Текст книги "Прикосновение (Пьесы)"

Автор книги: Рустам Ибрагимбеков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

М у р а д. Ну почему вам хочется унизить меня? За что вы меня так ненавидите?

Р а м и з. Слушай внимательно, сороконожка, раздвинь уши и слушай. Повторяю…

М у р а д. Не надо… Не оскорбляйте меня. Я вынужден буду проткнуть вас… У меня нет выхода, я сделаю это, прошу вас…

Р а м и з. Никогда ты этого не сделаешь, как бы я тебя ни оскорбил. Жить надо было по-другому. А сейчас уже поздно – все вытерпишь. Я знаю таких, как ты. И поэтому слушай еще раз: ты сороконожка и трус… Достаточно? Или еще раз повторить? И все, что ты болтаешь про любовь, – вранье.

Мурад заносит руки еще выше и нацеливает рапиру прямо в грудь своего обидчика.

Ну?.. Ну… что же ты?.. Давай… коли… Хоть раз в жизни поступи как мужчина. Ты же любишь ее. Коли, и она достанется тебе.

Г о л о с  Л е н ы. Рамиз, хворост почти готов. Можно разливать чай. (Входит в комнату с большим круглым подносом в руках.)

Мурад, судорожно сжимая рапиру обеими руками, пытается заставить себя нанести удар. Потом вдруг дергается, как от острого удара в спину, и начинает медленно заваливаться набок. Странно водит по воздуху руками, безуспешно пытаясь удержаться на ногах. Рапира с шумом падает на пол.

Л е н а (бросается к Мураду). Что случилось?!

Р а м и з. Притворство… Пошутил с ним, а он, дурак, за рапиру схватился… а теперь притворяется.

Мурад широко разевает рот, то ли заглатывая воздух, то ли пытаясь что-то сказать. Лена нагибается к нему, поддерживает сползающее со стула тело.

Л е н а. Мурад, Мурад, что с вами?

Р а м и з. Да притворяется…

Л е н а. Мурад, Мурад… (Мужу.) Он умирает…

Р а м и з (делает шаг и прикладывает ухо к груди Мурада, долго слушает; затем, выпрямившись, озадаченно качает головой). Да, действительно, сердца не слышно… А я думал – притворяется…

Л е н а. Что же делать? Что делать?! Нельзя же так… Мы стоим, а он умирает на наших глазах… Надо что-то сделать, Рамиз.

Р а м и з (растерянно). А что я смогу сделать? «Скорая помощь» не успеет.

Л е н а (почти плача). Мурад, Мурад…

Р а м и з. Не тереби его. Если это сердце, то нужен полный покой.

Л е н а. Принеси воды. Скорей!

Рамиз бежит на кухню за водой. Лена старается нащупать пульс на руке Мурада.

Кажется, есть… Нет. Ничего не могу… Мурад… (Опускает руку, начинает растирать ему виски.)

Мурад шевелит губами, пытается что-то сказать…

Молчите, молчите, вам нельзя говорить… Прошу тебя.

М у р а д (шепотом). Он думает, что я вру… Никто не верит… Они же читают книги, а когда видят в жизни – не верят… Я люблю вас, Лена.

Л е н а. Я знаю. Я верю вам, Мурад… Я всегда тебе верила, только молчи, прошу тебя… Мы потом поговорим об всем, потом, сейчас нельзя.

Возвращается  Р а м и з. Со стаканом в руке стоит над ними. Он совершенно ошарашен случившимся. И впервые в жизни не пытается это скрыть. Способность Мурада умереть из-за любви к Лене опрокинула вдруг весь его жизненный опыт и представления о людях. Он всегда знал, что можно победить ценою жизни, но никогда не верил, что на это способны люди типа Мурада.

М у р а д. Я не могу… Ты должна знать… Я все равно счастлив, что бы ни случилось. И я очень благодарен тебе… Раньше, до тебя, я никогда не чувствовал сердца. Как будто его не было совсем… Или оно умерло давно, в самом детстве, когда я был совсем маленький… А сейчас я ощущаю его все время… оно шевелится… и в нем нет страха… Совсем нет страха… Ты веришь мне, Лена?

Л е н а. Да, я верю тебе. Но умоляю – ты должен замолчать сейчас, совсем замолчать. Ни одного слова больше…

М у р а д. Я люблю тебя. (Пытается что-то сказать еще, но не может, глаза его закрываются.)

Л е н а (прикладывает ухо к его груди, пугается). Мурад, Мурад… Ты слышишь меня? (Растирает ему виски.) Я верю… Ты слышишь? Я верю тебе. Я знаю, ты любишь меня, очень любишь. Почему ты молчишь? Скажи что-нибудь… Не обязательно молчать. Хоть одно слово, что хочешь… Скажи, что любишь меня… Слышишь? Только не молчи… (Оставив Мурада, плачет.)

З а н а в е с.

СВОЕЙ ДОРОГОЙ
Производственная история в двух действиях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Ф а р и д  С а л а е в – 42 лет.

А н я  Б е к е т о в а – геолог, 26 лет.

И г о р ь – геолог, 26 лет.

А н д р е й – бурильщик, 30 лет.

С а ш а – бурильщик, 20 лет.

У л а н о в  П е т р  М а т в е е в и ч – буровой мастер, 54 лет.

З о я – его жена, повариха, 36 лет

В е р м и ш е в  Г р и г о р и й  А л е к с а н д р о в и ч – главбух, 56 лет.

К а н т е й – дизелист, 35 лет.

С а в к у н и н – охотник, местный житель, 47 лет.

С в е т а – его дочь, 18 лет.

Г а л и м з я н  К у р м а н а е в – помбура, 38 лет.

Ж у р н а л и с т – 33 лет.

Г о л у б о й – главный геолог экспедиции, в Мулкасе, затем начальник отдела геологического главка, 55 лет.

Т и м а н о в с к и й – начальник экспедиции, 45 лет.

Ж у р а в л е в – начальник нефтедобывающего главка, 60 лет.

Ч е р к и з о в – начальник вычислительной машины, 28 лет.

Л ю с я – секретарь Салаева.

О т е ц  С а л а е в а.

П л а н о в и к.

И н ж е н е р ы  и  р а б о ч и е  геологической экспедиции.

С л у ж а щ и е  управления, п о с е т и т е л и.

Действие происходит в 1958—1968 годах.

ПЕРВОЕ ИНТЕРВЬЮ

Ж у р н а л и с т  записывает на диктофон рассказ  о т ц а  С а л а е в а.

О т е ц  С а л а е в а (показывает на диктофон). А это что?

Ж у р н а л и с т. А это ничего, не обращайте внимания. Это я на радио обещал, если получится, и для них передачу сделать.

О т е ц (продолжает коситься на диктофон). А мне все равно для кого… Мне бояться нечего. Фарид, мой старший сын, чуть не умер до своего рождения. Я тогда работал начальником милиции в сельском районе. Однажды еду домой с работы, смотрю – мать Фарида, она тогда в положении была, на крыше дома стоит. Я задворками ехал – враги постреливали в меня иногда, – поэтому она меня не видит. Смотрю – вот такие (показывает) здоровенные камни над головой поднимает и на землю сбрасывает. Я кричу ей: «Что ты делаешь, несчастная? Ты что, с ума сошла?» А она мне в ответ: «От ребенка нашего хочу освободиться, осквернен он, не увидит счастья в жизни». – «Как осквернен, – кричу я, – кто тебе такую глупость сказал?» Соскакиваю с лошади – и к ней. Еле стащил с крыши. Оказывается, подсчитала она, что зачат наш ребенок в траурный месяц «магеррам», а по мусульманским обычаям это грех, и, значит, не может наш ребенок быть счастливым. Тут я совсем разозлился, я и тогда атеистом был, и сейчас атеист. «К черту, кричу, твои обычаи, ты из-за них моего первого сына загубить можешь!» (Усмехается.) Почему-то я уверен был, что сын у меня родится. Так и получилось – родился Фарид. И вырос, вопреки мусульманским обычаям, счастливым. Всю жизнь ему везло: дом родной покинул, к черту на кулички, в Сибирь, уехал, и то повезло… Честно говоря, сперва против Сибири был. Вернее, не против Сибири, а вообще против того, чтобы он из дома уезжал: что, мало у нас в Азербайджане нефти, что ли? Но он и меня не послушался, уехал. Сперва в Мулкас попал, там ничего не удалось найти, потом, через три года, в Тургут перебрался. Здесь ему повезло – нашел нефть. Много нефти. Очень много… А потом ему везде везло, где бы ни работал. Везучим он у меня оказался. Очень везучим. (Усмехается.) А жена, глупая, боялась, что он несчастливым вырастет. Чуть не погубила его. Хорошо, что я атеист. Я и тогда атеистом был, и сейчас атеист. Ни во что не верю – ни в бога, ни в черта. Живу себе своим умом. (Уходит.)

З а т е м н е н и е.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Кабинет Салаева в геологическом главке – обитая дерматином дверь, Т-образный стол с радиотелефонным пультом.

Одновременно с телефонным разговором  С а л а е в  слушает  Г о л у б о г о, очень взволнованного своим сообщением.

С а л а е в (в трубку). Да, слушаю… давай… Алло… алло…

Г о л у б о й. Обсуждение плана перенесли на четыре часа!

С а л а е в (спокойно). Завтра?

Г о л у б о й. Сегодня! Якобы потому, что Журавлев утром в Москву улетает.

С а л а е в (в трубку). Алло… Олег Иванович? Говори, я слышу тебя. (Снимает вторую трубку.) Люся, вызови мне Черкизова. (Вешает трубку.)

Г о л у б о й (в полном отчаянии). Две телефонограммы подряд пришли, такая паника, специально сделано…

В кабинет заглядывает  ж у р н а л и с т. Голубой машет на него руками.

Ж у р н а л и с т (растерянно). Мне было назначено на три.

Г о л у б о й (надрывным шепотом). Сегодня нельзя, нельзя… Потом…

С а л а е в (в трубку). Так… так… (Жестом предлагает журналисту войти, сесть.) А как себя тринадцатая ведет? В каком виде отмечались нефтепроявления? Она у тебя через буфер работает или через затрубное пространство?.. Что?..

Журналист, обойдя Голубого, укоризненно качающего головой, садится.

Что значит «черт его знает»? Ты со мной так не разговаривай! Ты там рядом сидишь… И потом – что за радиограммы ты даешь? Что значит «вышла нефть»? Ты же инженер все-таки… Вот так и пиши… открой до конца… А воду отобрали? Давай… давай… (Вешает трубку. Журналисту.) Извини. (Поднимает другую трубку.) Люся, принеси радиограммы за сегодняшний день. (Вешает трубку, улыбается журналисту.)

Г о л у б о й. Специально перенесли на сегодня. Чтобы начальники экспедиций не успели приехать. Поняли, что сейчас их поддержка, – самое главное…

Дверь открывается, входит  Л ю с я  с радиограммами, за ней – Т и м а н о в с к и й.

С а л а е в (улыбаясь, показывает на Тимановского). Один уже здесь. (Люсе.) Спасибо. (Журналисту.) Извини. (Начинает просматривать радиограммы.)

Люся уходит.

Г о л у б о й. Коробов тоже сегодня прилетит, остальные – завтра утром. Мы же всех на завтра вызвали. Откуда мы могли знать, что так получится…

С а л а е в. Ничего, не паникуй. Подготовишь к четырем часам все расчеты по всем месторождениям и все рапорты начальников экспедиций, какие есть.

Г о л у б о й. Слушаюсь. (Уходит.)

С а л а е в (Тимановскому). Садись, что стоишь?

Т и м а н о в с к и й. Правда, что ты телеграмму в Москву дал?

С а л а е в. Правда.

Т и м а н о в с к и й. Только этого не хватало.

С а л а е в (журналисту). Это начальник нашей самой северной экспедиции, хозяин тундры, неутомимый борец с кляузниками и волокитчиками товарищ Тимановский. (Тимановскому.) А это товарищ из Москвы.

Т и м а н о в с к и й (Салаеву). Что же теперь будет?

С а л а е в (улыбаясь). Поживем – увидим. Сегодня в четыре часа все выяснится… Твои дела обстоят неважно.

Т и м а н о в с к и й. Что он сказал?

С а л а е в. Только матом не ругался, и то потому, что партийным работникам это делать не полагается. А все остальное сказал… Да ты садись…

Т и м а н о в с к и й (продолжая стоять, озабоченно крутит головой). Да… а ты чего ему сказал?

С а л а е в. Я тоже много разного сказал. Сейчас еще раз позвоню. (Поднимает трубку, начинает набирать номер. Улыбается Тимановскому.) Очень он на тебя злится. Давно так не злился. (В трубку.) Алло, алло…

Слышен голос секретарши в трубке.

Г о л о с  с е к р е т а р ш и. Да… Слушаю…

С а л а е в. Тоня, здравствуй, это Салаев.

Г о л о с  с е к р е т а р ш и (много приветливее). А-а, здравствуйте, Фарид Керимович.

С а л а е в. Андрей Николаевич у себя?

Г о л о с  с е к р е т а р ш и. С Москвой говорит по ВЧ. Как раз по вашему вопросу, по-моему… (Смеется.) Паника тут из-за вас, звонки непрерывные…

С а л а е в (серьезно). Знаю. Ну ладно. Я позвоню через полчаса.

Г о л о с  с е к р е т а р ш и. Он уехать должен. Я позвоню сама, как он закончит разговор.

С а л а е в. Жду. (Вешает трубку, продолжает просматривать радиограммы.)

Т и м а н о в с к и й. Это из-за телеграммы такая паника?

С а л а е в. Да. (Журналисту.) Ну, рассказывай, что тебе от меня надо?

Ж у р н а л и с т. Честно говоря, меня интересует все про вас. Но как минимум мне нужно, чтобы вы ответили мне на несколько вопросов.

С а л а е в (улыбаясь). Все ты не напишешь – испугаешься. Да и не получится – времени нет. На вопросы постараюсь ответить сегодня, с завтрашнего дня здесь такая заваруха начнется, что не до вопросов будет. Статью собираешься большую писать?

Ж у р н а л и с т. Среднюю, страниц пять-шесть.

С а л а е в. Ну ладно, валяй, на среднюю, может быть, и успеем наговорить.

Дверь открывается. Появляется взволнованная  Л ю с я.

Л ю с я. Фарид Керимович, Журавлев…

Вслед за Люсей в кабинет входит  Ж у р а в л е в. Салаев встает, все здороваются.

Ж у р а в л е в (Салаеву). Я решил, что нам следует поговорить… до совещания. Там это уже может быть поздно.

С а л а е в. Пожалуйста.

Ж у р а в л е в. Но ты занят, я вижу?

С а л а е в. Да, у нас разговор. Но мы прервемся, ребята, да? Зайдите чуть попозже.

Все уходят. Журавлев садится. На груди у него Звезда Героя Социалистического Труда. Держится бодро, хотя лет ему много. Салаев выходит из-за стола и садится рядом с ним.

Ж у р а в л е в. Ты должен признать свою телеграмму ошибочной. Я говорил со всеми – это единственный способ ликвидировать ее последствия без особых для тебя неприятностей.

С а л а е в. С кем со всеми?

Ж у р а в л е в (резко). Со всеми, кого твоя телеграмма ставит под удар… Ты должен отказаться от нее до начала обсуждения – там это будет уже поздно.

С а л а е в (улыбаясь). А если я не откажусь?

Ж у р а в л е в. Телеграмму все равно признают ошибочной, но… сам понимаешь, с другими последствиями.

С а л а е в (продолжая улыбаться). То есть?

Ж у р а в л е в (сердито). Слушай, ты станешь когда-нибудь серьезным человеком? Ты что, не понимаешь, чем для тебя может кончиться эта история?

С а л а е в (после паузы, серьезно). Понимаю.

Ж у р а в л е в. Формулировка уже готова.

С а л а е в. Какая?

Ж у р а в л е в. Плохая. Полжизни отмываться будешь. (Смотрит на часы.) Ну, что ты мне ответишь?

С а л а е в. А что я могу ответить? Телеграмма послана после долгой подготовительной работы и расчетов. Я убежден, что мы можем дать триста миллионов в восьмидесятом году. А раз так, то, значит, отказаться от этой телеграммы я не могу. (Разводит руками.)

Ж у р а в л е в (неодобрительно). Не можешь?

С а л а е в. Не могу.

Ж у р а в л е в. А ошибаться ты тоже не можешь?

С а л а е в. Ошибаться могу.

Ж у р а в л е в. Так вот потому я и пришел сюда, что ты ошибаешься. И тебе надо признать эту ошибку, пока не поздно.

С а л а е в. Как же я могу признать ошибку, если не считаю, что совершил ее?

Ж у р а в л е в. А тебе не достаточно того, что все твердят об этом в один голос?

С а л а е в. Нет, не достаточно.

Ж у р а в л е в. А о том, в какое положение ты ставишь всех нас, ты подумал? Ведь что получается? Получается, что мы обманываем государство, занижаем планы по непонятным соображениям и только ты один среди нас такой честный и принципиальный, что сообщил об этом прямо в Москву.

С а л а е в. Я вынужден был дать эту телеграмму. Если бы я не послал ее, ваш вариант плана был бы утвержден и изменять что-либо было бы поздно.

Ж у р а в л е в. Не «ваш вариант», а общий. Ты тоже принимал участие в обсуждении плана.

С а л а е в. Я тогда еще не мог обосновать свои сомнения, не были закончены необходимые расчеты.

Ж у р а в л е в. Ты имеешь в виду то, что Черкизов считал для тебя на своей вычислительной машине?

С а л а е в. Да… Он предложил новый метод подсчета запасов, и оказалось, что возможности наших месторождений намного выше предполагаемых. Но когда мы закончили вычисления, план по области уже пошел на утверждение в Москву.

Ж у р а в л е в. И тогда ты додумался до того, что шарахнул в Москву телеграмму о том, что область послала на утверждение план, обманывающий государство.

С а л а е в. А что бы вы сделали на моем месте?

Ж у р а в л е в. На твоем месте я бы признал эту телеграмму ошибочной. Мы еще раз произвели подсчеты запасов по всем месторождениям, и действующим, и планируемым, и опять получилось, что вариант плана, направленный областью в Госплан, в целом поставлен правильно и соответствует реальному положению дел. Выдвигаемые тобой новые цифры оказываются примерно вдвое завышенными по сравнению с предложенными нами ранее. Я знаю твоего гения, этого Черкизова, он у нас тоже ошивался некоторое время. Я знаю, что ты один из лучших специалистов по геологии Сибири. В конце концов, я знаю, что ты очень везучий человек. Но мы не можем дать триста миллионов тонн нефти в восьмидесятом году. Не можем! А дать их надо будет нам, нефтяникам. Мой главк будет нести за все ответственность!

С а л а е в (спокойно). Чтобы вы, нефтяники, дали эти триста миллионов, мы, геологи, должны разведать и открыть примерно в два раза больше месторождений. И за это несет ответственность наш главк. Так эта общая ответственность делится поровну. Что же касается Черкизова, то очень жаль, что вы в свое время не создали ему нормальные условия для работы, потому что он действительно выдающийся человек, а не болтун и прожектер.

Ж у р а в л е в. Черт с ним, с Черкизовым. Не в нем дело. Пойми: мы не сможем поднять на поверхность триста миллионов тонн, даже если будут разведаны те новые месторождения, которые ты обещаешь, потому что к этому должны быть готовы не только мы, но и все смежные отрасли промышленности. Это в том случае, если ты прав. Но ты ведь можешь и ошибиться? Ты же не святой.

С а л а е в. Да, я не святой.

Ж у р а в л е в (взрывается). Так какого же ты черта прешь вперед с этими своими тремястами миллионами, как танк? Ведь и ты не один здесь работаешь. Есть же люди, которые не меньше тебя смыслят в деле и говорят тебе: «Ошибаешься ты, дорогой товарищ, ошибаешься. Поспешны твои выводы и необоснованны». (Помолчав.) И дай бог, чтобы твои действия диктовались только заблуждениями. Обидно будет, если вдруг окажется, что есть еще и другие причины.

С а л а е в. Что вы имеете в виду?

Ж у р а в л е в. А то, что ты прекрасно знаешь: что если удастся пробить через Москву новый вариант плана, то человек, под началом которого ты работаешь и с именем которого связаны все или почти все нефтяные открытия в Сибири, и твои в том числе тоже, он человек пожилой и, в отличие от тебя, ответственный и поэтому никогда не возьмется за осуществление программы, которая кажется ему нереальной. И тогда, естественно, выполнение этого плана будет возложено на тебя, потому что, во-первых, ты его предложил, а во-вторых, действительно если кто-то и сможет довести до конца эту авантюру, то только ты… И жаль, если то, что я тебе сказал сейчас, соответствует истине. Уж лучше, если бы ты искренне ошибался.

С а л а е в (спокойно). Я действительно знаю, что новый вариант плана придется выполнять мне. Это неизбежно. Руководить главком должен тот, кто может дать к восьмидесятому году триста миллионов нефти, потому что это предел, которого мы пока можем достичь. А если найдется человек, который может дать к этому сроку больше, чем триста миллионов, то надо назначать начальником главка именно этого человека. И я не вижу в этом ничего несправедливого. Рано или поздно все мы устаем, и на смену нам должны приходить новые люди. Человек, которого вы пытаетесь защищать от меня, вошел в историю нефтеразведки, он признанный лидер геологов Сибири. И каждый из нас многим ему обязан. Но ведь и он в свое время заменил кого-то, заменил не потому, что хотел обогнать и стать первым, а потому, что этого требовали интересы дела. Я понимаю, это звучит жестоко, но это правда. Так было и будет всегда.

Ж у р а в л е в (мрачно). Никого я не собираюсь защищать. В этом нет никакой необходимости. Мы не можем добыть триста миллионов тонн нефти к восьмидесятому году. Понимаешь? Не можем. И я пришел сюда, чтобы попытаться убедить тебя в этом до начала совещания, потому что после него ты уже долго не сможешь выдвигать и отстаивать какие-либо планы. И совсем не потому, что кто-то ставит перед собой цель специально угробить тебя. Но это получится само собой, как только будет доказана несостоятельность твоих проектов. Не только тебя волнуют интересы дела. А они, эти интересы, требуют беспощадности по отношению к тебе. (Встает.)

С а л а е в (тоже поднимается). Константин Георгиевич, может быть, мне действительно не удастся доказать свою правоту, но отказаться от того, в чем я убежден, я не могу. Вы должны понять меня.

Ж у р а в л е в (после долгой паузы). Да, я понимаю… Жалко только тебя… Ну ладно, до встречи. (Смотрит на часы.) У тебя есть еще время. Подумай. Я буду ждать твоего звонка.

С а л а е в. Спасибо, что пришли.

Жмут друг другу руки. Журавлев уходит. Салаев идет к своему месту у пульта. Садится. Задумывается. Свет в кабинете гаснет.

Воспоминание первое

(О событиях десятилетней давности)

Окраина маленького таежного поселка: два жилых вагончика – балка – с длинным дощатым столом и такой же скамейкой между ними, дальше несколько старых, потемневших от времени изб, еще дальше вышка буровой, за ней тайга.

Вечереет. За столом сидят К а н т е й  и  З о я. Он ест, она чистит картошку.

К а н т е й. Мне ехать некуда. В станице никого из родни не осталось… Пятнадцать лет прошло. Мать померла, сестра померла. Племянница есть, так она меня и знать не знает, три года ей было, когда я уехал… Ты чего молчишь?

З о я (устало). Слушаю тебя.

К а н т е й. А что ты без меня делать будешь?

З о я. Проживу как-нибудь.

К а н т е й. Все вы проживете. (Ест.)

З о я. Мой-то чего сказал?

К а н т е й. Твой молчал.

З о я. Каши тебе добавить?

К а н т е й. Давай. (Обнимает Зою, когда она ставит перед ним тарелку.) Проживешь, значит, без меня?

З о я (безразлично принимая его ласки). Кофту испачкаешь.

К а н т е й. Тебе что, меня не жалко?

З о я. Себя жалко.

К а н т е й (усмехается). А тебе-то чего? У тебя полный порядок: муж при тебе, а мне замену найдешь.

З о я. Почему же ты такой подлый? Пусти, картошку дочистить надо… Пусти, люди же голодные придут.

К а н т е й. Успеешь. Идем в балок.

З о я. Не дури.

К а н т е й. Идем, идем. На прощанье.

З о я. Придут же все.

К а н т е й. И пусть.

З о я. Ты что, нарочно?

К а н т е й. Мне все равно уезжать.

З о я. Пусти. Игорь идет.

Кантей разжимает руки не сразу, уже после того, как появляется  И г о р ь. Зоя отходит к котлу с картошкой.

И г о р ь (Кантею). Тебя Карев вызывает. (Зое.) Аня не приходила?

З о я. Приходила.

Игорь останавливается.

Ушла.

И г о р ь (подходит ближе к Зое). Мне ничего не просила передать?

З о я. Нет.

И г о р ь. Долго ждала?

З о я. Нет.

И г о р ь (надевает пиджак). А куда пошла?

З о я. К пристани.

Игорь уходит. Зоя, проводив его взглядом, прислушивается к шумам, доносящимся со стороны буровой.

Идут…

К а н т е й (встает). Сходить, что ль, в контору?

Некоторое время ждет ответа Зои, которая молча чистит картошку, потом, набравшись злости, сильно бьет по столу ногой и уходит. Зоя продолжает чистить картошку. Появляются  У л а н о в, А н д р е й, К у р м а н а е в. Поздоровавшись с Зоей, по очереди становятся в круглый жестяной тазик с водой, чтобы смыть грязь с сапог, снимают с себя брезентовые куртки.

К у р м а н а е в. Что-то его не видно.

А н д р е й (Зое). Где Кантей?

З о я. В контору пошел.

К у р м а н а е в (поднимает с земли стеклянную баночку). А почему мой медвежий жир на земле лежит?

А н д р е й. Только при мне его не пей. И так тошно. Или отвернись.

К у р м а н а е в. Я отвернусь. (Пьет жир.)

У л а н о в (мрачно). Он хоть помогает тебе?

К у р м а н а е в. А как же? Если не он, давно бы я умер.

А н д р е й. Темный же ты человек, Галимзян. Неужели ты думаешь, что против твоего туберкулеза только одно средство – медвежий жир?

К у р м а н а е в. Мне только медвежий жир помогает.

А н д р е й. Слушай, Галимзян, что же вы, татары, с Ермаком такого маху дали, а? Опозорились, можно сказать, на всю историю.

К у р м а н а е в (встревоженно). А что случилось?

А н д р е й. Как что? Историю надо изучать в свободное время, а не жир медвежий лакать. Разбил он вас в пух и прах. Причем ваших полно было, а у него народу не больше, чем в одной геологической экспедиции.

К у р м а н а е в (успокоившись). А-а-а… Это давно было.

А н д р е й. Это точно.

Зоя подает тарелку с борщом. Андрей передаст ее Уланову.

На этот раз я Кантея не прощу. Давно надо было его выгнать, на этот раз прощения не будет.

З о я (подавая тарелку Андрею). Савкунин пришел за продуктами.

К у р м а н а е в. Один или с дочкой?

А н д р е й (передавая тарелку). А тебе какое дело? Ермак не для того вас, татар, победил, чтобы ты за русскими девушками ухаживал.

К у р м а н а е в. Какая же она русская?

А н д р е й. Не будь расистом, Галимзян. Если ее отец местный житель, это еще не означает, что за ней татарин может ухаживать.

К у р м а н а е в (обижаясь). А что, татарин хуже русского?

А н д р е й. Хуже не хуже, а Ермак вас победил.

К у р м а н а е в (вдруг рассердившись). А что твой Ермак, что твой Ермак? Утопили его и стали жить спокойно.

А н д р е й (смеется). Молодец, Галимзян, хорошо сказал, знаешь историю все-таки. (Начинает есть.)

Уланов, доев свой борщ, встает из-за стола.

З о я. А гуляш?

У л а н о в. Наелся. (Уходит в балок.)

А н д р е й (смотрит ему вслед). Галимзян, как считаешь, прав я насчет Кантея или нет?

К у р м а н а е в (бросив быстрый взгляд на Зою). А я не знаю! Это не мое дело.

А н д р е й. Ну, как не твое? Ты же всю смену за двоих работал.

К у р м а н а е в (опять оглядывается на Зою). Мне не привыкать, я и за троих могу.

А н д р е й. А что у тебя глазки по сторонам бегают? Боишься, что ли, кого-то?

К у р м а н а е в (уставившись в тарелку). Я не боюсь. Я не люблю, когда в контору жалуются.

А н д р е й. Ах, вот оно что – не любишь! А я, значит, люблю?.. Совесть у тебя есть, Галимзян? Ты что, не знаешь, почему я это сделал? Ради какого человека? (Показывает пальцем на балок, в который зашел Уланов.) Он ничего не знает, но вы-то все знаете, какую эта сволочь Кантей здесь общественную деятельность развивает, пока мы на буровой вкалываем.

Зоя со стуком ставит перед Андреем тарелку с гуляшом и уходит в балок.

(Ей вслед.) Не понравилось… Да если бы Матвеич хоть что-то про них узнал, давно бы духу этого Кантея на буровой не было. (Ест.) Но мы-то, товарищи его, знаем все и терпим. Вот ты, например, Галимзян! Хорош мусульманин, ничего не скажешь! Свинину не ешь, брезгуешь, а свинство, которое на глазах творится, терпишь.

К у р м а н а е в. Тише… (Кивком показывает на появившегося со стороны поселка Савкунина с мешком на плече.)

С а в к у н и н. Добрый день.

А н д р е й. Не день, а вечер. (Показывает на мешок.) Что же ты так мало набрал на этот раз?

С а в к у н и н. Другой мешок дочка несет.

А н д р е й (оживляясь). Ты с ней?! Скажи, Савкунин, не надоело тебе в тайге жить? Кругом же тебя и твоей семьи за сто километров живой души нет. Неужели не скучно?

С а в к у н и н. Почему скучно? Охотники приходят, геологи приходят, делом занимаюсь.

А н д р е й. Хоть бы дочку пожалел. Пропадает же она в тайге, красавица такая.

С а в к у н и н. Нравится тебе – возьми.

А н д р е й. Это ты всем ее предлагаешь или только мне?

С а в к у н и н. Ты хороший человек, я тебя знаю.

Появляется  С в е т а  с таким же, как у отца, мешком на спине.

А н д р е й. Савкунин, ты поди погуляй, а я тут с дочкой твоей побеседую.

К у р м а н а е в (с надеждою в голосе). А мне остаться?

А н д р е й. А ты тут при чем? Вместе погуляйте.

С в е т а. Здравствуйте!

К у р м а н а е в (уходя). Здравствуй, Света.

С в е т а. Куда же ты уходишь, Галимзян?

К у р м а н а е в (опасливо поглядывая на Андрея). Дело есть небольшое… Скоро приду.

С а в к у н и н (дочери). Я тебя у конторы буду ждать. (Уходит.)

С в е т а (пожимая плечами, на Андрея не смотрит). Странно. Что это с ними?

А н д р е й. Я им сказал, чтобы оставили нас наедине. (Идет к ней.)

С в е т а (улыбаясь, отступает). Это еще зачем?

А н д р е й. Все равно ведь догоню, лучше стой.

С в е т а. Всю жизнь будешь догонять.

Кружат вокруг стола.

А н д р е й. Смешно же.

С в е т а. Что?

А н д р е й. То, что ты делаешь.

С в е т а. А то, что ты делаешь? Может, мне кто-нибудь другой нравится.

А н д р е й. Кто?

С в е т а. Или ты мне не нравишься…

А н д р е й (убежденно). Нравлюсь…

С в е т а. Нравишься, но мало. У тебя одни глупости на уме.

А н д р е й. Вот перевезу тебя из тайги поближе к людям, поймешь мне цену.

С в е т а. Я без тебя перееду.

А н д р е й (делает еще одну попытку поймать Свету). Да подожди же… Стой. Я жениться на тебе хочу.

С в е т а (смеется). Догонишь – женишься.

Андрей готовится к решающему броску, но появление  С а л а е в а, С а ш и  и  К у р м а н а е в а  вынуждает его остановиться. В руках у Саши чемодан.

А н д р е й. Здорово!

С а л а е в. Здорово, Андрюха!

Обнимаются.

А н д р е й (показывает на Сашу). А это кто такой?

С а л а е в. О, это замечательный человек! Соберите-ка наших, есть новости. (Саше.) Чемодан положи в балок… Идем, я покажу.

Саша идет за Салаевым. Курманаев подходит к балку Улановых.

К у р м а н а е в. Матвеич, Фарид приехал.

С в е т а (Андрею). Ну, я пошла, отец ждет.

А н д р е й. Когда придешь опять?

С в е т а. Приезжай ты. (Уходит.)

Из балка выходят  У л а н о в  и  З о я.

У л а н о в. А где Фарид?

К у р м а н а е в. К тебе пошел.

Уланов, Зоя, Курманаев и Андрей идут к балку Салаева. Появляются  И г о р ь  и  А н я. На плечи ее накинут пиджак.

И г о р ь. Обидней всего то, что нами руководят люди, ничего в геологии не смыслящие…

А н я. Где же Фарид?

И г о р ь. В балке, наверное, сейчас выйдет… Ясно же, как божий день, что здесь нефти нет.

А н я. А ты убежден, что она есть в Тургуте?

И г о р ь. Аня, ты меня удивляешь… Конечно, убежден.

А н я. Боже, как я завидую вашей убежденности, твоей и Фарида, в правильности и необходимости всего, что вы делаете! У женщин все-таки мозги устроены как-то иначе.

И г о р ь. Ты сомневаешься в тургутской нефти?

А н я. Нет… Не в этом дело.

И г о р ь. А в чем?

А н я. Ты считаешь, что нефть, которую мы там найдем, сделает нас счастливыми?

И г о р ь. Аня, что с тобой сегодня? Я тебя не понимаю. Ты во всем сомневаешься.

А н я. Действительно, какое-то дурацкое состояние. Где же он? (Направляется к балку Фарида.)

И г о р ь (останавливает ее). Аня, я хочу сказать тебе. Умный человек, конечно, сделал бы это в другое время, при другом твоем настроении, но я и так слишком долго решался. Ты догадываешься, о чем я хочу тебе сказать?

А н я. Да, догадываюсь.

И г о р ь. И что ты мне скажешь в ответ?

А н я (после паузы). Мне очень приятны твои слова. Это ведь давно уже, да?

И г о р ь. Да.

А н я. Приятно быть кому-то нужной. Это чисто женская черта – женщине обязательно надо, чтобы кому-то ее существование в этом мире казалось необходимым.

Из балка выходят  С а л а е в, У л а н о в ы, А н д р е й, К у р м а н а е в  и  С а ш а. В руках у Саши толстая канцелярская папка.

И г о р ь. Мне твое существование не только необходимо. (Оглядывается на идущих к ним.) Мы потом продолжим этот разговор, хорошо?