Текст книги "Юстиниан"

Автор книги: Росс Лэйдлоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

Шёпот, пробежавший по рядам собравшихся, подсказал ему, что если он и не убедил священников, то, по крайней мере, заронил в их души сомнение. Он, словно зверь, чуял изменение атмосферы в зале. Вначале она была подозрительной и враждебной, но теперь однозначного неприятия императорского эдикта не было. Ожесточение иерархов начинало ослабевать. Этого вполне достаточно, чтобы его собственную позицию – или, вернее, позицию, которую он вынужден был занять, – восприняли достаточно благосклонно. Вигилий даже начал надеяться, что сможет выиграть... Впрочем, эта надежда быстро растаяла.

Поднялась вверх могучая рука – и над тщедушным Виталием воздвиглась внушительная фигура Факунда, архиепископа Эрмианы в Африке и знаменитого учёного-богослова. Угольно-чёрный, мощный Факунд буквально излучал магнетизм и властность. Большинство африканских римлян были потомками смешанных браков италийских поселенцев и берберов, корни их тянулись ещё от завоевания Римом Карфагена во время Пунических войн. Однако были среди них и чистокровные дети Африки, жители Нубии и Аксума и даже те, кто пришёл с дальнего берега Великого Песчаного моря. Именно таким римлянином и был Терций Факунд.

– Я благодарю ваше святейшество за предоставленную возможность выступить перед этим уважаемым собранием! – пророкотал Факунд голосом, который кто-то метко назвал «смесью грома и сливок». Улыбнувшись, он обратился к аудитории. – Вигилий с завидной простотой обрисовал нам позицию Нестора о связи Девы Марии и Сына. Была ли она Богородицей, Матерью Божьей или матерью человека? Если второе, то божественность была дарована ему только Богом...

Архиепископ помолчал, словно собираясь с духом, и несколько понизил голос:

– То, что я скажу сейчас, может прозвучать для вас спорно, а то и еретически. Но я всё же спрошу: а имеет ли значение вопрос о статусе Девы Марии? На мой взгляд, это всего лишь отвлечение нашего внимания от вопроса, который в первую очередь должен нас беспокоить, – вопроса об истинной природе Иисуса Христа. Бесконечно более важно в учении Нестора то, что он признает дуалистичность его природы, то, что Христос был и Богом и человеком. А это и является самой сутью нашей, халкидонской веры – о чём и говорит Ибас из Эдессы в одном из специальных приложений к одной из «Глав», которую лично одобрил глава халкидонской церкви.

Тишина, воцарившаяся в аудитории, покалывала кожу Вигилия миллионом невидимых иголок. Факунд обвёл взглядом притихших священников.

– Опомнитесь, братья! Этот эдикт есть не что иное, как маскировка, прикрытие, ловушка. Если мы осудим «Три Главы», – мы осудим веру, которой каждый из нас дорожит больше жизни: православие, принятое на Халкидонском соборе.

Священники вскочили на ноги, выкрикивая возгласы одобрения Факунду и осуждения Вигилию.

– Долой Эдикт!.. Долой Юстиниана!.. «Три Главы»!.. Да здравствует Факунд!.. Позор тебе, Вигилий!..

Борясь с паникой, Вигилий понял, что все надежды на удачный исход слушаний пошли прахом. Ведомый привычкой и инстинктом выигрывать и тянуть время, он объявил о завершении заседания, но слова его тонули в шуме и криках собравшихся. Тогда, возвысив голос, он крикнул:

– Братья-епископы, вы вполне ясно изложили свою позицию! Будьте уверены, я приму её во внимание, когда буду выносить окончательное решение. Расходитесь с миром, и да благословит Господь ваши души.

Епископы разошлись – но отнюдь не с миром, а в ярости и сомнениях.

В официальном заявлении – Judicatum[138]138
  Опубликован в субботу, 11 апреля 548 года.


[Закрыть] – Вигилий (как и ожидалось, под давлением Юстиниана) резко осудил «Три Главы». Однако в отчаянной попытке спасти хотя бы остатки своего авторитета в глазах западного духовенства, он включил в этот документ «Добавление», подтверждающее его непоколебимую верность решениям Халкидонского собора, на котором, как сказал Факунд, те же самые «Главы» были одобрены! Попытка Вигилия угодить и тем, и другим провалилась. Возмущённое духовенство Запада потребовало отзыва документа, а африканские епархии отказались подчиняться папе, пока он не выполнит требований большинства.

Вместо желанного объединения Юстиниан получил раскол и пропасть между двумя вероисповеданиями, которая казалась непреодолимой. Асцидас был спокоен.

– Мы сделали всё, что могли, август. Да, мы потерпели неудачу. Некоторые сражения невозможно выиграть – но зато мы старались.

Двое мужчин вновь беседовали в храме Святой Ирины – Юстиниан почему-то любил этот храм, ища в нём успокоения в минуты душевной тревоги.

– Я слышу тебя, Асцидас. Но в этом вопросе отказ мы принять не можем. «Три Главы» должны быть осуждены всеми!

– Даже сейчас – когда западные иерархи требуют от Вигилия отозвать документ? – мягко спросил Феодор.

В голосе императора зазвенело отчаяние.

– Ты не понимаешь! Я наместник Христа на земле, и мой долг – воссоединить Империю, объединив веру Христову! Без второго первое невозможно, без первого второе бессмысленно. Ты понимаешь меня, друг мой? Вигилий не должен сдаваться. Я взял с него клятву, и он подтвердил её письменно, что он вернётся к осуждению «Трёх Глав» и добьётся их осуждения! В качестве уступки и из уважения к его вере я позволил ему держать факт этой клятвы в секрете...

В этот момент в храм ворвался один из придворных и выпалил:

– Август! Врач настоятельно рекомендует немедленно поторопиться во дворец! Императрица... она совсем плоха!

ДВАДЦАТЬ СЕМЬ

Покойся с миром, императрица! Царь

Царей и Господь всемогущий призывает

тебя к себе...

Из заупокойной службы по Феодоре, 548 год

Юстиниан торопливо шёл по коридорам дворца в спальню Феодоры, когда его перехватил врач Феоктист. Юстиниан в тревоге воскликнул:

– Что случилось с императрицей?! Я даже не знал, что с ней неладно. Я... я пришёл сразу, как только получил твоё сообщение! Как она?!

Схватив врача за руки, он с тревогой вглядывался в лицо старого друга. Тот отвечал с непроницаемым спокойствием:

– Августа спит, цезарь. Я... боюсь, она очень больна. Давно больна. Однако, чтобы не тревожить тебя и избавить от лишних хлопот и переживаний, она удалилась в резиденцию на Гиероне и приказала ничего тебе не говорить. Я и не говорил. До сего дня...

– Что это значит?!

– Её болезнь прогрессирует, цезарь. Я боюсь... это рак. Он у неё в спине – и здесь я бессилен.

Феоктист, некогда блестящий армейский хирург, спас жизни множества солдат – даже в тех случаях, которые другие врачи считали безнадёжными. Если он так говорил... Тем не менее Юстиниан хватался за любую соломинку.

– Но рак... его же можно вырезать?!

– Не в этом случае, цезарь. Он слишком глубоко. Кроме того, в последнее время он распространился дальше... – на лице врача отразилось сострадание. – Лучшее, что я могу сделать для неё, – давать ей отвары трав, притупляющие боль. Я приготовил настой мандрагоры – это анестезия. Но я должен предупредить тебя: вскоре его действие начнёт ослабевать.

– Скоро – это когда? – прошептал император, чувствуя, как надвигающаяся боль утраты сменяет первый шок от страшного известия.

– В лучшем случае ей остался месяц, цезарь.

– Ей будет... очень больно, Феоктист? Пожалуйста, будь откровенен, я должен знать правду!

– Хорошо, цезарь, как пожелаешь. Боль её очень сильна уже сейчас. Она приходит приступами, и императрица переживает их с похвальной стойкостью. К сожалению, приступы эти будут повторяться всё чаще и чаще. Ближе к... концу боль может стать невыносимой. Если только...

– Если – что?! Говори, Феоктист! Это то, о чём я думаю?

– Я могу приготовить средство, которое позволит ей уйти без боли и страданий. Но я врач. Я давал клятву Гиппократа, а она гласит: «Не навреди». Я не смогу дать ей это средство, – он внимательно взглянул на императора. – Но кто-то другой может.

– Ради её спасения... Я должен быть сильным, я должен!

Юстиниан повторял это, входя в покои императрицы. Однако при виде воскового, бледного лица – такого любимого и родного – вся его решимость испарилась, и он упал на колени перед смертным ложем Феодоры.

– Ты не можешь... не должна меня оставлять! Я и патриарх... мы будем молиться за тебя денно и нощно, весь Константинополь будет молиться – и всемогущий господь вернёт тебе здоровье!

На обескровленных губах Феодоры промелькнула тень улыбки.

– Не мучай себя бесплодными надеждами, мой дорогой! – голос императрицы был тих и слаб. – Время моё пришло. Я смирилась, смирись и ты. Мы ведь были счастливы вместе? Мы долго прожили в браке, немногих бог благословил подобным счастьем. Да и разлука наша не навсегда. Я подожду тебя на небесах, и в назначенный час ты придёшь ко мне, чтобы нам уже никогда не расставаться...

Внезапно она со свистом втянула воздух и до крови закусила нижнюю губу. Приступ длился несколько секунд, потом тело Феодоры расслабилось, и она зашептала:

– Боль бьёт неожиданно, без предупреждения... но потом проходит. Ненадолго...

Юстиниан проклинал собственную слепоту. Он занимался своим Великим Планом, погряз в богословских вопросах, а его жена была больна. Феодора, та самая Феодора, что так преданно и неустанно ухаживала за ним во время болезни, вместе с ним сражаясь с чумой. Её любовь и поддержка согревали его душу 23 года – а теперь он мог только бессильно сжимать её руку в своих ладонях и не сводить с неё глаз, из которых нескончаемым потоком струились слёзы.

Феодора задремала, и сердце Юстиниана сжалось от ужаса. Пришло время решения... Жестокого, но милосердного и необходимого...

...Руки его дрожали так сильно, что он едва не расплескал чашу, которую подал ему Феоктист. В приготовленном настое содержался яд – мышьяк – в таком количестве, чтобы обречённый пациент мог мирно и безболезненно отойти в мир иной в течение часа. Так уверил императора врач – а страдания Феодоры, свидетелем которых Юстиниан стал в последние несколько дней, заставили его принять окончательное решение.

– Любовь моя, надо выпить утреннее лекарство! – прошептал он прерывающимся шёпотом, и слёзы ручьём текли по его щекам. Вдруг она догадается?

Он задавался этим вопросом, даже поднося смертоносную чашу к её губам. Феодора уже не могла приподняться, и он сам влил ей в рот приготовленный яд.

– Не плачь, любовь моя! – прошептала она, откидываясь на подушки. – Мы скоро встретимся в мире, где нет ни слёз, ни боли – только радость и мир. Её глаза начали закрываться, но потом она внезапно произнесла своим обычным голосом, звучным и ясным:

– Ты и я... Варвар из Фракии и дочь дрессировщика медведей... Мы показали этому миру, правда?

– Да, моя дорогая... Показали... Вместе...

Он проснулся, как от толчка, и с ужасом понял, что маленькие руки Феодоры, которые он сжимал в своих руках, холодны, словно лёд. Шок и усталость последних дней сделали своё дело, и Юстиниан заснул возле жены... а теперь она была мертва! В панике он наклонился к её губам – дыхания не было...

Феодора умерла[139]139
  Феодора умерла 28 июня 548 года.


[Закрыть] – а он спал!

Ему казалось, что главный столп и опора всей его жизни внезапно рухнули, и в свои шестьдесят шесть он оказался слаб и совершенно одинок. Остаток жизни представлялся ему пустыней, по которой Юстиниану суждено было пройти в одиночестве. Сейчас его Великий План казался незначительной ерундой: да и какой мог в нём быть смысл, если Феодоры больше не было рядом?

Отчаянный крик горя и боли вырвался из груди императора. Забрав Феодору, Бог, должно быть, отвернулся от своего наместника, оставил его навсегда. И снова – как проклятие – нахлынули неуверенность и отчаяние, мучившие его всю жизнь. Он проклят, он обречён приносить горе и смерть всем, кто находится рядом с ним, – вот теперь ушла и Феодора. Ещё одна страшная мысль пронзила его, словно молния: он виновен, виновен не только перед законом, но и перед Богом, ибо повинен в грехе убийства, поскольку своими руками дал Феодоре яд. То, что он действовал из любви и жалости, ничего не меняет. Для такого страшного поступка нет и не может быть отпущения грехов – а значит, небеса закрыты для него, и не будет никакой радостной встречи с Феодорой, а значит, не будет и утешения для него на склоне лет...

Но разве бог – не добрый и любящий отец, который не станет наказывать того, кто так верно служил ему всю жизнь? И разве не Христос сказал, что раскаявшийся не погиб для царствия небесного? Юстиниан будет молиться и ждать знамения, что молитвы его услышаны.

Надежда и страх переполняли его, смешиваясь с горем, когда он поцеловал холодный лоб жены. Затем император позвал Феоктиста и ушёл к себе в молельню.

...И всю свою жизнь, Господи, я посвятил тебе! Я хотел восстановить Римскую Империю на Западе, чтобы нести слово твоё всему миру. Пусть не всё ещё сделано – но сделано немало, Господи! Я хотел установить единую веру во всей Империи, чтобы люди поклонялись тебе так, как должно. Я знаю, Господи, что так и не преуспел в этом, но я буду упорен и с твоей помощью, на которую уповаю, принесу свет в души тех моих подданных, что всё ещё томятся во тьме...

И ещё, Господи, помилуй меня за то, что я помог уйти из жизни любимой моей супруге Феодоре. Я сделал это из жалости и любви, чтобы облегчить мучительную для неё боль. Но не было ли это проявлением моей собственной слабости – чтобы избавить себя от вида её страданий? Если это так и ты читаешь это в душе моей, то прими моё раскаяние и прости меня, недостойного слугу твоего Юстиниана. А чтобы я знал, что ты простил меня, сподоби меня знамением, молю тебя, Господи...

Тень от креста стала короче, прижалась к его основанию. На улице загрохотали телеги – торговцы торопились к воротам прежде, чем их закроют на ночь. В молельне стало так темно, что император, стоявший на коленях, больше не мог различать слова молитв. Страшное чувство безнадёжности и отчаяния проникло в его разум. Рассчитывать на знамение было ошибкой...

...и что, если воскресение есть всего лишь миф, а Иисус превратился на самом деле в кучу истлевших костей, покоящихся в безымянной могиле где-то в Палестине? «Если Христос не воскрес, то вера твоя напрасна!» – говорил апостол Павел...

Юстиниан чувствовал себя так, словно чёрные волны отчаяния затопили его с головой.

В триклинии Девятнадцати Лож длинная и нескончаемая процессия шла мимо гроба, в котором лежала почившая императрица Феодора. Патриарх Константинопольский Мина со свитой монахов и бородатых священников, папа римский Вигилий в сопровождении нунция и апокрисиария Стефана, иерархи Запада и Востока, сенаторы, патриции, префекты, высокопоставленные чиновники, судьи, военачальники... и наконец сам император Юстиниан.

Он едва видел от слёз – ив последний раз смотрел на любимое лицо. Бледное, словно мраморное чело было гладким, все приметы болезни и страданий чудесным образом исчезли с него, и Феодора в смерти снова стала прекрасной, как и в молодости.

Быть может, это и было знамение? Юстиниан задавал себе этот вопрос, пока клал дрожащими руками на грудь любимой драгоценное ожерелье – прощальный подарок. Затем, не в силах более сдерживаться, он разрыдался, и его осторожно подхватили под руки и увели от гроба.

Монахи подняли Феодору и понесли к месту её последнего пристанища. Священник провозгласил с амвона:

– Покойся с миром, императрица! Царь Царей и Господь всемогущий призывает тебя к себе...

Скорбная процессия медленно двинулась через Аугустеум, по Месе, мимо толп молчаливых горожан, через форумы Константина и Феодосия к последнему месту пристанища императрицы, храму Святых Апостолов. Здесь, под пение заупокойных молитв, тело Феодоры переложили в каменный саркофаг – императорскую гробницу.

– Покойся с миром! – провозгласил священник.

Каменную крышку саркофага бережно опустили на место, все разошлись в молчании, и Юстиниан вернулся во дворец, совершенно обессилевший и в слезах...

Часть V
НЕСПЯЩИЙ
552-565 гг. от Р. X.

ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ

Он на скаку подбросил копьё и поймал его...

а затем быстро перебросил из руки в руку...

с непревзойдённым мастерством.

Прокопий Кесарийский

(комментируя боевые навыки Тотилы, которые

он демонстрировал накануне битвы при Буста Галлорум).

Войны Юстиниана, после 552 года

Сидя на мраморной скамье в саду внутреннего дворика, Нарсес ждал императора. Говорили, будто именно здесь император когда-то встретился впервые с Феодорой, а потом здесь же признался ей в любви и попросил стать его женой. После её смерти два года назад этот сад стал излюбленным местом неофициальных аудиенций...

Зачем император назначил эту встречу? Вряд ли затем, чтобы попросить его принять командование над какой-то из армий. Велизарий вместе с летописцем Прокопием недавно был отозван из Италии, поскольку в Лацике вновь возникли проблемы. Однако его заменил Германус, двоюродный брат[140]140
  Или племянник, если следовать Гиббону.


[Закрыть] Юстиниана и его возможный преемник. В Африке успешно действовал Иоанн, подавляя восстания и сопротивление мавров. Возможно, Юстиниан просто хочет обсудить с Нарсесом стратегические вопросы? Если это так, то Нарсесу есть что сказать по поводу войны в Италии.

На взгляд Нарсеса, Юстиниан поступил довольно неосмотрительно, отозвав Велизария. С Лацикой мог справиться любой военачальник, но в Италии против Тотилы нужен был лучший из полководцев. Блестящий молодой предводитель готов контролировал большую часть полуострова, его поддерживало римское население, а в последнее время он обзавёлся и мощным флотом. Флот позволил ему захватить Сицилию, что принесло Тотиле много трофеев и богатой добычи; затем он разорил прибрежные города Далмации и впервые бросил вызов флоту римскому, ранее считавшемуся непобедимым. Между тем Велизарий, как обычно, отчаянно нуждался в подкреплении и едва мог оказывать сопротивление противнику.

Ситуация грозила хаосом благодаря некомпетентности императора. Нарсес ясно понимал, что нужно было бы сделать: получи Велизарий необходимое подкрепление, он смог бы перехватить инициативу и даже нанести сильный удар, возможно и смертельный, по противнику. Вместо этого он даже не поехал в Лацику, ради которой и был отозван, он – невероятно! – сидел в Константинополе в качестве начальника дворцовой стражи!

В Италии творились вещи ещё более странные. Германус был женат на Матасунте, вдове Витигиса и дочери Амаласунты, отцом которой был Теодорих. Этот брак должен был подкрепить авторитет Германуса в качестве возможного императора Западной Римской Империи – среди жителей Италии он пользовался популярностью. Кроме того, это могло помочь сторговаться насчёт некоего разделения власти на полуострове – готы в первый раз вошли в состав Сената и могли предоставить армию, которая защитила бы Италию от вторжения лангобардов, франков и алеманов. Сын Германуса и Матасунты автоматически становился наследником западного престола, будучи наполовину римлянином, наполовину готом, продолжая по линии матери королевскую линию Амалей. Если всё это получится – а у Нарсеса не было оснований в этом сомневаться, – то вся эта война, о чём Нарсес подумал с внезапным отвращением, была попросту не нужна. Колоссальная трата сил, людей, средств, а в результате разорение страны и её народа. В Италии, где давно уже царили варвары, призрак Теодориха был всё ещё силён – и его наследники наверняка победили бы. Однако после смерти Феодоры политика Юстиниана всё чаще стала давать сбои – ей не хватало последовательности и согласованности.

– Спасибо, что пришёл, Нарсес! – Появление Юстиниана прервало размышления Нарсеса.

Нарсеса потрясло то, как сильно постарел император. Некогда красивое лицо похудело, глаза ввалились, волосы поседели и истончились, напоминая белый пух; шея стала худой, дряблой и жилистой, как у глубокого старика. Нарсес был старше Юстиниана на пять лет, но выглядел на добрых десять лет моложе.

– Как ты относишься к тому, чтобы вернуться в Италию, старый друг? – спросил Юстиниан. – Однажды ты уже сослужил мне там хорошую службу, хотя... – император мягко улыбнулся: – с Велизарием вы тогда несколько разошлись во взглядах.

– Можно сказать и так, цезарь! – уклончиво ответил Нарсес и впился в императора острым оценивающим взглядом. – Для меня честь – подобное предложение, но если честно, то я думаю, что это плохая идея. С Германусом у нас получится даже хуже, чем с Велизарием. Тотила на вершине славы и успеха, и последнее, что тебе нужно, – это разделение командования.

– Германус мёртв, – просто и печально ответил Юстиниан. – С Балкан пришли крупные силы славян, после этого он заболел и вскоре скончался в Сардике[141]141
  София.


[Закрыть]. Ах, что за император мог бы из него получиться! Август, объединивший готов и римлян на Западе... А после моей смерти он взошёл бы на престол Константинополя, передав корону Запада своему сыну.

Изо всех сил скрывая громадное облегчение от того, что дурацкая идея объединения Западной Империи и римских готов теперь надолго похоронена, Нарсес торопливо спросил:

– Ты хочешь, чтобы я стал главнокомандующим в Италии?

– Именно так.

– Тогда я с удовольствием принимаю твоё предложение, цезарь. Однако, – тут в голосе Нарсеса прозвучали стальные нотки, – у меня есть несколько условий.

– Условий?! – император нахмурился. – Нарсес, я думаю, ты забываешься!

– Буду говорить прямо, август. Я отправлюсь в Италию только при условии, что у меня будет достаточно войск. Римских войск, солдат регулярной римской армии. Никаких наёмников, личных слуг и федератов-варваров, которыми отделались от Велизария перед тем, как ты его отозвал.

– Мои руки были связаны! – запротестовал император. – Ты должен понять меня, Нарсес! Восстание в Лацике могло дестабилизировать положение на восточных границах, и мне нужен был сильный полководец, чтобы разрешить этот кризис.

– Но я так понимаю, восточнее Константинополя Велизарий не уехал?

– Пусть он находится здесь, но для Лацики достаточно и такого известия. Что касается твоего требования... – Юстиниан покачал головой и беспомощно развёл руками: – Боюсь, это невозможно. Казна Империи почти пуста – бунты в Африке, Тотила, строительство крепостей на Балканах для защиты от вторжения славян[142]142
  Остатки этих впечатляющих работ сохранились до наших дней. Защитный эффект, впрочем, сомнителен – что Германус испытал на себе в полной мере.


[Закрыть], переброска войск на Восток, восстановление страны после чёрного мора... Тебе придётся иметь дело только с тем, что мы сможем наскрести.

– Тогда, цезарь, я вынужден отклонить твоё предложение! – с ледяной вежливостью поклонился Нарсес. – Найди кого-нибудь посговорчивее – того, кто будет соглашаться на роль мальчика для битья. Я, с твоего позволения, ухожу в отставку.

– Ради бога, Нарсес, сядь! – резко бросил Юстиниан. – Думаю, мы сможем договориться таким образом, что ты будешь доволен.

Чувствуя, что победил, Нарсес сел обратно на скамью.

– Мои запросы просты, август. Дай мне людей – и я дам тебе Италию.

Для удовлетворения амбиций Нарсеса налоговое колесо Империи закрутилось ещё быстрее, и эти меры коснулись всех уголков Римского мира, включая Италию – по крайней мере, ту её часть, которая ещё не попала под власть Тотилы, – и Африку, вполне усмирённую к этому времени безжалостным Иоанном.

Люди, оружие, корабли и деньги – всё это шло Нарсесу на создание небывалой и мощной армии, и он лично объехал все военные гарнизоны Фракии и Иллирии, пока, наконец, не объявил, что доволен результатом.

Нарсес был реалистом, а ещё гуманным и умным полководцем. Он знал, что единственный способ смягчить последствия войн, – это максимально быстрая победа над врагом. Такие люди, как Велизарий, Германус и Тагила, были анахронизмами, воинами, исповедующими устаревшие идеалы, больше подходящие для Троянской войны, – с их уважением к противнику и даже восхищением им. Современность требовала иной военной политики. Их своеобразный кодекс чести стал причиной того, что война в Италии затянулась почти на 20 лет, принеся одни лишь разрушения и заставив страдать мирное население. Теперь нужна была быстрая победа – а это, в свою очередь, было возможно только при условии, что на Тотилу обрушится многократно превосходящая его силы мощь. Уничтожить Тотилу означало уничтожить почти всех взрослых мужчин-готов. Это было жестоко – но и более милосердно, чем вести бесконечную военную кампанию, истощающую страну и несущую гибель тысячам мирных жителей.

Наконец, всё было готово, и Нарсес отправился с армией на север[143]143
  В апреле 552 года.


[Закрыть], а флот одновременно с ним прошёл через Адриатику и подошёл к берегам Италии.

В последний день июня того же года Тотила, выйдя из Рима по Виа Фламиниа, остановил свою армию, большая часть которой состояла из кавалерии, возле селения Тадинае, на середине пути между Ариминумом на севере и Перузией на юге[144]144
  Римини и Перуджа.


[Закрыть]. В сопровождении своего заместителя по имени Тейя Тотила проехал примерно милю вперёд, чтобы осмотреть местность, где ему, скорее всего, предстояло сразиться с римлянами. Это была мрачная равнина, окружённая высокими и острыми пиками Северных Апеннин. Это место называлось Буста Галлорум – Могила Галлов – в память о великой победе римлян над галлами, случившейся восемь веков назад.

– Хорошо для кавалерии, государь! – бросил Тейя.

То был опытный ветеран, суровый и мужественный боец. Недавно он попытался остановить армию Нарсеса, затопив долину Падуса, но не преуспел: Нарсес пошёл в обход, вдоль побережья, в дельтах рек и на заболоченных землях используя для переправы понтоны.

– При условии, если они примут бой именно здесь! – пробормотал в ответ Тотила.

Молодому королю готов не было ещё и тридцати лет. Он выглядел озабоченным и даже встревоженным – Нарсес привёл армию, многократно превосходившую войско готов. Он разместил её на возвышенности в северной части равнины, окружённой крутыми склонами гор, исключив тем самым всё, кроме лобовой атаки на свои позиции, да и то лишь в одном месте. Это был овраг справа от невысокого хребта, на котором римляне разбили лагерь, исключив возможность обойти их с фланга. Указав на это, Тотила распорядился:

– Сегодня мы отдыхаем. Завтра, когда подойдёт оставшаяся кавалерия, постараемся зайти со стороны этого оврага к римлянам в тыл.

Он старался, чтобы голос его звучал уверенно и спокойно, но на самом деле был близок к отчаянию. В течение десяти лет, прошедших со дня его великой победы при Фавентии, Тотила с неизменным успехом сражался с римлянами и успел прибрать к рукам большую часть Италийского полуострова, взять Сицилию, достичь военного превосходства на море, привлечь на свою сторону римлян – и теперь оставался всего один шаг до того, чтобы заключить почётный мир и поделить власть на равных условиях. Тем не менее всё пошло прахом после внезапной смерти Германуса. Страшный старик в Константинополе преисполнился решимости и при помощи Нарсеса собрал мощнейшую армию, бросив практически все силы Империи против Тотилы и его народа.

Даже на вершине своего успеха Тотила не терял головы и знал, что окончательно и бесповоротно победить римлян он никогда не сможет. Лучшее, на что он мог надеяться, – компромисс. Империя была слишком велика и слишком богата, чтобы готы могли её разрушить. Теперь же стало ясно, что Юстиниан и Нарсес решили покончить с готами раз и навсегда. Судьба народа Тотилы теперь зависела от того, сможет ли он завтра взять этот чёртов овраг!

Июльские календы выдались пасмурными и серыми. Расположившись на левом фланге, Нарсес осматривал позиции своей армии. Все были готовы: правым крылом командовал опытный Валериан, в центре разместились лангобарды, герулы и гепиды – германские союзники римлян и отличные бойцы. Впереди каждого фланга расположились лучники, вооружённые мощными луками.

Нарсес никогда не разделял стойкого римского убеждения, что кавалерия лучше пехоты, не без оснований полагая, что хорошо обученные и вооружённые педиты дадут фору любым всадникам. Остготы же год за годом отдавали всё больше предпочтения именно кавалерии – вероятно, беря пример с Велизария или вернувшись к собственным древним традициям. Столетия назад, переместившись из Северной Германии в степи Эвксинского побережья, готы поменяли образ жизни, став преимущественно пастухами. Затем их поглотила Империя гуннов, и готы оказали мощную поддержку Аттиле именно своей грозной конницей, которой почти удалось переломить ход знаменитой битвы на Каталаунской равнине[145]145
  См. мой роман «Аттила».


[Закрыть].

Нарсес был доволен выбранной позицией. Численно его армия превосходила армию Тотилы, ландшафт работал в его пользу. Единственным слабым местом римлян был узкий овраг-расселина на левом фланге – и готы наверняка попытаются пробить римскую оборону именно там. Их нужно надёжно заблокировать и сдержать – любой ценой.

Так и получилось. Сражение началось с яростной атаки конницы готов именно на то ущелье, которое римляне стерегли как зеницу ока. Неровная почва, камни и валуны сильно затрудняли действия кавалерии, и римляне всё утро успешно отбивали атаку за атакой.

Сквозь тучи проглянуло солнце и осветило очередную, самую массированную, атаку готской кавалерии – почти все силы Тотилы были брошены в прорыв, лишь малая часть пехоты осталась позади. Всадники выстроились посреди равнины, и тогда вперёд выехал один – в золочёных доспехах и закрытом шлеме. Он демонстрировал великолепное владение лошадью и оружием, на скаку подбрасывая и ловя тяжёлое копьё, перебрасывая его из руки в руку... Золотые кудри, выбивающиеся из-под шлема, не оставили никаких сомнений – это был Тотила.

Завеса пыли на горизонте свидетельствовала о подходе подкрепления. Тотила вернулся к своим людям, которые встретили его бурными рукоплесканиями.

– Что теперь, командир? – спросил Нарсеса один из штабных офицеров.

– К счастью, они использовали для атаки только кавалерию. Пусти Тотила вперёд пехотинцев, нам пришлось бы отступить. Теперь у него, несчастного дьявола, остался всего один бросок костей – и он будет просто вынужден использовать ту же тактику, что и при Фавентии.

– Кавалерийскую атаку?

– Именно. Но на этот раз она не сработает. Мы готовы лучше. Полагаю, настало время выпустить лучников. Дайте сигнал!

Зазвучали сигналы рожков и труб, лучники заняли свои позиции, готовясь выпустить на противника град стрел. Готы тем временем двинулись вперёд, постепенно переходя с рыси на галоп. Вскоре уже вся конница неслась на полном скаку. Казалось, что она с лёгкостью сметёт пехотинцев в центре римского построения, – но в этот миг лангобарды, гепиды и герулы выставили вперёд длинные копья, словно лесом ощетинились. Долгие часы учений, на которых настаивал Нарсес, не прошли даром. Обычный пехотинец при виде несущегося на него всадника, скорее всего, повернётся и побежит. Но если он сможет совладать со своим страхом, если товарищи его встанут с ним плечом к плечу, то очень быстро выяснится, что лошади, обладающие куда более развитым инстинктом самосохранения, чем люди, вовсе не горят желанием натыкаться на острые копья... Так и произошло. Ряды конницы сбились, возникла суматоха...