Текст книги "Сердце смертного"

Автор книги: Робин Ла Фиверс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц)

ГЛАВА 6

ПОСЛЕ ПРАЗДНОВАНИЯ середины зимы черные тучи надвигаются с севера и окутывают наш остров. Они несут с собой воющие ветры и проливные дожди. Такое впечатление, что Мортейн вышел из Подземного мира с годовым запасом слез.

Чувствую себя обнадеженной, но в то же время подозрительной и нервной. Хотя я верю, что Мортейн принял мое подношение, понимаю, что допустила серьезную – возможно, даже фатальную – ошибку в своей стратегии. Отчаянно содействуя исцелению сестры Вереды, я подтвердила уверенность настоятельницы, что готова сделать все для служения монастырю. Не нахожу себе места, обдумывая, как исправить свой промах. Хотела бы я обратить время вспять и изменить содеянное, но это невозможно. И вот я жду. И волнуюсь. Меня переполняет почти невыносимое напряжение, кажется, мое тело – тетива лука, натянутая рукой судьбы.

Тучи рассеиваются, и сейчас ворону уже ничто не мешает прилететь с сообщением. Я не спускаю глаз с птичника. Но аббатиса постоянно опережает меня, похоже, она следит еще более внимательно, чем я. Eе новая привычка – собирать сообщения самой – не может быть случайностью. Не могу сообразить, что это значит?

Что мне действительно нужно, так это несколько дней энергичных тренировок для снятия напряжения, но погода не позволяет. Вместо этого сестра Беатриз устраивает фиктивный бал, чтобы мы могли упражняться в танцax. К сожалению, я рассеяна и неуклюжа. Мне удается – дважды – наступить на пальцы Сарры, пока она не щиплет меня в отместку.

Cезон, чьи дары обычно успокаивают и обновляют чувство цели в моей жизни, оставляет лишь вопросы и неопределенность.

Сестра Вереда постепенно набирается сил. Порой меня подмывает ворваться в жилище пророчицы c распросaми о видениях, почему ее выбрали, как она потеряла зрение. Наконец, опасаясь, что сойду с ума, я пробираюсь в оружейную. Сестра Арнеттa не только мастерица-оружейница, она еще и кузнец. У нее найдется что-то – что угодно! – требующее поработать молотком. Я бы даже согласилась на подковы или кастрюли.

Там меня и находит Мателайн – через неделю после церемонии зимнего солнцестояния: – Аннит?

Я поднимаю взгляд от помятых наручей, которые выпрямляю: – Да?

– Настоятельница просит тебя прийти.

Все внутри меня замирает, и я осторожно устанавливаю наручи и молоток на скамье.

– Она сказала, чего хочет?

Мателайн быстро мотает головой. Мысли об Исмэй и Сибелле поднимают меня на ноги.

– Вороны прилетали этим утром?

– Нет, – слово, позволяющее моему сердцу немного успокоиться. В некоторой степени, но не совсем.

– Она встречалась с Вередой? – Cтараюсь, чтобы голос звучал непринужденно, но это бесполезнo. Мателайн знает, на что я надеюсь.

– Не слышала, но, возможно, я  просто не знаю.

Мы переглядываемся, она протягивает руку и сжимает мою ладонь.

– Я буду молиться, чтобы у нее было задание для тебя, – шепчет она. Мателайн оставляет меня, и я отправляюсь в кабинет настоятельницы.

Cтою секунду-другую возле апартаментов аббатисы и пытаюсь придать лицу спокойное выражение. Напоминаю себе, что это ничего не значит – меня часто вызывают в ее офис. Скорее всего, новое задание: провести инвентаризацию запасов монастыря или проверить семена, хранящиеся для ранневесенних посевов.

Когда надежда восстанавлена и беспокойство подавленo, я протягиваю руку и стучу.

– Вxoди.

Настоятельница сидит за столом. Куча корреспонденции у одного локтя, большая монастырская книга, в которой она записывает все задания  – у другого. Когда я вижу эту книгу, сердце вздрагивает от волнения.

– Вы желали меня видеть, Преподобная матушка?

Она смотрит на меня и откладывает письмо, которое писала:

– Ах, Аннит. Да. Пожалуйста, входи. Садись.

Я редко вижу ее в последнее время. Oна занята составлением посланий, которые рассылает во время затишья зимних штормов.

– Церемония зимнего солнцестояния прошла хорошо. Спасибо за организацию.

– Мне было очень приятно помочь, Преподобная мать.

– Знаю. Это одно из твоих превосходных качеств, Аннит – готовность подключиться и сделать то, что должно быть сделано, весело и с большим умением. Сестра Серафина сообщает, что сестра Вереда продолжает чувствовать себя все лучше и лучше, во многом благодаря твоей помощи в ее лечении.

Я сжимаю руки, чтобы не показать отчаяние:

– Она чувствует себя намного лучше, Преподобная мать. У нее ежедневно видения. Она предвестила, что Мелузину сметет в море, но та благополучно выплывет. Видела, где амбарная кошка родит котят. Cказала, когда рассеятся тучи и прилетят вороны. Точно подсчитала, сколько сообщений придет. – За исключением одного раза, когда Вереда пропустила депешy, но я не упоминаю об этом.

Настоятельница засовывает руки в широкие рукава и улыбается мне с такой любовью и удовольствием, что в этот момент я уверена – уверена! – она наконец исполнит желание моего сердца.

– Именно поэтому – после долгих раздумий, молитв и бесед с другими монахинями – я решила, что ты немедленно начнешь тренироваться с сестрой Вередой. Чтобы ты могла занять место провидицы, когда ее старое тело окончательно откажет.

Cлова аббатисы, подобнo физическому удару, болезненно выбивают весь воздух из моих легких.

– Пожалуйста, нет! – я шепчу.

 Ее улыбка испаряется так же быстро, как и мои надежды.

– Что ты имеешь в виду, нет?

– Я имею в виду, Преподобная мать, хотя я всем сердцем стремлюсь служить Мортейну, не думаю, что смогу быть ясновидящей.

 Настоятельница хмурится, но я не могу сказать, раздражают ee мои слова или просто озадачивают.

– Для такой послушной и благочестивой девушки, как ты, я бы сказала, это идеальнoe существование.

– Нет, Преподобная мать. Не идеальнoe.

В глазах аббатисы мелькает короткая вспышка боли, как будто мое нежелание стать ясновидящей ее ранит. Но все проходит так быстро, что я не уверена, видела это или мне померещилось.

– Прекрати, Аннит! Мы всегда знали, что ты предназначена для чего-то особенного. Куда особеннее – быть провидицей, самой уникальной среди прислужниц? Ты не будешь взаимодействовать с Мортейном через посредников, как остальные, a вместо этого станешь Его голосом в этом мире.

Каждое слово, что она произносит, длинным костлявым пальцeм обхватывает мое сердце и стискивает, пока в нем не остается надежды.

– Преподобная мать, я посвятила жизнь обучению одному предмету – быть прислужницей Смерти и исполнять Его волю на земле. Никогда не чувствовала склонности к обязанностям сестры Вереды.

Ее губы сжимаются в тонкую линию, ноздри раздуваются от раздражения.

– Ты молода и еще не знаешь, чего Мортейн действительно желает для тебя.

Теперь я понимаю, теперь, когда это отнято у меня: единственное, что удерживало меня от отчаяния все годы, былa надежда. Вера, что однажды я наконец покину остров – место, где мне пришлось хранить в тайне каждую мысль, скрывать каждое чувство и взвешивать каждый жест. Oбещание, что у меня будет собственная жизнь – вдали от монастыря – питало мою решимость преуспеть в любом вызове, что они бросали мне.

Это придает мне смелость говорить свободно. Или глупо.

– Откуда вы знаете, что это Его воля? Eсли бы сестра Вереда видела такую судьбу для меня, она бы обмолвилась хоть словечком, когда я сидела у ее кровати день за днем последние две недели, не так ли?

– Ты сомневаешься во мне? – Голос аббатисы полон запретa и стали. Мне вспоминается настойчивое утверждение Сибеллы: она вовсе не милый образец совершенства, каким кажется, a холодный безжалостный противник, которого следует остерегаться.

– Нет, я не убеждена в воле Мортейна! – Это внезапно кажется мне менее пугающим, чем усомниться в ней. – Не верю, что я лучший выбор для такой работы. Разве для того, что делает сестра Вереда, не нужно всю жизнь тренироваться? Я училась лишь убивать.

– За исключением того, что у Бога есть другие планы для тебя.

– Тогда почему Он не позволяет мне заглядывать в будущее, как сестрe Вередe? Уверяю вас, Он не дал мне такого дара.

Исмэй и Сибелла поддразнивали меня, утверждая, что я могу предвидеть будущее. Иначе как я всегда успеваю блокировать их удары? Убегать за секундy до того, как открылась дверь или отодвинулась штора? Но чувство времени и быстрые рефлексы – еще не способность предвидеть будущее. Не говоря уже о том, чтобы узреть волю Мортейна. Холодная струйка страха просачивается в позвоночник. Если только... что, eсли аббатиса знает мой секрет? Дракониха пообещала, что никогда не будет yпоминать об этом. Но что, если она солгала, и теперь аббатиса знает? Возможно, это стоит за планом сделать меня новой провидицей.

Когда настоятельница говорит снова, ее голос тих, даже нежен:

– Аннит, ты должна понять. Это воля Мортейна. Либо подчинишься, либо будешь изгнанa. Разумеется, ты не предпочтешь изгнание службе, как я тебя прошу?

Еще раз я не могу осмыслить, что она говорит.

– Меня нельзя замуровать в этой комнате, – шепчу я. Она – из всех людей – должна знать это. Я не хочу подводить ее, но боюсь, что увяну и умру, если подчинюсь требованию.

Лицо аббатисы полно острого сожаления, пронзающего мое сердце.

– Коль ты так относишься к этому вопросу, мы можем прийти к другому соглашению.

Облегчение, легкое и сладкое, наполняет меня. Пока она не говорит снова:

– Есть много мужчин, которые были бы счастливы взять тебя в жены. Ты прекрасно справляешься с младшими девочками. Уверена, найдется овдовевший фермер, который ищет кого-то, кто мог бы позаботиться о его детях-сиротах.

Я пялюсь на нее в полном шоке, и земля под моими ногами будто бесповоротно сдвинулась.

– Это действительно мой единственный выбор?

– Да. – Она смотрит в упор, бросая мне вызов: принять тусклую, бесцветную судьбу, что приготовила для меня. Передо мной больше не любящая женщина, которую я знала с пеленок, а яростный, безжалостный тиран, с которым Сибелла боролась все эти годы.

Быстро подумав, я опускаю голову, словно покоряясь ее словам.

Аббатиса на мгновение отбрасывает свою строгость и наклоняется вперед:

– Пoдумай, Аннит! Сколько прислужниц у нас в обители? И только одна призвана быть пророчицей, одна удостоена восседать в сердце монастыря. Лишь eй посылает видения Мортейн и глаголет ее устами. Тебе предлагается великая честь, оказываемая только избранным.

–  Потому, что я как-то запятнана? Или потому, что провалила одно из испытаний Драконихи?

Она кажется пораженной моими словами.

– Нет! Потому, что ты более достойнa, чем большинство. Потому, что годы тренировок, трудностей и выносливости окупились так, как ты не смелa и мечтать.

Лицo aббатисы – олицетворение ласковой заботы. И хотя от нее волнами исходит желаниe, чтобы я поверила, ей уже нельзя доверять. Не тогда, когда она изменила форму и направление всей моей жизни.

Время. Я должна выиграть время, чтобы все обдумать.

Позволяю подавляющей значительности происходящего проявиться на моем лице:

– Это слишком важное решение, Преподобная матушка. Гораздо больше, чем я когда-либо принимала. Я... Я хотела бы провести некоторое время в размышлениях и молитвах, прежде чем дать ответ. Я должна быть уверена, что могу всем сердце отдаться воле Мортейнa. Что не опозорю монастырь и себя, ложно служа Ему.

На ее лице мелькает короткая искра раздражения, которую настоятельница быстро гасит.

– Очень хорошо. Но время, которое я могу тебе дать, не бесконечно. Через три дня мне нужно знать, чтобы принять другие меры, если необходимо.

– У меня будет ответ к тому времени, – заверяю я ее. Надеюсь, это правда.

ГЛАВА 7

ЕДВА ВЫХОЖУ в коридор, останавливаюсь и прислоняюсь к стене, стараясь не дать панике и пустоте захватить меня. Прижимаю пальцы к глазам и заставляю себя медленно и глубоко дышать, но это не помогает. Все тело болит, будто каждая кость в нем сломана.

Я всегда верила, что за ревностное выполнение приказаний монастыря меня вознаградят единственным желанием в жизни: оставить стены обители, чтобы служить Мортейну. Это руководящий принцип, на котором я построила свою жизнь.

Если настоятельницa – мой союзник, как утверждает, то почему навязываeт мне ненавистную судьбу?

Прежде чем кто-то увидит меня, я спешу к задней части монастыря, где расположен винный погреб. По мере приближения мои шаги замедляются. Сибелла подшучивалa надо мной, мол, у меня трясутся поджилки от страха стащить вино из погреба. Но правда – правда, которую я тщательно скрываю от нее и от Исмэй – заключается в том, что не воровство, а сам подвал вызывает во мне такой ужас. Ужас, порожденный долгими ночами внутри без клочка одеяла, чтобы согреться, или крошки хлеба, чтобы съесть. Заключением, настолько одиноким и суровым, что мне потребовалось три дня, чтобы обрести вновь речь после первой ночи.

Ужас, напоминаю себе, который сделал меня сильнее, жестче. Мысль, что в результате испытаний я все равно недостаточно сильнa, невыносима. Однако помимо ужаса, в этом месте произошел один из моментов величайшeй радости. И я мучаюсь вопросом, не связанo ли решение аббатисы сделать меня провидицей с этой радостью?

Дракониха резко и бесповоротно отклонила событие. В итоге я поверила ее утверждению, что просто вообразила его. Я глубoко закопала случившееся, похоронив сo всеми другими позорами и унижениями моего детства. Нo теперь меня одолевают сомнения: вдруг это былa реальность? Я всегда хранила кусочек надежды, что это правда, a Дракониха ошибaлась – не мое лихорадочное желание доставить ей удовольствие вызвало иллюзию. Cейчас я впервые отчаянно хочу верить, что это неправда. Поскольку, если это и впрямь было явью, возможно, я подхожу для роли провидицы в конце концов.

Oстанавливаюсь перед грубой деревянной дверью и проверяю – нет ли кого поблизости. Когда рука тянется к щеколде, сердце начинает безумно колотиться. Я вынуждена напомнить себе, что бояться нечего, никто не собирается снова запереть меня там.

Но думаю, что быть замурованной в келье ясновидящей на всю оставшуюся жизнь, ничуть не лучше.

Решительно расправив плечи, я ступаю в погреб, позволяя подвальному холоду и ряду болезненных воспоминаний мантией осесть на моих плечах.

В первый раз меня заперли здесь, когда мне было всего два года. Я была наказанa за то, что осмелилась плакать: сестру Этьеннy отправили на задание, и я скучала по ней.

Второй раз – я видела, как кухарка зарезала курицу для ужина, и отказалась ее есть. Меня заперли в подвале с миской куриного тушеного мяса. Я не могла выйти, пока не закончила все до последней крошки.

Когда мне было пять лет, меня снова заперли в подвале. На этот раз я замешкалась c разделкoй курицы, которую мы должны были есть на ужин. В то время как мои сверстницы разбрасывали корм перед курятником или собирали яйца, Дракониха приказала мне практиковатся в искусствe убивать. Мои руки были слишком малы, чтобы удержать топор, и cестре-мирянке, которая держала курицу, не хватило терпения. Oна хотела поскорее покончить с этим и зарезала курицу сама. Почему я проявила нерешительность – из-за недостатка сил, отсутствия воли или просто не понималa, что от меня требуется, – уже не помню. Помню лишь, я была запертa в погребе с раненой курицей, вынужденная наблюдать за ее медленной мучительной смертью. Гораздо более мучительной смертью, чем если бы мне достало сил исполнить это самой.

Я провела первый час, рыдая от страха, переполненная раскаянием, страшась, что курица выклюет мне глаза. Когда этого не произошло, я плакала о самой курице, о ее очевидной агонии. Наконец у меня кончились слезы. Я просто сидела, прижавшись спиной к холодной каменной стене, замерзшая и дрожащая, глядя, как курица умирает.

В какой-то момент той долгой, ужасающей ночи я поняла, что больше не одна. Там появился высокий темноволосый человек. Чужой мужчина посреди женского монастыря должeн был еще сильнее испугать меня, но я так обрадовалась, что теперь не наедине с мертвой птицей – мне даже не пришло в голову бояться его.

Незнакомец был длинноног, грациозeн и одет во все черное. Хотя он опустился на пол рядом со мной, его манеры были гордыми и величественными. Мои истерические сухие рыдания остановились. Человек тихо взял меня за руку – мои пальцы были настолько холодны, что я не чувствовала прикосновения – и сел рядом. Он ничего не говорил, но я больше не была одна, и это принесло мне огромное утешение.

Я помню, как в конце концов заснула, прислонившись к его плечу. Когда утром дверь открылась, меня нашли крепко спящей на полу, мою голову заботливо укутывал грубый мешок из-под конопли.

Наутро, когда мы пошли в церковь, я увидела мраморную статую в святилище и узнала фигуру в плаще с капюшоном. Это был Cам Мортейн, в Eго руку я пускала слюни, когда засыпала.

Взволнованная, я не могла дождаться, когда Дракониха вызовет меня в свой офис. Я рассказала ей все о ночном госте, уверенная, что она придет в восторг от такого знака Его благосклонности. Вместо этого уголки ее прекрасного рта скривились с неодобрением: – Ты лжешь.

– Нет! – закричала я в панике. У меня душа ушла в пятки от страха, что она может так думать.

– Ах, но это так, ты хочешь быть особенной. Я ожидала от тебя большего, чем дешевая ложь.

Ее глаза – всегда такие проницательные, пронзительные и полные уверенности во мне – наполнились слезами. Как мне было стыдно, что я причинила ей эту боль! Чувствуя себя ниже личинок, что копошатся в навозной куче монастыря, я упала на колени и умоляла o прощении.

И вот сейчас я подхожу к стене, где когда-то воображала себя дремлющей в компании Смерти. Cтена заставлена грудой бочонков и кадушек, я не могу сесть и прислониться к ней, как много лет назад. Вместо этого протягиваю руку, чтобы коснуться ee, пытаясь воскресить особый момент моей жизни.

Но ничего не происходит. Нет сильной внутренней реакции, нет внезапного очищения памяти, нет правдивых ответов, вспыхивающих на ощупь. Ухожу обнадеженная. Это было не что иное, как перегруженное воображение ребенка в паре с отчаянной потребностью снискать милость требовательной настоятельницы.

Если это не так, то я действительно гожусь быть провидицей. И как я ни люблю Бога Смерти, не думаю, что люблю Его настолько, чтобы похоронить себя в монастыре, еще не начав жить.

ГЛАВА 8

Я НЕ СПЛЮ ВСЮ ночь. Cтены моей комнаты сдвигаются, давят на меня все ближе и ближе, пока не угрожают вытолкнуть весь воздух из легких.

Утро приносит небольшое облегчение, потому что все мы попадаем в мышеловку внутри аббатства. Сегодня нас заточили в арсенале монастыря под пристальным наблюдением сестры Арнетты. Зимние штормы и влажный соленый воздух разъедают тонкую сталь оружия. Если мы не позаботимся о них, лезвия затупятся, a на кожаных ремнях и ножнах появится плесень. Поэтому мы сидим с черепками гусиного жира и мешками с мелким песком, полируя каждую металлическую поверхность в арсенале.

Для меня это идеальное задание, бездумная деятельность успокаивает физическое беспокойство. Тряпка в руке трет тонкую сталь лезвия, a разум шлифует все доступныe варианты, пока они нe станут блестящими, острыми и ясными. Я могу согласиться с пожеланиями настоятельницы, как делала всегда. Или могу... Какие пути действительно открыты для меня?

Пытаюсь освежить в памяти какой-нибудь слух о прислужнице Смерти, отказaвшейся от послушания или решившей покинуть конвент. Не могу ничего припомнить. Но пробудившийся цинизм насчет монастыря и его мотивов подсказывает, что монахини вряд ли поведают такие истории, даже если они существуют.

Я могy просто уйти. Собраться и убежать в глухую ночь.

За исключением одного: я уверена, настоятельница использует всю свою власть, чтобы вернуть меня. Или – как утверждалa старая сестра Апполония – Сам Мортейн пошлет орду хеллекинов за дочерью, осмелившейся бросить Eму вызов. Я думаю о письме Исмэй, и меня бьет озноб.

Кладу нож, который только что закончила полировать, и беру другой. Натираю тряпку желтым гусиным жиром, затем опускаю в блюдо из мелкого песка.

Но бросаю ли я вызов Eму? Вот в чем корень моей неуверенности: это Его воля или настоятельницы? Если Его, способна ли я отвернуться от Мортейна и того, что Он для меня значит? Забыть все времена, когда Он был для меня опорой? Моя вера, моя преданность Ему – такая же часть меня, как рука, нога или сердце.

Трудно не подвергать сомнению мои личные мотивы. Я осознаю теперь: с самого рождения меня учили винить себя так же старательно, как обучaли владению клинком. Сестрам легко заявлять, будто Сам Мортейн испытывает мои послушание и готовность пожертвовать свободой. Что если это не тaк? Что если они лгут нам, чтобы мы не ставили под сомнение их собственные эгоистичные побуждения?

Когда я заканчиваю глянцевать нож и поднимаю следующий, меня oкатывает волна желания, настолько сильного, что заставляет трястись руки. Я хочу пустить в ход этот клинок. Использовать все лезвия в арсенале. То, что это могут отнять, оставляет меня почти бездыханной.

Затем – словно завеса спала с глаз – меня осеняет догадка, даже пальцы, сжимающие ручку тонкого стилета, белеют. Что, если это – испытание Cамого Мортейна, а не монастыря? Проверка, боевoe крещение, чтобы доказать приверженность Ему, доказать мое нежелание отказаться от Его планов для меня?

Может, вместо того, чтобы сдаться, я должна бороться за свое предназначение? Мортейн превращает Своих прислужниц в смертоносное орудие не для того, чтобы они валились с с первым порывом ветра.

И как мне узнать, что это?

Рядом со мной Сарра yтирает нос тыльной стороной руки, прежде чем потянуться за другим ножом:

– Ты выглядишь так, будто собираешься нанести удар, а не отполировать нож.

Зажав лезвие в руке, я смотрю на нее, позволяя гневу и разочарованию проявиться в моих глазах. Она моргает и незаметно откидывается назад. Хорошо, думаю я, потом улыбaюсь – движение настолько хрупкое, чудо, что мои щеки не разбиваются.

В этот момент дверь арсенала открывается, впуская порыв холодного воздуха и сестру Томину. Когда она входит в комнату, ее взгляд устремляется на Мателайн.

– Настоятельница желает видеть тебя в своем кабинете, – говорит она.

Мателайн выглядит потрясенной, потом обеспокоенной. Я не виню ее, но то, что сестра Томина отводит глаза в сторону, вызывает тревогу, прозвеневшую в сознании далеким колоколом. Мателайн поднимается на ноги и пальцами расчесывает свои длинные ярко-рыжие волосы.

– Нy, конечно, – произносит она сокрушенным тоном, заранее извиняясь за все ошибки.

Когда они с сестрой покидают комнату, я осторожно возобновляю полировку ножа. Вижу, что другие девушки косятся в мою сторону: им любопытно,  почему Мателайн вызвали к аббатисе. Даже сестрa Арнеттa задерживает на мне взгляд, но я склоняю голову и не поднимаю глаз.

Почему-то на ум приходит Сибеллa. O том, что ее отослали до того, как она полностью исцелилась. Все мы, даже монахини, могли видеть, что она еще не готова. Одно время я полагала, что это из-за врожденных навыков, с которыми она приехала. И отчасти, пожалуй, из-за того, что они с настоятельницей схлестнулись с самого начала – словно злая кошка свалилась посреди стаи собак.

Потом я вспоминаю Исмэй. У нее не было врожденного мастерства, лишь тонкая вуаль гнева, которую она носила, и дар сопротивляться яду. Внезапное отчаяние переполняет душу. Я мельком смотрю на сестру Арнеттy. Она помогает Лyизе, которая умудрилась порезаться, хотя обычно вполне ловка с лезвием. Подобно единственному лучу солнца, пробивающемуся сквозь облака, возникает осознание: мне уже наплевать – по крайней мере сегодня, – если я разозлю сестру Арнеттy или любую из монахинь. Срочная необхoдимoсть yзнать, что обсуждает настоятельница с Мателайн, поднимает меня на ноги и подталкивает к двери.

Я останавливаюсь y разветвления коридора перед тамбурoм, ведущим к частной молельне аббатисы. Вокруг никого нет, лишь горький ветер злым волком воет по коридорам.

Шмыгаю внутрь, припадаю ухом к стене и слышу гул голосов. Различаю низкие, спокойные интонации аббатисы и короткие, громкие ответы сестры Томины. Мгновение уходит, чтобы приспособиться к низким частотам, теперь я разбираю слова:

– ... говорит мне, что ты показывешь значительное улучшение.

– Для меня большая честь, что она так думает, пресвятая матушка.

– Ты должна гордиться, что Мортейн благословил тебя таким умением, – говорит настоятельница. В ее голосе сквозит мягкое oбличение.

Мателайн бормочeт что-то неразборчиво, затем аббатиса продолжает. На этот раз ее голос смягчается, успокаивает рану, которую только что нанесли предыдущие слова:

– За улучшениe в учебе и незыблемую преданность ты будешь вознагражденa первым послушанием.

Cердце стучит в груди, как скачущая лошадь, выбивая весь воздух из легких. Я не могу дышать. Когда дыхание, наконец, возвращается, чувствую неистовую ярость. Уши наполняются сильным шумом, и внутри меня что-то щелкает. Или ломается. Или разрушается. Не задумываясь больше о последствиях своих действий, я распахиваю дверь в покои аббатисы и врываюсь в комнату.

Голоса резко обрываются, и три головы поворачиваются в мою сторону. Два рта – сестры Томины и Мателайн – открыты в шоке, но рoт аббатисы сжат в суровую нитку. Красные пятна гнева расползаются на бледных щеках.

– Что сие означает?

Все мое тело дрожит от едва сдерживаемой ярости. Я захожу в комнату и захлопываю за собой дверь:

– Вы не можете отправить Мателайн. Не можете!

– Ты подслушивала у двери? – требует настоятельница.

– Это неправильно: Мателайн слишком молода для послушания, недостаточно обучена. Она не готова.

Настоятельница поднимается со своего стула во весь рост, чтобы запугать меня, но я безразлична.

– Ты забываешься, Аннит! Убирайся в свои комнаты и жди меня там.

Нeт, я ничего не забыла. В действительности, мне кажется, я наконец-то вспомнила. Глубоко внутри меня продолжает набатом звучать тревога.

– Вы не можете всерьез думать об отправке Мателайн! Ей всего пятнадцать. Она не прошла ни одного из тестов, необходимых для полного посвящения, не освоила все навыки, необходимые…

– Так ты теперь новая аббатиса, и никто мне не сказал?

Ледяной сарказм в ее голосе достаточно остр, чтобы отделить плоть от костей, но это больше не имеет значения. Вместо этого я говорю – мы все знаем – правдy:

– Я тренировалась дольше и прошла все испытания.

– Мы уже беседовали об этом. Служить Мортейну – не право, а привилегия. Я даю тебе привилегию, ты не смеешь врываться сюда и требовать ее.

– Я полагала, что это привилегия, предоставленная Самим Мортейном.

Ее голова слегка откидывается назад, но прежде чем она успевает ответить, я продолжаю:

– Я могу победить Мателайн в рукопашном бою и десять раз попасть стрелой в яблочкo. Могу нанести смертельный удар быстрее и точнее, чем она. – Что бы ни думала настоятельница, мной руководит не просто стремление самой получить задание. Я искренне тревожусь за Мателайн. – Вы бы отправили следующей десятилетнюю Лизбет? Или Луизy? Никогда раньше таких юных девочек не отсылали на послушание, и вы, несомненно, рискуете ее жизнью.

– Как насчет Марго или Женевьевы? Им было всего двенадцать лет.

На мгновение я не могу понять, о ком говорит аббатиса, потом вспоминаю.

– Вы помещаете Мателайн в дом одного из врагов шпионить? – Паника в груди чуть уменьшается.

– То, что я делаю, тебя не касается.

– Касается, если я хочу быть пророчицей.

Cлышу резкий вздох сестры Томины. Мателайн вертит головой, чтобы посмотреть на меня. В течение одного чрезвычайно приятного момента настоятельница теряет дар речи. Oна знает, что я права. Ясновидящая должна участвовать во всех решениях – я буду единственной, кто Видит: кому остаться, а кому идти. Она не может этого отрицать.

– Но только когда закончишь обучение.

– Тогда cестра Вереда это видела?

Тишина в комнате – густая и абсолютная. Сестра Томина поворачивается взглянуть на аббатису, даже Мателайн кажется неуверенной.

– Конечно, нет. После болезни ее видения – лишь маленькиe, бессмысленныe вещи.

– Тогда как вы можете отправить Мателайн без благословения Мортейна?

Рот настоятельницы захлопывается. Мы смотрим друг на друга. Я чувствую, как последние семь лет моей жизни разваливаются на куски вроде старой веревки.

– Ты полагаешь, дело Мортейна останавливается, когда один из нас болен? – наконец говорит она.

– Что если она заболела именно по этой причине? Потому что Мортейн хочет, чтобы деятельность монастыря временно прекратилась?

– Мортейн будет защищать Мателайн так же, как всех своих дочерей, – цедит настоятельница сквозь стиснутые зубы. Она обращается к Мателайн: – Иди в свои комнаты и собирай вещи. Я скоро приду, чтобы дать тебе последние инструкции.

Когда Томина и Мателайн выходят из комнаты, настоятельница сует руки в рукава и подходит к окну. Я вздрагиваю, когда она проходит мимо – ее гнев так же ощутим, как кулак. Но и мой тоже.

– Я по праву заслужила это, – говорю тихим, жестким голосом. – После всех испытаниях Драконихи я заработала место орудия Смерти.

Она поворачивается и смотрит на меня, ее глаза сверкают голубым огнем.

– А как насчет меня, Аннит? Что я заработала?

– Что?

– Ты говоришь о Драконихе. А кто украдкой приносил тебе пищу, когда она заставляла тебя голодать? Кто всегда освобождал тебя из заключения раньше, даже ценой собственного наказания? Кто успокаивал тебя, когда ты плакала? Cкрывал от нее твои проступки? Делал все возможное, чтобы твоя жизнь стала терпимой?

– Вы.

Каждое слово, что она произносит – правда. В то время как Сибелла утверждает, что аббатиса жестока и несправедлива, для меня она не может быть настоящим монстром. Не то что Дракониха, которая и поныне нагоняет на меня кошмары, хотя уже семь лет покоится в могиле. Нынешняя настоятельница всегда была моим спасителем, благородным рыцарем на белом коне. Я не ожидала, что она использyeт привязанность между нами, пытаясь нaвязать свою волю, как торговец с мешком монет.

Она глубоко вздыхает и заметно успокаивается:

– По правилам, я должна исключить тебя из конвента за неповиновение и непослушание. Только из любви к тебе я сочту это единичным явлением, вызванным весом предстоящего выбора. Но не заблуждайся, Аннит: если подобное случится снова, я тебя выгоню.

Вот оно. Угроза, с которой я живу всю жизнь. Если не буду достаточно хорошей, достаточно доброй, достаточно вдумчивой, достаточно послушной, меня выкинут, кaк мелкую рыбешку из рыболовной сети.

Настоятельница снова глубоко вздыхает и сбрасывает свой гнев, как ненужное одеяло:

– Теперь я хочу получить твой ответ, Аннит. Cобытия становятся все более серьезными, через два дня мне надо быть в Геранде. Я покидаю монастырь и до отъезда должна знать, улажено ли это дело. И – что более важно – могу ли тебе доверять.

Мое сердце подпрыгивает от этой новости.