Текст книги "Прикосновение (Пьесы)"

Автор книги: Рустам Ибрагимбеков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

М а н с у р. Не надо говорить об этом. Может, даже все к лучшему случилось. Я ведь там кое-чему научился. (Усмехается.) Мне теперь надолго хватит своих проблем, но зато я, как говорится, прошел хорошую жизненную школу. Ты не представляешь, как я соскучился по книгам, по людям, по работе. И я обязательно женюсь в самом скором времени, чтобы и у меня было все как у людей… (Неожиданно.) Помнишь, за несколько дней до этой драки мы были на дне рождения у одной твоей сокурсницы, высокая такая девушка. Нагрянули туда уже совсем ночью… Вы целовались внизу, когда мы уходили… Там у них белка в колесе висела рядом с вешалкой.

Ф а р и д. Да, помню.

М а н с у р. А помнишь, там была соседка ее? Фарида. Мы еще смеялись над тем, что вы тезки…

Ф а р и д. Ну и что?

М а н с у р. Это я ее жду. Она должна прийти… Я хочу жениться на ней.

Ф а р и д. Но ведь ты не видел ее после этого дня рождения…

М а н с у р. Да, не видел. Ты знаешь, странно все получилось. Она мне очень понравилась тогда, и мы договорились встретиться. Но не успели – в день свидания я уже сидел в милиции. Потом я увидел ее на суде. А потом я написал ей оттуда, и мы начали переписываться. Если бы ты знал, что такое письмо там!..

Ф а р и д. А почему ты не приехал сразу, как тебя освободили?

М а н с у р. На мне висел условный срок… два года. А теперь я почти свободный человек. Шестнадцатого числа я стану таким же, как и все.

Ф а р и д. Она знает, что ты вернулся?

М а н с у р. Я написал, что вернусь шестнадцатого… Но не выдержал полмесяца.

Ф а р и д. Сколько же ей лет?

М а н с у р. Двадцать четыре. Она тогда была на втором курсе.

Ф а р и д. А почему ты не сообщил ей, что вернулся?

М а н с у р. Жду шестнадцатого.

Ф а р и д. Ну, это глупо. Я приглашу ее на свадьбу. Дай мне адрес или телефон. Она уже знает, что ты хочешь на ней жениться?

М а н с у р. Она обо всем знает. Я писал ей каждый день. Она знает меня, тебя, моего отца, твоего отца, твою мать, Али, Энвера, она знает все про меня и все равно говорит, что любит меня, вернее, пишет. Она согласна выйти за меня замуж… Странная девушка.

Ф а р и д (улыбаясь). Она разбирается в людях… А работать ты будешь у меня. Не удивляйся… Я уже перестал заниматься чисто технической кибернетикой, вернее, почти перестал… Помнишь, однажды ты мне сказал, что споры вокруг проблемы, способен ли человек когда-либо создать разумную машину такой же сложности, как и он сам, кажутся тебе смешными, потому что такая машина уже есть. Помнишь?

М а н с у р. Я не помню конкретно этого разговора, но что-то подобное я говорил.

Ф а р и д. Ты сказал, что человек уже создал гораздо более сложное устройство, чем он сам, и это устройство – государство.

М а н с у р. Да, я помню.

Ф а р и д. Ну, а поскольку это так, то к такого рода устройству может быть применен математический аппарат теории автоматического управления. Например, можно создать административно-управленческие структуры с любыми наперед заданными качествами, неограниченной устойчивостью, максимальной точностью, высокой чувствительностью. Удивительней всего то, что эти идеи имеют сейчас широкое применение и у нас, и за рубежом. Еще Норберт Винер рассматривал общество с точки зрения теории отрицательной обратной связи, и я, конечно, обо всем этом знал, но именно разговор с тобой был для меня толчком… К сожалению, до недавнего времени эти методы мало использовались в управлении народным хозяйством и промышленностью. И именно этим я занимаюсь последние несколько лет, с тех пор, как ты… уехал… (Смотрит на часы.) Ну как, хочешь работать у меня?

М а н с у р. Я же недоучившийся историк.

Ф а р и д. Это неважно. У меня в лаборатории даже географы есть. Кстати, ты еще пишешь свои сказки или бросил?

М а н с у р. Пишу иногда.

Ф а р и д. Потом покажешь обязательно. (Еще раз смотрит на часы.) Черт, меня портной ждет… Надо бежать. Но мы еще поговорим с тобой обо всем этом. Ладно? (Уходит.)

Мансур идет к лестнице, чтобы подняться на второй этаж. Появляется  А л и  с бумажным свертком в руках. Он негромко, чтобы не услышал Нури, который продолжает стучать молотком, окликает Мансура.

А л и. Не уходи. Сейчас Энвер придет, посидим немножко, пока никого нет. Мы все, что нужно, купили…

М а н с у р (улыбается). Посидите без меня…

А л и (обиженно). Я столько тебя ждал. Каждый день отца твоего спрашивал, когда ты вернешься. По стаканчику выпьем.

М а н с у р. Я не пью.

А л и. За голубей моих… Я же тоже не пью. Жалко голубей.

М а н с у р (подходит к Али). А что с твоими голубями?

А л и. Свадьба завтра, места мало, они мешают. (Разворачивает сверток с покупками и расставляет на одном из ящиков с мебелью две бутылки вина, консервы, колбасу, хлеб.) Фарид женится. Красивая жена у него будет.

М а н с у р. А как ты живешь?

А л и. Ничего. Неплохо. Голубей у меня много.

М а н с у р. А как жена?

А л и. Она некрасивая.

М а н с у р. Ну что делать, не у всех же красивые жены.

А л и. Может, выпьем?

М а н с у р. Нельзя, я не пью.

А л и. Я тоже. Но Энвер попросил… Ты видел, он совсем лысый стал?

М а н с у р. А ты хорошо выглядишь.

А л и. У меня костюм новый был. Салех подарил.

М а н с у р. Знаю.

А л и. Ты все знаешь. Энвер идет.

Во двор входит  Э н в е р, подходит к ним.

Э н в е р (Мансуру). Управдом сказал, чтобы ты зашел к нему завтра. (Садится рядом с Али на ящик с мебелью.)

Али откупоривает бутылку.

М а н с у р. Я посижу с вами, но пить не буду.

Э н в е р. Сперва надо поесть. Я с утра не ел.

А л и. У меня пирожки есть.

Э н в е р. Ну их, надоели.

А л и (Энверу). Разлей.

Энвер разливает.

М а н с у р. Мне не надо.

А л и (чокается с Энвером). Выпьем за возвращение Мансура.

М а н с у р. Выпейте лучше за твоих голубей.

Али и Энвер пьют.

А л и. Хорош пиво!

М а н с у р. Хотите, я расскажу вам сказку?

А л и. Сам написал?

М а н с у р. Да. Хотите?

Э н в е р. Расскажи.

М а н с у р. Жили два соседа. У одного было ружье, у другого нет. Однажды тот, у кого было ружье, сказал соседу: «Ты птица». – «Нет, – ответил сосед, – я не птица, я человек». – «Ты птица, – усмехнулся тот, что был с ружьем, – и я тебя застрелю». – «Какая же я птица! – взмолился сосед. – У меня два глаза». – «И у птицы два глаза». – «У меня две ноги». – «И у птицы две ноги». И навел на него ружье. «Я не птица, – просит сосед, – поверь мне», – а сам чувствует, что становится легче и легче и ноги его сами собой отрываются от земли. Схватил он тогда камни с земли и начал совать их по карманам, чтобы тяжелее стать, но и это не помогло, все сильнее и сильнее тянет его вверх. «Поверь мне, – в последний раз попросил он того, кто нацелился в него из ружья, – я человек, поверь мне». – «Не верю, – сказал тот, – ты птица». И тогда почувствовал сосед, что отрывается от земли и взлетает в воздух. И все выше и выше. А тот, у кого было ружье, усмехнулся: «А еще говорил, что не птица!» Прицелился и убил своего соседа…

А л и. Жалко.

Э н в е р. Грустная сказка…

А л и. Жалко, бедного. А почему он не ударил камнем? У него же камни были.

М а н с у р. Не знаю…

Э н в е р (Мансуру). Кажется, к вам идут…

Он показывает на вошедшего во двор  Р а г и м о в а. Али поспешно прячет бутылку. Рагимов направляется к лестнице. На втором этаже он подходит к двери Дашдамирова, который с начала действия сидит за письменным столом у телефона. Рагимов стучится в дверь и, не дождавшись ответа, переступает порог. Дашдамиров, увидев Рагимова, теряется. Внизу Энвер и Али под впечатлением сказки, рассказанной Мансуром, сидят молча.

Р а г и м о в. Можно?

Д а ш д а м и р о в. Пожалуйста, пожалуйста, проходите…

Р а г и м о в. Ты звонил мне?

Д а ш д а м и р о в. Да… спасибо… Садитесь… Садитесь сюда. Здесь прохладно. Как ты нашел?

Р а г и м о в. Я же бывал у тебя перед войной… Садись ты тоже. (Увидев, что Дашдамиров вдруг направляется к буфету.) Ничего не надо, я спешу.

Д а ш д а м и р о в. Неудобно как-то получается. Сколько лет ты у меня не был. Хоть стакан чаю дам тебе.

Р а г и м о в. Спасибо, не надо.

Д а ш д а м и р о в (хлопотливо-взволнованно). Спасибо тебе, что пришел. Я знал, что ты не оставишь меня в беде… Ну как ты себя чувствуешь? Как жена, как сын?

Р а г и м о в. Спасибо, хорошо… Я прочитал твое заявление и ознакомился с положением дел в техникуме…

Д а ш д а м и р о в. Они хотят спихнуть меня с должности… (Спохватившись.) Нет-нет, я понимаю, что у меня были ошибки, в конце концов, я не педагог, но…

Р а г и м о в (мягко перебивает). Габиб, я очень хочу тебе помочь, но против тебя весь коллектив…

Дашдамиров удивлен словами своего гостя. Изучающе всматривается в него. Затем мрачнеет.

Почему бы тебе не пойти на пенсию?

Д а ш д а м и р о в (угрюмо). Я хочу работать.

Р а г и м о в. Тебе уже шестьдесят три года.

Д а ш д а м и р о в. Тебе тоже за шестьдесят.

Р а г и м о в. Да… (Не знает, что сказать.) Как твой сын? У тебя ведь один сын?

Д а ш д а м и р о в (угрюмо). Один.

Р а г и м о в. Что он делает? Чем занимается?

Д а ш д а м и р о в. Сидит во дворе.

А л и (Энверу). Разлей.

М а н с у р. Вы ешьте, ешьте, а то опьянеете…

Энвер разливает вино по стаканам, чокается с Али, и они выпивают. Следуя совету Мансура, старательно едят.

Р а г и м о в. А мой в Москве… Пойми меня правильно, Габиб. Я очень хочу тебе помочь. Как только мне сказали о твоих затруднениях, я ознакомился с твоим делом… Не обижайся, но по бумагам получается очень неприглядная картина…

Д а ш д а м и р о в. Я всю жизнь отдал работе…

Р а г и м о в. Я знаю, ты добросовестный человек, Габиб… (Ему неловко.)

Д а ш д а м и р о в. У каждого бывают ошибки. Я прошу тебя, чтобы мне дали возможность оправдаться своим трудом. Я же не педагог…

Р а г и м о в (мягко, стараясь не обидеть). Но ты работал и в других местах.

Д а ш д а м и р о в. Куда меня посылали, там я и работал.

Р а г и м о в. Это правильно. Но… я понять не могу, как это произошло… У тебя как-то (подыскивает слово) неудачно складывались дела везде, куда бы тебя ни послали…

Д а ш д а м и р о в. Я делал все, что мне говорили. Сам знаешь, какие указания давали, то я и делал…

Р а г и м о в. Я понимаю.

Д а ш д а м и р о в. Зачем же меня награждали? Зачем давали ордена, медали, благодарности? Зачем сорок лет держали на руководящей работе, если я был негоден? Я не отрицаю, у меня были ошибки – у кого их нет, – но я никогда не зазнавался. Когда мне указывали на мои недостатки, я всегда их исправлял. И куда бы меня ни посылали, я проводил принципиальную линию… Ты же помнишь…

Р а г и м о в. Пойми, Габиб, никто не сомневается в твоей честности, но ты же… ты даже не учился нигде.

Д а ш д а м и р о в. Времени у меня не было учиться. Пока другие учились, я работал…

Р а г и м о в. Правильно. Но сейчас уже не то время. Чтобы руководить людьми, надо много знать.

Д а ш д а м и р о в. Не я один такой. У нас своя учеба была – жизненная, нас жизнь учила… Мы, конечно, не академики, но у нас опыт есть, мы людей знаем, народ… А этому в институтах не учат. Да что я тебе говорю, ты сам все это знаешь… Сам ведь такой же…

Р а г и м о в. Да, мы вместе начинали, но… это трудно объяснить. Я многое понял, Габиб. И очень много работаю над собой. (Усмехается.) Ты знаешь, я даже педагога нанял – английский язык изучаю… Сын надо мной смеется. Он у меня уже скоро доктором наук будет…

Д а ш д а м и р о в. Сейчас все доктора наук. Сделали из науки кормушку. Куда ни посмотришь – доктор наук. А откуда время на это? Раньше таких вещей не было: если ты руководитель, то у тебя ни минуты времени нет. Поэтому и ученые были настоящие, и руководители… Ты тоже небось диссертацию защитил?

Р а г и м о в. Нет. Но институт окончил. Индустриальный, а потом, заочно, философский факультет университета… А помнишь, я еле писал?

Д а ш д а м и р о в. Помню.

Рагимов смотрит на часы.

(Усмехается.) Спасибо, что навестил.

Р а г и м о в. Они хотели передать твое дело на дальнейшее расследование, но я не позволил. Я не хочу, чтобы у тебя были неприятности… И поверь – если бы я мог сделать для тебя больше, я бы сделал. Но тебе действительно пора уйти на пенсию. Ты понимаешь, есть вещи, на которые невозможно пойти даже во имя дружбы.

Д а ш д а м и р о в (горько усмехается). Да, конечно, ты же принципиальный человек. Сейчас легко быть принципиальным. Это поощряется. А помню, в тысяча девятьсот сорок девятом году один мой знакомый за свою принципиальность чуть головы не лишился… если бы не его друг, который плюнул на все, не посмотрел на то, что сам может сильно пострадать, и спас этого принципиального человека… Вот как раньше поступали люди, и наша сила была именно в том, что мы, кадровые работники, поддерживали друг друга в трудную минуту.

Р а г и м о в. Я понимаю, о чем ты говоришь, но ты же знаешь, что я ни в чем не был виноват тогда, это было недоразумение.

Д а ш д а м и р о в. Был ты виноват или не был, но твои друзья все равно помогли тебе.

Р а г и м о в. Еще раз повторяю – я благодарен тебе, но я принял тогда твою помощь только потому, что знал, что за мной нет никакой вины.

Д а ш д а м и р о в. Но я этого не знал! Я помог тебе потому, что мы были друзьями. И ты хорошо знаешь, как сильно я мог пострадать за это…

Р а г и м о в. Да… я знаю.

Д а ш д а м и р о в. Знаешь, но не все… Про фотографию, например, ты ничего не знаешь.

Р а г и м о в. Какую фотографию?

Д а ш д а м и р о в. Твою фотографию. Кроме других обвинений в деле была фотография: ты сидишь на каком-то колхознике… И этой фотографии было достаточно, чтобы ты до сих пор на ноги не встал. В нашем государстве, сам знаешь, такие вещи не поощряются – председатель райисполкома катается на колхознике! За такие вещи у нас по головке не гладили ни тогда, ни сейчас. А рядом было заявление, что ты в свободное время ездишь верхом на колхозниках, подписанное одним из районных руководителей… Ты знаешь, что со мной было бы, если бы кто-нибудь узнал, что я уничтожил эту фотографию… Я даже тебе не мог сказать об этом, чтобы ты не проговорился кому-нибудь.

Р а г и м о в. И ты поверил в то, что я катался на людях?!

Д а ш д а м и р о в (жестко). Я видел фотографию своими глазами. (Встает, отходит к окну.)

Рагимов долго молчит.

А л и (Мансуру). Энвер хочет сразу после свадьбы уехать.

М а н с у р. Отпуск кончается?

Э н в е р. Дело не в отпуске.

М а н с у р. А что случилось?

А л и (состроив многозначительную мину). Ты же знаешь… (Энверу.) Разлей.

Э н в е р (разливает вино). Когда я получил от нее письмо, мне было очень больно – слишком быстро она все забыла. Ты же помнишь, сколько лет я ее любил, еще отец мой был жив.

А л и. Я тоже помню.

Э н в е р. Но когда я приехал сюда и увидел, кто стал ее мужем, я понял, что она предала не только меня, но и наше детство, наши мечты, наши книги, нашу школу, наших друзей…

А л и (выпив). Хор-рош пиво!

Р а г и м о в. Какие все же подлецы бывают на свете!

Д а ш д а м и р о в (усмехается). Ты хочешь сказать, что фотография была фальшивая?

Р а г и м о в. Нет… Но если бы ты знал, как это получилось… Невероятная история. Через два или три месяца после моего назначения туда, когда я попытался навести порядок в районе, меня попросили поехать в один отдаленный колхоз. Целый день мы осматривали его, а к вечеру пошли пешком на птицеферму. Там надо было перебраться через ручей, и оказалось, что все, кроме меня, в сапогах, один я в туфлях. Меня начали хором уверять, что я могу простудиться, если полезу в воду, – дело было осенью. А тут, как назло, какой-то здоровый парень вызвался перенести меня через ручей. Я, конечно, отказался… Все принялись меня уговаривать, и в конце концов, чтобы не задерживать всех, мне пришлось согласиться… Только полезли в воду, слышу: «чик» – председатель райпотребсоюза фотоаппаратом щелкнул. «На память, говорит, на добрую память о совместной работе». А председатель колхоза, – хороший парень был, умер недавно, – подошел ко мне, говорит: «Не нравится мне, что он вас сфотографировал, подлый он человек». Да я и сам почувствовал, что совершил ошибку. И даже удивился, когда эта фотография потом так нигде и не всплыла…

Д а ш д а м и р о в. Жаль, я не сохранил ее тебе на память.

Р а г и м о в. Какие все же подлецы бывают на свете! Этот тип сейчас в Баку работает и очень ласково со мной здоровается… Поверь, все было так, как я сейчас тебе рассказал.

Д а ш д а м и р о в. Это не имело значения ни тогда, ни сейчас. В деле лежала фотография, которой было достаточно, чтобы решить твою судьбу, а как она появилась, никого не интересовало. И я рисковал шкурой, когда ее уничтожил…

Р а г и м о в. Спасибо, Габиб!

Д а ш д а м и р о в (сухо). Не за что.

М а н с у р (Энверу). А ты не можешь предположить, что они любят друг друга?

Э н в е р (возмущенно). О чем ты говоришь?! Ты видел, как он с ней обращается?

А л и. Она его не боится. Все боятся его, а она нет…

Р а г и м о в. Ты так и не женился после смерти Тамары?

Д а ш д а м и р о в. Нет.

Р а г и м о в. А как сын? Ты доволен сыном?

Д а ш д а м и р о в. Нет.

Р а г и м о в. Сколько ему лет? Он, по-моему, ровесник моему Октаю…

Д а ш д а м и р о в. Двадцать семь лет моему сыну. (Сухо.) У тебя еще есть вопросы?

Э н в е р. Рано или поздно они разведутся, она не сможет с ним жить.

Р а г и м о в. Габиб, ты должен меня понять. Я всю жизнь старался быть честным человеком и перед собой, и перед людьми. Если бы правда сейчас была на твоей стороне, я бы голову за тебя положил, но…

Д а ш д а м и р о в (перебивает его). Ладно, хватит. Надоели мне эти разговоры. Какая мне разница, что бы ты сделал, если бы я был прав. Мне нужна твоя помощь, и ты мне помочь должен. Я же не выяснял тогда, прав ты был или нет…

Р а г и м о в. Я добьюсь для тебя самой высокой пенсии.

Д а ш д а м и р о в (иронически). Спасибо.

М а н с у р. Может быть… Но, по-моему, они все же любят друг друга.

Р а г и м о в. Пойми, Габиб, если ты не уйдешь с работы, эти люди перестанут верить в справедливость.

Д а ш д а м и р о в. Какие люди?

Р а г и м о в. Те, которые работают с тобой в техникуме.

Д а ш д а м и р о в. Какое тебе дело до этих людей? Вот не думал, что ты такой демагог.

Р а г и м о в. Я звонил председателю вашего Комитета – он сказал, что они были у него и умоляли избавить от тебя.

Д а ш д а м и р о в. Сволочи.

Э н в е р (убежденно). Они разведутся, но будет поздно.

Р а г и м о в. Он не откажет мне, если я попрошу его… он так и сказал. Но ему перед людьми неудобно, перед коллективом техникума.

Д а ш д а м и р о в. А передо мной ему удобно?! Он не думает о том, что рано или поздно и для него такой день настанет? Он что, считает, что вечно будет занимать свое кресло? Если он не поможет мне сегодня, то кто поможет ему, когда настанет его день? Неужели вы этого не понимаете?

Р а г и м о в. А что он скажет твоим сослуживцам?

Д а ш д а м и р о в (жестко). Ничего. Ничего не надо говорить им. Они сами все поймут. И замолчат. Если дать им сейчас по башке, они надолго притихнут. Люди любят дисциплину. Разве бы они полезли наверх с жалобами, если бы была дисциплина?! Они же не делали таких вещей раньше! Это мы сами их распустили. Чуть что – наверх лезут, не о работе думают, а о своих правах, каждый считает себя руководителем… Нет, так работать нельзя, так ни о каком движении вперед и думать нечего. Только железная дисциплина может обеспечить нам продвижение к цели! Если сейчас вкрутить мозги этим учителям, то они надолго успокоятся. Поверь мне!

А л и. Хор-рош пиво!

Р а г и м о в. Вот этого-то я и боюсь!

Д а ш д а м и р о в. Я тебя не понимаю…

Р а г и м о в. Ты меня не поймешь… Прошу, не обижайся на меня…

Д а ш д а м и р о в. Да что мне на тебя обижаться! Глупый ты человек, рубишь сук, на котором сидишь. Ничего, вспомнишь когда-нибудь мои слова, да поздно будет. Таких, как ты, я много видел. Много вреда вы принесли… и принесете еще… Гуманисты… Ничего, время покажет. Поймете свои ошибки. Народу гуманизм не нужен. Ему вера нужна и сила. Руководить им нужно, направлять. Тогда он горы с места сворачивать будет, чудеса творить. А такие, как ты, распускают его, сеют сомнения в авторитетах. Да, были у нас ошибки, – только тот, кто не работает, ошибок не делает, – но зачем их раздувать, зачем раскрывать перед всеми, зачем выставлять себя напоказ в глупом свете перед врагами? Кому это нужно?

Р а г и м о в. Нам это нужно.

Д а ш д а м и р о в. Кому это – нам?

Р а г и м о в. Всем. Всему народу.

Д а ш д а м и р о в. А зачем?

Р а г и м о в. А затем, чтобы поскорее освобождаться от тех, кто совершает эти ошибки, чтобы не занимали они десятилетиями своих постов, заслужили того или нет. Чтобы дураков сменяли умные, чтобы не было застоя…

Д а ш д а м и р о в. Это ошибочная философия. Дело не в людях. Уходят одни люди – приходят другие, а люди все одинаковы.

Р а г и м о в (спокойно). Почему же одинаковы? Вот уйдешь ты, а твое место займет настоящий педагог – тот, кто по праву должен занимать это место.

Д а ш д а м и р о в (после паузы). Сволочь ты… Неблагодарная сволочь. Наконец-то раскрылся. Радуешься моей беде? Так-то ты меня благодаришь за хорошее. Жизнью своей рисковал из-за тебя. Ничего, и ты доживешь до такого дня, мало осталось.

Р а г и м о в (ему неловко). Извини… Ты сам вынудил меня сказать. Извини… Я пойду… До свидания.

Д а ш д а м и р о в (вслед ему). Иди… иди. Мало осталось… С каким удовольствием я плюну тебе в рожу!..

Рагимов выходит из комнаты и идет по балкону. Проходя мимо Мансура и его друзей, останавливается.

Р а г и м о в. Кто из вас сын Дашдамирова?

М а н с у р. Я.

Р а г и м о в. Иди наверх. Ты нужен сейчас своему отцу. (Уходит.)

Наверху Дашдамиров грузно откидывается к спинке кресла, голова и руки бессильно повисают – ему плохо.

М а н с у р (Энверу и Али). Я сейчас приду. (Поднимается по лестнице.) Али, не беспокойся о голубях, я поговорю с Салехом. (Идет по балкону, входит в комнату, видит отца.) Папа, папа, что с тобой? Помочь тебе? Тебе нужно на свежий воздух.

Д а ш д а м и р о в (резко). Не надо.

М а н с у р. Кто этот человек? Что случилось?

Д а ш д а м и р о в. Все в порядке. Занимайся своими делами. (Медленно поднимается и нетвердым шагом выходит на балкон. Садится на стул, тяжело дышит.)

Энвер и Али удивленно наблюдают за ним.

Нури выходит из своей будки. Во дворе появляются  С а л е х, З е й н а б, Ш а р г и я  и  Ф а р и д  в новом костюме. В руке у Салеха чемодан.

З е й н а б (громко и оживленно). Купили. Теперь все, что полагается, есть – и сладости, и гарнитуры, и отрезы на платье, и серьги, и кольца. (Энверу.) Желаю тебе, чтобы и ты поскорее свадьбу сыграл. Не откладывай надолго, доставь нам, старикам, радость.

Нури показывает на балкон, Зейнаб умолкает, и все смотрят на Дашдамирова… Али, пользуясь этим, прячет бутылку. Дашдамиров уходит в дом.

Н у р и (Фариду). Хороший костюм.

Все осматривают костюм Фарида. Мансур тоже спускается вниз.

С а л е х. А ну, повернись. А теперь так…

Фарид демонстрирует костюм.

М а н с у р. Мне тоже надо такой сшить.

Ф а р и д. А ну-ка, примерь. (Снимает пиджак.)

Мансур натягивает пиджак на себя. В этот момент раздаются крики женщины за зеленой дверью. Громкие, тоскливые, отчаянные, они просят о помощи. Они настолько неожиданны, что даже жители двора, привыкшие уже к ним, остолбенели. Впрочем, такое впечатление скорее вызвано поведением Мансура, который после первого же крика пошел к зеленой двери. Он лишь на мгновение замер в состоянии прерванного движения, с наполовину надетым пиджаком, а потом двинулся к ней, не очень быстро, но как-то неотвратимо, и ясно было, глядя на него, что никто не может его остановить. Жители двора наблюдали за ним, не делая даже попытки помешать. Только Фарид, когда Мансур, натолкнувшись на дверь, дернул ее изо всех сил, крикнул: «Не надо, Мансур!» Но было уже поздно. Зеленая дверь поддалась, и Мансур исчез за ней. Еще несколько мгновений слышатся женские крики, потом они смолкают, и вдруг раздается громкий крик мужчины. И тогда все жители двора одновременно бросаются к зеленой двери, толпясь и мешая друг другу, и исчезают в ней один за другим. Некоторое время слышны их удивленные возгласы.

З а н а в е с.