Текст книги "Любовь плохой женщины"
Автор книги: Роуз Шепард
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)
– Я бы с удовольствием посмотрел на результат, – высказал свое мнение Доминик.
Ох, как же ей надоел Доминик Горст! Его бесконечные шуточки ужасно раздражали. Откинув простыню, Джуин соскользнула с кровати и подошла к окну, чтобы постоять в ночнушке на нагретых солнцем досках пола, в озерце бледного света.
Внизу на берегу она увидела Доминика. Он и Маффи выделывали такие курбеты, что казалось, будто земное притяжение для них не существовало, будто они умеют летать – пусть недалеко и невысоко.
Джуин наблюдала за тем, как Доминик побежал в море, поднимая облако водяных искр, и нырнул в буруны – при одной мысли о ледяных объятиях воды у Джуин перехватило дыхание. Маффи же исступленно гонялся за озорными волнами, выпрыгивавшими на берег.
Смотреть, как скачет и лает ее собака, было так радостно, что эмоции переполнили Джуин. Она схватила кота Гарфилда – отвратительную мягкую игрушку Люси – и растроганно прижала его к груди.
– Джуин! – раздался позади нее голос, хриплый после сна.
– А, Люси! – Джуин сумела выдать легкое смущение за раздражение. – Дурацкая игрушка. Тебе уже поздно играть с ними, – отчитала она Люси, резко отвернувшись от окна, и бросила уродливого Гарфилда на пол.
– Это мой талисман, между прочим, – горячо возразила Люси. Ее волосы были заправлены за уши, лицо казалось смятым после сна, на щеке крестиками отпечатались следы от подушки, отчего складывалось впечатление, что она вот-вот заплачет.
Джуин, тронутая видом Люси, тут же пожалела о своей вспышке.
– Тогда ладно, – уступила она.
Она нагнулась, чтобы поднять полосатого кота, зачем-то отряхнула его от пыли и бросила Люси. Та поймала его и одарила небрежным, собственническим поцелуем в голову.
– Он приносит мне удачу, – объяснила она.
– Понятно.
– Джуин.
– Что?
– А что такое французский поцелуй?
– Ну-у… Насколько мне известно, это такой поцелуй, когда парень сует язык тебе в рот. И наоборот.
– И все?
– Все. А что тебе еще надо? Хотя на самом деле это больше, чем кажется, в некотором смысле. Послушай… – Осознав лежащую на ней ответственность, Джуин заговорила важным тоном старшей сестры. – Надеюсь, ты не собираешься попробовать это сама? Потому что ты еще слишком мала для таких вещей. Сомневаюсь, что ты доросла для этого.
– Нет, что ты, – быстро разуверила ее Люси.
– Точно?
– Точно. – Люси закрыла лицо простыней и прерывисто вздохнула под ней. Хлопчатобумажная ткань вздулась пузырем, потом осела и приняла черты лица Люси. – Мне просто надо было узнать, что это такое, – призналась она из-под простыни. – Потому что в школе две девочки все трещали об этих французских поцелуях, а потом и говорят: «А она и понятия не имеет, о чем это мы». То есть я. Я сказала, что, конечно, я знаю, что это такое и сама целовалась так тысячу раз. Правда, кажется, они не поверили.
– Ну да.
– А что такое засосы? – Люси откинула простыню. Она наполовину свесилась с кровати, желая получить драгоценные сведения.
– Засосы это и есть засосы. Вот если увидишь у кого-нибудь на шее что-то вроде синяка, то это он и есть, скорее всего. Они получаются, когда кусаешь и сосешь одновременно. Говорят, от них можно избавиться, если массажировать расческой. Или можно скрыть косметикой. Или надеть шарф.
– А у тебя был когда-нибудь засос?
– Может, и был.
– А это больно?
– Во всяком случае, в пылу чувств этого не замечаешь.
– Ты ведь не против, что я спрашиваю тебя обо всем этом? Не у мамы же мне консультироваться.
– Можешь консультироваться у моей мамы, – заметила Джуин. – Вот она расскажет тебе все, от «а» до «я». Все, что ты хотела знать о сексе, но боялась спросить.
– А ты когда-нибудь доходила… до конца?
– Не твоего ума дело, – отрезала Джуин и, скрестив руки, взяла ночнушку за подол и стянула ее через голову.
«Вот это да, – подумала Люси, задрожав от ужаса, зачарованная видом маленьких твердых грудей, узкой талии, аккуратного треугольника темных волос на лобке. – Надеюсь, она не лесбиянка». Люси вдруг пришло в голову, что Джуин действительно выглядит вроде… ну, как одна из тех.
– Ты что, собираешься пролежать так весь день? – спросила Джуин. – Вставай, мы опоздаем на завтрак.
– Да. Нет. Прости, если я сказала что-то не то.
– Ничего.
– Иногда я чувствую себя такой дурой. Такой наивной. Потому что хотя у нас есть в школе предмет «Сексуальное образование» и нам рассказали, откуда берутся дети и как не заразиться СПИДом, о самом важном они ни слова не сказали. А Сара Брук и Джасинта Эйнсли так воображают, как будто они лучше всех, а все из-за того, что у них обеих есть бойфренды, причем у Сары постоянный.
– На твоем месте, – дала Джуин добрый искренний совет, – я бы послала Сару Брук и Джасинту Эйнсли к чертовой матери. Так, еще вопросы есть?
– Нет.
– Отлично. Потому что… – Джуин обмотала вокруг себя полотенце, закрепив его узлом на груди, – я иду в ванную.
И она уже почти дошла до ванной, когда услышала:
– Только вот…
– Что, Люси?
– Скажи, а ты не из тех?
Доминик Гарви еще не отдышался после своего заплыва и пробежки вверх по тропе. Войдя в ворота, он бросился на землю, и теперь лежал головой в стеблях дикой капусты, среди раковин заброшенного сада камней, блаженствуя в лучах солнца. Сквозь неплотно закрытые глаза он наблюдал за дюжиной крохотных тонкокрылых бабочек. Доминик остро ощущал свое тело, сильное и загорелое. В этот момент он испытывал к себе сильнейшую любовь. И почти до самых ушей растянула его губы похотливая улыбка, когда он вспомнил, как в окне прямо над ним на несколько мучительных секунд ему явилась совершенно голая Джуин Шарп. Та самая Джуин с хрупким, мальчишеским, просто созданным для трахача телом, которая могла сделать для него эту поездку настоящим праздником – если бы поступила так, как хочет он.
– Вегетарианство? Каприз и чепуха. Маленькая мадам просто стремится произвести впечатление.
Вот так выразилась Элеанор Гарви, стоя над плитой и тыкая вилкой в корчащийся бекон. Она приехала в субботу, собственными силами – на своем кабриолете «мерседес». Сегодня на ней были грубые белые шорты и майка из аэртекса. Волосы Элеанор красила и обычно носила убранными под широкую эластичную ленту, такую тугую, что видно было, как тянется кожа на висках и возле уголков глаз. Ей все говорили, что она не выглядит на семьдесят лет, и в ее манере держаться видна была некая похвальба этим. И все же точнее было бы сказать, что именно семьдесят лет украшают ее. Всю жизнь Элеанор шла к этому пику уверенности в себе, пику веры в неопровержимость своего мнения. Доминик, который поставил себе целью опровергнуть ее мнение хоть раз, считал, что она вполне подошла бы на роль основательницы и активистки «Женской лиги здоровья и красоты» (сектор здоровья).
– Это ее принципиальная позиция, – спокойно сказал Доминик, входя через заднюю дверь, мокрый и блестящий, с прилипшей ко лбу челкой. – А принципы надо уважать.
В качестве ответа Элеанор лишь цыкнула; подобным же образом она отгоняла кошек и собак, если они по глупости своей смели подойти к ней слишком близко.
– Все-таки это так неудобно, – вставила Джеральдин, терзавшая тупым ножом, деревенский хлеб, – отдельно готовить для человека с особыми запросами.
С момента прибытия матери Джеральдин потеряла контроль над кухней, и ей оставалось лишь проявлять свое недовольство раздраженными нотками в голосе. Она утерла лоб внешней стороной вялого запястья.
– Но никто не просит тебя готовить что-либо отдельно, – напомнил ей Доминик. – Она же сказала, что будет есть овощи. Ну и там картошку, рис и все остальное. И тебе не надо ни о чем больше думать. Она достаточно взрослая, чтобы позаботиться о собственном питании. Она выживет.
– И приедет домой тощая, как вешалка. А потом Элли обвинит меня в том, что я уморила голодом ее бестолковую дочь. Нет, как вам это понравится?! – негодовала Джеральдин, предвидя вопиющую несправедливость. – Это несправедливо!
– За две недели она не исхудает. И потом, она ведь сама решает, что есть и что не есть, так ведь?
– Доминик, я уверена, что ты защищаешь ее, только чтобы разозлить меня. А сейчас пойди оденься. Я не разрешу тебе сесть за стол полуголым.
– Тогда брось мне вон ту футболку. Вон она, висит на стуле. Ага, эту.
– По крайней мере, яйцо она съест. Одно свежее яйцо с фермы, – категорично заявила Элеанор и разбила яйцо на сковородку.
– Нет, – возразил Доминик столь же категорично. – Она же ясно сказала – никаких яиц.
– Тогда придется тебе съесть два, – фыркнула Элеанор. – Ведь ты мальчик, и ты растешь.
– Нет, мне только одно яйцо.
– Здравствуйте, – кротко поприветствовала всех Джуин, заглядывая в дверь. – А где Маффи?
Доминик мотнул головой в сторону, указывая на дверь в судомойню.
– Он там сохнет. Он… давайте просто скажем, что пахнет он не как розовый сад. Сейчас, наверное, даже боги морщат носы на небесах.
– Мой славный мальчик! – сказала Джуин с обожанием в голосе и прошла в кухню.
– Да, он ужасно воняет. Почему ты назвала его Маффи?
– Вообще-то он Маффин. – Джуин отодвинула стул и уселась рядом с Домиником, чопорно положив руки на колени. Не то чтобы она сама выбрала для себя это место. Кто бы по собственной инициативе стал приближаться к этому распутному дьяволу? Однако за то короткое время, что Джуин провела здесь, каким-то образом это место стало «ее». Очевидно, это был результат работы загадочного механизма под названием «семья». Джеральдин и Люси помещались напротив, а Элеанор занимала место во главе стола, которое иначе принадлежало бы Джону. – А полное имя «Ослик Маффин» [46]46
Популярный персонаж английского кукольного театра, созданный Энн Хогарт и Джоном Баслом в середине XX в.
[Закрыть].
– Я как раз говорила, – Элеанор повернулась от плиты к Джуин и угрожающе подняла ложку, – что ты не откажешься от яйца.
– Нет, большое спасибо, я поем хлеба с мармеладом.
– Тсссс. А где же моя ленивица внучка?
– Она уже идет.
– Тогда мы начнем без нее. И если ничего не останется, то пусть винит в этом только себя. Хотя ей не повредит поголодать до обеда. Она толстеет на глазах. Боюсь, больше мы не можем успокаивать себя, говоря, что это детская пухлость.
– Она вот-вот спустится, – пообещала Джуин и добавила в защиту Люси: – Не следует заострять внимание на ее весе. От этого у нее могут появиться комплексы. А именно так возникают пищевые расстройства. Давайте я помогу. Может, надо разлить чай? Кто хочет чаю?
Элеанор Гарви раздавала тарелки с жареными яйцами, помидорами и беконом. Вот от помидоров Джуин не отказалась бы. Вместо того чтобы сразу передать тарелку Доминику, она на секунду задержала ее в руках, с легкой завистью принюхалась к ее содержимому и только потом отдала Доминику его порцию. Джуин предположила, что помидоры подавались лишь как часть всего завтрака, с нагрузкой в виде бекона и яиц: ты или соглашался на все, или не получал ничего.
– Полагаю, – произнесла Элеанор довольно провокационным тоном, садясь и беря в руки столовый прибор, – что Доминик ждет не дождется, когда у него появится его собственная машина?
– Боюсь, мне надо запастись терпением, – равнодушно ответил Доминик, – поскольку купить ее я не могу. Не хочешь съесть мои помидоры, Джуин? Я их не очень люблю.
– Может, ты ожидаешь, что дедушка подарит тебе машину? – Элеанор пыталась говорить шутливым тоном, но блеск в ее глазах нельзя было назвать веселым огоньком.
– Честно говоря, я об этом не задумывался.
– Вот и хорошо. Потому что мы не мешки с деньгами. Современная молодежь считает, что все, что они ни захотят, должно подаваться им на блюдечке и немедленно, так ведь? Мгновенное удовлетворение желаний, так это называется?
– Да нет, я могу подождать – если у меня нет другого выбора, – заверил ее Доминик и ухмыльнулся Джуин.
Джуин же явно вздрогнула, почувствовав, как под прикрытием льняной скатерти его пальцы скользнули по ее голому бедру.
– Признаться, я рада это слышать. Усердно трудись, и таким образом ты получишь все, что захочешь. Насколько мне известно, ты мечтаешь стать журналистом, как твой дядя?
– Нет, – кратко ответил Доминик. – Меня больше интересуют компьютерные науки.
– Дэвид говорил, что у него есть ноутбук. Передай, пожалуйста, перец. А вы, юная леди? Что вы собираетесь делать по окончании школы?
Джуин решила, что лучше бы ее звали дрянной сплетницей или хитрой жабой, чем юной леди. Она на миг закрыла глаза, и ей представилось кишащее жизнью море.
– Я буду морским биологом, – ответила она язвительно, отложив на время свои более филантропические устремления, и запила ложь большим глотком чая.
– Боже мой! – противно засмеялась Элеанор и приподняла выщипанную бровь. – Морская биология не лучшее занятие для девушек, – сообщила она.
– Как Рейчел Карсон, – пришел на помощь Джуин Доминик.
– Как кто? – не поняла Элеанор.
– Рейчел Карсон. Она была гидробиологом в Мериленде. Одна из основательниц движения за охрану окружающей среды. Она изучала то, как пестициды оказываются в наших реках и океанах. Это благодаря ей в Соединенных Штатах запретили использование дуста.
– Ох, ну хватит. – Элеанор раздраженно проткнула яйцо на своей тарелке, чтобы вытек желток. – Я думала, что мы собрались здесь, чтобы спокойно позавтракать, а не играть в «Знатоков».
– Но вопросы экологии действительно очень актуальны, бабушка. Будущее всей планеты находится в наших руках.
– Тссс. Эта планета существовала много лет до того, как ты родился, мой мальчик.
– Примерно четыре с половиной миллиона лет.
– И можешь не волноваться, она просуществует еще столько же и после того, как тебя не станет.
– Говорят, что все началось с большого взрыва. Трахнуло так трахнуло, да, Джуин?
Элеанор поджала губы и нахмурила брови, сигнализируя своей дочери: не реагируй на это. Не давай им возможности развить тему. Нельзя потакать этому третьесортному юмору.
– О господи, – только и вымолвила расстроенная Джеральдин.
Джуин и Доминик лежали на берегу, бок о бок, как пара малышей, опираясь на локти, ногами к морю. На Джуин было надето крохотное черное бикини.
Доминик спросил лениво, но учтиво:
– Полагаю, на минет не стоит рассчитывать?
Джуин ответила:
– Ты полагаешь совершенно верно.
– Я просто спросил. – Он откатился от нее и лег на спину, раскинув руки. – Разве нельзя спросить?
– Спросить можно, только можно схлопотать за это пощечину.
– Только не надо меня воспитывать, Джуин.
– А я и не воспитываю, – сказала Джуин, и это было правдой: менее всего она хотела воспитывать кого бы то ни было. Чтобы сменить тему разговора, она громко и отчетливо произнесла: – Я не ожидала от тебя таких познаний.
– Каких?
– Про ту женщину. Руфь Карсон, кажется.
– Рэйчел Карсон. Я случайно вспомнил, – с непритворной скромностью отказался от похвалы Доминик. – Это называется интуитивная прозорливость или как-то еще: разнообразная случайная информация скапливается в голове, а потом при случае всплывает в памяти.
– Вовремя она всплыла: заставила твою бабушку замолчать.
– Это не надолго. Ой-ой-ой… апчхи! – мощно чихнул Доминик. Щекотка в носу появилась уже некоторое время назад и вот наконец заявила о себе в полный голос.
– Будь здоров, – как положено, сказала Джуин. – Ты знаешь, мне она не очень нравится.
– Нравится? Она и не собирается никому нравиться. Не для этого она послана на эту землю. Она послана нам как испытание. А насчет того, что бабушка замолчала: не думай, что она так и будет молчать. С ней всегда надо быть настороже. Не уступай ей ни дюйма, вот тебе мой совет. У тебя, случайно, нет салфетки?
– Нет.
– Ладно, обойдусь. – Сморщив нос, Доминик сделал несколько осторожных вдохов и выдохов и снова улегся рядом с Джуин, опираясь на локти. Спустя минуту-другую он спросил с нехарактерной для себя горечью в голосе, то ли задирая Джуин, то ли распаляя себя: – Скажи, а вот если бы на моем месте был мой ненаглядный кузен, ты бы не отвергла его, так ведь? Ты бы прыгнула на него, скажи он хоть слово, да?
– Кто? – сердито спросила Джуин, зарывая пальцы в песок, чтобы не вцепиться в Доминика, не стукнуть его что есть силы кулаком по спине.
– Как кто, разумеется, высокочтимый Алекс Гарви. Насколько мне известно, ты к нему весьма неравнодушна.
– Насколько тебе известно, вот как? И откуда именно у тебя эта информация?
– От моей матери, которая в свою очередь услышала это от твоей матери. А точнее, я случайно подслушал…
– Она не могла такое сказать, – запротестовала Джуин. Она зажмурилась, чувствуя, что проваливается в черную пустоту. – Это невозможно. А если и сказала, то соврала. Ей-то откуда знать? Никто в здравом уме не стал бы делиться секретами с моей матерью.
– Значит, ничего такого ты к нему не испытываешь?
– К Алексу? – презрительным фырканьем Джуин отмела это предположение. – И мысли такой не было. Вообще-то он ничего. По крайней мере, у него есть манеры.
– И еще у него есть Наоми Маркхем.
– Да, – устало согласилась Джуин и опустила голову на песок. Ее тоска, ее разочарование снова вернулись к ней. Ее сердце разрывалось от боли.
– Ну так объясни мне, что в нем есть, чего нет во мне? Кроме манер, само собой.
– Даже не знаю, с чего начать.
– Внутри, знаешь ли, я классный парень.
– Поверю тебе на слово.
«А Алекс, – думала Джуин, – никогда не дерзит и не грубит. Он не бахвалится почем зря. Он красивый, веселый, чуткий и сильный. Когда я смотрю в его глаза, я забываю обо всем на свете. Как я могла поверить, что разлюбила его? Нет, наверное, я умру от любви к нему».
– Конечно, нельзя забывать, что в тот момент твоя мать была несколько навеселе. Во всяком случае, так мне показалось. – Доминик почувствовал, что Джуин расстроилась, и испугался, что зашел слишком далеко. Поэтому он, отложив на время интересующую его тему, попытался исправить ситуацию.
– Разве она когда-нибудь бывает не навеселе?
– Значит, все это были просто пьяные разговоры?
– Вот именно: пьяные разговоры.
– Кстати, видела бы ты моего старика на прошлой неделе. Как же он наклюкался! – Доминик рассмеялся вслух, вспомнив отца.
– Кто, Джон? – тупо переспросила Джуин. – Джон напился? Я тебе не верю.
– Ни слова неправды. Он вернулся домой пьяный в стельку и танцевал в лунном свете с гирляндой свиных сарделек на шее. Я его даже стал немного уважать за это, но мама, мягко говоря, была не очень довольна тем выступлением. Она сказала, что никогда этого не забудет.
– Доминик?
– Что, старушка?
– Вот скажи… – В конце концов, Доминик тоже был парнем, мужчиной, хотя и совершенного иного склада, чем Алекс Гарви. Может, он сможет объяснить ей необъяснимое. – Что ты думаешь о Наоми Маркхем?
– О ком? О Наоми? Я бы не выкинул ее из постели, это точно. – Вот и все, что он сказал, в своей обычной несерьезной манере. – То есть она, конечно, лакомый… Эй, смотрите-ка, кто идет! Это же наша Люси-гусыня! Слушай, Джуин Шарп, сделай мне одолжение: покажи свой злобный характер, разозлись-ка на меня. А то моя репутация задиры под угрозой.
Бесчисленные чашечки черного кофе, которые он опустошал одну за другой, и сандвичи – изящные треугольники огурца и копченого лосося, исчезавшие незаметно для него самого, не успокоили ни его мозг, ни его желудок. Он сидел в зале ожидания бизнес-класса и ждал, ждал, ждал, широко зевая, садясь то так, то этак, вытягивая длинные ноги, обуреваемый мыслями – приятными и не очень.
От недостатка сна мысли немного путались. Ему было жаль (но не слишком) Кристин. Вчера вечером на ее губах играла лучезарная улыбка, со всеми присутствующими она была остроумна и весела, ее смех струился то в одном конце зала, то в другом, никогда она не выглядела такой красивой, такой полной жизни. А потом всю ночь она плакала в ванной, изливала свое горе, сморкалась в бумажные салфетки, а под утро разразилась горькими обвинениями и даже несколько раз ударила его. Он до сих пор был слегка пьян от шампанского и лести, что сопровождали его грандиозную отвальную, но похмелье было вызвано не столько этими конкретными излишествами, сколько ноющими ребрами и притупленными чувствами.
Он еле поднялся сегодня в восемь утра; менее чем через четыре часа он должен будет приземлиться в Лондоне. Там ранний вечер будет казаться полуднем. Странная это штука – время.
По всему земному шару народы восторженно наблюдали за рассветами и закатами. Но Дэвид Гарви знал: Земля – это кривобокая планета, которая как сумасшедшая выписывала пируэты вокруг безразличной желтой карликовой звезды. Солнце не встает и не садится, а рассвет и закат – всего лишь выдумка, призванная утешить человечество, навечно порабощенное суточным циклом.
Начиная с одноклеточных организмов, все живое танцевало под дудку солнца. Безмозглая протоплазма скручивается на свету в спирали. Тараканы начинают свою деятельность с наступлением темноты. При солнечном затмении сбитые с толку птицы падают с потемневшего неба. А самое смешное в этом то, что солнцу на все это наплевать. В каком-то смысле солнце было похоже на него самого, так как вокруг Дэвида Гарви тоже скручивалась в спирали, суетилась, низвергалась форма жизни, известная под названием «Женщина».
Ему нравилось то, что теперь человек мог сам выбирать себе время суток (например, получить ночь или день в любой момент; или посетить их, как ресторан, за определенную плату). Но вот как бороться с нарушением биоритмов, вызванных перелетом нескольких часовых поясов, Дэвид не знал. Вот и сейчас он с унынием готовился к несогласованности сигналов природы и биологических часов, к бессоннице ночью и сонливости днем, к плохим снам и чувству усталости, к дурному настроению и потере аппетита – ко всему тому, что неизменно сопровождало перелет на восток и что предстояло ему пережить в ближайшие несколько дней.
А еще – только это секрет – он страшно трусил. Но это ничего, страх составлял половину удовольствия от полета. Итак, с замирающим сердцем он ждал, когда его с шумом и грохотом вознесут в небо. Дэвид всегда настаивал на «конкорде», таком быстром, таком престижном, потому что он считал, что работодателей нужно заставлять платить. Последний раз, когда он летел на «конкорде», на заднем ряду сидели только он и скучающая брюнетка с телом гермафродита и сладострастной верхней губой – дочь миллионера. Они накрылись одеялом, и он заставил ее кончить со скоростью, вдвое превышающей скорость звука.
Но взлет был даже лучше, чем секс. Огромная серебряная птица несется по взлетной полосе, ревут моторы, и вот, внезапно оторвавшись от земли, самолет взмывает в небо… Дэвид не знал ничего более захватывающего. Пока самолет набирал высоту, он чувствовал себя прекрасно. Проблемы (ужасные проблемы!) могут возникнуть при снижении и посадке.
Его мысли обратились к более приятной теме – к его обители в Ноттинг-Хилле. Это была элегантная, заставленная книгами квартира на первом этаже высокого белого дома, который самовлюбленно смотрел как в зеркало на свою точную копию на другой стороне площади. Дэвид испытывал глубокую уверенность в том, что именно в этой квартире, за письменным столом у окна, тихими воскресными днями он будет наконец писать свой Роман.
Несколько дней акклиматизации, неделя или около того в Италии в компании с этой ведьмой Хендерсон (Дэвид называл ее так по-дружески; он был достаточно высокого мнения о глупой корове) и другими горгульями из газетного мира, все – большие шишки на Флит-стрит, – и он почувствует себя новым человеком.
Или, поскольку от себя не убежишь, захочет новую женщину.
В самолете, где опытные стюардессы с глубоко въевшимися улыбками усадили его на место, Дэвид, желая развлечься, вынул из кармана письмо сестры. Джеральдин ждала встречи с ним, она считала часы. И Джон тоже, и дети, Люси и Доминик, были вне себя от восторга. В сентябре он обязательно должен провести у них уикенд. А пока она хотела бы предупредить его о кислородном голодании. Это опасное состояние угрожает любителям выпить, когда они предаются своей страсти в воздухе. Гипоксия средней степени тяжести напоминает интоксикацию, характеризуется эйфорией, ослаблением умственных способностей и нарушением координации. Потом губы, ногти и мочки ушей синеют, и тогда необходимо воспользоваться кислородной подушкой.
Что ж, когда он летел на самолете в предыдущий раз, с его умственными способностями да и с координацией все было в порядке. А нос и мочки ушей были розовее розового. Дочь миллионера с удовольствием выпила бы за это!
Поэтому Дэвид не отказался, когда к канапе с зернистой черной икрой ему было предложено шампанское известной марки, – невзирая на угрозу гипоксии.
Наоми Маркхем готовила по сборнику рецептов. Потому что по-другому она не умела. Об импровизации речи не было, поскольку кулинария оставалась для нее эзотерическим занятием, рецепт был мистикой, волшебным заклинанием, а без цветной иллюстрации Наоми не имела бы понятия, что именно должно получиться в результате.
Когда Наоми надела стеганые рукавицы, присела перед духовкой и вытянула противень с кастрюлей, она чувствовала себя домохозяйкой из телевизионной рекламы. Правда, если улыбающиеся, самоуверенные рекламные домохозяйки, идеально причесанные, предъявляли камере свои кулинарные и стоматологические шедевры, то Наоми ни за что не решилась бы показать всей стране свои макароны по-каталонски и измученное лицо. Она была уверена, что с макаронами что-то не так, но что именно и почему, она не знала. Они выглядели сухими, склеившимися, в них не было пышности и глянца, обещанных иллюстрацией.
«Я ничего не умею, – сказала она себе, сдаваясь. – Я ничего не умею. От меня нет совершенно никакой пользы».
И где же Алекс? Вот каждый раз так: когда она готовит что-нибудь особенное, он обязательно задерживается. Скорее всего, он зашел в паб. После работы он иногда заходил в «Анджел» выпить пинту-другую и поболтать с товарищами. Это было маленьким удовольствием в конце трудового дня, и Наоми знала, что обижаться здесь не на что. Однако обида исходила не из головы, она поднималась откуда-то из глубины, из недоброго и недостойного угла, непрошеная, настойчивая.
От хозяйственных хлопот Наоми разгорячилась и разволновалась, августовская духота тоже действовала на нее подавляюще. Несмотря на открытое окно, не чувствовалось ни ветерка, ни малейшего движения воздуха, ни единого поцелуя жизни между домом и садом. Листья не шевелились; они вяло свисали с веток.
Недостаток уверенности в себе проявлялся у Наоми очевиднее всего именно в вопросах домоводства. Она постоянно сверялась с инструкциями на банках, пакетах, коробках порошка, аэрозолях и флаконах; она до последней буквы следовала примерным меню на неделю, во всем полагаясь на книги; строго отмеряла указанное количество ингредиентов – столовую ложку этого, чашку того; к каждой новой задаче подходила со страхом неудачи; своим инстинктам не доверяла ни капли. Наоми была озабочена предписанной температурой воды, точным размером кубиков моркови. Вероятно, она была единственным человеком в мире, который при нарезке кабачка для жюльена пользовался спичкой в качестве мерки.
Ну а потом, когда ничего не получалось как надо, когда раковина расцветала мыльной пеной, соус съеживался до кукольных порций, а суфле превращалось в лепешку, она корила себя не за отсутствие самостоятельности, не за нехватку здравого смысла, а за неспособность точно следовать рецепту.
Все это оказывало на Наоми такое парализующее действие, что элементарное заваривание чая превращалось для нее в длительный и утомительный процесс. Поэтому приготовление макарон по-каталонски вовсе не было простой задачей.
Наоми достала из ящика ложку, проткнула почерневшую корочку из тертого сыра, отчего изнутри вырвалась ароматная струя пара, и стала ковыряться в макаронах. Отдельные макаронины запеклись и стали твердыми, но в нижней части кастрюли Наоми обнаружила жидкую размазню. Винить Алекса было несправедливо, поскольку его опоздание никак не повлияло на приготовление блюда, но она все равно его винила и уже отрепетировала, как встретит его с нежными укорами, как мягко побранит его – но ни в коем случае не станет «пилить», нет, в ее тоне будет подразумеваться прощение и кротость. И тогда Алекс попросит у нее прощения. Он объявит себя бесчувственным животным, подхватит ее на руки и будет утешать. И ее огорчение пройдет – просто потому, что она услышит извинения, потому что Алекс возьмет всю вину на себя и будет стараться эту вину загладить.
Слишком часто во внутренних диалогах Наоми ее собеседники простирались перед ней ниц и признавались в ужасных несправедливостях, содеянных ими по отношению к ней, несчастной Наоми. Если бы Наоми попросили обратиться к миру с одной-единственной фразой, она бы сказала: «Извинитесь!» Но те люди, которые действительно были к ней несправедливы – ее отец, ее мать, дядя Хью, – не были способны на искреннее раскаяние, и поэтому за всех приходилось расплачиваться хорошим людям вроде Алекса.
Огорченная неудачей с макаронами и опозданием своего любимого, которому следовало быть рядом в трудную для нее минуту, Наоми ушла в ванную комнату. Там она набрала себе ванну, добавила туда лимонного масла, подобрала волосы и заколола их в нескольких местах и потом грациозно опустилась в теплую воду.
Здесь Алекс и нашел ее получасом позже. К этому времени она уже выглядела и чувствовала себя как ребенок, отупевший от слишком долгого сидения перед телевизором. Несмотря на бесконечное жужжание вентилятора, тесная ванная была наполнена паром, который, конденсируясь, бежал ручейками по холодным, твердым кафельным и зеркальным поверхностям.
– Что случилось? – спросила Наоми заплетающимся языком. Она подбирала волосы, прядка за прядкой ускользающие из заколок. – Ты ходил пить с Питером, да?
Выражение «ходил пить» почему-то рассердило Алекса (возможно, из-за того, что в такой формулировке его основным мотивом становился алкоголь). Но в любом случае он не был в пабе.
– Ничего не случилось, – коротко сказал он и, тяжело опустившись на край ванны, сполоснул руки, что в свою очередь вызвало недовольство Наоми. Она была бы счастлива, если бы он целиком забрался к ней в ванную, она бы обрадовалась, если бы он снял рубашку и джинсы, осторожно вступил бы в воду, подвинул бы ее колени, чтобы освободить себе место. Но это бездумное ополаскивание рук было каким-то безличным и даже гигиенически-туалетным. А потом, хотя Алекс и взглянул на нее, глаза его задержались на ней оскорбительно короткое время, как будто он думал о чем-то совсем другом. И в голове Наоми возникла некрасивая фраза: «Он моет об меня руки».
– В чем дело? – спросила она с тревогой, охотясь за неуловимым мылом, которое выскальзывало из ее рук. – Что тебя задержало? – И тут же, не подумав, не успев интонацией прикрыть смысл слов, добавила без намека на кротость: – Я приготовила ужин, но, боюсь, он уже испорчен.
