Текст книги "Прикосновение (Пьесы)"

Автор книги: Рустам Ибрагимбеков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

На даче, которая теперь на первом плане, м а т ь  тащит к скале очередной камень. О т е ц, сняв с вешалки одно из ружей, чистит ствол шомполом. А г а м е й т и  развлекает их болтовней.

В а л я  продолжает оставаться в кресле. Можно подумать, что она уснула…

А г а м е й т и. Жена нашего уважаемого соседа Гулама опять голая ходит.

М а т ь. В купальнике, ты хочешь сказать?

А г а м е й т и. Ну, в купальнике. Мне-то все равно, я в Париже не такое видел. В Фолибержер их сразу по сто штук в чем мать родила на сцену выходит, а здесь народ обижается. Неуважение, говорят, телеса свои напоказ выставлять, хотя, должен сказать, фигура у нее в общем ничего.

О т е ц. А они что сами, на пляже не раздеваются?

А г а м е й т и. На пляже одно, а здесь другое. Весь день на балконе торчит, отовсюду ее видно. Мне-то что, я и не такое видел, а людям не нравится…

М а т ь. Оставьте человека в покое. На то и дача, чтобы на балконе загорать…

А г а м е й т и. Такой дом отмахали, что за сто километров ее видно. Хотя бы внизу сидела, а то на втором этаже. Рабочие тоже жалуются.

М а т ь. Какие рабочие?

А г а м е й т и. Которые работают у них. Там же целая бригада трудится. Бетонщики и слесари уже ушли, только маляр и паркетчик остались… Очень жалуются… Отвлекает, говорят, хозяйка своим видом, работать трудно… И ленивая очень, целый день валяется. А этот Гулам только деньгами интересуется… Где он их загребает, понять не могу. (Умолкает, потому что видит в калитке Гулама. Под нос.) Легок на помине.

Г у л а м (очень доброжелательно). День добрый, соседи! Как живете? Как здоровье? Соскучился по вас. (Замечает Агамейти.) А этот бездельник опять здесь торчит, вместо того чтобы народное добро караулить? Удивляюсь я вам, честное слово: такие просвещенные, умные люди, а с кем дружите? Я, например, сразу его гоню, как появляется.

А г а м е й т и (негромко). Потому что недостаточно просвещенный.

Г у л а м. Что?

А г а м е й т и. Культуры, говорю, у тебя маловато.

Г у л а м. Ну конечно. Я же эмигрантом не был.

А г а м е й т и. Ничего, будешь еще.

Г у л а м. Ну, ты, ты… Говори, да не заговаривайся. За такие слова я тебе голову оторвать могу, причем здесь же, не отходя от кассы.

Идет к Агамейти. Тот на всякий случай проворно отбегает в сторону.

М а т ь. Гулам, не дури. Он пошутил.

Г у л а м (останавливается). Ничего себе шуточки. Пусть бога благодарит, что в вашем присутствии это произошло, а то бы я ему такой Париж устроил, что он имя свое забыл бы.

А г а м е й т и (направляется к калитке). Ты уже устроил, в Фолибержер ехать не надо, – все селение любуется.

Г у л а м (не понял). Что-что? Что он сказал?

О т е ц. Да не обращай внимания.

Г у л а м (встревоженно). Нет, он что-то плохое сказал. Опять оскорбил меня?

О т е ц. Это варьете такое в Париже, ну, как эстрадный театр. С полуголыми женщинами…

Г у л а м. А я тут при чем?

О т е ц. Да ты ни при чем, ты же знаешь, он любит про Париж вспоминать.

Г у л а м. Еще бы. Он же до мозга костей отравлен буржуазной идеологией. Что с нами произошло, я понять не могу. Враг ходит между нами, дышит с нами одним воздухом, кормится на наши деньги, а мы все терпим…

М а т ь. Да брось ты…

Г у л а м. Честное слово. Особенно обидно, что вы с ним общаетесь. Такие люди! Всю жизнь отдали Советскому государству, можно сказать, в революции участвовали, а вынуждены знаться со шпаной какой-то… (Отцу.) Как вы можете, дядя Гамид?! Когда Адочка писала диссертацию, то, говорит, ваше имя в таких материалах встречала, что сейчас просто обидно за вас. Честное слово, обидно… Вы меня извините, что я вам такие вещи говорю, я вам в сыновья гожусь, но дома наши рядом стоят, и я почитаю вас как очень близких и старших товарищей. А Адочка просто в восторге от вас. Я ей говорю: «Адочка, я счастлив буду, если смогу хоть чем-нибудь быть полезным нашим соседям. Это мой долг. Они все сделали, чтобы наша жизнь была счастливой, и наш долг – как можно больше помогать им. Дети их не имеют такой возможности, но мы-то, соседи, рядом живем. Пусть только намекнут…»

М а т ь. Спасибо, Гулам, нам ничего не нужно.

Г у л а м. Конечно. Я то же самое сказал Адочке: «Они такие заслуженные люди, зачем им моя помощь?» Конечно, вы ни в чем не нуждаетесь, я даже не сомневаюсь в этом. Я другое имел в виду, не материальную помощь. Что вы! Об этом я даже подумать не мог. Хотя, к слову сказать, готов в любое время любую сумму на любой срок. Зачем же нужны соседи, если не для того, чтобы помогать друг другу? Но я другое имел в виду, совсем другое. Например, попросить пару друзей перебросить эти камни, которые вы, Халида-ханум, сами сейчас таскаете. У меня просто сердце кровью обливается, когда я это вижу.

М а т ь. Напрасно. Я делаю это по совету врача. Мне полезна физическая нагрузка.

Г у л а м. Да, да, конечно… Я просто к примеру сказал о камнях, это совсем не обязательно. Можно что-нибудь другое. Просто я хочу, чтобы вы знали, что стоит мне свистнуть – и пара человек к вашим услугам. Выполнят любую работу…

М а т ь. Спасибо, Гулам…

К калитке подходит жена Гулама  А д а. Она в пестром купальнике с открытой спиной и глубоким вырезом на груди.

Г у л а м. Это мой долг. А вот и Адочка… (Жене.) Иди скорей сюда, очень интересный разговор.

А д а. Не могу же я в таком виде. Извините, но такая жара. (Матери.) Не надоел он вам своей болтовней? Я всегда волнуюсь, когда он идет к вам: вдруг ляпнет что-нибудь не то, а я так дорожу вашими отношениями.

Г у л а м. Ну что ты, Адочка, я ничего лишнего не сказал. (Просительно смотрит на мать, как бы ждет подтверждения своим словам.)

М а т ь. Входите, Ада.

А д а (минует калитку). Неудобно, я в таком виде, но жуткая жара… Еще раз здравствуйте.

О т е ц. Мое почтение.

Г у л а м. Я говорю, Адочка: правда мы с удовольствием поделились бы с нашими дорогими соседями водой? У нас насос целыми дням качает, а в их колодце воды нет…

А д а. Правда, тетя Халида, как-то неудобно даже: у нас же артезианская скважина, на полсела воды хватит.

М а т ь. Спасибо, Ада, но я надеюсь, что мы приведем в порядок свой колодец.

Г у л а м. Это безнадежное дело, поверьте мне, Халида-ханум. Тут нужно скважину бурить. У нас та же история была…

А д а. Подожди, Гулам. Ты вечно что-нибудь не то скажешь. Дай лучше стул.

Гулам дает стул. Ада садится.

Ты собирался ехать в город, по-моему?

Г у л а м. Да, через час поеду. В машине есть место. (Отцу.) Вы не едете в город? Могу подвезти.

О т е ц. Спасибо, пока не еду.

Г у л а м. На охоту собираетесь?

О т е ц. Да вот ребята должны приехать. Все вместе пойдем.

Г у л а м. Вы, говорят, хорошо стреляете?

О т е ц (похвала ему приятна). Когда-то ничего стрелял. А сейчас ребята меня уже обскакали. Они отличные стрелки.

Г у л а м. Хочу кондиционеры в спальне поставить. Я считаю, если уж взялся за что-то, делай на высоком уровне.

М а т ь. Да, у вас, Гулам, размах большой. В общем, это правильно, если иметь возможность. А мы вот третий месяц эту скалу убрать не можем, чтобы фундамент начать.

Г у л а м. Какую? Что же вы мне не сказали, когда у меня экскаватор работал? И трактор был. В две минуты убрали бы.

М а т ь. Неудобно как-то было.

Г у л а м. Ай-яй-яй! Как не стыдно! Ну, ничего, что-нибудь придумаем. Хотите, я привезу из города людей?

М а т ь. Нет, нет, спасибо.

Г у л а м. Тут нужно пять-шесть человек, не больше.

М а т ь. Даже меньше.

Г у л а м. Я беру это на себя. К концу дня этой скалы не будет.

М а т ь. Спасибо, Гулам, но мне как-то неудобно.

Г у л а м. О чем вы говорите? Я бы сейчас ею занялся, если бы меня не ждали в городе.

А д а. Ничего, подождут.

М а т ь. Нет, нет, не надо никого подводить из-за нас. Поезжайте, Гулам, по своим делам. У нас здесь ничего срочного нет.

Г у л а м (обрадованно). Конечно. Через часок поеду и быстро вернусь, и к вечеру скалы не будет.

А д а. Ну, ладно, ты иди, дай поговорить с людьми.

Г у л а м. Иду, иду, Адочка. Ты про то, как я дом отца назад выбиваю, расскажи. Интересная история.

А д а. Ладно, расскажу. Иди уж.

Гулам уходит.

(Матери.) Вы напрасно его не используете. У него энергии на десять домов хватит. Вы знаете, что он придумал?

М а т ь. Нет.

А д а. Умора просто! Дядя Гамид, это вам особенно интересно должно быть: он на вашу помощь рассчитывает.

О т е ц. Буду рад помочь, если смогу.

А д а. Он задумал получить назад дачу своего отца в Пиршагах, которую в двадцать девятом году государство конфисковало как излишки.

М а т ь. Но у него же есть уже одна дача.

А д а. Эту он на имя своего брата построил, Тофика, тот тоже диссертацию защитил…

М а т ь. А дача отца большая?

А д а. Дом в восемь комнат, но запущенный. До войны сельсовет там был, а с сорок седьмого года он пустой стоит. Конечно, все растащили – окна, двери, полы… Но все равно очень красивый…

М а т ь. Участок большой?

А д а. Был большой. А сейчас только двор остался, все остальное роздали под дачи.

М а т ь. А зачем Гуламу два дома?

А д а. Если у него будет возможность, он десять построит.

О т е ц. А чем я ему могу быть полезен?

А д а. У него есть документ, что отец его в семнадцатом году был посажен в тюрьму Временным правительством. А вы ведь в это время тоже были в Москве?

О т е ц. Да, был.

А д а. Это я ему сказала. У меня же в диссертации есть глава об азербайджанцах, участвующих в революционных событиях в России. Вот он и хочет, чтобы вы написали пару слов о его отце.

О т е ц (чуть растерянно). А что я могу написать?

А д а. Ну, что-нибудь в подтверждение того, что отец его жертва Временного правительства.

О т е ц. Но как же я могу? Я же не знал его отца.

А д а. А вы и не пишите ничего. Обойдется без второй дачи.

О т е ц (волнуется). Нет, вы поймите меня правильно. Я бы написал, но я действительно ничего не знаю об этой истории с арестом. Я же не занимал никаких постов, просто воевал, как все, а после ранения попал в Отдельный Самарский кавалерийский полк и уже в Москву так и не вернулся.

А д а. Я знаю.

О т е ц. Я всегда был простым красноармейцем…

А д а. Я все про вас знаю. Я про вас знаю то, что даже вы сами о себе не знаете.

О т е ц. Неужели?

А д а. И догадаться не сможете.

О т е ц. Что же это такое?

А д а (отцу). Это мой сюрприз. Я так благодарна судьбе за то, что наши дачи рядом. О вас же никому не было известно. Даже о том, что вы прибыли сюда в составе Одиннадцатой армии, освободившей Баку от мусаватистов, никто не знал.

О т е ц. А почему, собственно, об этом должны знать?

А д а. Вы поразительный человек! Да любой другой трубил бы об этом на каждом углу.

О т е ц. Выдумаете?

А д а. Уверена. Гулам на одном несчастном аресте своего отца целый дом отхватить хочет. А на вашем месте он сейчас в правительстве сидел бы…

О т е ц. Вы что-то, по-моему, сильно преувеличиваете, Ада.

А д а. Ничего я не преувеличиваю. Вся моя диссертация на вас построена. (Улыбается.) Подождите, еще не то будет! Я еще займусь вашим участием в Великой Отечественной войне!

О т е ц. Что вы! Что вы! (Машет руками.) Зачем это нужно? Миллионы воевали, и я, как все… Смешно даже говорить об этом. (Смотрит на жену.)

М а т ь. Действительно, Ада, о войне писать не стоит. Ну, что он был военным журналистом, работал в армейской газете… Что об этом писать?

А д а. Как что? Участник революции, прошел все пять лет войны, был в керченском окружении, дошел до Берлина. И вы считаете, что об этом не надо писать?

О т е ц. Но я даже ранен не был.

А д а. Это не обязательно. Есть Герои Советского Союза, не получившие ни одной царапины.

О т е ц. Мне даже выстрелить не пришлось ни разу.

А д а. У вас были другие обязанности. Маршалы тоже не стреляли.

М а т ь. Если уж писать, то лучше о революции. Тогда он хоть по-настоящему воевал.

А д а. Тетя Халида, это не важно, стрелял дядя Гамид или нет. Важно то, что он участвовал и в революции, и в Великой Отечественной войне.

О т е ц. Таких много было.

А д а. Может быть. Но я знаю вас. И страшно рада этому. Для меня вы просто клад. Только, честно говоря, я одного понять не могла, когда раскопала ваши документы, и спросить как-то неудобно было… У вас что-то случилось в двадцатом году, после установления советской власти в Азербайджане? Что-то произошло с вами?

О т е ц. Нет, ничего не произошло. А почему вы решили?

А д а. Слава богу… Значит, я ошиблась. Просто я не встречала больше вашего имени ни в архивных документах того времени, ни в газетах… Вы как будто исчезли.

О т е ц. Я не исчез. Кончилась революция, и я пошел работать по специальности.

А д а. Куда?

О т е ц. Преподавателем в школу, потом в университет. Я же историк.

А д а. И все время работали преподавателем? Все годы?

О т е ц. Да. До сорок первого, пока не началась война.

А д а. А после войны?

О т е ц. И после войны тоже.

А д а. Там же?

О т е ц. Да, в университете.

А д а. Невероятно. (Непонятно, восхищается она или недоумевает.)

О т е ц. Что?

А д а. Ну вот это все, ваша жизнь.

О т е ц. Извините, Адочка, но я не понимаю вас…

А д а. Мне трудно объяснить, но это как-то не укладывается в наши нынешние представления. Вы участвовали в революции, победили, а потом… пошли работать учителем…

О т е ц. А что я должен был делать?

А д а (наивность вопроса несколько смущает ее, но желание выяснить все до конца берет верх). Не знаю… Но ведь другие занимают какие-то должности. А вы остались простым учителем. Вы меня понимаете?

О т е ц (не сразу). А-а-а… Но ведь, Адочка, я воевал не потому, что мне нравилось это или из-за выгоды какой-то. Так сложилась жизнь. Надо было… возникла необходимость. Если бы революция не победила бы, я все равно был бы историком, но тут ведь дело было не только во мне… Ну, а в сорок первом, как вы сами понимаете, вопросов вообще не было, надо было защищать свой дом, своих детей, страну…

А д а. Да, да, конечно. Это понятно. Я не войну имела в виду… а самое начало. Когда вы были молодым, перед вами открылись такие возможности… Вы могли бы стать кем угодно, занять любой пост.

О т е ц (улыбнувшись). Я не честолюбивый человек, Адочка.

А д а. Вот об этом я и говорю…

М а т ь. Скажите, Ада… но отец Гулама был все-таки в семнадцатом году в Москве?

А д а. Да, был… Продавать туда что-то повез. Он же до революции магазин свой имел… Ой! (Прислушивается.) Кто-то идет… Я побежала… (Спешит к калитке.) Ради бога, простите меня за глупые вопросы…

Навстречу Аде в калитку входит  Э л ь д а р.

Здравствуйте, Эльдар… Ой… Не смотрите на меня…

Э л ь д а р. Здравствуйте… (Уступает дорогу, не обратив внимания на наряд Ады, причину ее смущения и поспешного ухода.)

О т е ц (радостно матери). Я же говорил, что они приедут!

Мать стоит посреди участка с камнем в руках. Эльдар, поздоровавшись с родителями, проходит под навес и устало опускается на кровать.

О т е ц. А где Акиф и Расим?

Э л ь д а р. Они не смогли приехать. У Расима ученый совет.

О т е ц (упавшим голосом). А почему Акиф не приехал?

Э л ь д а р. Не знаю, наверное, и у него какие-то причины…

Молчание. Мать несет камень к скале.

(Провожает ее взглядом.) Они обязательно приехали бы, если могли, ты же знаешь… К сожалению, не все зависит от нас. (Негромко отцу.) Я тоже должен буду скоро уехать…

О т е ц (невольно оглянувшись на мать и тоже понизив голос). Ты что, совсем не останешься?

Э л ь д а р. Не могу. Я приехал предупредить, чтобы вы не ждали… Мне обязательно надо быть в городе сейчас…

О т е ц (умоляюще). Может быть, хоть ненадолго задержишься? Часа на два, на три хотя бы?

Э л ь д а р. Папа, неужели ты думаешь, я бы не остался, если мог?

О т е ц. Да, да, конечно… Просто она так ждала… Я даже не знаю, как ей об этом сказать.

Мать, дотащив камень до скалы, идет за следующим. Эльдар подходит к ней.

Э л ь д а р (устало, ласково). Мама, ну что ты делаешь? Тебе же нельзя.

М а т ь (переведя дыхание, спокойно). Ну кто-то же должен это делать?

Э л ь д а р. Ты что, собираешься сама перетаскать шесть машин камня?

М а т ь. Да, собираюсь. Нам стоило больших трудов купить эти камни, и я не могу сидеть сложа руки и смотреть на то, как их разворовывают.

Э л ь д а р. Но это невозможно, мама.

М а т ь. Может быть.

Э л ь д а р. Их же несколько тысяч штук.

М а т ь. Я знаю.

Э л ь д а р. А ты очень больной человек.

М а т ь. Да.

Э л ь д а р. В результате все это может плохо кончиться.

М а т ь. И что ты предлагаешь?

Э л ь д а р (устало). А что я могу предложить, мама? Я обшарил весь поселок, когда ехал сюда, но там нет желающих таскать по такой жаре чужие камни. Не хотят люди зарабатывать деньги таким способом. Что я еще могу сделать?

М а т ь. Ничего.

Э л ь д а р. В следующее воскресенье я приеду пораньше и найду рабочих. Или братья со мной приедут, и сами все перетаскаем.

М а т ь. Я не могу ждать следующего воскресенья. Это продолжается уже два месяца. Половина камней пропала.

Э л ь д а р. Ну что делать? Купим еще.

М а т ь. У меня нет лишних денег. Если мы опять купим камни, мне нечем будет платить за работу каменщику. (Смотрит на скалу.)

Э л ь д а р (заметив ее взгляд). И скалу мы, точно, уберем. Соберемся все вместе и уберем.

М а т ь. Это я тоже слышу второй месяц. Но теперь я уже ждать не буду.

Идет за следующим камнем. Эльдар догоняет ее.

Э л ь д а р. Мама, пойми: то, что ты делаешь сейчас, бессмысленно. (Показывает на камни.) Каждый из них весит около пуда. Их несколько тысяч штук. Это не под силу даже здоровому человеку.

М а т ь. Почему? Вон сколько уже перетаскала.

Э л ь д а р. Ну, предположим, эти ты перетаскаешь. Тут расстояние небольшое. А что ты будешь делать с теми, что лежат у дороги? Там же их намного больше.

М а т ь. Кончу эти – возьмусь за те.

Некоторое время молча, в упор смотрят друг на друга. В упрямых карих глазах матери такая убежденность в правильности и необходимости всего, что она делает, что Эльдар первым отворачивается и идет под навес, к отцу. Мать направляется к камням.

О т е ц. Чаю выпьешь?

Э л ь д а р. Нет… Если я даже буду таскать эти камни с утра до вечера, не отдыхая ни минуты, то все равно на это уйдет минимум три дня…

О т е ц. Да, пожалуй…

Э л ь д а р. А у меня нет такой возможности. Я не могу таскать здесь три дня камни. Не могу.

О т е ц. У тебя что-нибудь случилось?

Э л ь д а р. Да, случилось.

О т е ц. Что-то серьезное?

Э л ь д а р. Для меня – да.

О т е ц. Я могу чем-нибудь помочь?

Э л ь д а р. Нет… Как она себя чувствует?

О т е ц. Пока ничего.

Э л ь д а р. Ужасно то, что рано или поздно она обо всем узнает. Но будет поздно.

О т е ц (вздохнув). Это произойдет в любом случае.

Э л ь д а р. Обидно, что последние месяцы ее жизни уходят на какие-то камни.

О т е ц. Она хочет, чтобы после нее что-то осталось.

Э л ь д а р. Папа, неужели ты думаешь, что кто-нибудь из нас сможет здесь жить после того, как это случится?

Мать несет очередной камень.

Но даже если бы не это. Мы же говорили ей, нам вообще не нужна эта дача – ни мне, ни Акифу, ни Расиму… Ни у кого из нас нет ни времени, ни желания ей заниматься…

О т е ц (вздохнув). Я понимаю. Жаль только, что слишком поздно это обнаружилось.

Э л ь д а р. Какая разница, когда это обнаружилось, папа? Надо же исходить из реального положения вещей. Нам просто не до дачи сейчас.

Мать, дотащив камень до скалы, идет за следующим.

(Смотрит на часы.) Если бы ты знал, чего мне стоило приехать сюда сегодня! Ты же знаешь, я бы никогда не стал вести эти разговоры и безропотно таскал бы любые камни, но я действительно должен быть в городе сейчас.

О т е ц. Я понимаю… Конечно.

Сидят молча. Мать тащит очередной камень.

Э л ь д а р. У нее просто какой-то сдвиг из-за этой дачи. Иначе это фантастическое упрямство никак не объяснишь… И откуда только возникла эта проклятая идея?!

О т е ц. Ты же знаешь, она не может сидеть без дела.

Э л ь д а р. Но не все же пенсионеры строят дачи, папа!

О т е ц (понизив голос). Мне иногда кажется, что она начинает догадываться.

Э л ь д а р. А почему ты решил?

О т е ц. Не знаю… Очень часто она говорит о том, что после нее останется… Я пытался уговорить ее поехать куда-нибудь отдохнуть, хотя бы пару недель. Ничего не получается.

Э л ь д а р (с болью). Страшно смотреть на нее.

О т е ц. По вечерам она выглядит лучше.

Э л ь д а р (смотрит на часы). Мне надо ехать, папа. Честное слово, мне очень надо ехать.

О т е ц. Поезжай. Я объясню ей… (Жалобно.) А я думал, мы с утра на охоту сходим.

Э л ь д а р. Как-нибудь в другой раз, папа.

О т е ц. Да, да, конечно.

Эльдар встает. Мать, положив у скалы камень, идет к навесу.

М а т ь (отцу). Он уезжает, что ли?

О т е ц. Да. У него срочное дело.

М а т ь. Понимаю.

О т е ц. Нет, на этот раз действительно очень важное.

М а т ь. Я понимаю. У братьев его тоже очень важные дела. Я знаю, мои дети очень занятые люди. (Отцу.) Чай есть?

О т е ц. Да. Сейчас налью.

М а т ь. Но те двое хоть честнее.

О т е ц. Халида!

М а т ь. Наплевали, уехали – и дело с концом. По крайней мере не строят из себя заботливых детей. (Садится.)

О т е ц (наливает матери чаю. Эльдару). Может быть, тебе тоже налить?

Э л ь д а р. Не надо.

М а т ь. Выпей уж. Легче будет до станции дойти.

Э л ь д а р. Ты что, правда считаешь, что мне не нужно было приезжать сюда?

М а т ь. А как ты сам думаешь, есть ли какой-нибудь смысл в таком десятиминутном наезде?

Э л ь д а р. Если бы ты знала, чего может мне стоить этот десятиминутный, как ты его называешь, наезд!

М а т ь. А я и не хочу знать, что у вас там происходит, у каждого в отдельности. Я знаю, что мы все вместе начали общее дело и вы, столкнувшись с первыми же трудностями, сдались и бросили меня здесь одну. И теперь у каждого из вас есть свои причины не приезжать сюда. Ну что ж, это дело вашей совести, поступайте как хотите. Но уж в таком случае позвольте и мне поступать так, как я считаю нужным: я начала строить этот дом, и я его построю, как бы мне трудно ни было.

Э л ь д а р. Зачем?

М а т ь. Это уж мое дело. Я бы ответила на твой вопрос два года назад, когда мы начинали строительство и вы обещали мне вашу помощь. А сейчас уже поздно задавать такие вопросы и отвечать на них.

Э л ь д а р. Мама, но это же не что-то решающее нашу судьбу, жизнь. Это – дача, которую мы хотели построить для нашего же удобства, для себя. А теперь передумали, потому что оказалось, что это сложно, трудно, дорого… Это же наше право: сперва хотели, а теперь передумали.

М а т ь (спокойно). А я не передумала! (Залпом выпив чай, встает и идет к камням.)

Э л ь д а р (идет следом). Мама, ты же больной человек.

М а т ь. Я уже много лет больной человек.

Э л ь д а р. Эти камни просто доконают тебя.

М а т ь. Спасибо за заботу. Мне приходилось выполнять работу и потяжелей, чтобы вырастить своих детей.

Э л ь д а р. Мама, ты действительно сделала все возможное и невозможное, чтобы поставить нас на ноги. Но тогда в этом была необходимость. А сейчас совсем другое… Послушай меня. Да, мы хотели иметь дачу, да, мы мечтали о ней и начали ее строить. Но теперь ведь ясно, что нам не под силу эта семейная дача… А может быть, она и вообще не нужна, даже если мы ее построим. У каждого возникло столько своих проблем, что наши наивные мечты о коллективном семейном счастье просто потеряли смысл. Ну что поделаешь, если жизнь оказалась сложней, чем мы думали? И все так переменилось за эти годы…

М а т ь. Не знаю… Может быть, и переменилось… Но я всю жизнь делала то, что нужно было другим людям, а теперь (усмехнувшись) мне хочется один раз поработать для себя… Имею на это право? (Идет за камнем.)

Э л ь д а р (в отчаянии отцу). Ну что делать? Она опять пошла… Что делать, папа? Мне же надо ехать, меня ждут в городе. Неужели вы не понимаете, я не могу не поехать? Меня ждут там! Ну, ты-то хоть меня понимаешь? Все равно от моей помощи никакого смысла, это же ничего не меняет…

О т е ц. Я понимаю.

Мать нагибается, чтобы поднять камень.

Э л ь д а р (кричит). Не трогай его, я тебе говорю…

Мать поднимает камень, Эльдар идет к ней.

Ты слышишь меня? Брось его… (Тянет камень из рук матери.)

М а т ь. Пусти.

Опять мать и Эльдар встречаются взглядами, и становится ясно, что упрямство ее ничуть не поколеблено.

Э л ь д а р (почти злым шепотом). Ты же не понимаешь ничего. Потом ты жалеть меня будешь. И обо всем этом жалеть будешь. Но будет поздно. (Дергает камень.)

Мать разжимает руки. Круто повернувшись, Эльдар идет от нее. Через несколько шагов понимает, что несет камень не в ту сторону, и поворачивается с ним к скале… Потом идет за следующим камнем… Потом еще за одним… Мать продолжает стоять посреди участка…

В квартире Эльдара отворяется дверь, и в комнату входит  А л и к. В а л я  открывает глаза… Сердцем любящего человека Эльдар видит все, что происходит в его городской квартире.

А л и к (очень непринужденно). Что же ты не идешь? Я уже два часа жду…

В а л я. Прошу тебя – уйди.

А л и к. Куда?

В а л я. Не знаю…

А л и к. Только вместе…

В а л я. Я никуда не пойду… Неужели ты не понимаешь? Я люблю его.

А л и к. Тогда необходимо выпить. (Открывает шампанское.) Это, по-моему, твой бокал… Это мой… Держи. Будь здорова. (Вложив бокал в Валину ладонь, звонко чокается.) Ну, рассказывай…

В а л я. О чем?

А л и к. Обо всем. Почему плачешь? Ты что, рассказала ему все?

В а л я. Да.

А л и к. Зачем?

В а л я. Так получилось.

А л и к. Я бы ничего ему не сказал.

В а л я. Знаю.

А л и к. Таким, как он, нельзя ничего говорить.

В а л я. Я не могла не сказать.

А л и к. А ты что, так все ему и выложила?

В а л я. Да…

А л и к. То-то он так взбесился…

В а л я. Я дрянь последняя, Алик… Как все ужасно… И ничего не объяснишь…

А л и к. А что бы ты хотела объяснить?

В а л я. Как все было.

А л и к. А как все было?

В а л я. Никак. Ничего ведь не было. Правда, Алик?

А л и к. Ты так думаешь?

В а л я. Да.

А л и к. Ну ладно, не было, так не было. Не в том дело.

В а л я. Нет, ты меня не понял. Я не имела в виду, что вообще ничего не было. Но ты же помнишь, как это случилось?

А л и к. Я хорошо все помню.

В а л я. Мы же не нравились друг другу даже…

А л и к. Ты так считаешь?

В а л я. Ну конечно. Ты что, не помнишь, как все было? Я совершенно случайно осталась у вас. И ты случайно приехал. Ты же был на каких-то сборах.

А л и к. Да.

В а л я. Когда я проснулась, ты плакал из-за этой женщины. Правильно?

А л и к. Да.

В а л я. Я принесла тебе воды. И ты начал мне рассказывать о том, как ты ее любишь. И что убьешь и себя, и ее… Ты помнишь?

А л и к. Да.

В а л я. Я тебя уговаривала не делать этого?

А л и к. Да.

В а л я. И это произошло… потому, что мне стало так жалко тебя…

А л и к. Только поэтому?

В а л я. Да. Только поэтому…

А л и к. Ты правда так думаешь?

В а л я. Да.

А л и к. И я тебе совсем не нравился?

В а л я. По-моему, нет. Конечно, что-то было, но…

А л и к. А ты вспомни, что ты мне говорила в ту ночь…

В а л я (растерянно). А что я говорила?

А л и к. Разве из жалости так любят, Валя? Ты мне такие слова шептала… о том, что давно влюблена в меня… Ну, вспомни. Какая там жалость?! Это была одна из самых лучших моих ночей, а ты говоришь – из жалости.

В а л я (жалобно). Я тебя не любила тогда, Алик. Я точно знаю… А то, о чем я тебе рассказывала, – это было давно, когда мы еще совсем маленькими девчонками были… Мы тогда всем классом в тебя влюбились, все девчонки… Это было очень давно, когда нам лет по четырнадцать было… Мы поэтому к вам домой все время бегали.

А л и к. Может быть, я не спорю… Но ты просто многого не помнишь. Ты как в бреду была и все время говорила о любви.

В а л я (беспомощно). Я Диму любила тогда.

А л и к. Почему же ты пряталась потом от меня? Ты же целый год от меня пряталась. Вспомни…

В а л я. Я не пряталась. Я любила Диму и не хотела тебя видеть.

А л и к. Ты и Диму своего не хотела видеть.

В а л я. Мне было стыдно перед ним после того, что у нас с тобой произошло.

А л и к. Я точно знаю: от меня ты пряталась потому, что я тебе нравился и ты меня боялась. А вот почему ты Диму не хотела видеть, этого я не знаю. Но в конце концов он тебя уломал.

В а л я. Но потом же у нас с ним все было хорошо. Целых три года. Значит, я любила его?

А л и к. Потом, может, и любила. Но в ту ночь дело было не в жалости. Ничего себе жалость! Да на мне места живого не было утром… Ну, вспомни.

В а л я (беспомощно, устало). Это была не любовь… Я точно знаю. Это было что-то другое. И возникло потом… А вначале мне тебя было только жалко. Честное слово.

А л и к. Да что ты меня убеждаешь? Я не знаю, почему ты была со мной и тогда, и потом, когда расстались с Димой. Может, из жалости, а может, потому, что я тебе все-таки нравился. Не знаю. И знать не хочу. Мне все равно. Главное, что мне с тобой было хорошо. (Отпивает глоток шампанского, ставит бокал на стол. Пауза.) У меня есть один хороший загс, он работает по субботам.

В а л я. Ну и что?

А л и к. Может, зарегистрируемся?

В а л я. Перестань дурачиться, Алик.

А л и к. Я не дурачусь. Мне сегодня исполнилось четверть века, и я серьезен, как никогда в жизни. И я точно знаю, что мне нужно для счастья. Ну, спроси у меня, спроси: «Алик, что тебе нужно для полного счастья?»

В а л я. У меня не то настроение, Алик.

А л и к. А я отвечу: «Мне нужна ты, Валечка».

В а л я. И когда ты это решил?

А л и к. Когда ты в очередной раз исчезла… Ты мне нужна как единственный свидетель. А то ведь никто не верит, что я был хорошим мальчиком когда-то, что я, например, умел плакать…

В а л я. А тебе это так важно?

А л и к. Иногда очень.

В а л я. Ты изменился за это время, Алик.

А л и к. Глаза стали тоскливыми. Это от слишком веселого образа жизни. Я много веселился этот месяц, после того, как ты исчезла. Я все ждал, ждал, когда ты вернешься… А потом решил сам тебя поискать. Ну, что будем делать?

В а л я. В каком смысле?

А л и к. Может, все-таки поженимся?

В а л я. Ну, что ты говоришь, Алик? Я же тебе все объяснила. Я люблю его.

А л и к. Внизу машина. Туда час езды.

В а л я. Куда?

А л и к. В загс. К четырем часам возвращаемся, заезжаем за твоими родителями, едем в «Интурист», там уже накрыты столы. Все сидят, мы входим и объявляем свадьбу вместо дня рождения. Все обалдевают. Представляешь, как будет здорово?!

В а л я. Представляю.

А л и к. Нет, я серьезно. И не думай, что это так уж глупо. Никто ведь не знает, как все должно быть, чтобы люди были счастливы… Я давно хотел тебе предложить… Но как-то не получалось. Но я все время говорил себе: «Ничего, ничего, повертишься еще немного и позвонишь Вальке. И все будет хорошо. Она то, что тебе нужно». А когда ты исчезла, понял – все, больше откладывать нельзя.

В а л я. Поздно ты понял.

А л и к. Это всегда так бывает. Закон падающего бутерброда. Ну, ничего, у тебя все равно с ним ничего не получится.

В а л я. Я очень люблю его, Алик.