этом, Володя ничуть не огорчился. Кататься на плотах по реке представлялось ему делом очень легким и, уж во всяком случае, куда легче, чем ездить под землей в метро.

Однако больше, чем плоты, занимало, пожалуй, Володю то обстоятельство, что за всю свою жизнь он не разорил ни одного птичьего гнезда.

Он даже не знал, как выглядят настоящие птичьи яйца, потому что те яйца, которые из «Гастронома» по утрам приносила мать, Володя настоящими признавать не мог. Какие же это яйца, если их едят всмятку по утрам и если на каждом из них стоит помеченное черной краской число! Но и это дело показалось Володе пустым. Стоит только выехать из Москвы подальше, и у него будет сколько угодно яиц. Так и решил он сделать.

И с этих пор у него появилось новое желание. Он стал проситься на каникулы к тетке, которая жила где-то далеко в деревне, на самом берегу Днепра.

Мать долго не соглашалась отпустить туда Володю одного.

Но вот однажды сама тетка приехала в Москву, и Володю отправили с ней.

Одно только удивило Володю с самого начала: деревня, куда привезла его тетка, оказалась городом – главная улица была вымощена камнем, и по ней от лесопильного завода имени Сталина до вокзала ходил длинный автобус.

Но зато дом, где жила тетка, стоял действительно над крутым обрывом на самом берегу реки.

А внизу, посередине реки, медленно плыли плоты. Они лежали плоско на воде, неуклюжие, громоздкие, и по вечерам на них зажигались костры.

Как горели они там на смолистых бревнах, окруженные со всех сторон водой?

Этого Володя никак не мог узнать. Когда бы ни посмотрел он на реку – днем ли, вечером, – она всегда бежала мимо, унося с собой плоты, и ничто не стояло тут на месте.

Даже облака, и те убегали от него на другой, более низкий берег.

И, с досадой отвернувшись от реки, Володя отправлялся в сад за домом отыскивать гнезда. Но и гнезд нигде не было видно. В саду, обнесенном дощатым забором, росло лишь несколько кустов крыжовника и одна только груша, высокая, как липа.

Не на ней ли вьют свои гнезда птицы? И однажды Володя попробовал взобраться на нее. Он до крови ободрал о кору колени и руки и изорвал в клочья свой галстук, зацепившись за острый сучок. Но вершины ее не достиг.

Очутившись снова на земле под деревом и потирая свои расцарапанные ладони, Володя с огорчением подумал: «Где же тут гнезда?» И никогда в жизни так сильно не хотелось ему найти гнездо, как сейчас.

Вдруг позади раздался звук шагов.

Володя обернулся.

По саду, раздвигая кусты крыжовника, шла девочка Фимка, каждый день приносившая тетке из деревни Брусяны молоко. Она ступала по земле легко, потому что всегда ходила босиком, и была проворна, как мальчик.

Ноги и руки, даже губы ее были покрыты пылью, а глаза серебристого цвета глядели насмешливо прямо Володе в лицо.

– Зачем лазишь на грушу? – сказала она, усмехнувшись. – Ведь дули еще не поспели.

– Я не за грушами лез, – ответил ей Володя с презрением, потому что все же это была только девочка Фимка, которая вряд ли каталась в метро, да и вряд ли могла знать в гнездах хоть какой-нибудь толк. Однако он добавил: – Я хотел найти гнездо.

– Гнездо? – удивленно спросила Фимка и, подняв глаза вверх, посмотрела на вершину груши.

Посмотрел туда и Володя.

Тонкая красная ленточка, оторвавшаяся от его галстука, развевалась теперь высоко на сучке. Ветер трепал ее с силой, вытягивал, хлопал, завивал на конце, но оторвать от сучка не мог.

И Фимка посмеялась над ветром.

– Старается, – сказала она, – а толку нет. И гнезда тут тоже никакого нет. Гнезд у нас в лесу, в Брусянах, сколько хочешь.

Володя посмотрел на нее с недоверием.

– А на плотах покататься тут можно где-нибудь? – спросил он.

– И покататься на плотах можно у нас же, в Брусянах, – ответила Фимка. – У меня дед плотогон, Сергей Семенович. Хочешь, приходи. Хата наша первая с краю. Ты только приходи до солнца, рано. А то они, плотогоны, мало спят.

– А где же эти Брусяны? – спросил Володя.

– Вот те! – удивилась Фимка. – Не знаешь, где Брусяны? А вот тут они, за низиной, и версты не будет. Идем, покажу.

И они вышли из сада на дорогу, и Фимка, протянув свою худую длинную руку, показала в ту сторону, где совсем близко, через поле, стоял большой молчаливый лес.

II

Как ни мало доверял Володя Фимке, однако на этот раз он лег спать рано, как только село солнце и погас над садом вечерний свет.

И всю ночь, неизвестно почему, снилась Володе Фимка, которая, как и утром, насмешливо глядела своими серебристыми глазами прямо ему в лицо.

Проснулся он тоже рано и, стараясь не разбудить тетку, вылез через окно.

Он не взял с собой ни хлеба, ни мяса, а захватил только коробку бумажных пистонов и свой пистолет, с которым не расставался никогда.

Еще дремали крыши и заборы и под забором дремала трава. И никого не было кругом. Только белая лошадь паслась у ворот перед садом, точно каторжник бряцая своими железными путами.

Володя обошел лошадь в страхе и посмотрел на небо.

Ни одна звезда не горела в нем, и нигде не видно было солнца. Но заря уже занялась, хотя свет ее был еще так слаб, что глаза у лошади казались фиолетовыми, как у безумной.

«Как рано, как рано!» – подумал Володя, сжимая в кармане пистолет.

Он прошел мимо сада и, оглянувшись назад, посмотрел на него.

Сад стоял весь свинцовый от обильной росы. Резкий ветерок свистел в ветвях высокой груши, и красная ленточка все еще висела на сучке. Она по-прежнему хлопала, вытягивалась, струилась, словно, как и Володя, собиралась отправиться в далекий путь.

Оглянувшись на нее еще раз, Володя двинулся по дороге в Брусяны.

И вскоре груша с ленточкой и весь сад скрылись за домами, исчез и город с рекой.

Перед Володей открылись в низине поля. Они дымились, точно горячий, политый водою пепел. А солнца все не было видно. По дороге в город пробежала на рассвете собака. И на голом, только что вспаханном поле что-то блеснуло – может быть, золото, или стекло, или капля росы, осевшая на холодный суглинок.

Но Володя шел быстро, не останавливаясь.

«Как рано! – снова подумал он. – Москва еще, наверное, спит».

Он представил себе, как спит Москва, спят будки с газированной водой, спят колонны Большого театра, и за этими мыслями не заметил, как внезапно встал перед ним из тумана лес и низкие избы лесной деревушки Брусяны.

Тонкие сосны росли у самых изб, и сквозь маленькие окна можно было видеть, как внутри, в избах, жарко пылают печи. Вся деревня дымилась, словно поле, которое Володя только что оставил позади.

«Как рано, как рано! – подумал Володя в третий раз. – И Фимка еще, наверное, спит».

Он вошел в избу, стоявшую первой с краю, и в удивлении остановился на пороге.

В избе уже никто не спал.

За столом сидела Фимка, держа в руке огромный ломоть хлеба, а Сергей Семенович – старик с черным лицом – пил из большой кружки квас.

На столе стояла миска с горячей картошкой, и возле нее стопкой были сложены ложки. Но ложками никто не ел. Фимка брала из миски картошку, клала ее перед собой на стол и ударом кулака раскалывала пополам. Потом ела, запивая из той же кружки квасом.

– Вот и мальчик пришел, – сказала она деду, показав на Володю пальцем. – Хочет на плотах покататься. Покатай его, дед, а?

Старик охотно ответил:

– Отчего же, можно и покатать. Все можно.

– Все можно, – повторила за ним Фимка, стукнув кулаком по картошке, и под ее рукою картошка сверкнула, как сахар.

Тогда только Володя вспомнил, что он ничего не ел. Дрожа от голода, он сделал два шага к столу.

– Садись, – оказала Фимка и положила на стол картошку.

Он сел, пододвинул картошку к себе и тоже стукнул по ней кулаком.

Так ели они, разбивая кулаками картошку и запивая ее квасом. Это было очень вкусно.

Потом, не сказав ни слова друг другу, они вышли на улицу.

Лес начинался сразу за огородом редкими дубками, соснами, орешником, а вдали, на горизонте, он стоял, как туча.

Фимка шла босиком по росе, и мокрая трава, точно снег, скрипела под ее ногами.

Володя шел за ней следом, осторожно обходя кусты чертополоха и полыни, потому что особенно высока и росиста была за огородом полынь.

У опушки они остановились, и Володя спросил:

– Где же тут птичьи гнезда?

– А вот тут кругом сколько хочешь, – ответила Фимка.

– Ну, уж и сколько хочешь! – недоверчиво сказал Володя. – Покажи хоть одно.

– А что дашь? – насмешливо спросила Фимка.

Володя пошарил в карманах, но ничего там не нашел, кроме пистолета. Тогда он вынул свой пистолет и в упор выстрелил в Фимку.

– Не балуй, – строго сказала она.

Но пистолет взяла из рук Володи, прицелилась в высокий куст терновника и тоже выстрелила два раза.

– Неужто отдашь? – спросила она тихо.

И лицо ее, так же как у Володи, стало бледным от холодного утра и волнения.

– Отдам, – твердо сказал Володя, глядя в серебристые глаза Фимки, блестевшие, точно капли росы на смуглых шипах терновника.

И на секунду он забыл о гнездах, забыл, зачем отдал Фимке свой пистолет.

В это время солнце поднялось над вершиной старой ели, и осина, стоявшая на опушке, проснулась первой. Тень легла у ее корней, ветви с легким треском потянулись спросонья, зазвенели листвой. И какая-то птица глубоким голосом повторила несколько раз:

– Та-ак, та-ак.

Потом добавила:

– Ви-идь.

Это был толстый соловей, сидевший на кусте волчьей ягоды.

– Тут есть гнездо, – сказала Фимка. – Подожди немного.

Она нырнула под куст и вскоре вернулась, неся на ладони четыре соловьиных яйца. Они были бурые, с матовым блеском.

Володя осторожно сложил их на дно своей тюбетейки.

– Пойдем, еще найду, – сказала Фимка.

Наступая босыми ногами на шишки и сучки, она шныряла по лесу среди кустов и молодых деревьев. Смелые птицы варакушки убегали от нее по траве, горихвостки с писком поднимались на самые верхушки сосен. Но Фимка находила их гнезда повсюду: на земле – в пучках прошлогодней травы, и над землей – на нижних ветвях елей и в дуплах старых дубов. Она делала это так искусно и быстро, что Володя не успел разглядеть хорошенько ни одного гнезда.

А между тем тюбетейка его уже была полна. Тут были яйца круглые, крошечные, как горох, и продолговатые, покрытые густыми веснушками, и голубые яйца дроздов.

– Довольно, – сказала вдруг Фимка. – Нужно идти на плоты.

И они пошли по лесной тропинке к реке.

Фимка бежала впереди, стреляя поминутно из пистолета, а Володя шагал медленно, неся в руках тюбетейку.

Солнце обливало его непокрытую голову, и сердце было полно радости, когда он смотрел на разноцветные яйца, блестевшие, точно мокрые камни.

Но дорожка становилась все труднее. Корни пересекали ее и поперек и вдоль, и кусты часто преграждали дорогу.

Вдруг совсем близко раздался легкий треск, похожий на слабый выстрел пистолета.

Володя заглянул в тюбетейку и вскрикнул: лопнуло самое большое яйцо, желтое с белыми пятнами, самое красивое – яйцо лесной горлинки.

Володя положил тюбетейку на пень и выбросил яйцо на траву.

Потом снова медленно двинулся вперед. Через несколько шагов лопнуло еще одно насиженное яйцо. Затем сразу три.

Володя закричал. Но Фимка не слышала. Она была далеко – в том месте, где тропинка выбегала из леса и спускалась через поле к реке.

Володя пошел еще медленнее, так что большие черные муравьи, спешившие по дорожке домой, без труда обгоняли его.

Однако старания Володи были напрасны. С каждым шагом все меньше яиц становилось в его тюбетейке.

Он выбрасывал их на дорогу. И даже лесные мыши, выглядывавшие на тропинку, не подходили к ним.

Тогда, крепко сжав зубы, Володя бросился к реке, и когда добежал до берега, поросшего высоким чернобылом, в тюбетейке его осталось только одно яйцо – зеленое, с тонкой скорлупой, покрытой бурыми точками. Это было яйцо варакушки – маленькой певчей птички с белой звездой на шее.

Володя положил его на ладонь и с отчаянием огляделся вокруг. Красивая тюбетейка его, сшитая из парчи, промокла насквозь, ноги болели от усталости, а пистолет, с которым он всю жизнь не расставался, лежал теперь у Фимки за пазухой.

Он был обманут кругом, и потери его были огромны. Володя тяжело вздохнул и посмотрел вниз на реку.

Под его ногами у крутого, желтого от глины берега стоял большой плот.

На плоту он увидел Сергея Семеновича, а подальше – Фимку, присевшую на корточки у воды.

Толстый шест, упиравшийся в плот, был прислонен к берегу, а по этому шесту спускались на бревна плотогоны.

– Лезь сюда! – крикнула Фимка снизу. – Скоро отплывем.

Володя несколько раз прошелся по берегу взад и вперед. Но берег был одинаково крут повсюду.

– Слезай по шесту! – снова крикнула Фимка. Однако Володя стоял в раздумье, не трогаясь с места. Слезть по шесту было совсем нетрудно. Но как спасти яйцо варакушки – последнее, оставшееся целым? Куда его девать, если руки будут заняты? Разве положить под тюбетейку на голову? Но тюбетейка была так тяжела и грязна, что Володя с размаху швырнул ее вниз на плот. Она упала на бревна возле Фимки у самых ее ног.

Постояв еще немного в раздумье, Володя положил яйцо варакушки в рот.

В самом деле, это было единственное место, где оно могло бы остаться целым.

Он придерживал его только языком и нёбом, стараясь не прикоснуться зубами.

Теперь руки его были свободны. Он взялся за шест.

Он спускался осторожно и долго, и рот его все время был открыт.

До конца оставалось совсем немного, не выше одной ступеньки, когда Володя спрыгнул на бревна, выпустив из рук своих шест. И все же зубы его легонько лязгнули. Володя быстро присел, наклонился и выплюнул изо рта только одну скорлупу.

Слезы загорелись на его глазах. Он пробежал по бревнам мимо Фимки, ни разу не посмотрев на нее.

На середине плота он лег, закрыл глаза и повернулся лицом вниз.

И он не слышал веселых криков плотовщиков.

Он даже не заметил, как, цепляясь краем за берег и тревожа черных раков в их глиняных норах, огромный плот медленно выплыл на середину.

Река шипела меж толстых бревен, связанных сухой лозой. И эта сухая мертвая лоза, пустившая корни в воду, шумела зелеными побегами, как живая.

А плотовщики, разложив на кирпичах огонь, варили в ведрах кашу.

Ничего этого Володя не видел.

Он лежал неподвижно, прикрыв рукой глаза.

Он больше ничего не хотел, только бы напиться воды.

Но как далека была она здесь, на этом громоздком плоту!

Вдруг что-то мокрое коснулось его руки.

Володя открыл глаза. Рядом с собой он увидел на бревнах свою тюбетейку. Она была чисто вымыта, и от нее ничем не пахло. Кто это сделал? Фимка? Нет! Она стояла недалеко, спиной к Володе, и смотрела на берег, на острый тонкий свет, рассыпанный по реке, как соль.

Володя снова закрыл глаза.

– Пить хочешь? – услышал он неожиданно голое Фимки.

Володя приподнялся на локте.

Фимка стояла рядом, держа в руке кружку, полную чистой воды. Он посмотрел в глаза Фимке, но не увидел на ее лице насмешки. Оно было спокойно.

Тогда Володя напился и прополоскал рот, плюнув подряд раз тридцать.

– А у вас в саду, – сказала Фимка, – тоже есть гнезда.

Володя покачал головой:

– Нету.

– Должны быть, – сказала Фимка. – Хочешь, покажу?

Но Володя отвернулся и снова лег на бревна. Он больше ничему не верил. Ах, если бы он был теперь в Москве!

А между тем плот уже подходил к дому. Вот уж и труба лесопильного завода имени Сталина, вот домик тетки и высокий обрыв, откуда всегда убегали от Володи облака.

Плот остановился. Володя вскочил на ноги. От долгого лежания на бревнах его легонько покачивало.

Он поднял свою тюбетейку и с удивлением заглянул в нее. На самом дне ее лежали его пистолет и полная коробка пистонов.

– Вот как! – громко сказал Володя.

Он поискал глазами Фимку, но та уже сходила на берег, бесстрашно ступая босыми ногами по острым и скользким камням.

«Ну что ж, – подумал Володя. – Вот это очень хорошо».

Он сразу повеселел.

Теперь его потери были не так велики. Тюбетейка плотно сидела на затылке, а пистолет его лежал глубоко в кармане. И кто знает, может быть в самом деле в саду у тетки есть хоть одно птичье гнездо.

Он соскочил на берег и, не оглянувшись ни разу на плот, пустился бегом в гору.

Он нагнал Фимку на самой середине обрыва. Тут Володя взял ее за руку, и они вместе поднялись наверх и вошли к тетке в дом.

Володя для обоих попросил молока и хлеба, уступив Фимке место у окна. А ведь это было лучшее место за столом.

Фимка громко глотала молоко, изредка поглядывая, нет ли поблизости картошки. А она стояла тут же, на столе, в белой фаянсовой чашке, очищенная от шелухи, посоленная и политая постным маслом.

Но никто не стучал по ней кулаком, и Фимка не стала ее есть.

– Тут делать нечего, – сказала она. – Пойдем в сад.

Они вышли из дому и пошли по садовой дорожке вдоль забора.

Теперь солнце стояло над самым садом. И на иглах крыжовника не было уже ни капли росы.

Володя, подняв голову, посмотрел на грушу. Где же красная ленточка? Ее тоже не было. Сучок торчал черный и голый на высоком стволе. Прошло только полдня, а сколько перемен и событий!

«Может быть, – подумал Володя про ленточку, – ветер сорвал ее наконец и сбросил в реку».

И Володя пожалел о том, что больше ее не увидит.

Вдруг Фимка, забравшаяся под куст крыжовника, громко закричала.

Володя раздвинул кусты и поглядел направо. Фимка стояла за кустами у толстого столба, на котором держался забор.

Володя подошел ближе. Он посмотрел на столб, куда показывала Фимка, и в изумлении отступил назад.

Между гнилым столбом и забором, на перекладине, он увидел гнездо. Оно было свито из прутьев, травы, лыка и толстой паутины гусениц.

Но всего больше удивила Володю ленточка – та самая красная ленточка, которая еще утром развевалась на сучке. Она тоже была вплетена в гнездо и сухой глиной прикреплена к забору.

– Здравствуй, ленточка, и ты здесь! – сказал Володя, смеясь.

Он заглянул в гнездо. Там, на дне, выстланном волосом и паклей, лежало одно белое с красными пятнами яйцо, должно быть недавно снесенное пищухой.

А сама пищуха, раскрыв острый клюв, сидела на заборе и кричала так громко, что дрожь пробирала Володю.

Фимка протянула руку к гнезду.

– Не трогай, не надо, – тихо сказал Володя и схватил ее за рукав. – Ты видишь, это моя ленточка. Но пусть берет себе. Мне не нужно. Я боюсь только, чтобы кошка не нашла тут гнезда.

– Кошка тут не найдет, – сказала с презрением Фимка. – Где ей, кошке-то, найти. Это только я могу, а она слепая.

– Это верно, – заметил Володя: – когда ей бросишь хлеба, она долго ищет. Я сам видел. Она слепая, она слепая! – повторил он несколько раз и залился счастливым смехом, потому что теперь все было на своем месте: и гнездо лепилось на заборе, и плоты плыли по реке, и Фимка, проворная, как мальчик, девочка Фимка с серебристыми глазами стояла в саду рядом с ним.

И чтобы чувствовать себя еще более счастливым, Володя снова вынул из кармана пистолет и вложил его в руку Фимки.

– Он твой. Зачем ты его отдала? Он мне вовсе не нужен, – сказал Володя, покраснев. – Мне хочется, чтобы у тебя был пистолет.

И в самом деле, теперь ему хотелось, чтобы у Фимки был пистолет, потому что желания, которые сам Володя считал необычайными, никогда не покидали его.

1936