Текст книги "Юстиниан"
Автор книги: Росс Лэйдлоу
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)
Победа римлян уже казалась неминуемой, когда с флангов, скрытые до поры до времени, вырвались тяжёлые копейщики. Это были два отряда в несколько сотен человек – хорошо вооружённые благодаря арсеналу Трабезиума и закованные в броню с головы до ног. Они ударили римлянам в спину, и те в отчаянии, спасаясь от смертоносных копий, стали рваться вперёд, сминая собственные ряды и напарываясь на мечи готов. Паника распространялась, как лесной пожар. С шокирующей скоростью римская армия распалась, превратилась в неуправляемую толпу, и вскоре её жалкие остатки бежали с поля боя, ища спасения за мощными стенами Фавентии.
Это была великая победа готов[124]124
Сражение при Фавентии/Фаэнце произошло весной 542 года.
[Закрыть]. Новость о ней распространилась стремительно, и вскоре к Тотиле стали стекаться отряды, увеличившие его армию за несколько дней в четыре раза. Потрёпанная и деморализованная римская армия отступила на юг, в сторону Флорентин[125]125
Флоренция.
[Закрыть], через длинную и узкую долину Муджелло. Здесь Тотила устроил засаду – и одержал вторую, теперь уже решающую, победу. Слишком растянутые колонны римских солдат стали лёгкой добычей для готов, ударивших с холмов. Единая армия распалась на отдельные отряды, каждый из которых спешил укрыться в какой-нибудь крепости Центральной Италии, – здесь римляне и остались зализывать раны.
Между тем по всему полуострову прокатилась волна восстаний. Тотилу приветствовали как спасителя все жертвы «освобождения» Юстиниана – и купцы, чью торговлю почти задушили римские налоги, и крестьяне, лишённые земли. Словно второй Спартак, юный правитель раздавал земли новым арендаторам, освобождал рабов, отменял налоги. Освобождённые рабы охотно вступали в армию. Гражданские учреждения были вычищены от коррумпированных и жадных чиновников, стремившихся лишь к собственному обогащению, на их место были поставлены честные римляне.
В течение всего лишь нескольких месяцев вся Италия, кроме Рима, Равенны и нескольких прибрежных городов Центральных Апеннин, полностью перешла под власть готов. Против Тотилы выступили только сенаторы, однако и им «юный варвар» нёс оливковую ветвь мира – надеясь вскорости привести их к повиновению – с неизменным почтением и уважением относясь к аристократам, попавшим к нему в плен. Тем временем изгнание землевладельцев, освобождение рабов и реформы управления шли своим чередом, и простые римляне с восторгом поддерживали своего нового вождя.
При получении этих новостей Юстиниана охватил ужас. Его Великий План рушился на глазах. Он снова и снова спрашивал себя, не совершил ли он ошибку, так часто меняя командующих. Теперь же требовалось предпринять радикальные шаги, чтобы не допустить полного распада Империи. Велизарий, к несчастью, был далеко, на Востоке, поскольку Хосро становился всё агрессивнее и угрожал восточным границам. Самые опытные и жёсткие его командиры, такие, как Бессас, принесли лишь разочарование, ибо не в силах были противостоять Тотиле. Впрочем, был один человек... и находился он в Константинополе. Ему такая задача могла оказаться по плечу. Его звали Максимин.
Сенатор и царедворец, Максимин недавно привлёк внимание Юстиниана, предложив довольно эффективные меры для исправления налоговой и бюджетной политики, в которой образовались заметные прорехи в результате отстранения Иоанна Каппадокийского. Мудрец, поэт, философ-софист, человек утончённый и культурный, Максимин мог стать вторым Петронием, обладая могучим интеллектом, позволяющим ему решать бесчисленные проблемы, возникавшие во время кризиса, разразившегося в Италии. Чем больше Юстиниан о нём думал, тем больше убеждался, что именно этот человек ему в Италии и нужен. Разумеется, ему не хватало военного опыта, но, учитывая недавние события, возможно, в этом его преимущество? Максимин подойдёт к работе со свежей головой, не имея за плечами никакого постыдного багажа поражений...
Однако прежде, чем этот спасательный круг был брошен Италии, на восточные провинции Империи обрушилась такая беда, ужаснее которой Рим до сих пор не знал...
ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ
В то время случилась эпидемия чумы,
из-за которой едва не пресёкся род людской.
Прокопий Кесарийский.«Войны Юстиниана», после 552 года
– Говорят, чума уже добралась до Сирии! – заявил капитан небольшого судна Дамиану, хозяину винной лавки в гавани Фосфорион, находящейся у самого выхода в Золотой Рог.
– Старые новости, приятель! – бросил грузчик с хореи – баржи с зерном, одной из тех, что выстроились вдоль причала. – Чума уже во Фригии. Три сотни миль отсюда – потом наша очередь.
– Босфор её остановит! – в голосе медника звучала надежда.
– Ну, конечно! – в голосе моряка звучала явная издёвка. – Если мор прошёл три тысячи миль, что ему какая-то полоска воды?
– Покайтесь, ибо Судный день близок! – взревел Симон, портовый грузчик, здоровенный детина, известный всему городу своими пламенными речами о конце света и частым упоминанием адского пламени. – Грядёт день ужаса, и мёртвые восстанут из своих могил, а Христос отделит овец от...
– Заткни глотку, Симон! – устало отмахнулся хозяин лавки. – Раз мор и конец света так близки, нам лучше не тратить время впустую. Выпьем! Заказывайте, сограждане.
– В связи с тем, что эпидемия чумы добралась уже до Халкидона, а это в миле отсюда, через Босфор, я принял решение закрыть это заведение. Полагаю, никто не против? – обратился принцепс Кирилл к профессорам Константинопольского университета, собравшимся в Большом зале.
Гул согласия прокатился по рядам. Затем декан кафедры права спросил:
– Знаем ли мы что-то о причинах возникновения эпидемии и о том, как мы можем остановить её и снизить риск заражения?
– К сожалению, ответ на оба твоих вопроса один – нет! – отвечал Кирилл, крепкий мужчина цветущего вида, более похожий на крестьянина, чем на академика. – Всё, что я могу сказать вам, вы и так знаете. Чума поражает беспорядочно и произвольно, масштабы её ужасают. Там, где прошёл мор, обезлюдели целые деревни и города. Никакого средства защиты – кроме полной изоляции – нет. Лечить её невозможно. Треть заболевших может выздороветь, но две трети неминуемо погибнут. Что до причин возникновения ... возможно, это поветрие? Прикосновение к трупу? Отравление трупными миазмами? Мы можем только гадать.
– Иоанн Эфесский предполагает в своих трудах, что существует некая связь между чумой и крысами, – заметил грамматик. – Он упоминает, что там, где прошла чума, всегда видят много крыс.
– Думаю, это просто совпадение, – покачал головой принцепс. – Мор быстрее всего распространяется в густонаселённых областях, вероятно, люди заражаются друг от друга. Города и крупные поселения – а в них всегда полно свалок, на которых гнездятся полчища крыс. Во всяком случае, укушенных крысами среди заболевших совсем мало, так что прямой связи нет.
– Я слыхал, перед тем как заболеть, многих страдальцев посещали видения – безголовые фигуры приближались к ним по воде, стоя в бронзовых лодках и отталкиваясь бронзовыми шестами, – опасливо сообщил библиотекарь.
– Похоже, что эти страдальцы выпили слишком много вина за чересчур обильным ужином! – под общий смех заметил Кирилл.
– Я только говорю о том, что слышал! – обиженно возразил библиотекарь. – По каким же симптомам мы можем определить эту болезнь?
– Могу лишь повторить то, что знаю понаслышке: небольшой жар и появление опухолей – бубонов – в паху и подмышками, а затем чёрные пустулы с гноем по всему телу. После их появления начинается гангрена, и больной умирает. Однако если бубоны вскрываются и гной выходит, то больной может выздороветь.
– Возможно, Всевышний хочет преподать нам урок, и нам следует понять его смысл! – воскликнул профессор богословия.
Он был из новой породы назначенцев, наводнивших университеты для распространения идеалов халкидонцев и повышения собственного уровня образования.
– О, ради бога! – раздражённо бросил Кирилл, представитель и поборник классической рационалистической школы. – Давайте будем придерживаться фактов, а не верить слепо в некие фетиши.
Профессор богословия вспыхнул.
– Не думаю, что императору или патриарху понравятся такие речи!
– А я думаю, что у них есть дела и поважнее, – устало отмахнулся Кирилл. – Как и у нас всех. И потому я завершаю наше собрание, пойдёмте по домам – и надеюсь увидеть вас всех в добром здравии, когда моровая язва минует наши края.
Летом того же года[126]126
542 год.
[Закрыть] чума с лёгкостью преодолела Босфор и обрушилась на Константинополь. В лабиринте тесных улиц, где дома стояли, плотно прижавшись друг к другу, а особенно в бедных кварталах чума распространялась, словно лесной пожар, и первые же признаки заражения становились смертным приговором всему кварталу. Симптомы были одинаковы и неизменны, заразившиеся в муках умирали через несколько дней, а то и в день заражения.
Смертность росла стремительно – пять тысяч умерших в день, десять тысяч... даже шестнадцать тысяч. Захоронение трупов стало почти непреодолимой проблемой. Справиться с этой жуткой задачей Юстиниан повелел своему приближённому, имперскому чиновнику по имени Феодор. Тот распорядился рыть для этих целей огромные рвы в пригороде Сикая, выходящем прямо на бухту Золотой Рог. Однако количество трупов росло с такой скоростью, что вскоре все рвы были заполнены. Феодор в полном отчаянии приказал бросать трупы прямо в башни городских стен, с которых были сняты крыши. Через несколько дней даже самый слабый северный ветер накрывал Константинополь невыносимым смрадом разлагающихся тел.
Жители города сидели по домам, боясь заразиться, – там же, в своих домах, они и умирали. Сотни зданий по всему городу стали склепами, и умершие гнили в них, потому что не находилось храбрецов, рискующих вынести и похоронить их...
Казалось, хуже уже и быть не может... но в этот момент чумой заболел император.
Юстиниан почти совсем утратил и популярность, и авторитет. Народ не мог простить ему жёсткую политику, подавление Никейского восстания и последовавшие за этим репрессии. Налоги, необходимые для содержания армий в Африке, Италии и Персии, невыносимым грузом легли почти на всех. Однако он был римским императором и в глазах простых людей – наместником Христа и защитником страны от сил зла и варваров, которые представляли собой постоянную и страшную угрозу Римскому миру.
Но если император заболел чумой – значит, Бог отвернулся от римлян? И если это случилось с Юстинианом, облечённым высшей властью и богатством человеком, – разве была надежда у всех остальных?
Если бы у молитвы был запах... то молитвы во здравие Юстиниана пахли бы вонью разлагающихся трупов, отравившей в те дни Золотой Рог.
Юстиниан лежал на смертном одре; все ждали его смерти и того, что Феодора примет на себя бразды правления Римским миром. Тяжкая болезнь мужа смогла отвлечь безутешную женщину от скорби по умершей любовнице, однако теперь она, неискушённая в государственных делах и высокой политике, оказывалась во главе Империи, простиравшейся от Атлантики до Евфрата, от Альп до Эфиопии. Повелительницей сотен миллионов – по крайней мере, до мора – людей...
«Прокопий Кесарийский, летописец, – Аникию Юлиану, сенатору. Привет тебе!
Многоуважаемый “Катон”, друг и соратник по Либертас, хотя я и не получал от тебя известий с тех пор, как Равенна пала пред Велизарием – что было лишь первым этапом Готской войны, – я всё же позволяю себе надеяться и верить: а) что ты в безопасности и добром здравии и б) что я, возможно, вскоре снова услышу о тебе в качестве главы Либертас – теперь, когда Тотила сметает всё на своём пути.
Полагая, что так и будет, я сообщу тебе о том, что в силах комментировать: о тех событиях, которые произошли с того момента, как мы переписывались в последний раз. Вероятно, многое из того, что я тебе сообщу, ты уже слышал, но опускать в рассказе я ничего не стану, чтобы избежать ненужных лакун.
К несчастью, Юстиниан не умер (его смерть от чумы сделала бы существование Либертас никчёмным!). Однако в течение того месяца, что он был болен, Феодора, благослови её Господь, невольно придала нашему движению мощный импульс. Каким образом? Выхолостив Велизария, единственного человека, который мог бы остановить Тотилу! Чума дошла и до Персии, Хосро приостановил боевые действия с Римом, и у Велизария отпала необходимость находиться на Восточном фронте. Но по порядку.
Поскольку чума убивала почти всех – по некоторым оценкам, в Константинополе умерла треть населения, 300 тысяч человек, – все решили, что Юстиниан умрёт. Здравый смысл не покинул лишь Велизария, и он заранее озаботился мерами, которые надлежало бы принять в случае кончины императора. Слабо веря – и правильно делая, – что Феодора сможет сделать разумный выбор относительно преемника, Велизарий сразу дал понять, что новый император должен получить одобрение армии и его, Велизария, лично. В противном случае может начаться гражданская война. Разумеется, Феодора – эта глупая сука, умеющая смотреть на происходящее исключительно с личной точки зрения, – усмотрела в этом оскорбление и принялась отбирать у Велизария всё нажитое; затем разогнала всех его приближённых и доверенных лиц, а его самого едва не бросила в тюрьму (как поступила с бедолагой Бузесом, заместителем Велизария).
Даже выжив после чумы, Юстиниан был слишком слаб и нуждался в восстановлении, а потому сделал Феодору регентшей. Велизарий был жив и здоров, но в опале, а император не осмелился перечить Феодоре и потому отправил в Италию Максимина – разбираться с Тотилой. Для нас это стало подарком, хотя для Юстиниана – катастрофой. Максимин, этот нерешительный слюнтяй, позволял Тотиле всё сильнее сжимать кольцо вокруг себя; Тотила взял Неаполь, заполучив морской порт и базу, имеющую огромное стратегическое значение для всей Италии. К этому времени Юстиниан достаточно оправился, чтобы вернуть бразды правления в свои руки. Собрав остатки мужества, он всё же возразил Феодоре – к большому её огорчению – и восстановил Велизария в должности. Затем отозвал несчастного Максимина и отправил Велизария (и твоего покорного слугу в довесок к нему) в Равенну, чтобы попытаться исправить ситуацию в Италии.
Как водится, наш мудрый и дальновидный император забыл при этом снабдить Велизария армией, так что тому вновь пришлось просить подкрепления у императора, а в ожидании его уговаривать италийских римлян бросить Тотилу и перейти на его сторону. Как нетрудно догадаться, после “прелестей” правления Юстиниана италийцы оказались глухи к этим мольбам. Пока Велизарий топтался на месте в ожидании подкрепления, Тотила взял несколько крепостей в Центральной Италии и начал осаду Рима.
Тебе будет интересно узнать, что, пока мой начальник в бессильном бешенстве метался по Равенне, я успел снова немного взбаламутить Африку. Через свои контакты в епархии я убедил Гунтарита – римского полководца, но вандала по рождению (к моему изумлению, казна задолжала его людям жалованье) – войти в сговор с вождями мавров и поднять мятеж против Рима. Зная, что ты вернёшь мне мою долю, когда Либертас вновь будет активна, я взял на себя смелость обещать материальную поддержку любым восстаниям. Рад сообщить: мне поверили на слово, в результате чего Артабан, командующий римской армией в Африке, сейчас не знает, куда деваться от бунтующих солдат и мавров.
Что касается войны в Италии, то я избавлю тебя от скучных подробностей – нудного перечисления осад с обеих сторон, вылазок, манёвров... скажу лишь, что Велизарий получил долгожданное подкрепление. Военная кампания нанесла страшный урон гражданскому населению и всей стране, скоро повсеместно начнётся голод. Несомненным плюсом для нас является то, что в результате Юстиниан быстро становится предметом всеобщей ненависти.
Но лучшее я приберёг напоследок. Вновь прибегнув к обещаниям и посулам, я уговорил часть исаврийцев – за деньги, естественно, – открыть Порта Асинария[127]127
Ворота Асинариа были открыты 17 декабря 546 года.
[Закрыть]. Готы ворвались в город, и я счастлив сообщить, что Вечный город ныне во власти Тотилы.
Пребывая в полной уверенности, что вскоре получу от тебя весточку, я оставляю это письмо на старом месте, близ гробницы Цецилии Метеллы, на виа Аппиа. Думаю, этого ты и ждёшь, зная, что я нахожусь в непосредственной близости от Рима вместе с Велизарием. Vale!
Написано в Порте[128]128
Ныне г. Порто, в устье Тибра.
[Закрыть], в XIII Январские календы, в год от основания Рима 217[129]129
20 декабря 546 года.
[Закрыть].
Постскриптум. Прикрытие моё надёжно, как скала. В самый разгар болезни император вызвал меня и сказал, что хотел бы вознаградить всех тех, кто был с ним рядом в трудную минуту (полагаю – ха-ха! – что он имел в виду и Никейское восстание). Ужасным каркающим шёпотом он сообщил, что после войны, когда надобность в моих услугах в качестве историка и летописца отпадёт, он сделает меня префектом Константинополя или – если умрёт к тому времени – распорядится на сей счёт заранее. Признаюсь – я был тронут, и мне даже стало жаль старого лиса. Он лежал на своём ложе – жалкий скелет, наподобие тех отвратительных мумий, что покоятся в римских катакомбах. Кроме того, стоя так близко от него, я смертельно боялся подцепить чуму. Однако нельзя же игнорировать приказы императора. Феодора тоже – надо отдать ей должное, ухаживала она за мужем самоотверженно, не отходя ни на шаг, – выглядит так, словно одной ногой уже стоит в могиле. Глаза у неё ввалились, взгляд тревожный – возможно, это от недостатка сна, но возможно, и от проявления скрытой болезни, впрочем, это лишь моё предположение».
«Аникий Юлиан, сенатор, – Прокопию Кесарийскому, летописцу. Ave!
Дорогой “Регул”, самый верный, смелый и профессиональный из моих коллег – пишу в спешке, лишь для того, чтобы: а) поблагодарить тебя за успехи в деятельности во имя Либертас, б) чтобы сообщить – увы, Либертас распущена и с) чтобы предупредить: уничтожь всю корреспонденцию, относящуюся к нашему движению. Я полностью раскрыт. Агенты Юстиниана выследили меня, и теперь мне приказано явиться в монастырь Святой Екатерины на горе Синай, где я буду заточен до конца своих дней за “измену”. В отношении тебя я почти полностью уверен, что твоя связь с Либертас никому не известна, и так оно и останется, если ты будешь вести себя осмотрительно.
Прежде чем ловушка захлопнулась, я успел выполнить твои обязательства перед нашими друзьями в Африке и Риме. Да сопутствует тебе удача в жизни. Возможно, мы и проиграли, но нам удалось всё же нанести удар по римским ценностям. Vale!
Написано в Анконе, в Февральские ноны, A.R.U.C. 218[130]130
5 февраля 547 года.
[Закрыть].
Постскриптум. Мы больше не увидимся, друг мой. Климат на горе Синай, как я подозреваю, крайне неприятен, а монашеская жизнь невыносимо скучна. Именно поэтому я предпочитаю последовать лучшим римским традициям и вскрыть себе вены в ванне – разумеется, читая при этом возвышенные строки из Горация и Катулла».
ДВАДЦАТЬ ШЕСТЬ
Тройное несчастье – чёрный мор, Тотила в Италии и мятеж в Африке – изменили и отсрочили выполнение Великого Плана Юстиниана в той его части, которая касалась установления единого вероисповедания по всей Империи. Однако теперь Велизарий вернулся в Италию; в Африке, после возобновления вечного (и, несомненно, временного) перемирия с Хосро[132]132
Договор был возобновлён в 545 году.
[Закрыть], Иоанн Кровопролитный наводил порядок; чума обессилела и остановилась – и полностью выздоровевший император воспрянул духом, позволив себе вернуться к проблеме противостояния халкидонцев и монофизитов.
Юстиниан мысленно представлял себе поле этого боя...
Успешные интриги Феодоры и Антонины привели к тому, что на престол Петра сел Вигилий, сочувствовавший монофизитам[133]133
См. главу 19. Напомню читателям: монофизиты настаивали, что у Христа была всего лишь одна природа, божественная; халкидонцы утверждали, что две – божественная и человеческая.
[Закрыть]. Таким образом, на ультрахалкидонском Западе появился понтифик-еретик! На Востоке же помимо Константинополя, где патриарх Мина был убеждённым халкидонцем, практически все епархии, в особенности самые богатые – Египет, Сирия и Палестина, – были монофизитскими. Для правителя более циничного и менее идеалистичного – как, например, Хосро – такое двоеверие было бы утомительным, но, по существу, ничем не примечательным. Однако Юстиниан был идеалистом – и не был циником. Он считал, что двоеверие грозит Империи расколом. Себя, как наместника Христа на земле, он считал обязанным не допустить этого. Император послал за Феодором Асцидасом, митрополитом Кесарии, чтобы тот помог решить эту проблему. Феодор был умным, образованным священником, хорошо знавшим светскую жизнь и не чуравшимся её, а более всего на свете он любил интеллектуальные дискуссии...
– Ты в затруднении, август! – усмехнулся Феодор, наливая в чашу вина из кувшина, стоящего на алтаре. Собеседники находились в храме Святой Ирины, освящённом с десяток лет назад. – В Африке и Италии – особенно в Италии, где Тотила сильно затрудняет жизнь Велизарию, – ты не можешь допустить, чтобы римляне тебя не поддерживали или держались в стороне. Нет – если ты хочешь удержать Запад. Ты его завоевал, даже дважды, но, чтобы удержать его, ты должен сам стать лидером православных халкидонцев. А для этого ты должен заручиться поддержкой высших иерархов церкви, ибо церковь и сама нуждается в сильном лидере, пока в ней царит вакуум, вызванный отсутствием императора Запада. Но как только ты допустишь, чтобы римляне Запада заподозрили тебя в лояльности к монофизитам... – Феодор отпил из серебряной чаши и ласково улыбнулся императору. – Тогда ты мгновенно утратишь весь свой авторитет. Надеюсь, ты понимаешь меня правильно, август.
– Я прекрасно тебя понимаю, – мрачно откликнулся Юстиниан. – Я слышу, что ты говоришь, но я не могу слишком сильно давить на монофизитов. С тех самых пор, как этот мятежный священник, Иаков Барадей, всколыхнул большинство монофизитов в Египте, Сирии и Малой Азии, чтобы бросить вызов иерархам-халкидонцам. Да в одной только Александрии демонстрации против патриарха Зоила заставили его бежать! И поделать с этим я ничего не могу – если только не желаю заполучить ещё один бунт. Самое же унизительное, что этого Иакова поддерживает моя собственная жена, – император покачнулся и торопливо присел на каменную скамью, опоясывавшую неф. Укоризненно взглянув на Феодора, продолжил: – Я позвал тебя, чтобы ты помог мне найти ответы на вопросы... а не задавать мне новые.
– Терпение, август. Вначале следует поставить диагноз, а потом уже проводить лечение. Что нам нужно? Найти нечто, вокруг чего смогли бы объединиться и найти общий язык и монофизиты, и халкидонцы.
– Объединиться? – император горько усмехнулся. – Я искал это нечто с тех пор, как впервые надел императорскую диадему. Если ты сможешь это сделать, я буду вечным твоим должником.
– Подумай, август! – ободряюще улыбнулся священник. – Зелёных и Синих разделяло куда больше, чем Рим и Александрию, – однако же они объединились...
– Ты имеешь в виду Никейское восстание? Да, они объединились – против меня! Пощади мои чувства, Феодор, не напоминай.
– Извини, цезарь, но ничего личного. Постарайся понять меня. Наиболее эффективно объединение перед лицом общего врага. Позволь мне изложить мой план – его можно было бы назвать «Осуждение Трёх Глав...»
В зале Латеранского дворца в Риме, стоявшем сразу за воротами Асинариа[134]134
Дворец и ворота уцелели до наших дней. – См. Примечания.
[Закрыть], легат или апокрисиарий папы, Стефан, высокий и крепко сложенный мужчина с орлиным носом, собирался обратиться к священникам, спешно созванным на совет. В руках Стефан держал свиток с указом Юстиниана, только что полученный из Константинополя.
– Его святейшество, папа Вигилий, не может почтить нас своим присутствием, ибо в данный момент находится на пути в Константинополь по приглашению императора! – громко произнёс Стефан и строго оглядел собравшихся. – Боюсь, что причиной такого приглашения могло стать вот это!
Он сердито взмахнул свитком.
– Здесь очередная уловка императора Юстиниана, чтобы заставить нас пойти на соглашение с монофизитами! – Стефан уже почти кричал. – Он считает нас идиотами, если думает, что мы на неё купимся! В этом свитке содержится осуждение трёх учений вековой давности – Юстиниан называет их «Главами». Феодор Мопсуестийский, Теодеред из Кира и Ибас из Одессы...
– А в чём, собственно, дело? – удивлённо перебил Стефана один из диаконов.
– Три этих автора – несторианцы. Для тех из вас, кто плохо знаком с историей церкви, я постараюсь объяснить чуть подробнее. Вернёмся во времена императора Феодосия Второго. Нестор, патриарх Константинопольский, выдвинул теорию, что Христос по сути своей был человеком – но человеком, которому Бог даровал божественную сущность, почему его и стали называть Богочеловеком. После Халкидонского собора такая доктрина стала неприемлема равно для нас – ибо мы утверждаем, что Христос имел две природы, человеческую и божественную, – и для монофизитов, считающих, что Христос имеет лишь божественную сущность...
– Если я тебя правильно понял, апокрисиарий, осуждением трёх этих несторианских трудов, равно неприемлемых ни для халкидонцев, ни для монофизитов, император Юстиниан хочет выслужиться перед обеими нашими сектами! – в голосе пресвитера смешивались негодование и недоверие. – Но как? Он хочет разжечь споры по поводу давно забытых учений, чтобы отвлечь нас от фундаментального различия в верованиях! Этот эдикт кажется мне просто грубой и неуклюжей попыткой замазать глубокие трещины лишь сверху, не вдаваясь в суть вопроса!
– Лучше и не скажешь, пресвитер! – кивнул Стефан.
– В этом весь Юстиниан! – возмутился епископ. – Дымовая завеса и зеркала, всё для того, чтобы скрыть его истинные намерения, а хочет он пойти на уступки этим египетским еретикам. Я, например, отказываюсь поддаваться на такую дешёвую уловку!
– И я!
– И я!!
Гул сердитых голосов заполнил зал.
– Кем себя возомнил Юстиниан, что берётся рассуждать о вопросах богословия? Это должны решить между собой папа и патриарх Константинополя. Этот эдикт написан лишь для того, чтобы нас запутать и рассорить!
Таков был итог этого собрания, и, когда новости об эдикте достигли улиц Рима, настроения были такими же. Похожее произошло в Африке и по всей Италии. В течение нескольких недель «Осуждение Трёх Глав» превратилось в некое подобие Законов Хаммурапи – мёртвый и нежизнеспособный документ. Эдикт считали троянским конём, с помощью которого император пытался впустить монофизитов в официальную церковь «через чёрный ход».
На Востоке эдикт восприняли с большим энтузиазмом, чем на Западе. Иерархи монофизитов – теперь сильные и влиятельные благодаря покровительству Иакова Барадея – решили осудить не только три несторианских «Главы», но и халкидонцев в целом, заодно. Тем не менее под давлением Юстиниана и Мины Константинопольского патриарха-халкидонца они с неохотой, но одобрили эдикт императора. Патриарх Мина за это был отлучён от церкви разъярённым Стефаном[135]135
Рим, в отличие от Константинополя, Антиохии или Александрии, имел решающий голос в вопросах богословия.
[Закрыть].
Прибывший в Константинополь Вигилий[136]136
25 января 547 года.
[Закрыть] был прямо в порту встречен Юстинианом. К нему относились радушно и с большим уважением, однако вскоре он ощутил на себе нешуточное, хотя и мягкое, давление, попав в крайне затруднительное положение. Будучи тайным монофизитом, Вигилий стал папой лишь благодаря Феодоре – и теперь от него ожидали ответного содействия на Западе, что было почти невозможно, учитывая тамошнюю ненависть к монофизитам Востока. Изворотливый и хитрый Вигилий, однако, пока успешно балансировал. Не изменяя собственным убеждениям, он старался не настраивать против себя западное духовенство и в то же время держал на некотором расстоянии Феодору – при помощи бесконечных оправданий и увёрток уверяя, что на сближение не идут сами монофизиты.
Однако теперь, находясь в столице на глазах императора и императрицы, хитроумный папа больше не мог избегать определённости. Вигилий передал Юстиниану и Феодоре[137]137
29 июня 547 года.
[Закрыть] подписанный им эдикт об осуждении «Трёх Глав». Полностью осознавая, что, как только это станет известно на Западе, он утратит всякое доверие и авторитет, Вигилий убедил их пока держать всё в тайне – до тех пор, пока он сам не изучит проблему до конца. Получив согласие августейшей четы, Вигилий вдохнул с облегчением и приступил к выработке собственного мнения по поводу «Трёх Глав» для того, чтобы в итоге верно изложить свою позицию, не навредив себе.
В своём роскошном константинопольском дворце Плацидия Вигилий задумчиво смотрел на себя в зеркало. Куда девался тот молодой диакон, который одиннадцать лет назад – спасибо Феодоре и Антонине – заполучил престол святого Петра? То, что получил он его благодаря смещению и «исчезновению» Сильверия, отнюдь не лишило достойного клирика за эти годы крепкого сна. Восхождение по лестнице успеха иногда предполагает и то, что наступать приходится на руки и головы друзей. Что же проложило морщины на этих некогда гладких и румяных щеках, вплело серебряные нити в пышную шевелюру? Да, именно это постоянное балансирование между требованиями Феодоры и непримиримой позицией западных архиепископов.
На практике это вылилось в бесконечные обещания и постоянное выдумывание предлогов, под которыми он никогда не оказывался под рукой в нужное время, чтобы исполнить свою часть сделки. Стоит италийцам хоть раз заподозрить его в компромиссе с еретиками – это приведёт лишь к его падению. Но Вигилий был полон решимости избежать этого любой ценой. Ему слишком нравилась тяжесть папской мантии на плечах, чтобы уступить её другому.
И тем не менее сейчас риск был велик, как никогда. Время отсрочки закончилось – Вигилий понимал это. Сегодня он должен написать письмо и созвать синод, на котором западные священники должны официально исследовать сказанное в «Трёх Главах» и подписать согласие с императорским эдиктом, выразив своё неприятие этих самых «Глав»... Понятно, что новость эта на Западе будет так же уместна, как ветчина в синагоге. Вигилию понадобятся все его навыки ведения переговоров, чтобы не заплутать в хитросплетениях богословских премудростей и не допустить фатальной ошибки.
– ...И после старательного изучения вышеупомянутых «Глав» сочинений Феодора, Теодереда и Ибаса, тщательно всё взвесив, я пришёл к выводу, удивившему меня самого: на самом деле эти люди весьма опасны, ибо труды их могут ввергнуть христиан в грех ереси. Не забудьте об этом, друзья мои...
Вигилий умолк и с кротким и смиренным видом оглядел лица собравшихся священников, внимавших ему, а затем продолжал:
– Нестор, чьи взгляды исповедовали эти люди, утверждал, что Дева Мария не была Богородицей, Матерью Бога, но всего лишь матерью человека-Иисуса, а не божественного Христа. Как смиренный взыскатель истины, я спрашиваю вас: может ли такая точка зрения считаться логичной и верной?..
На самом деле Вигилий понятия не имел, было ли это утверждение логичным или нет. Он никогда в жизни не читал сочинений Феодора и всех остальных. Все сведения о «Трёх Главах» он почерпнул исключительно из рассказов Юстиниана, хорошо разбиравшегося в богословии и согласившегося просветить Вигилия.
