Текст книги "Любовь плохой женщины"
Автор книги: Роуз Шепард
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)
Но не было ли это типичным для британского лета? Джеральдин, так проклинавшая жару, теперь брюзгливо ругала дождь. И вопреки своим же словам она вовсе не обрадовалась освежающей грозе. Разве можно было привыкнуть к столь часто меняющейся погоде? Человеческому организму понадобится неделя, две, три, чтобы полностью адаптироваться к той или иной перемене. «А ведь именно перемены, – сварливо заметила она про себя, – являются причиной плохого самочувствия, именно они благоприятствуют вирусным инфекциям и вызывают простуды».
Вот почему такое количество британцев ездило отдыхать в страны с более солнечным климатом. Но для нее поездка за границу казалась безрассудной глупостью, так как температура там была непривычной и измерялась в градусах Цельсия, вода была непригодной для питья, гигиенические стандарты были сомнительными, и к тому же там можно было пасть жертвой всевозможных экзотических жучков.
Джеральдин лишь однажды побывала во Франции, очарованная представлением об этой стране. Там, в одном баре в Нормандии, она была подвергнута бесконечному унижению, когда хозяин заведения в ответ на ее деликатный вопрос шепотом, где находится toilette,протянул через прилавок – у всех на виду – рулон грубой, гофрированной туалетной бумаги. А потом, выйдя из душного маленького cabinet,она чуть не врезалась во француза, справлявшего нужду в фаянсовый писсуар – она до сих пор вздрагивала при этом воспоминании.
«Уж лучше Англия, – решила она, – и старая добрая Шотландия с их метеорологической нестабильностью, чем чужая земля с чужими обычаями».
Всплески в лужах на подъездной дорожке, шорох гравия под колесами и вонь выхлопных газов сообщили ей о том, что приехал Джон. Ей следовало бы спуститься вниз, чтобы встретить его – это было больше, чем простая обязанность жены, это был обычай, освященный годами, – но у нее были проблемы с дочерью, она потеряла целый час в бесполезных спорах с ней и с тех пор находилась в расстроенном состоянии духа.
Люси в последнее время превратилась в ходячую катастрофу. Она стала более чем обычно подвержена экстравагантным выходкам, высокопарным заявлениям, притянутым за уши неправдам, крайним преувеличениям и импульсивности. Она вскидывала голову, она металась из стороны в сторону, не замечая мебели. Все стулья были не на месте. Двери распахивались и с грохотом захлопывались. Тарелки падали на пол и разбивались. Картины на стенах вдруг покосились. Дрезденская пастушка таинственным образом потеряла одну руку. Из холодильника и кладовки пропадала в огромных количествах еда. Раковина в ванной неожиданно засорилась, и водой затопило прихожую. У Люси появилась новая подруга, Клеменси, самая хорошая-прехорошая подруга в целом мире, – которую она безумно любила. (А своей бывшей подружке, Саре, она ни за что в жизни и слова больше не скажет!) «Когда Клеменси можно будет пожить у нас? Почему Джуин поедет с нами в Шотландию? И вообще, почему Шотландия, когда все теперь ездят в Майами?»
Тогда как другие девочки-подростки со временем перерастали свою гиперактивность и становились вялыми и замкнутыми, с Люси Горст дело обстояло иначе: казалось, ее гиперактивность переросла ее саму и самостоятельно пошла бушевать по дому.
Сейчас Люси сидела в своей комнате и дулась. Никто не дулся громче, чем она.
И вчера бедная Джеральдин призналась Элли в своем отчаянии и почти умоляла дать совет. Ведь Элейн наверняка проходила то же самое с Джуин; она могла бы поделиться опытом.
– Не знаю, что нашло на нее, – вздохнула Джеральдин.
– Это сексуальность, – уверенно поставила диагноз Элли.
– Но Люси не…
– Ну, разумеется, нет. То есть я надеюсь, что еще нет. Но ты помнишь, как это было, когда ты впервые осознала это в себе? Как тебя это встревожило? И как тебе не терпелось попробовать?
Ничего такого Джеральдин не помнила. О чем и сообщила подруге довольно немногословно.
– Ну-у, ты, – сказала Элли, – ты всегда была слишком праведной для этой грешной земли. А вот я, если память мне не изменяет, на стенку лезла от нетерпения. Кстати, Джуин ждет не дождется, когда вы отправитесь в Шотландию. Она говорит только об этом. Считает дни.
– Хотела бы я, чтобы Люси так же хотела поехать в Шотландию. Но в этом году ее это больше не устраивает, видите ли. Она все пристает ко мне с Флоридой. Я ей говорю, что с моей чувствительностью к жаре и с ее слабым животом это было бы чистым сумасшествием.
– Джеральдин, постарайся обойтись без этих гребаных подробностей!
– Мне кажется, что сквернословие свидетельствует об ограниченности словаря.
– Ты знаешь, это чистой воды ипохондрия.
– Ипо?.. Что такое ипохондрия? – спросила Джеральдин мужа, которого она нашла в гостиной; он стоял перед камином и вертел в руках галстук.
– Насколько я помню, это такое нервическое расстройство, – ответил он, нахмурившись. – Чрезмерная озабоченность своим здоровьем.
– Понятно.
– Почему тебя это заинтересовало?
– Да так. Просто услышала где-то. Я примерно догадывалась, что это такое, и захотела уточнить.
– Какой-то идиот, – поделился Джон новостью, – въехал на автобусе прямо в стеклянный фасад «Звезды Бенгалии».
– Должно быть, пьяный? – Со слабой улыбкой Джеральдин приняла стакан джина с тоником. «Я заслужила этот стакан», – говорила эта улыбка.
– Понятия не имею, – огорчился Джон, осознавая, что не оправдал ожиданий жены.
Это было его обязанностью – каждый день приносить домой истории подобного рода. Он скармливал их жене, как в зоопарке скармливают рыбу тюленям, а она – ам! – заглатывала их. Сам Джон не получал от них большого удовольствия. После двадцати лет адвокатской практики его уже не удивляло поведение людей, прошло то время, когда его возмущала порочность и слабость человеческой природы, но он знал, как любила Джеральдин критиковать. И пока она не потеряла способности и желания негодовать, он был вполне удовлетворен, потакая ей. По крайней мере, это давало им тему для разговора. Можно было считать, что они действительно беседовали.
– Кто-нибудь пострадал? – немедленно осведомилась Джеральдин. Она обожала статистику происшествий.
– Не думаю. – Увы, рассказывать было почти нечего: в сегодняшней истории не было критического элемента (водитель под воздействием наркотиков, непригодное к эксплуатации транспортное средство, серьезный материальный ущерб, вендетта), но в этот день он не смог разузнать ни о чем более интересном – ни о скандальном разводе, ни о враждующих соседях, – что бы заставило ее вопрошать, куда катится мир.
– Конечно, с тех пор как изменили схему движения… – провозгласила она с триумфом. – Помнишь, я говорила?..
– Говорила.
– Я говорила, что там обязательно произойдет авария.
– Точно.
– Я была сегодня в том районе. Я проходила мимо «Звезд Бенгалии». – И вполне вероятно, что она всего лишь чудом избежала серьезной травмы.
– Это случилось только что. В самый час пик. Там теперь остановилось все движение. Можешь себе представить.
– А когда я пришла домой, Люси немедленно закатила очередную истерику. Элли говорит, что это сексуальность.
– Какая сексуальность?
– Ну, не секс, а, скорее, половое созревание. Похоже, у Джуин было то же самое. Я бы сказала, что она до сих пор не вышла из этого состояния.
– Она неплохая девочка, – нерешительно возразил Джон.
– Люси?
– Нет, Джуин. Я так понял, что ты сказала, что Джуин…
– После двух недель близкого общения с ней, я думаю, ты изменишь свое мнение. В Шотландии до тебя дойдет, что это за кошмарный подросток.
– Ах да, Шотландия. – Он задумчиво уставился в свой стакан.
Джон Горст был очень услужливым человеком. Только чтобы угодить родителям, он стал изучать юриспруденцию и стал партнером в адвокатской фирме «Горст и Мерридью». И только чтобы оправдать всеобщие ожидания, он женился на Джеральдин Гарви. Их свели общие знакомые, которые, не видя лучших вариантов ни для одного, ни для другой, уговаривали их пожениться. И он не стал разочаровывать самозваных сватов. Теперь, однако, он собирался пойти против желаний своей жены.
– Что? – с подозрением осведомилась она.
– Я могу отвезти вас туда, провести с вами выходные, но потом мне придется вернуться. Фирма не может отпустить меня на две недели. У нас слишком много работы.
Лицо Джеральдин исказила пугающая гримаса – самая некрасивая из всех, на которые она была способна. В общем и целом Джон находил ее внешность довольно приятной. Ему нравилась ее сложная улыбка, затрагивающая все черты ее лица: уголки губ поднимались, щеки округлялись, на подбородке появлялась ямочка, кожа вокруг глаз сморщивалась. (Что касается его собственного лица, то, по его мнению, оно было собрано из отдельных частей, работающих независимо друг от друга. Он даже мог шевелить ушами, и не только обоими ушами вместе, но и по отдельности, каковой талант в детстве частично спасал его от издевок одноклассников.) Однако сейчас Джеральдин не улыбалась. Ее губы изогнулись книзу, потянув за собой все лицо.
– Ты имеешь в виду, – сказала она, дрожа от наплыва эмоций, – что оставишь меня одну с тремя детьми?
– Ну, не такие уж они и дети, – попытался урезонить жену Джон.
– Нет. Они дети. Они подростки, что гораздо хуже. – «Джуин, – перечисляла она про себя. – Люси. Доминик. Грубость, упрямство, дерзость». – Я не справлюсь, – запричитала она. – Ты не можешь вот так бросить меня.
К осени надо было найти деньги, чтобы заплатить за следующий семестр, а Люси понадобится новая форма, так как она прибавила по сантиметру во все стороны. Ведение хозяйства требовало значительных расходов. Горсты жили широко, ели в приличных, дорогих ресторанах, давали приемы. И все это было возможным только благодаря его усилиям. Джон почувствовал соблазн напомнить ей об этом, но подавил импульс. Когда она успокоится, она сама это поймет. Вместо этого он сказал:
– Я вот подумал, что тебе стоит взять с собой кого-нибудь. Приятельницу. Например, Наоми. Ей все равно нечего делать. Возьмете двухместный номер с двумя кроватями.
– Наоми? Боже милостивый! Да она сама как четвертый ребенок. И все равно она не захочет. Она привыкла совсем к другим развлечениям.
– Тогда, может, пригласим твою мать? Уверен, что она будет рада ненадолго сменить обстановку.
– Да, пожалуй, – вздыхая, Джеральдин обдумывала предложение. – Пожалуй, – повторила она.
А в комнате у них над головой маленький слон танцевал гавот. Или бульдозерил бульдозер. Или бушевал полтергейст. Потолок дрожал, раскачивалась люстра. Джеральдин и Джон подняли глаза кверху.
– Что я тебе говорила? – сказала Джеральдин.
– Запирайте внуков! – завопила Элли Шарп и подскочила с дивана, реагируя, как всегда, с чрезмерной экспрессией. – Наоми Маркхем вышла на охоту! – Широкими шагами она заходила по комнате, которая от этого стала казаться меньше. На секунду Элли остановилась у окна и посмотрела на небо. – Черно, как в заднице у шахтера, – доложила она, просто чтобы дать выход эмоциям.
Обиженная Наоми не ответила. Вечерние тени почти скрыли ее, и Элли, стоящей у окна, казалось, что Наоми как по волшебству растаяла.
– Так-так-так… – Элли качала головой, не в силах поверить услышанному.
Честно говоря, она была ошарашена. В возбуждении она крутила яркие вычурные перстни, которыми были унизаны ее пальцы. Должно быть, у нее какие-то сверхъестественные способности. Должно быть, она еще более проницательна, чем сама думала. Правда, в буквальном смысле слова она этого не предвидела. Разумеется, вчера она с огромным удовольствием подкалывала Кейт намеками про Наоми и Алекса. Но это была всего лишь шутка, плод ее озорного воображения; она ни на секунду не предполагала, что близкое соседство, при всей его власти, возымеет хоть какое-нибудь заметное воздействие на жильцов дома на Лакспер-роуд.
«Рассказывай же, чем ты занималась все это время», – потребовала она от Наоми, проведя гостью в дом. Мысленно она отвела пять минут, максимум десять, на жалобы и нытье подруги, после чего она планировала в свою очередь поведать все о Мартине – пикантные подробности, моральную дилемму, свое решение. Она собиралась признаться в том, что он был искусным и изобретательным любовником. Он был заботлив, внимателен и, само собой, без ума от нее. Но у него была жена… если можно назвать ее женой. У него были обязательства. И разве смогла бы Элли, положа руку на сердце, называть себя феминисткой и в то же время флиртовать с мужем своей сестры? Нет-нет, этому необходимо положить конец! Она прекратит любовные отношения с Мартином уже к осени, до поездки в Италию.
Однако Наоми, предупредив, что ее новости могут не понравиться Элли, выдала отчет о своих последних подвигах.
Ради всего святого, Алексу ведь всего… А Наоми уже, по крайней мере… В своем лихорадочном состоянии Элли не могла точно подсчитать их возраст, но между ними определенно было не меньше двадцати лет разницы.
Она даже не знала, что ответить Наоми и как относиться к этой новости. Никто не любил сплетничать больше, чем Элли, а тут ей в руки попала настоящая горячая сплетня, суперскандал, поистине сенсация. Но где-то в дальнем уголке ее души притаилось смятение. А в другом уголке ее души, не очень дальнем, бушевала дикая зависть. Из-за этого любовного приключения Наоми Элли как будто отодвинули на второе место. Как будто Наоми в чем-то опередила ее.
Несколько секунд между ними стояло молчание, а потом раздался ужасающий звук – это Элли сделала глубокий вдох.
– Ну, знаешь, – начала она, – мало найдется людей со столь же широкими взглядами, как у меня…
Если бы Наоми знала, как Элли отреагирует на ее известие, она бы ничего не стала рассказывать. Но теперь ей оставалось только опереться подбородком о ладонь и ожидать неизбежного «но» с видом нераскаявшейся грешницы (а также выражение ее лица можно было назвать нонконформистским, употребив одно из любимых словечек Элли, или чертовски упрямым).
– Но… – Элли быстро вернулась к дивану и села рядом с Наоми, чтобы попытаться образумить подругу. Наклонившись вперед с краешка дивана, опираясь локтями о колени и сцепив ладони, она являла собой воплощение озабоченности. Лицо она приблизила к лицу Наоми.
– Ты же знала его еще младенцем в пеленках. Ты качала его на колене.
– Нет, не качала. – Наконец Наоми обиделась так, что стала защищаться.
И, разумеется, то, что она никогда не возилась с детьми, было правдой. Пока остальные три подруги, Джеральдин, Элли и Кейт, ахали и сюсюкали над новорожденным Алексом, «их» первым малышом, она держалась в стороне и занимала себя чем-то другим. Она всегда испытывала полное равнодушие, а порой и отвращение к этим крошечным, беспомощным созданиям, которые хватали все своими ручонками, пускали слюни, кривили рты. Если та или иная самодовольная молодая мамаша, сияющая от любви и гордости, убежденная в том, что ее ребенка нельзя не обожать, умудрялась всучить мисс Маркхем свое дитя, Наоми старалась вернуть ребенка обратно как можно скорее. Ну а когда ее все-таки заставляли присмотреть за одним из этих свертков радости минуту-другую, она держала нежеланную ношу на вытянутых руках – как можно дальше от себя, с несчастным и недовольным видом.
И было чистой правдой то, что до недавнего времени Алекс Гарви почти не существовал для нее. Она стала замечать его, когда ему было не меньше девятнадцати лет, когда он превратился в высокого, мускулистого, щетинистого юношу с девятым размером обуви и тридцать вторым размером джинсов.
– Раньше ты говорила совсем другое, – холодно обвинила она Элли. – Когда Билл Уайман женился на Мэнди Смит, ты говорила, что так и надо. Ты писала об этом в своей дурацкой газете. Я отчетливо помню твои слова о том, что возраст не имеет значения. Ты говорила, что любовь – это мост.
Такая горячность, да и еще из уст Наоми, могла смутить кого угодно.
– Что ж, – только и смогла ответить Элли, – приятно было узнать, что ты так внимательно читаешь мою колонку.
– Обычно я ее не читаю. Меня все это совершенно не волнует. Просто тот выпуск «Глоуба» случайно попал мне в руки. И я решила, что ради нашей дружбы мне следует хотя бы раз взглянуть на то, чем ты занимаешься.
Элли была в замешательстве. «Н-да, подорвалась на собственной мине», – подумала она и засмеялась – задорно, хрипло, громко.
– Ничего смешного в этом нет, – упрекнула ее Наоми. – По крайней мере, для меня. Потому что я люблю его, понимаешь?
«Сейчас она заплачет», – тоскливо подумала Элли.
Наоми заплакала.
Она казалась такой растерянной, такой одинокой и бестолково красивой, такой ненужной и нежной, что Элли растрогалась и взяла ее за руку. Наоми почувствовала, как в нее впиваются полдюжины колец.
– Просто мне кажется, – сделала очередную попытку Элли, – что вы абсолютно не подходите друг другу. Вы вращаетесь в разных кругах. Ты ведь понимаешь, что при всем своем обаянии Алекс – самый заурядный человек.
– Нет. Он очень незаурядный человек. – Наоми дернула локтем, пытаясь высвободить сдавленную ладонь, но Элли держала крепко. Можно было подумать, что они, обе со стиснутыми зубами, пытались выдернуть шнур из какой-то особенно неподатливой рождественской хлопушки.
– Ты родилась в другом мире, – продолжила свои наставления Элли. – Помнишь, как все было? «Лайт программ» [20]20
«Лайт программ» (Light Programme) – одна из популярных программ радио «Би-би-си» 60-70-х годов.
[Закрыть]. «Хоум энд колониал» [21]21
«Хоум энд колониал» (Home and Colonial) – сеть магазинов, популярная в Британии с конца XIX в. до середины XX в.
[Закрыть]. Черно-белый телевизор. Тест-карты. «Дейли геральд». «Энди Пэнди» [22]22
«Энди Пэнди» (Andy Pandy) – детская телевизионная передача, появившаяся в конце 50-х годов XX в.
[Закрыть]. Половинка хлеба за три пенса. Скуби-Ду. Джабли.
– Не помню ничего подобного, – без выражения проговорила Наоми. В конце концов, она же была замкнутой, нелюбопытной и глубоко несчастливой девочкой. Так с чего бы ей вдруг захотелось вспоминать о тех днях? Она выкинула прошлое вместе со своими детскими вещами и больше никогда не упоминала о нем. – Не слышала ни о каком «Хоум энд колониал». И, кстати говоря, ни о ком по имени Энди Пэнди.
– У вас в жизни не было ничего общего. Ты носила в волосах цветы и протестовала против войны во Вьетнаме. Хорошо, хорошо, лично ты не протестовала, ты была слишком занята чтением журналов мод и примеркой шляпок и боа, но ты принадлежишь тому поколению. Именно это окружение сформировало тебя. Тогда как Алекс вырос при Тэтчер. При спутниковом телевидении. Массовой безработице. При Мадонне. Озоновых дырах. При налоговых бунтах.
– А вот это я помню. – Ради Алекса и ради себя самой, ради их бесценных отношений Наоми бросилась в атаку. – Что это значит, Элли? Чего ты хочешь добиться? Показать мне, что я – это история? Так вот, я не история. И я, и он, мы оба живем в этом времени. Я обожаю Мадонну. Я смотрю спутниковое телевидение. Я знаю об информационных потоках. Не надо делать такие удивленные глаза. Да, я знаю. Алекс мне объяснил. И я нужна ему. И он мне нужен. И я уверена, что нам будет о чем поговорить и кроме этого Энди Пэнди, спасибо тебе большое.
– Я хотела сказать… – Элли вздохнула. Она разжала ладонь, и рука Наоми безвольно опустилась. Так что же она хотела сказать? – Я только хотела предупредить тебя, что все может оказаться намного труднее, чем ты думаешь.
– А ты думаешь, я думаю, что будет легко? Я что, настолько глупа, что мне надо все разжевывать? Разумеется, у нас возникнут проблемы. Но у кого их нет? Не существует идеальных союзов. Все рискуют в большей или меньшей степени. И еще дело в том… Я бы хотела, чтобы ты уяснила это для себя: ничего подобного я не планировала, и Алекс не планировал. Это просто случилось с нами. И теперь мы просто должны быть вместе. Потому что мы не можем жить друг без друга. Я знаю, ты считаешь меня избалованной, эгоистичной и бесполезной. Да, ты так считаешь, и, пожалуйста, не спорь. Тем не менее я надеялась, что уж кто-кто, но ты, со своими широкими взглядами, сможешь меня понять.
Некоторое время Элли мрачно кусала нижнюю губу. Потом она спросила:
– А как же Кейт?
– А что Кейт? Да, я знаю, что она огорчится. И разозлится.
– Скорее, смертельно обидится. И впадет в отчаяние. И обезумеет от ярости. В доме у Гарви будут литься слезы и скрежетать зубы, попомни мои слова.
– Все это так. Но потом она привыкнет. Не может же она вечно держать сына при себе? Он уже большой мальчик.
– Думаю, об этом она догадывается. И я почти не сомневаюсь в том, что она уже подготовилась к тому, чтобы отдать его какой-нибудь милой девочке его возраста. – Впервые за время этого разговора Элли вспомнила о Джуин. И тут ее сердце, не очень чувствительное по большей части, дрогнуло. Ей стало жаль дочь, которая была тайно и так отчаянно влюблена.
Похоже, Наоми не расслышала или решила проигнорировать последнюю колкость:
– Я не могу ей это рассказать и страшно боюсь, что она сама обо всем догадается. Но чем дольше мы скрываем это от нее, тем хуже ей будет, когда она узнает.
– Алекс должен сказать ей, – решила Элли.
– Ты так думаешь?
– А ты разве нет?
– Да, конечно.
– Так оставь это ему. Пусть он сам позаботится о матери.
– Хорошо. – Наоми почувствовала огромное облегчение. Она откинулась на спинку дивана, и ее голубые глаза закрылись, как у куклы. «Пусть обо всем позаботится Алекс», – повторяла она про себя снова и снова.
– А тем временем, – с улыбкой сказала Элли, – мы с тобой введем в действие план «А».
– Какой план «А»? – поинтересовалась Наоми, не открывая глаз.
– Мы откроем пару бутылочек винца и немедленно пошлем за пиццей.
– Не вижу в этом никакого смысла, – отмахнулся Тревор.
– Да ты ни в чем не видишь смысла, – парировала Джуин.
Она сидела на верхней ступеньке, обхватив колени, подвернув пальцы ног, и большими темными глазами следила за тем, как Тревор подметал и полировал лестницу. Сегодня, в пятницу, он занимался этим с куда большим рвением, чем обычно. Его расчет состоял в том, что если он как следует натрет ступени, то Элли поскользнется и проедет на заднице сверху до самого низа. (На баллончике с полиролью было написано: «Не рекомендуется использовать на напольных покрытиях из-за высокого риска травмирования».) А пределом его мечтаний было бы лично присутствовать при низвержении дородного тела. Правда, пока из покоев Элли не доносилось ни звука, а беспорядок в гостиной – пустые бутылки, стаканы с остатками вина, переполненные пепельницы, коробки из-под пиццы, неаппетитные объедки – подсказывал ему, что у нее была бурная ночь и что поэтому вряд ли можно ожидать ее появления раньше двенадцати. После подобных мероприятий дом всегда напоминал помойку. Тревор живо представлял себе слова Элли, обращенные к ее гостям: «Не беспокойтесь, оставьте это, оставьте все как есть. Завтра Тревор все уберет. А иначе за что я плачу этому педику?»
Сука! Хотя то, что сегодня он ее не увидит, его радовало. К тому времени, когда она явит миру свое мерзкое обличье, он уже будет в колледже, приступит к новой картине. И картина эта будет безобразной и бессмысленной, красноречиво символизируя тщетность и тщеславие мира. Он назовет картину «Конец мира – нейлон». Или «Поклонение кататонии». Или, что было бы еще лучше, если на бумаге картина получится столь же гротескной, какой он видел ее в уме, он назовет ее просто «Элейн».
– Я хочу сказать, что… – Он встряхнул баллончик, щедро спрыснул аэрозолем очередную ступеньку и, наклонившись к самому полу, сделал глубокий вдох – то ли чтобы максимально насладиться «новым ароматом попурри», то ли в предвкушении намеренно неправильного применения средства. – Я не вижу, какая нам от этого польза?
– Мне кажется, это очевидно. Потому что из этого следует, что смерти, как мы ее понимаем, нет, а есть только четыре бардо: жизнь, умирание, послесмертие и перерождение.
– То есть мы все равно умрем? От этого никуда не деться, так ведь?
– Ну да, зато потом мы приобретаем новую кармическую связь и рождаемся снова.
– А какой нам от этого толк? Я снова вернусь, но уже в образе какого-нибудь ублюдка? – Он имел в виду, что вернется не Тревором.
– Ты вернешься в ином воплощении, да, но это все равно будешь ты. В определенном смысле.
– Послушай… – В порыве спора он выпрямился, и в его поясничном отделе громко щелкнул сустав. При такой длинной спине и плохой осанке у него скоро возникнут проблемы. – Ты помнишь хоть что-нибудь из своих прошлых жизней, а?
Она плотно зажмурилась.
– Иногда мне кажется, что помню. У меня бывают какие-то обрывки воспоминаний.
– И что, ты была служанкой при дворе Клеопатры? Или старшей фрейлиной Марии-Антуанетты?
– Точно не знаю. Может, если меня загипнотизировать…
– Но ведь никто не помнит, что он был свинопасом по имени Джо Блоггс?
– Почему, я вполне могла быть свинопасом.
– Вот именно, – ответил он торжествующе. – Именно. Если верить тому, что ты говоришь, то с той же вероятностью и я мог пасти свиней.
– Это не я говорю. И не мне надо верить. Это учение принца Гаутамы Сиддхартхи, которого мы называем Буддой и на которого снизошло просветление за пятьсот лет до рождения Христа.
– Ну, хорошо, если верить тому, что говорит этот парень Гаутама, я тоже в прошлом мог пасти свиней. Или ты. Но Джо Блоггс умер. И однажды ты тоже умрешь. И я умру. А если в следующей жизни я не могу быть Тревором Пококом, то такая следующая жизнь мне даром не нужна.
– У меня в голове не укладывается, – воскликнула Джуин, – как вообще можно хотеть быть Пококом. Я бы ни за что не согласилась иметь такую фамилию, состоящую из двух плохих слов [23]23
Покок (Pocock) – обыгрываются английские слова «po» (разг.) ночной горшок и «cock» (груб.) – мужской половой орган.
[Закрыть].
– Покок, милая моя, произошло от старого уилтширского слова «пикок» [24]24
Пикок (Peacock) – павлин (англ.).
[Закрыть].
– Так почему бы не называть себя Пикок?
– Но вроде бы уже есть то ли актер, то ли еще кто-то с такой фамилией?
– Не думаю, что вас начнут путать. На твоем месте я не стала бы опасаться того, что тебе станут приходить письма от его фанов. Или ему – от твоих.
– Лучше уж быть Пококом, чем Титболом [25]25
Титбол (Titball) – обыгрываются английские слова «tit» (груб.) – женская грудь и «ball» (груб.) – мужская семенная железа.
[Закрыть].
– Такой фамилии не бывает! – выпалила она недоверчиво.
– Хочешь небольшое пари? На сто миллионов фунтов.
– Пожалуй, нет. Может, ты окажешься прав. Это вполне в твоем духе – знать всякие бесполезности.
– Такая фамилия действительно существует. Это неправильная форма от имени Теобольд. В моей школе был мальчик Роджер Титбол. Мы из вежливости звали его Брестикл [26]26
Брестикл (Breasticle) – объединены два английских слова «breast» – женская грудь и «testicle» – мужская семенная железа.
[Закрыть].
– Не повезло парню.
– Да нет, это еще ничего. Бедному Смели [27]27
Смелли (Smellie) – звучит так же, как слово «smelly» – дурно пахнущий (англ.).
[Закрыть]было гораздо хуже.
– Не сомневаюсь. Ну, хватит, я не могу сидеть тут целый день, пытаясь просветить тебя.
– При его появлении мы все тут же начинали кричать «фу!». Или делали вот так, – Тревор сделал рукой обмахивающие движения, – или зажимали носы пальцами.
– Если духовное тебя не интересует, то это твое дело.
– И, разумеется, мы звали его Вонючка.
– Все, что мы думаем, все, что мы делаем, и все, что мы есть, влияет на нашу карму.
– Ну, раз так, то для меня надежды никакой не осталось.
– Нет, уверена, что еще не поздно. Ты можешь измениться в любой момент. Ой, какой гадкий прыщ у тебя на шее.
– Спасибо большое.
– Хочешь, я его выдавлю?
– Отстань от меня. – Он прикрылся рукой, но Джуин продолжала:
– Это все из-за плохого питания. Слишком много жареного. Мало овощей и фруктов. Так, мне, правда, некогда. Еще надо повторить Чосера. Я учу наизусть его «Пролог», чтобы быть готовой к следующему году, когда мы будем его проходить. Я уже дошла до Монаха. Послушай-ка, тебе это должно понравиться: «Он обязан заниматься, до одеревенения сидеть в келье над книгами или работать руками…»
– Ему не говорили, что от этого можно ослепнуть?
– От чего?
– От работы руками. Говорят, от этого слепнут.
– О, Трев, что за ерунда, – вздохнула Джуин. – К твоему сведению, «работать руками» означает «трудиться», хотя тебе это понятие вряд ли знакомо.
– Кто бы говорил! Что-то я не видел, чтобы ты палец о палец ударила.
– Я делаю гораздо больше, чем ты думаешь.
Из-за спины Джуин, из приоткрывшейся двери на лестничную площадку упал луч света. Нечто, благоухающее духами «Апрэ», проскользнуло по коридору. Скрипнула и захлопнулась дверь ванной.
– Что это было? – благоговейно прошептал Тревор. И запоздало, с трогательной застенчивостью спрятал за спиной баллон с аэрозолем и тряпку.
– А, она. – Джуин сморщила нос. – Это Наоми. Старая мамина подруга. Вчера вечером они напились вдрызг, и поэтому она осталась на ночь. Если не обращать на нее внимания, то она быстро уйдет.
– Она похожа на кинозвезду.
– Она не звезда. Она никто. Она просто чокнутая, которая ничего не делает, а только всем мешает.
– Она может мешать мне сколько ее душе угодно.
– Не будь таким титболом. Ей не меньше сорока лет. Хотя ты ведь тоже чокнутый. Так что у вас должно быть много общего.
– Мне показалось или ты действительно неодобрительно отозвалась обо мне?
Джуин сжала лодыжки руками и уткнулась головой в колени.
– Я ненавижу ее, – проговорила она в теплые складки юбки.
Вчера она весь вечер пряталась в своей комнате и не спустилась к матери и Наоми даже ради ужина. «Ты маленькая противная мадам, – обвинила ее Элли, принесшая ей поднос с пиццей. – Так, а теперь поблагодари-ка свою мамочку».
Но Джуин только промычала что-то односложное и невнятное.
Тревор несколько раз противно цокнул.
– Такое отношение к людям отрицательно скажется на твоей карме! – поддразнил он Джуин.
– Знаешь что? Мне это вдруг стало совершенно все равно. – Она встала, осторожно спустилась по лестнице, крепко держась за перила, обошла Тревора и направилась в кухню. – Я собираюсь сделать маме крепкого кофе. Хочешь, на тебя тоже сварю?
– Мне китайский чай, пожалуйста.
– Улонг [28]28
Улонг – сорт черного китайского чая.
[Закрыть]?
– Как говорила актриса епископу [29]29
«Как говорила актриса епископу» («As the actress said to the bish-op») – английская поговорка, зародившаяся в XIX в., когда актрисами называли представительниц древнейшей профессии. Используется для указания на двусмысленность сказанного собеседником. В данном случае Тревор намекает на звуковое сходство слова «улонг» и английского слова «лонг» (long) – длинный.
[Закрыть].
– Значит, обойдешься без чая.
– Иди, работай руками.
– Это ты? – осведомилась Элли, когда пятью минутами позже она услышала шуршание открывающейся двери по ковру и шлепанье босых ног.
– Кто же еще, – ответила Джуин. – Я ухожу в школу. А ты просыпайся и понюхай кофе.
– Совсем необязательно так орать.
Дзинь – чашка опустилась на прикроватную тумбочку. Дре-е-ень – раздвинулись занавески. Комнату затопил недобрый свет.
– Опять солнце наяривает?
– Открой глаза, – мстительно сказала Джуин, – и тогда сама увидишь.
– Не могу. Не открываются.
– Откроются, куда они денутся. – Джуин оперлась руками о подоконник и выглянула на улицу. – Погода сегодня не плохая, – объявила она, – но хорошей ее тоже не назовешь. Какая-то серая. Похоже, лето кончилось. Знаешь, я догадалась, почему та бедная липа сохнет. Собака из семьдесят третьего дома каждый день справляет под ней нужду. Фу, она опять там. Ты бы видела, какая гадость.
– Пожалуйста, Джуин, не надо.
– Не надо – что?
– Не надо этих подробностей. Мне и без них тошно. Такое чувство, что я отравилась. Наверняка пицца была просроченная.
– Ты хочешь сказать, тебя мучает похмелье. Что ж, поделом.
– Это не похмелье. Уж я-то знаю разницу, как ты думаешь? Я еще подумала вчера, что креветки пахли как-то странно.
– Интересно, почему это я чувствую себя прекрасно, а? Я ведь ела те же креветки, что и ты.
