Текст книги "Юстиниан"
Автор книги: Росс Лэйдлоу
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)
Другой вид римской артиллерии назывался баллиста и предназначался для убийства людей. Витой шнур соединял два зарядных устройства, в которые закладывались дротики, болты или короткие копья, – после освобождения шнура такое оружие могло пробить любые доспехи, словно гвоздь – глину.
Хотя союзники-иудеи – их можно было отличить по форме шлемов и более светлой коже – наверняка предупредили галла о разрушительной силе римских катапульт, те скорее выказывали любопытство, а не страх, осыпая насмешками римлян, неторопливо собиравших огромные механизмы на равнине.
– Когда будешь готов, дуценариус, – Валериан коротко кивнул сержанту, командовавшему первым онагром.
Шестеро артиллеристов оттянули тетиву, и гигантское «плечо» первого онагра опустилось к земле, принимая в своё ложе первый железный шар.
– Jacite![38]38
Огонь! (лат.) – команды в Восточной Империи по-прежнему отдавались по-латыни.
[Закрыть] – скомандовал дуценариус. Спусковой рычаг был нажат, и огромная машина послала снаряд в цель. Шар ударил в бруствер над воротами крепости, подняв целый фонтан каменного крошева. Артиллеристы возбуждённо и радостно переговаривались.
– Хорошая стрельба, – одобрительно сказал Валериан. – Стрелять по готовности.
– Заряжай!
На этот раз ворот, натягивающий тетиву, провернули на один раз меньше – и шар ударил в деревянные ворота. Словно осознав всю опасность катапульт, галла на стенах крепости затихли.
Вскоре все четыре онагра были приведены в действие, и могучие «плечи» взмывали вверх по очереди, нанося серьёзные повреждения стенам и воротам Магдалы. Залпы из баллист не давали противнику возможности высунуться. Наблюдая за происходящим, Юстиниан задавался вопросом, как долго сможет вход в крепость выдерживать такую страшную атаку.
Внезапно на равнину обрушился проливной дождь – такой сильный, что уже за несколько шагов ничего не было видно. Однако инженеры, уже найдя правильный прицел, продолжали метать снаряды в крепость. Когда же небо так же неожиданно и резко очистилось и дождь прекратился, Юстиниан с ужасом увидел, как большая группа галла выбралась из крепости – вероятно, под прикрытием стены дождя, – и бежит прямо на катапульты. Он уже мог рассмотреть воинов – высоких, с угольно-чёрной кожей, безбородых, с головами, увенчанными копной вьющихся волос; тонкие, почти женственные черты их были искажены безумием и яростью боя, устрашающего вида копья занесены над головами.
Юстиниан хотел отдать приказ – но не смог вымолвить ни звука. Казалось, он замёрз в седле.
– Ras![39]39
Господи!
[Закрыть] – в отчаянии закричал его заместитель, и Юстиниан ожил. Обернувшись к своим людям, он скомандовал:
– Вперёд!
Римские конники и бойцы-эфиопы обрушились на галла, но слишком поздно – инженеры катапульт погибли все до единого, нанизанные на страшные копья. Юстиниан увидел, как валится наземь Валериан, и поперёк спины у него разбухает широкая, с ладонь, полоса крови.
Несмотря на свой свирепый нрав и мужество, галла не умели сражаться против конницы и потому погибали десятками, а потом применили единственную возможную тактику: очертя голову кинулись обратно в крепость.
Снедаемый гневом и скорбью, ругая сам себя, Юстиниан вместе с негусом и старшими офицерами бросился организовывать новую атаку на галла. Дикари не успели повредить катапульты, и вскоре новые расчёты артиллеристов возобновили обстрел крепости; к полудню ворота Магдалы были разрушены. Бой длился ещё долго – защитники крепости отчаянно защищали вход – но, в конце концов, римлянам удалось расчистить широкий проход для кавалерии... И крепость Магдала была взята.
Как обычно и бывает в таких случаях, никакой милости к побеждённым не проявили: их убивали, как крыс.
После падения Магдалы серьёзных сражений больше не было. Римский корпус вышел на побережье, и римские суда переправили его в Аравию. Зу-Нувас и его армия были разгромлены, химьяритский лидер убит в бою. Власть Эфиопии и христианство были восстановлены по всей Аравии, к радости сабеев, после чего негус со своей армией возвратился в Африку, а Юстиниан – победоносно, но с болью в душе – отплыл вместе со своими людьми в Константинополь.
Часть III
СПАСИТЕЛЬ РИМСКОГО МИРА
527-540 гг. Р. X.
ДЕВЯТЬ
– Благословен будь во имя Отца, Сына и Святого Духа! – произнёс Епифаний, патриарх Константинопольский, завершая таинство бракосочетания в храме Святой Софии, украшенном великолепными мозаиками и бесчисленными статуями императоров и святых; с высокими окнами, обрамленными полупрозрачными пластинками полированного мрамора. Юстиниан и Феодора причастились Тайн Тела Христова, а затем и крови Его, поданной им в серебряной ложке. Вуаль, наброшенная на них, была откинута, теперь на головах их сверкали венцы. Рука об руку двинулись они к выходу из храма – мимо придворных, сенаторов, патрициев, экскубиторов, гвардейцев; все собравшиеся были одеты в лучшие свои наряды или парадную военную форму. С галереи за церемонией с восторгом наблюдали женщины, и среди знатных дам и девиц находились мать, сёстры Феодоры, Комито и Анастасия.
Выйдя на высокое крыльцо храма, Юстиниан и Феодора приветствовали восторженную толпу, собравшуюся в ожидании завершения церемонии. Ропот неодобрения был слышен лишь среди знати, сопровождавшей новобрачных:
– Выскочка... Он не один из нас... Пара выскочек... Говорят, его предки были варварами, а она – она была актрисой!.. Юстину пришлось отменить закон, запрещавший актрисам выходить замуж за знатных людей... Свадьба была отложена, слышали?.. Ждали смерти старой императрицы, Эуфемии... Она не собиралась мириться с тем, что на трон взойдёт плебейка... Видели вы её мать и сестёр на галерее? Разодеты в пух и прах в эти ужасные наряды и воображают, что похожи на жён и дочерей сенаторов!.. Я слыхал, старшая сестра, Комито, выходит замуж за генерала... К чему мы катимся? Скоро дочери патрициев начнут выходить за возничих...
Сердце Феодоры переполняла гордость; видя радость толпы, она злорадно подумала: «Сожри своё сердце, Гекебол! И вы, Зелёные, твари, издевавшиеся над моей семьёй, когда моя мать умоляла вас о помощи на глазах всего Ипподрома. И вы, снобы-аристократы, нувориши, смотревшие на меня свысока только потому, что я выступала на подмостках сцены. Теперь я выше вас, выше вас всех; я замужем за человеком, которому суждено стать властителем нового Рима; я жена самого могущественного человека в мире!»
Она доверчиво и нежно взглянула на высокого красивого мужчину, идущего рядом с ней; доброго, умного, чувствительного, амбициозного... и уязвимого человека, человека, которого она сама создала и которому никто не посмеет причинить вред, пока она рядом с ним. Феодора вспомнила их первую встречу год назад...
После своего возвращения из Антиохии в столицу Феодора вложила часть денег Тимофея в недвижимость, купив дом в восьмом районе, возле бухты Юлиана, – здесь жили мелкие ремесленники, а арендная плата была не очень высока. Помимо жилых комнат в доме был просторный и светлый чердак, который Феодора, следуя совету Македонии, превратила в небольшую мастерскую по прядению шерсти. Минуя посредников, она связалась с поставщиками, рекомендованными той же Македонией, от которых и стала получать тонкую шерсть высокого качества, – от овец, пасущихся на высоком плато в Центральной Анатолии. Затем, по зову сердца, она набрала в мастерскую безработных актрис. По собственному горькому опыту она знала, что у них мог возникнуть соблазн заняться проституцией, чтобы свести концы с концами. Для обучения она наняла опытных мастериц – и вскоре её производство уже процветало, поскольку на рынке её пряжа быстро завоевала репутацию самой лучшей.
Ей хотелось бы предложить честную работу всем девушкам, вынужденным работать в публичных домах, но пока, к сожалению, это было не в её власти. Положение таких женщин было особенно жалким, граничащим с рабством. Феодоре требовался мощный союзник – и она решила обратиться к Петру Савватию. Став консулом, он сменил имя, как она выяснила, и теперь звался Юстинианом. Для него у неё было припасено письмо от Македонии. Внушительный список его титулов и заслуг давал возможность надеяться, что он поможет Феодоре, а ещё больше уверенности придавал тот факт, что Юстиниан был племянником самого императора.
Она пришла в «Бронзовый дом», названный так из-за массивных бронзовых дверей парадного входа в императорский дворец, и передала стражникам своё рекомендательное письмо.
– Удачи тебе! – бросил один из них, пробежав письмо глазами. – Нобилиссимус не принимает никого в последнее время, с тех самых пор, как вернулся из Аравии, однако попытка не пытка. Иди в главный зал аудиенций.
Пройдя бесконечную череду дворцовых построек, парков и портиков, Феодора хоть и с трудом, но всё же разыскала главный зал аудиенций. Силентиарий, дежуривший в коридоре, прочитал письмо и покачал головой.
– Боюсь, ты зря проделала весь этот путь! – с явным сочувствием произнёс он. – Благороднейший патриций не хочет никого видеть.
– О, прошу! – взмолилась Феодора, улыбаясь самой очаровательной из своих улыбок. – Это очень важно для меня! Он единственный человек, который может мне помочь!
Она уже нащупывала в кошельке, прикреплённом к поясу, несколько оболов, как вдруг вовремя вспомнила, что силентиариев набирали из людей знатного происхождения и такую подачку дворцовый страж может счесть оскорблением. Однако обаяние Феодоры и её убеждённость, в своё время пленившие даже епископа Тимофея, уже и без того пробили брешь в броне вежливой неприступности силентиария, несмотря на его профессиональное умение вежливо, но твёрдо отказывать назойливым просителям.
– Подожди здесь! – сказал он, скупо улыбнувшись. – Бог знает, почему я это делаю...
С этими словами он скрылся в коридоре, а возвратившись через несколько минут, объявил:
– Патриций уделит тебе время прямо сейчас!
Бесконечными коридорами он провёл её в маленький внутренний дворик, полный цветов и окружённый изящной колоннадой. Возле фонтана она увидела одинокую фигуру, человека, который сидел, положив подбородок на скрещённые пальцы.
– Патриций, это Феодора, за которую просит Македония из Антиохии! – негромко объявил силентиарий и удалился.
Человек поднялся и улыбнулся Феодоре, а она мгновенно оценила его: высок, красив, спокойного нрава. Приветливое выражение лица говорило о мягкости, но тени под глазами и резкие складки возле рта выдавали тайную тревогу и беспокойство, владевшие им в данный момент.
– Македония – очаровательная женщина, насколько я помню, – голос у него был низкий и приятный, немного грустный. – Она поставляет нам оливковое масло и вино. Буду рад помочь и ей, и тем, за кого она просит.
Феодора подробно рассказала, как с помощью бесценных советов Македонии открыла прядильную мастерскую, как наняла безработных актрис, тем самым спасая их от необходимости торговать своим телом, и о том, что самым горячим её желанием является желание спасти тех несчастных, что уже вынуждены заниматься проституцией.
– Не хочу показаться бессердечным, – мягко заметил патриций, – но ведь они сами выбрали это ремесло, от чего же их нужно спасать? Августин, возможно, спорил бы, но бог, как отмечает Пелагий, всем нам даровал свободу выбора...
– Но, патриций! – страстно перебила его Феодора. – Девушки, которые работают в борделях, не имеют никакого выбора! Позволь мне объяснить. Проституция – доходное дело, помогающее бесчестным людям, жадным паразитам, быстро и легко сколотить целое состояние. Эти сутенёры путешествуют по провинциям, убеждая бедняков расставаться со своими дочерями за несколько монет, – иногда это целое состояние для колона[41]41
Арендатор-крестьянин.
[Закрыть], бедняка, погрязшего в долгах и не имеющего возможности заработать иначе. Обещания и посулы всегда одинаковы – девушкам обещают безбедную и счастливую жизнь в Константинополе или другом большом городе, работу в качестве няньки или служанки в семье богатых аристократов. Однако несчастных ждёт страшное разочарование, когда они приезжают в город. Сутенёры продают их в бордели, а хозяева борделей заставляют их подписать контракт, обрекающий девушек на пожизненное занятие проституцией. Никакой нарядной одежды и вкусной еды, никакой работы по дому и денег, что им обещали, когда забирали из родительского дома. Только унизительное рабство и омерзительная повинность, единственное спасение от которых – старость или болезнь. Тогда хозяин выкидывает их на улицу, предоставляя самим себе.
– Но это же ужасно! – в голосе патриция звучало искреннее потрясение. – Признаюсь, я не знал, как обстоят дела. Благодарю тебя, Феодора, за то, что привлекла моё внимание к этой беде. Будь уверена, я поговорю об этом со своим дядей. Скажу по секрету: с помощью Прокопия, блестящего молодого юриста, который уже хорошо потрудился для нас, мы сможем разработать проект тех мер, которые со временем станут законами!
– Это же замечательно! – пролепетала Феодора, не веря, что её обращение к патрицию возымело такой молниеносный эффект. – Осмелюсь спросить... как долго придётся ждать?
– К сожалению, Феодора, такие вещи всегда требуют много времени. Из того, что ты рассказала, я заключаю, что порочная эта практика достаточно давно укоренилась и распространилась и занимаются всем этим постыдным делом люди безжалостные и корыстные. Однако императорские указы помогали разгрызть орешки и потвёрже. Не сомневайся, дело пойдёт, едва только мы сможем сдвинуть колесо закона. Приходи ко мне через неделю, в этот же день и в это же время – и я скажу тебе, что мне уже удалось сделать.
В радостном возбуждении покидала Феодора дворец. По дороге домой она вспоминала то, отчего её сердце билось чаще. Когда они с патрицием прощались, ей показалось, что признаки беспокойства и тревоги стали менее заметны на его красивом лице. Что это – игра её воображения? Или результат того, что она возбудила в нём интерес и сочувствие к несчастным? Почему он согласился помочь ей – из альтруизма или для того, чтобы произвести на неё впечатление доброго и совестливого человека, у которого слова не расходятся с делом?
На протяжении следующих недель Феодора регулярно встречалась с патрицием. Вначале их разговоры касались лишь юридических деталей правового статуса проституток. Однако с течением времени Феодора и патриций обнаружили сходство интересов в области богословия, некоторых аспектах философии – и беседы их становились всё оживлённее. Когда Феодора благодаря своему запойному чтению книг из библиотеки Тимофея процитировала в своей речи Исократа[42]42
Блестящий оратор и риторик, Исократ (436—338 гг. до н.э.) в своих трудах предлагал примеры и готовые образцы того, как следует вести и выигрывать судебные дела. – См. Примечания.
[Закрыть], Юстиниан был откровенно потрясён и с тех пор взял привычку советоваться с ней на равных по любым важным вопросам.
Его уважение позволило Феодоре однажды осмелиться замолвить слово и за монофизитов.
– Патриций, народы Сирии и Египта – подданные Рима. Их единственное желание – поклоняться богу по-своему. Преследуя их, вы рискуете расколоть Империю и утратить половину. Я спрашиваю тебя: стоит ли оно того? И разве справедливо, что великие умы, краса и гордость Рима, Тимофей и Северий, должны страдать за веру?
Патриций заметил с улыбкой:
– Если я Нерон, то ты быстро становишься моим Сенекой. Надеюсь, что я – Нерон молодой, ещё до того, как власть ударила ему в голову. И, как всегда, Феодора, твои слова заставляют задуматься. Ты права – в своём стремлении к единству страны мы с дядей могли и переусердствовать. Я обдумаю то, что ты сказала.
Они сами не осознавали, что между ними зародилась глубокая и прочная дружба, – и наконец настал тот день, когда патриций сам попросил называть его по имени, Юстинианом. После этого вполне естественным показалось и то, что однажды, когда на патриция вновь накатила чёрная тоска, что бывало с ним периодически, Феодора по-дружески спросила, что беспокоит Юстиниана.
Он вскинул на неё глаза – и лицо его превратилось в маску страдания.
– Я так рад, что ты спросила! Я слишком долго держал свою тоску в себе. Но ты, мне кажется, единственная, кто способен меня понять, а возможно, и помочь советом, – он помолчал, а затем перешёл почти на шёпот. – Я проклят, Феодора! Мне кажется, у меня есть дар – увлекать за собой людей. Это ужасный дар – схожий с тем, которым боги удостоили Мидаса. Только в случае со мной страдаю не я, а те, кто идёт за мной!
Прошлое хлестало из него волной боли и раскаяния – гибель Атавульфа и Валериана, поединок с Неархом, фатальная нерешительность перед Сенатом в день избрания Родерика императором... Каждый раз его трусость мешала ему действовать, оставляя после себя чувство стыда и раскаяния.
– Я всё ещё вижу тот шлем во сне! Я до сих пор слышу голос Атавульфа и его отчаянный призыв о помощи! У меня перед глазами Валериан, которого сразило копьё галла... и я чувствую боль от удара, который нанёс сам себе в цистерне Нома! Гляди! От него остался шрам! – Юстиниан указал на звёздочку шрама у себя на лбу. – Правда в том, Феодора, что я приношу несчастье тем, кто сближается со мной.
Он бросил на неё отчаянный взгляд.
– Боюсь, что и тебе я принесу несчастье, а этого я боюсь больше всего на свете. Возможно, нам не стоит больше встречаться...
Феодора инстинктивно рванулась к нему и заключила его в объятия. Её переполняли боль и сострадание.
– О, дорогой мой... – прошептала она, баюкая его голову, склонившуюся к ней на грудь. – Нет ничего такого, чего нельзя было бы исправить. Думаю, я понимаю причину твоих терзаний. В прошлом ты – как многие римляне – считал себя человеком Марса... сильным, смелым, решительным лидером. Но, возможно, ты просто... не человек действия! И в этом нет ни стыда, ни позора. Ты вдохновляешь и направляешь – такие люди не обязаны вести за собой в бой. Ты не думал, что твой истинный талант – правильно выбирать исполнителя твоих планов?
– Возможно... ты права! – прошептал он с надеждой и добавил, немного помолчав: – Да... я чувствую – ты права! Почему, ну почему я не понял этого раньше!
– Иногда лишь взгляд со стороны способен разглядеть в нас то, чего мы сами не видим. Разве ты не помнишь тот стих в Писании, где говорится о сучках и брёвнах?
– «Почему ты смотришь на сучок в глазу брата твоего, но не замечаешь бревна в собственном глазу?»[43]43
Евангелие от Луки, 6, стих 41.
[Закрыть] – со слабой улыбкой откликнулся Юстиниан.
С того дня разум его начал исцеляться. Освободившись от чувства вины, Юстиниан начал строить планы и придумывать проекты – и мысль его расцвела бурно и пышно, превращая в реальность и облекая в чёткие формы то, что так недавно ограничивалось лишь расплывчатыми размышлениями. Словно это было самой естественной вещью в мире, он обсуждал все свои идеи с Феодорой: реформу римского права, планы грандиозного строительства небывалых и невиданных доселе храмов, а также то, о чём раньше он едва осмеливался мечтать, – возрождение Западной Империи и освобождение её от власти варваров.
– Вместе мы сделаем Рим ещё более великим, чем он был раньше! – восклицал он.
– Вместе? – Феодора улыбнулась. – Ты льстишь мне, Юстиниан. Говоришь со мной на равных, заставляя меня поверить в то, что мы партнёры...
Внезапно наступила звенящая тишина – они оба поняли, что перешли некую невидимую границу в отношениях.
– Мы могли бы ими стать, Феодора, – медленно произнёс Юстиниан и улыбнулся. – Я безнадёжно влюблён в тебя. Ты знаешь, я никогда не испытывал ничего подобного раньше, ни к одной женщине. Феодора... Я прошу тебя, будь моей женой!
Рассудок Феодоры пылал, словно в огне. Она очень любила Юстиниана, а после того, как смогла ему помочь обрести веру в себя, испытывала ещё и покровительственное, смешанное с ревностью чувство. В её нежности к нему было что-то материнское... но разве это была истинная любовь? Наверное, да. Феодора, по крайней мере, так думала. Это была любовь... своего рода. От любви к Македонии она отличалась, как тихий родник отличается от бурного горного потока. Но стать женой Юстиниана означало обрести такие возможности, о каких она и мечтать не могла. После истории с Гекеболом Феодора поклялась, что никогда больше не будет зависеть от мужчины. Однако положение супруги будущего императора трудно было назвать зависимостью. Она сама обретала ранг патрицианки; дворец, золото, доход – всё это было бы её собственным. Но Македония раскрыла ей её истинную сущность – и если она выйдет теперь замуж... не будет ли это означать, что она живёт во лжи? Что бы она ни решила, ясно одно: с Юстинианом, этим добрым и благородным человеком, она будет честна до конца.
Были и соображения иного, не личного порядка, заставлявшие её принять предложение Юстиниана. Она хотела помочь проституткам. Став женой патриция, она получала неизмеримо больше возможностей для этого. Так зачем же отказывать в помощи несчастным женщинам? Статус всех женщин в Римской Империи определялся законами, которые писали мужчины. В качестве супруги Юстиниана Феодора могла бы повлиять на эту ситуацию, изменив её к лучшему. Кроме того, не следовало забывать и о семье – матери и двух сёстрах; их жизнь она тоже могла полностью изменить, вытащить их из бедности, обеспечить безопасность и комфорт. Монофизиты, особенно её дорогие друзья, Тимофей и Северий, до сих пор страдающие от гонений и преследования? Она уже положила неплохое начало решению этой проблемы, заронив в душу Юстиниана сомнение в правильности позиции властей, – а сколь многого она могла бы добиться в качестве его жены?
Юстиниан мягко улыбнулся и тихо спросил:
– Могу я надеяться?
Феодора взяла его за руку и с нежностью посмотрела ему в глаза.
– Я должна быть откровенна с тобой, мой друг, мой дорогой! Я не смогу любить тебя так, как любят друг друга мужчина и женщина, – это противно моей природе. Но я люблю тебя – во всяком случае, испытываю к тебе тот род любви, о котором говорит Платон: «Истинно любящий любит красоту души, а не красоту тела». Если ты согласен взять меня на этих условиях, то я с радостью выйду за тебя замуж.
Во взгляде Юстиниана промелькнуло нечто, очень похожее на облегчение, – да, это была не просто радость от того, что его предложение приняли, но именно облегчение... неужели и он испытывал к ней точно такую же любовь, не помышляя и страшась плотского союза? Если так, то их брак будет счастливым, ведь их любовь – самая прочная разновидность этого чувства, любовь единомышленников, любовь между родственными душами, любовь – агапэ...
За время, проведённое Феодорой во дворце, случился лишь один неприятный инцидент, на некоторое время омрачивший её спокойствие и испортивший настроение. В один прекрасный день, придя во дворец, она обнаружила, что вместо Юстиниана её встречает миловидный и невозмутимый молодой человек, представившийся «Прокопием из Кесарии, юристом, литератором и гражданином мира». Он объяснил, что сегодня Юстиниан не может присутствовать на встрече и прислал Прокопия на замену. Они собирались обсудить вопрос компенсации хозяевам борделей за освобождение проституток и в случае, если проституция будет вовсе запрещена законом. Феодора протянула молодому человеку списки.
– Вот здесь сведения из провинций Империи о том, сколько платят в публичных домах за покупку девушек. Как ты можешь увидеть, цена колеблется достаточно сильно. Лучшим решением было бы установление среднего размера выплат в качестве основы, который удовлетворил бы всех владельцев борделей.
Когда истекло время встречи, несмотря на то что работа была сделана едва ли наполовину, Прокопий, укладывая свои свитки, неожиданно заметил с едва заметной усмешкой:
– Если ты надеешься стать его любовницей, то тебе придётся долго ждать. Юстиниан холоден, как рыба. Его не тронет, даже если ты преподнесёшь себя на блюдечке.
– Эта мысль не приходила мне в голову! – холодно ответила Феодора. – У тебя грязные мысли, Прокопий, и тебе лучше уйти.
– Да ладно тебе! – рассмеялся он. – Я знаю женщин твоего сорта, Феодора. Немного лицедейства, не так ли? Думаешь, я не знаю, что ты выступала на сцене? Актриса всегда готова выкинуть трюк. Так позволь мне просветить тебя, моя дорогая. Ты теряешь с Юстинианом время. Почему бы тебе не разделить ложе со мной? Ты очень красива, я признаю это. Я заплачу тебе хорошие деньги.
– Ты мне отвратителен. Убирайся!
– Играешь в неприступность? Что ж, я не против добавить перчику, это возбуждает.
С похотливой улыбкой Прокопий обнял её за талию, а другой рукой приподнял подбородок Феодоры. Быстрым рывком она освободила голову, извернулась и впилась зубами ему в руку.
– Сука! – взвыл Прокопий, отдёргивая руку. Он уставился на отметины зубов и выступившую кровь.
– Ты за это поплатишься![44]44
Что он должным образом и исполнил – даже, как говорили, «с избытком». – См. Примечания.
[Закрыть] – рявкнул он, повернулся и ушёл.
После свадьбы процесс передачи власти от Юстина к Юстиниану пошёл быстрее. Учитывая, что психическое и физическое здоровье старого императора ухудшалось, Юстиниан фактически в одиночку управлял государством. Через полтора года после свадьбы он официально был назначен соправителем, а Феодора получила статус императрицы. Четыре месяца спустя Юстин скончался[45]45
Юстин скончался 1 августа 527 года.
[Закрыть], и его племянник стал полновластным правителем Римской Империи.
Памятуя совет Феодоры, Юстиниан отказался от личного участия в собственных начинаниях, передавая свои полномочия доверенным людям, – при их выборе он руководствовался своим природным чутьём и никогда не допускал ошибок. Он ориентировался не на знатность происхождения, а на способности и решительность своих избранников, и это заставляло недовольно хмуриться римских аристократов, угрюмо ненавидевших «выскочку из Тауресиума», – однако команда у него подобралась мощная, и поделать с этим ничего было нельзя. Чтобы упрочить свою власть, Юстиниан заключал со своими сторонниками долгосрочные контракты, таким образом разрушая вековые римские традиции краткого пребывания государственных чиновников на одной должности. Среди его военачальников – один из которых, Ситтас, женился на сестре Феодоры Комито – было два выдающихся и очень разных человека. Один – Велизарий, лихой кавалерийский офицер и ветеран – в двадцать один год! – персидской кампании; другой, гораздо более старший – Нарсес, евнух из захваченной персами Армении. Хрупкий и слабый на вид Нарсес был монофизитом и потому заслужил поддержку Феодоры. Опровергая сложившееся мнение о евнухах, Нарсес был смелым, честным и очень энергичным человеком.
Реализуя свой давний план реформирования римского права, Юстиниан приблизил к себе исключительно одарённого юриста и прекрасного администратора Трибониана. Для исполнения же строительных и архитектурных задач был избран великолепный инженер и архитектор, Артемий из Тралл. Наконец, для наведения порядка в государственных учреждениях и институтах им был призван человек, который уже однажды произвёл на него сильнейшее впечатление, ещё когда был жив Юстин: Иоанн Каппадокийский.
Верные Синие прикрывали Юстиниану спину, готовые кинуться на любого, кто посмел бы бросить вызов его власти. Теперь он чувствовал себя бесспорным хозяином положения – и настоящим правителем. Однако, не желая того, одним из своих нововведений он невольно посеял семена будущей смуты, которая едва не привела к падению его власти...
