Текст книги "Реквием"

Автор книги: Робин Янг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 31 страниц)

Среди мешанины звуков возник новый. Шаги. К камере кто-то приближался. Узник подался вперед, звякнув кандалами. Напрягся, прислушиваясь. Шаги стихли у двери. Он услышал потрескивание факела и заранее сощурился в предчувствии слепящего света. Задребезжал засов, дверь открылась. Он заслонил глаза ладонями и медленно раздвинул пальцы. В проходе стоял молодой стражник с факелом. В свободной руке он держал миску. Присев на корточки, он осторожно поставил ее на пол.

В миске узник сумел разглядеть кусочки мяса, политые густым соусом.

– Что это, Жерар? – хрипло спросил он.

– Вот, принес вам кое-что от ужина, – прошептал юноша. – У стражников не убудет.

– Неужели мясо?

Жерар кивнул.

– Нам на Рождество прислали оленя.

– Ты говоришь, Рождество?

– Да, мессир. Сегодня.

Узник откинулся спиной на стену, не осмеливаясь больше взглянуть на миску.

– Лучше забери это, Жерар. Тебя могут наказать.

Юноша помолчал.

– Теперь уже не накажут. Сегодня я служу здесь последний день. Завтра отправляюсь в Париж. Отец наконец смог пристроить меня на конюшни. Может, стану когда-нибудь рыцарем, если буду стараться.

Глядя на доброе открытое лицо юноши, узник почувствовал прилив щемящей тоски. Этот мальчик был похож на другого юношу, которого он так любил в прежней жизни.

Узник протянул руки к юноше.

– Послушай, Жерар, здесь, конечно, служить не сладко, но и в Париже ничего хорошего тебя не ждет. Там правят злые люди. Еретики. – Он повысил голос. – Убийцы!

Жерар испуганно оглянулся.

– Не говорите так, мессир. Вы же не хотите, чтобы ваши речи услышали рыцари. Сами знаете, что они сделают.

Узник дотянулся до его руки. Как приятно почувствовать тепло кожи другого человеческого существа!

– Когда приедешь в прицепторий, найди достойного человека и расскажи обо мне. Умоляю тебя. Скажи – я ни в чем не виновен. Меня бросили сюда ни за что.

Юноша вырвал руку и встал.

– Тише, мессир. Могут услышать. Лучше ешьте, пока не остыло.

Дверь поспешно захлопнулась, ослепительный свет и жар факела исчезли. Шаги Жерара простучали по коридору, удаляясь, а Эскен де Флойран в наступившей темноте встал перед миской на четвереньки и заплакал.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

32

Темпл, Париж 7 ноября 1306 года от Р.Х.

Жерар ходил по кладовой упряжи туда-сюда, пытаясь выдернуть из туники свободную нитку. Ему нравился царивший здесь порядок. Аккуратно сложенные на полках седла, поводья, свисающие с вбитых в каменные стены крюков. Все хорошо, если бы не запах. Прошел почти год, а он все не мог к нему привыкнуть. Влажная солома, свежий навоз и дубленая кожа образовывали адскую смесь. Усмехнувшись, Жерар поднял голову к затянутому паутиной сводчатому потолку. Грех сетовать на запах. Ведь по сравнению с тюремными подземельями Мерлана здесь сущий рай.

Дверь отворилась, заставив его вздрогнуть. Вошли двое. Главный конюх ободряюще улыбнулся. К этому человеку с добрым открытым лицом Жерар проникся доверием с самого начала. Другой был рыцарь. Он видел его в прицептории, но не имел случая поговорить. Только однажды рыцарь его окликнул, когда брал поводья коня. У него было твердое худое лицо и аккуратно подстриженная борода с проседью. В длинной мантии со свисающим с пояса широким мечом рыцарь выглядел суровым и могущественным.

– Жерар, – сказал главный конюх. – Перед тобой мессир Робер де Пари.

Юноша поклонился и наконец вытащил нитку из туники.

– Брат Саймон сказал, ты можешь мне кое-что поведать.

Жерар бросил нерешительный взгляд на Саймона.

– Давай, Жерар, не бойся рассказать правду. Поведай мессиру Роберу то, что рассказывал мне.

Голос внутри нашептывал Жерару, что бояться надо, особенно если это действительно правда. Но умоляющие глаза узника преследовали его днем и ночью, и он знал, что не найдет покоя, пока не выполнит его просьбу. Жерар держал это в себе очень долго, боясь с кем-нибудь поделиться. Наконец не выдержал и несколько недель назад открылся доброжелательному главному конюху, полагая, что тем облегчил душу. Но главный конюх потом уговорил его рассказать рыцарю.

Жерар откашлялся.

– Меня перевели сюда, мессир, из тюрьмы Мерлан, где я служил стражником, вместе с моим отцом. Там есть узник по имени Эскен де Флойран.

– Флойран? – Робер резко вскинул брови. – Приор Монфокона?

– Да, мессир, он говорил, что прежде был приором.

Робер посмотрел на Саймона.

– Флойран исчез три года назад, после того как его племянника нашли убитым. Решили, что приор имеет отношение к убийству и сбежал, опасаясь наказания.

Жерар отрицательно покачал головой:

– Нет. Это не так. Эскен любил своего племянника. Он рассказал мне, что Мартина… – Жерар перевел дух. – Он сказал, Мартина убили рыцари.

– Тамплиеры?

Жерар посмотрел на Саймона, и тот кивнул ему, побуждая продолжать.

– Да, мессир. Из этого прицептория.

– Как Флойран узнал обо всем?

– Все случилось в его присутствии. Мартин встретился с ним в церкви и рассказал, как еретики в Темпле его околдовали и при посвящении в рыцари заставили исполнить мерзкий богохульный обряд. Потом в церковь ворвались рыцари в масках. Они убили Мартина, а Эскена бросили в Мерлан. Наверное, надеялись, что он там умрет. – Лицо Жерара скривилось от давних воспоминаний. – Там многие умерли. Это страшное место, мессир.

– Расскажи мне об этих рыцарях. Племянник Флойрана обвинил их в ереси?

– Так мне поведал Эскен. Но он не знает, кто они такие. Как я сказал, люди, захватившие его и убившие Мартина, были в масках. Эскена допрашивали, он думает, что в парижском прицепторий, но не уверен, ведь ему завязали глаза. – Жерар на секунду замолк. – Поначалу, мессир, он постоянно твердил в Мерлане, что ни в чем не виновен. Кричал, что в ордене есть еретики, творящие преступления. Но всякий раз, когда Эскен об этом заговаривал, стражники его нещадно били, и он наконец замолчал. Доверился лишь мне. – Жерар перевел дух. – Узнав о моем отъезде, он слезно молил, чтобы я рассказал о нем кому-нибудь.

– Почему же ты молчал почти целый год?

Жерар отвел глаза.

– Боялся. А вдруг, если кому-нибудь расскажу, со мной сделают то же самое. Понимаете, мессир, я бы там не выдержал. Лучше смерть. Но я не смог молчать – каждый день вспоминал его, скорчившегося в темноте тесной камеры.

– Ты правильно сделал, Жерар, – заверил его Саймон.

– Но ты должен мне пообещать – больше никому об этом ни слова. – Робер внимательно посмотрел на юношу.

– Конечно, мессир.

– Теперь ступай.

Жерар поклонился и поспешно вышел на залитый солнцем двор. Переложив ношу на другие плечи, он почувствовал огромное облегчение.

Когда за сержантом закрылась дверь, Саймон повернулся к Роберу.

– Тебе следовало это услышать. Как только он мне рассказал, я вспомнил о слухах, ходивших среди сержантов. Должен признаться, я им никогда не верил.

– И я тоже, – отозвался Робер. – Тем более что никаких следов найти не удалось.

– Ты говорил, инспектор Пейро назначал расследование. Почему же он не знает о томящемся в тюрьме Эскене де Флойране?

– Арестовать приора может любой старейшина, начиная с магистра Франции и маршала. Так что Гуго не обязательно должен был быть в этом осведомлен, особенно если эти люди все хранили в тайне. – Робер раздраженно тряхнул головой. – Но спросить его сейчас я все равно не могу. Он еще не вернулся из Англии.

– Неужели мы услышали правду? – Саймон посмотрел на закрытую дверь, за которой слышался смех конюхов и ржание коней. – Неужели тамплиеры стали еретиками? – Он вгляделся в мрачное лицо Робера. – Быть того не может.

Тюрьма Мерлан, королевство Франция 19 декабря 1306 года от Р.Х.

Подковы коня громко процокали по булыжнику. Робер въехал в проход, и рыцари, опустив решетку, вернулись на свои места. Назначению мрачной крепости вполне соответствовал и унылый окружающий пейзаж. Над башнями с карканьем кружили вороны.

Эту страшную тюрьму Робер такой себе и представлял. Как и все тамплиеры, он знал о Мерлане с отрочества. В полночь в опочивальне юные сержанты пугали друг друга рассказами о мучениях тех, кто нарушил клятву и отказался повиноваться старейшинам. Особенно часто сержанты живописали камеры смерти – тесные ямы, где узник мог только присесть на корточки. Его там оставляли умирать без еды и питья, в полной темноте.

Робер поднялся по лестнице ко входу, где его встретили стоящие на карауле два рыцаря. Их ладони покоились на рукоятях мечей.

– Я приехал допросить узника, – сказал он.

– Иди к смотрителю, – ответил тамплиер. – Вторая дверь слева.

Робер прошел по коридору. Остановился перед указанной дверью и дважды постучал. Хриплый голос изнутри призвал его войти. Он толкнул дверь и, нагнувшись под притолокой, прошел в небольшую душную комнату. Сидевший за столом толстяк жадно пожирал куриную ножку и одновременно читал, водя пальцем по пергаменту. Мантия на нем не стиралась много месяцев и выглядела серой. Он поднял недовольные глаза.

– Что?

– Добрый вам день. Меня зовут Робер де Пари. Я прибыл из парижского прицептория поговорить с одним узником.

– Разрешение есть?

Робер протянул свернутый в трубочку пергамент. Продолжая хмуриться, смотритель шумно облизал пальцы и взял свиток. Быстро просмотрел и проворчал:

– Эскен де Флойран? Мне строго наказано никого к нему не допускать.

– У вас в руках повеление самого инспектора. – Робер ткнул пальцем в красную печать внизу свитка. Он говорил уверенно, но волновался. Тут недолго и самому оказаться узником Мерлана, а то и попасть в камеру смерти. Ведь за проникновение в покои инспектора и использование его печати полагалось суровое наказание. Может быть, не следовало…

– Ладно. – Смотритель с трудом поднялся. – Пошли вниз.

Робер схватил свиток и последовал на смотрителем, вытирая со лба струйки пота.

По лабиринту коридоров и лестниц они спустились на нижние этажи. С каждым поворотом становилось все холоднее. Робер уже дважды ударился головой о низкий потолок и потом шел пригнувшись, все время прижимая руку к мечу, чтобы тот не ударялся о стену. Смотритель же, напротив, двигался по коридорам с удивительной легкостью. Собственные габариты ему совсем не мешали. Наконец они пришли к закутку, где кроме нескольких застланных одеялами коек стояли две скамьи и стол, за которым сидели четыре сержанта в черных туниках. Двое играли в дротики. При появлении смотрителя все встали.

– Откройте камеру Флойрана.

Один сержант взял с консоли факел и, сняв с крюка связку ржавых ключей, направился к большой черной двери. Отпер ее, затем поднял решетку. Робер двинулся следом за смотрителем и сержантом по темному коридору, где по обе стороны в стенах были видны двери. От зловонных испарений щипало глаза. В коридоре стояла гробовая тишина. Лишь однажды, когда факел осветил одну из дверей, за ней раздался слабый стон. В конце коридора они остановились. Сержант сунул ключ в замочную скважину, скрипнул засов, и дверь отворилась.

В маленькой камере на полу, прижав к лицу ладони, сидел сгорбленный человек. С руками тонкими, как у ребенка. Сквозь широкие дыры в лохмотьях виднелось тело в ссадинах, заживших и свежих. Некоторые раны гноились.

Робер повернулся к смотрителю.

– Я должен поговорить с ним наедине.

Смотритель мотнул головой.

– Нет, это не…

– Меня прислал инспектор Пейро. – Робер тряхнул свитком. – Уходи, если не хочешь, чтобы он призвал тебя к ответу.

Смотритель сузил глаза, помолчал, затем кивнул стражнику.

– Оставь ему свет.

Пока сержант зажигал факел на стене коридора, Робер вспомнил, что не спросил об очень важном.

– Погоди! – крикнул он вслед смотрителю. – Кто дал приказ поместить сюда узника?

– Не знаю. – Смотритель взмахнул рукой, указывая на свиток в руке Робера. – Но на нем тоже стояла печать инспектора.

Едва сдерживаясь, чтобы не выдать удивление, Робер приблизился к узнику, похожему на призрака. Его серые губы потрескались и кровоточили, волосы свисали, спутавшись в комья. Пока Робер решал, что сказать этому живому трупу, тот заговорил сам:

– Пришел час моей смерти?

В заданном вопросе ощущалась надежда.

Робер присел перед ним на корточки.

– Нет, Эскен. Я пришел поговорить с тобой. – Он понизил голос до шепота. Смотритель, наверное, находился где-то недалеко, в коридоре. – Расскажи, почему ты здесь оказался?

Эскен испуганно затряс головой и начал раскачиваться туда-сюда.

– Пойми, я спрашиваю для твоей же пользы. – Робер в расстройстве вздохнул. – Говори, у нас мало времени.

Эскен хрипло рассмеялся.

Робер поморщился и бросил взгляд на закрытую дверь.

– Жерар рассказал мне твою историю, но я хочу услышать ее от тебя.

Звякнув цепями, Эскен подался вперед.

– Жерар? – Он слабо улыбнулся. – Славный юноша. Отец будет им гордиться. – На его лице вновь появилось страдальческое выражение. – А вот его отцу суждено страдать. Ведь он мертвый.

– Жерар жив, Эскен.

– Да не Жерар, ты, глупец! – Эскен подтянул к себе костлявые колени. – Мартин.

– Мартин? Твой племянник?

– Не стану я ничего тебе рассказывать, – свирепо прошептал Эскен. – Теперь до него не доберешься. Не выйдет. Он в руках Божьих.

– Говори, Эскен. Мне нужно это знать.

– Нужно? – Узник прищурился. – Нет, брат, это мне нужно. Очень нужно выбраться отсюда на свет божий.

– Сейчас нельзя.

– Ну, тогда и ты не получишь желаемое. Вызволи меня отсюда, тогда расскажу. – Эскен откинулся спиной на стену и закрыл глаза.

Робер растерялся. Угрожать этому человеку не имело смысла. Смерть для него была избавлением.

– Если все это правда, тогда…

– Стража! – крикнул Эскен. – Пусть этот человек уйдет!

Услышав в коридоре шаги, Робер выругался и свирепо посмотрел на Эскена. Тот, в свою очередь, воинственно смотрел на него. На размышления у рыцаря оставалось меньше минуты. В руке он сжимал свиток с печатью Гуго, которая давала власть выполнить все требования Эскена. Правда, повернуть назад потом будет уже нельзя. Но в тюрьму Эскена бросили по приказу того самого человека, который проводил дознание на наличие в ордене ереси и сообщил, что ничего не нашел. Робер не мог вернуться отсюда ни с чем.

В дверях камеры появился смотритель. Из-за его спины выглядывал сержант.

– Снимите с узника кандалы! – громовым голосом приказал Робер. – Я забираю его с собой.

– Давай. – Робер впихнул дрожащего Эскена в амбар. Они оба промокли насквозь.

Снаружи сверкнула молния, и хрупкое строение сотряс раскат грома. Из зияющих дыр в крыше хлестали струи дождя. Эскен остановился, обхватив себя тонкими руками.

Робер принялся во мраке рыскать по амбару, пытаясь найти место, где можно укрыться. Помогали вспыхивающие одна за другой молнии.

– Иди сюда! – крикнул он Эскену.

Тот не пошевелился. Роберу пришлось подойти и привести его за руку. Он набросил на бревно у стены свою мантию, затем снял пояс с мечом и накидку, которую протянул Эскену. Недавний узник отпрянул от нее как от ядовитой змеи.

– Надень, она почти сухая, – сказал Робер. – В своих лохмотьях ты до утра не дотянешь.

– Нет, – прошептал Эскен.

Это было первое слово, какое Робер услышал от него с тех пор, как они покинули тюрьму Мерлан. Снова прогремел гром.

– Я это надевать не стану.

Робер глянул на накидку. При вспышках молнии красный крест на ней казался почти черным.

– Ладно, – угрюмо бросил он, снова натягивая накидку на кольчугу. – Я найду тебе что-нибудь другое, а потом попробую развести костер. – После недолгого колебания он стащил с пояса ножны с мечом. – Клади руки на бревно.

Эскен удивленно посмотрел на него. Роберу вначале показалось, что похожий на давно не кормленного шелудивого пса человек не собирается ему повиноваться, но через некоторое время тот сел на бревно и протянул костлявые руки. Чувствуя себя скотиной, Робер привязал их к бревну. Затем прошел в переднюю часть амбара, где стоял его конь, снял с седла котомку и вытащил оттуда одеяло. Обернув им плечи Эскена, он принялся собирать для растопки сухие щепки и ошметки соломы. Огонь развести удалось. Когда пламя разгорелось настолько, что можно было согреться, Робер вытащил из котомки ломоть сухого хлеба, разломил и протянул половину Эскену. Затем, сообразив, что у того связаны руки, освободил одну.

– Ладно, – произнес он, наблюдая, как Эскен схватил беззубыми деснами хлеб и начал жадно его сосать. – Я вызволил тебя из Мерлана и, возможно, обрек себя на темницу. Теперь твоя очередь. Рассказывай, как ты попал в тюрьму.

Эскен вынул изо рта хлеб и спросил хриплым шепелявым голосом:

– Ты поможешь мне найти правосудие? Поможешь наказать тех, кто убил моего племянника и бросил меня гнить в тюрьме?

– Да, – отозвался Робер. – Я за этим и приехал к тебе.

– Тогда слушай.

И Эскен поведал Роберу все – начиная с того, как Гуго де Пейро грубо отказал ему в просьбе позволить племяннику вернуться в фонконский прицепторий, – и закончил их тайной встречей в церкви Сен-Жюльен-ле-Повр, где вскоре появились люди в масках, убившие племянника и схватившие его.

– Тебе кого-нибудь из них удалось узнать? – спросил Робер.

– Я же сказал тебе, брат, они были в масках.

– Но голоса, выговор; может, они называли чьи-то имена?

– Когда они потащили в переулок мертвое тело Мартина, я пришел в такой ужас, что ничего не помню.

Робер успокаивающе похлопал его по спине.

– Может быть, узнаешь чей-нибудь голос, когда услышишь снова?

Эскен слабо пожал плечами:

– Может быть… – Он насторожился. – Нет. Ведь для этого я должен туда вернуться. Нет, нет. – Он отрицательно мотнул головой. – В прицепторий, в логово еретиков и убийц, я не вернусь. Там сыны дьявола плюют на крест!

– Ты же ищешь правосудия.

Освещенные желтым пламенем глаза Эскена лихорадочно вспыхнули.

– Я найду его в другом месте. А туда не вернусь. Ни за что!

Робер задумался в смятении. Что же делать с Эскеном?

Где найти безопасное место, куда его можно было бы отвести и держать, пока он не поговорит с Гуго, когда тот вернется из Англии?

– Ладно, давай поспим, – сказал он в конце концов. – К утру гроза утихнет и мы продолжим путь. Надо отъехать от Мерлана подальше! Смотритель покорился, но очень неохотно. Как бы он не решил теперь устроить за нами погоню.

Эскен улегся у бревна и закрыл глаза. Робер подкинул в костер еще досок, завернулся в мокрую мантию и откинулся на спину. Снаружи бушевала гроза, гремел гром, неровное дыхание узника было едва слышно.

Эскен открыл глаза. В заброшенном амбаре было холодно и тихо. Костер погас. Лежащий напротив него рыцарь спал. Его грудь мерно вздымалась и опускалась. Сквозь щели на крыше виднелось бледно-голубое небо с перламутровым оттенком. Эскен попытался вспомнить, когда в последний раз видел небо, и не смог. Он пошевелился и осознал – его руки привязаны к бревну. Должно быть, рыцарь сделал это, когда он спал. Эскен уже собрался разбудить рыцаря, вспомнив о его беспокойстве, что смотритель Мерлана может послать за ними погоню, но внезапно замер и задумался.

Этот человек носил ту же форму, что и мучители в тюрьме и те, которые бросили его туда. Разве ему можно доверять? Взгляд Эскена остановился на ненавистных красных крестах на мантии Робера. А вдруг рыцарь его обманывает? А что, если еретики решили узнать, много ли Эскен помнит, а потом убить? В камере смерть казалась ему избавлением от мучений, но теперь, увидев небо и ощутив запах свободы, он захотел жить.

Эскен осторожно протянул к костру босую ногу. Пошевелив угли, он захватил пальцами один и подтащил по полу к себе. Рыцарь пошевелился во сне. Эскен на секунду замер, а затем медленно стащил ремень с бревна и, почти касаясь головой пола, положил на тлеющий кусок дерева. Постепенно ремень начал чернеть, а кожа на запястьях покраснела. Превозмогая боль, Эскен закрыл глаза. Наконец, спустя целую вечность, ремень разорвался.

Освободившись от пут, Эскен пополз к выходу и выглянул на затянутое серовато-зеленым туманом поле. Затем осторожно отвязал коня.

33

Сент-Шапель, Париж 21 февраля 1307 года от Р.Х.

– Мои молитвы не доходят до Бога. – Стоя на коленях на каменном полу, Филипп пошевелился. – Не доходят.

– Каждый человек на земле имеет надежду на прощение, если он искренне раскаивается в своих грехах. Не важно, насколько они у него велики и тяжки.

Филипп поднял глаза на возвышающегося над ним человека. В черной до пола сутане Гийом Парижский казался еще выше ростом. Его худое бледное лицо обрамляла седая борода. На макушке виднелась обязательная тонзура. От исповедника исходил запах ладана, как будто насыщенный святым духом, призванным судить и наказывать. Король перевел взгляд на парящих над величественным алтарем херувимов. В их маленьких золотистых глазах ему тоже чудилось порицание.

– Вы каетесь, сир?

– Вам известно, что это так, – ответил Филипп.

– Важно известить об этом Господа.

– Я стараюсь, – прошептал Филипп, закрывая глаза, желая отгородиться от неумолимого взгляда исповедника. – Каждый день молюсь и каюсь. Но Господь по-прежнему меня не слышит. И не отвечает.

– Значит, ваши молитвы недостаточно искренние. А покаяние неполное.

Филипп резко раскрыл глаза.

– Неполное? – Он поднялся. – Да ради его любви я чуть ли не разрываю себя на части. Чего еще он от меня хочет? – Король задрал мантию и приподнял ремни власяницы. – Я ношу ее постоянно. Иногда даже сплю в ней. – Его голос эхом отдавался в тихой часовне, окутанной тенями. Лишь желтоватое пятно света освещало его распахнутую грудь. – Или тебе не угодно это? – вскрикнул он, вскидывая руки перед алтарем. Херувимы бесстрастно смотрели на его покрытое шрамами тело.

– Вы действительно носите власяницу постоянно, сир? – сердито спросил Гийом. – И даже когда спите с недостойной женщиной?

Филипп бросил на него пристальный взгляд. Доминиканец подошел и присел рядом на корточки, вглядевшись в короля серыми безжалостными глазами.

– Вы можете скрыть свои грехи от меня и даже от Господа. Но не от своей челяди. Слухами земля полнится. Мне известно – вы спите со служанкой. – Многозначительно помолчав, Гийом рывком встал. – Как я могу отпустить вам грехи, если вы не исповедались? Как может Господь вас простить, если вы не до конца покаялись?

– Я горюю по жене. Горюю настолько, что не могу даже видеть рядом своих детей, ведь они напоминают о ней. Эта служанка… – Филипп оцепенело покачал головой. – …для меня утешение.

– Жанна встретилась с Богом, сир. Ее душа упокоилась с миром. И вам следует вести жизнь праведника, прежде чем вы сможете соединиться с ней. Надо ежедневно поддерживать в себе христианскую веру. Подавать пример подданным.

– Подданным? Да они меня ненавидят, что бы я для них ни делал. А свечи в церквях зажигают только для Людовика. Урожай не удался – виноват я. Желая укрепить государство, повышаю налоги – тут же начинают бунтовать. – Филипп махнул рукой. – Да вам это хорошо известно. Но если Бог не слышит меня, может быть, до него дойдут молитвы моих подданных? Я хочу их любви, Гийом.

– Для спасения души, сир, вам на подданных полагаться негоже. Покоритесь полностью Божьей воле, отдайте всего себя ему, покайтесь искренне – и заслужите прощение. Он вас услышит. Без сомнения!

– Значит, еще есть надежда? – пробормотал Филипп. – Надежда на прощение, на Божью любовь – не важно, каковы были мои деяния?

– Несомненно. – Из голоса Гийома исчезли стальные нотки, но его взгляд оставался непреклонным. – Мы переживаем тревожные времена, сир. И теперь вы должны служить примером для подданных больше, чем когда-либо. Вы знаете мои мысли относительно вашего первого министра Ногаре, но не в моей власти решать его судьбу. Придет время, и он предстанет перед высшим судом. А я искренне вас убеждаю наладить близкие отношения с папой Климентом. Теперь, когда между Францией и папским престолом установился мир, это более чем возможно. – Доминиканец двинулся к алтарю. – Вашим подданным нужно показать пример добродетели, ибо в королевстве буйно расцвели грубость и непочтительность. Мой орден, к счастью, остановил пагубное влияние катаров – презренных богохульников всех предали священному огню, – но падение Акры показало, насколько неустойчива у многих была вера, как легко они приняли религию сарацин. Нам всем надо пристально следить, чтобы подобная чудовищная ересь не начала снова распространяться.

– Я этого не допущу, – решительно произнес Филипп, снова опускаясь на колени. – Катаров почти всех истребили во время Крестового похода Церкви. Осталась горстка. Они все затаились и никого не заразят своей ересью. – Он твердо посмотрел на доминиканца. – Первый министр Ногаре может подтвердить.

– Все так, – со вздохом произнес Гийом, – но мне как инквизитору то и дело приходится встречаться с новыми разновидностями ереси. – Он нагнулся к Филиппу. – Вот на прошлой неделе меня сильно озаботил рассказ одного несчастного, которого мы приютили в своем монастыре. Он говорит, будто весь орден рыцарей-тамплиеров пронизан ересью.

– Что? – Филипп вскинул голову.

– Этот человек приковылял к нашим воротам десять дней назад. Умолял дать приют. Сильно истощенный, он находился на грани безумия. Придя в себя, путник открылся одному из наших братьев, а тот, встревожившись, пришел ко мне. Я разговаривал с тем человеком несколько раз. Он рассказал о своем племяннике, которого при посвящении в рыцари заставляли выполнять гнусный богохульный обряд. Еретики-тамплиеры выследили в церкви несчастного племянника, когда он рассказывал об их преступлениях своему дяде, и убили. А самого дядю заточили в тюрьму. Кстати, он является у них не простым рыцарем, а приором прицептория Монфокон.

Филипп быстро поднялся, не сводя глаз с исповедника.

– На его теле видны следы истязаний, и он одержим жаждой мести. Признаться, я всегда предельно осторожен, когда кто-то сообщает нам о ересях из чувства мести. Думаю, в прошлом некоторых сожгли на костре по ложным обвинениям. – Гийом Парижский порывисто вздохнул. – Но мы, доминиканцы, провозгласили: лучше сжечь на костре сто невинных, чем оставить одного еретика и тем самым позволить ему развращать истинно верующих. Так и будем действовать впредь. – Он повернулся к Филиппу. – Этот человек желает отомстить своим мучителям, тут нет сомнений, но если в его словах есть правда – а говорил он весьма убедительно, – то отмахиваться от них никак нельзя. Судить Темпл я не властен, а потому намерен встретиться с папой. Надеюсь, вы мне поможете в этом, сир.

Филипп быстро подошел к исповеднику.

– Я желаю поговорить с ним.

Доминиканец удивленно наморщил бледный лоб, но согласно кивнул:

– Ваше мнение, сир, о том, насколько можно доверять его рассказам, для меня, несомненно, чрезвычайно желательно. Однако, должен вас предупредить, он весь кипит яростью.

– Я повелю привести его сюда немедленно.

Гийом Парижский вскинул руку.

– Нет, сир. Вначале мы закончим вашу исповедь.

Филипп помолчал и, со вздохом опустившись на колени, приступил к перечислению своих грехов. Его молитвенно сложенные руки скрывали сосредоточенное и отнюдь не благочестивое выражение лица.

Берег Сены, Париж 2 марта 1307 года от Р.Х.

– Я так и не смог его найти. – Робер сел рядом с Уиллом на перевернутый котел для варки угрей. Их было много разбросано по слякотному берегу. – Но наверное, сейчас это не важно. Де Флойран все равно не сумел бы опознать злодеев. В любом случае нам теперь известно о происходящем в парижском Темпле. Надо действовать. И начать следует с… – Посмотрев на Уилла, Робер замолк. – В чем дело?

– Я знаю, где сейчас находится Эскен де Флойран.

– Что?

– Больше недели назад из монастыря доминиканцев во дворец привезли человека, под усиленной охраной. С ним несколько дней общались король и его первый министр. Там же присутствовал исповедник короля Гийом Парижский. Я обратил на это внимание, когда из-за встреч с де Флойраном король отменил охоту и пир. Мне не сказали, зачем его привезли, но имя назвали.

Лицо Робера вытянулось.

– Боже милостивый, зачем же де Флойран пришел в Париж? Когда я ему предложил, он с ужасом отказался.

– Он жаждет отомстить. Если бы я хотел обвинить кого-то в ереси, то первым делом отправился бы к доминиканцам. Эскен получил там все желаемое – приют, еду и… надежду на отмщение.

– Боже! – Робер вскочил и начал ходить туда-сюда. Неподалеку двое мальчиков сражались на палках. Их возбужденные возгласы смешивались с пронзительными криками парящих над островом Жюиф речных птиц. – Может, нам удастся его как-то похитить?

– Де Флойран отбыл пять дней назад с Ногаре под охраной королевских гвардейцев. Они направились в Пуатье.

– Почему туда?

– Папа Климент объезжает королевство. В Пуатье он намерен пробыть несколько месяцев. Я полагаю, Эскена повезли к нему.

– Это то, что им нужно, – проговорил Робер после долгого молчания. – Теперь король получит наконец то, что хочет. Папа услышит рассказ Флойрана и будет вынужден назначить дознание в Темпле. Любой человек, обвиненный в ереси, фактически обречен. Но если ересь найдут в самом могущественном рыцарском ордене в христианском мире, то его святейшеству не останется ничего другого, как действовать. – Робер вгляделся в бирюзовую Сену, освещенную ослепительным весенним солнцем. – Мне не следовало забирать Флойрана из тюрьмы.

Уилл помолчал.

– Жаль, ты не пришел ко мне, когда Саймон встревожил тебя историей этого сержанта.

– Ты был поглощен другими делами, – ответил Робер с упреком в голосе.

– Другими? – Лицо Уилла посуровело. – Я пытался помочь своей стране. – Он встал. – Ты словно обвиняешь меня в чем-то. Откуда мне было знать, если ты ничего не сказал?

Робер подошел ближе.

– После вызволения сына Климента от тебя почти год не было ни слуху ни духу.

– Папе Клименту нужны доказательства, что Ногаре убил Бенедикта. Если я их найду, он повелит Эдуарду оставить в покое Шотландию и будет оберегать Темпл от Филиппа. – Уилл устало вздохнул. – Я делаю все, что в моих силах. Уже уговорил Климента послать в Англию письма с требованием прекратить войну против Шотландии. После казни Уоллеса это очень важно для моей страны… и близких. Разве можно меня винить, что я этим занимался? – Он не стал ждать ответа Робера. – Но мое положение во дворце сильно пошатнулось. С тех пор как Филипп и Ногаре приостановили охоту на Темпл, во мне отпала нужда.

– Ты действительно веришь, что сможешь найти доказательства причастности Ногаре к смерти Бенедикта?

Уилл молчал. Он знал – это почти невозможно. Вряд ли Ногаре оставил какие-то письменные свидетельства.

– Буду пытаться, – сказал он, обращаясь больше к себе, чем к Роберу. – Любой ценой надо удержать папу на нашей стороне. Король стал со мной весьма холоден, но… – Уилл тяжело вздохнул. – Этот ублюдок спит с моей дочерью. Полагаю, это единственная причина, почему я до сих пор не изгнан.

– Неужели? – воскликнул Робер.

Уилл махнул рукой и прошагал к воде.