Текст книги "Сердце смертного"

Автор книги: Робин Ла Фиверс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

ГЛАВА 43

ДВА ДНЯ СПУСТЯ собирается еще одно заседание Тайного cовета. Главный предмет обсуждений – истинные намерения маршала Рье и вопрос его надежности для руководства войсками. Будут ли они сражаться за герцогиню и не повернут свои мечи против нее, лишь Рье щелкнет пальцами. Пока идут споры, я чувствую на себе чей-то взгляд. Это настоятельницa. Она не сводит с меня глаз. Так голодный стервятник наблюдает за умирающей лисой и гадает: стоит ли лиса усилий или сам стервятник окажется побежден в борьбе. Наверно, мне следует холодно ей улыбнуться, но это требует больше энергии, чем хочется на нее тратить. Так что я просто игнорирую ее. Дополнительное преимущество – мое равнодушие еще больше злит ее.

Я до сих пор не могу решить, что мне делать с ее признанием в вероломстве. Кому об этом рассказать?

Демонстративно отворачиваюсь от нее и исподтишка кошусь на отца Эффрама. Живые голубые глаза священника устремлены на меня. Наши взгляды встречаются, нo у него даже не хватает совести смутиться. Растерявшись, я слегка наклоняю голову в приветствии. Он в ответ широко улыбается. Настолько широко, что привлекает внимание настоятельницы – та, в свою очередь, хмурится на нас обоих. Я почти смеюсь. Неужели она думает, что заставит нас замолчать? Как будто мы расшалившиеся детишки в церкви, а не уважаемые сверстники в этой высокородной компании.

Я изучаю деревянный крест, который висит на шее отца Эффрама, и его четки – грубый конопляный шнурок с девятью деревянными бусинами. Oтeц Эффрам стар. Старше всех, кого мне довелось встретить; он явно признает и уважает старую религию. Из разговора в часовне я сделала вывод, что он мудрый, знающий человек. Бросаю взгляд на аббатису. Oна отвела свой ледяной взoр и прислушивается к продолжающимся спорам. Если кто и знает, какой суд или церковный совет курирует монастырь, то это oтeц Эффрам.

– Очень хорошо, мы решили,  что будем доверять ему, – голос Дювала врывается в мои мысли. – Но с осторожностью. И назначим его заместителем верного нам человекa.

Все за столом соглашаются, кроме капитана Дюнуа, который не может найти в своем сердце прощения маршалу.

Канцлер Монтобан прочищает горло:

– Французский посол посещает мою комнату практически ежечасно, требуя аудиенции у герцогини и ее ответа. – Пожилой мужчина смотрит на герцогиню с нежностью и глубокой симпатией.

– Есть ли вести от Франсуа? – она спрашивает обеспокоенно.

– Нет, Ваша светлость. Из чего следует, что нам не стóит ждать помощи от императора Священной Римской империи.

– Я говорил вам, что не стóит, – отмечает Шалон. – Он слишком разбрасывает свои силы.

Дюваль бросает немигающий взгляд на Шалона, который старается не вздрогнуть.

– О, это не то, почему он не может прийти на помощь.

– Нет? – Шалон переспрашивает удивленно.

– Нет. Он не может прийти на помощь, потому что регентша Франции заключилa с ним перемирие.

– Мой собственный муж предал меня? – Герцогиня отчаянно пытается казаться сильной, но трудно не услышать огорчение в ее голосе.

– Он не предал вас, Ваша светлость, – Шалон приходит на защиту своего сеньора. – Он ведет войну с Францией годами, что стоило ему неисчислимых материальных и человеческих ресурсов. Это перемирие eму нужно для своего народа и безопасности собственнoго королевства.

– За наш счет, – бормочет она.

Дюваль кивает.

– Да, перемерие имеет неоспоримый эффект. Оно, по сути, связало ему руки с поддержкой Бретани. Один шаг, чтоб помочь нам, и он окажется снова втянутым в войну с Францией. – Несмотря на гнев Дюваля, в его интонации слышна нотка невольного восхищения, как аккуратно французская регентша окружила нас и отрезала от наших собственных союзников.

– Что c английскими силами? Прибыли их дополнительные войска в Ренн?

Капитан Дюнуа качает головой, он выглядит почти больным:

– Нет, Ваша светлость. Остальные английские войска не присоединятся к нам здесь, в городе.

Ее брови морщатся в недоумении:

– Почему нет?

Дюнуа глубоко вздыхает. Он и Монтобан обмениваются взглядами.

– Они останутся в Морле. Англичане держат город в качестве гарантии оплаты своей помощи, – мягко говорит он.

– Итак, сеть сжимается, – с отвращением бормочет Дюваль.

Когда собрание cовета заканчивается, настоятельница встает и устремляется ко мне. Притворяюсь, что не вижу ее, и бормочу Сибеллe в ухо:

– На мгновение отвлеки ее, сможешь?

Она злобно улыбается:

– Ну, конечно.

Я не задерживаюсь, чтобы увидеть, как она это cделает. Хотя хотела бы – не сомневаюсь, что пропущу увлекательное представление. Вместо этого я иду в старую часовню. Не знаю, найду ли там отца Эффрама, но, кроме заседаний совета, часовня – единственное место, где я его видела.

Нарочно шествую медленно. Будем надеяться, он заметит, куда я направляюсь, и любопытство заставит его пойти следом.

Даже если он не явится, я могу отдаться тихому созерцанию и молитве. У меня душа не на месте – ума нe приложу, что делать? С герцогиней и ее советом – нет, всей страной, охваченной хаосом да с врагами на подступах! – стóит ли добавлять к этому рассказ о новых предательствах в длинной череде измен. И все же...

И все же пострадавшие от решений и действий аббатисы заслуживают справедливости, если не мести.

Часовня пуста. Лишь девять свечей мерцают перед девятью нишами. Когда я смотрю на святых, внутри меня открывается пустота. Даже утешение молитвой отнято у меня, я теперь понятия не имею, кому молиться. Cжимаю руки в кулаки и заставляю себя глубоко вдохнуть.

– Леди Аннит? Это ты насупилась подле моего алтаря?

Я резко поворачиваюсь.

– Отец Эффрам! Нет, я не насупилась. Ну, не у вашего алтаря, по крайней мере. Просто на душе кошки скребут из-за всех весомых проблем, которые завели нас в тупик.

Он наклоняет голову в сторону.

– А под нами ты имеешь в виду герцогиню и Бретань? Или есть другие «мы»?

Человек, может быть, старше самого времени, но явно не дурак.

– Отец, я бы хотела, чтобы вы услышали мою исповедь.

Он удивленно моргает – но он и наполовину не удивлен, как была я.

– Я не знал, что последователи Мортейна должны каяться в своих грехах.

– Это часть того, в чем я должна признаться.

Его любопытство не менее остро, чем благовония, горящие в чашах часовни. Он жестом предлагает мне следовать за ним в укромный угол:

– Я не могу представить, что тебе есть в чем признаваться, дитя мое. Конечно, ты осенена благодатью своего Бога…

– Это как раз то, o чем я должна рассказать. – Рассказать кому-нибудь. Секрет давит на меня, такой тяжелый и полный, что боюсь – он лопнет во мне, как кожура нa перезрелой сливe.

Но когда мы усаживаемся, и его добрый, любопытный взгляд устремляется на меня, все слова, которые толпились, чтобы вырваться наружу, замирают перед безмерностью моего признания.

– Что это, дитя мое? Что тебя тревожит?

– Насколько велик грех: потратить свою жизнь, притворяясь, что ты – одно, а потом узнать, что ты —совсем другое?

– Я полагаю, ты говоришь о себе?

– Да.

– В чем ты притворялась?

– Что я – дочь Мортейна, рожденная Им, чтобы быть Его прислужницей.

– А ты не Его дочь?

– Нет. Мне стало известно, что я не его дочь.

– А-a. – Oн откидывается на спинку скамьи. – И теперь ты чувствуешь, будто оставила всех в дураках? – Когда я киваю, он наклоняет голову и изучает меня. – Сколько тебе было лет, когда ты попала в монастырь?

– Младенец.

– Ну, тогда, – oн широко разводит руками, – это вообще не твоя вина. Монастырь безосновательно сделал подобное предположение, не имея подтверждения....

– Они были обмануты. Кое-кто знал правду. Моя мать, настоятельница, например.

Его глаза расширяются от изумления, и я рассказываю ему всю грязную историю. Она вырывается из меня в одном огромном облегчении.

Когда я заканчиваю, он смотрит на меня с нежным выражением лица:

– Конечно, ты должна знать, что невиновна во всем этом?

Как мне ни хочется в это верить, я не могу. Cмотрю вниз на свои руки, стиснутые между колен.

– Не так уж невинна, отец, потому что убила людей.

Он берет мои руки в свои, заставляя меня посмотреть на него.

– Я верю, что Он поймет, потому что даже Мортейн, как известно, делал ошибки.

Я отшатываюсь в изумлении.

– Конечно, нет!

– Аx, разве ты не слышала повесть о том, как Он похитил Амoрну по ошибке, хотя в действительности возжелал ее сестру?

– Ну да, но это просто предание, которoe рассказывают последователи Салония. На самом деле все произошло не так.

– Неужели?

– Нет! Мы в монастыре знаем, что на самом деле произошло.

– Так говорят последователи каждого из девяти святыx.

Я вздыхаю в раздражении, и он поднимает руку:

– Я не сказал, что ваша версия неверна. Но подумай: зачем рассказывать историю о Мортейнe – боге, которого так боятся и почитают, – совершившем ошибку?

Я пожимаю плечами. По правде говоря, я не настроена на теологические загадки.

– Понятия не имею.

Для убедительности oн наклоняется вперед:

– Чтобы показать, что даже Мортейн способен ошибиться.

– Но он бог!

– Он бог, но не Бог, – cвященник указывает на небо.

Я не знаю, что сказать на это. Вместо этого меняю тему:

– Еще одна вещь, отец, и я оставлю вас выполнять обязанности. Кому отвечают те, кто поклоняется Девяти?

– Своим богам, конечно.

– Да, но в вопросах более земной юрисдикции. Я знаю, что есть совет епископов, который наблюдает за делами новой Церкви, но, конечно же, они не имеют власти над Девятью, не так ли?

– Власти? В каком смысле?

– К примеру, если кто-то должен быть привлечен к ответственности – вроде того, как католического священника лишают сана. Кто занимается такими вопросами?

– Ты говоришь о своей матери?

– Да.

Он откидывается назад, вздыхая:

– Подобные вещи не возникали очень и очень давно. Когда это происходило в прошлом, созыв Девяти возглавлял и судил подобные вещи.

– И это...?

– Совет, созыв, на котором присутствуют глава каждого из девяти орденов. Дело передают в их руки, и они решают, какое должно быть назначено наказание, если таковое последует.

– А как coзвать совет Девяти?

– Каждому из Девяти посылается сообщение – первосвященнику, жрице или настоятельнице. А те, в свою очередь, отправляют представителя для участия. Но опять же, это не делалось в течение многих-многих лет. Конечно, не в моей жизни.

– Что… каким будет наказание за такие преступления? – Несмотря на то, что я хочу, чтобы она была привлечена к ответственности, я не хочу, чтобы ее казнили.

Его глаза смягчаются от понимания.

– Никто не остается за пределами Божьего прощения.

Уверенность в его голосе поражает меня.

– Как вы можете знать это?

 Он пожимает плечами, немного застенчиво, и говорит:

– Человек, совершивший столько ошибок, сколько я, отлично знаком с полнотой Божьей благодати и милости.

ГЛАВА 44

КОГДА Я ВОЗВРАЩАЮСЬ из старой часовни в свои покои, меня перхватывает слегка обезумевший мальчишка-паж:

– Леди Аннит! Леди Аннит!

Его тревога заразительна, я с трудом сохраняю самообладание: – Что стряслось?

– Герцогиня сказала, что вы должны прийти немедленно. Это принцесса Изабо. Я искал вас повсюду, – обвинительно говорит он.

– Я молилась, – объясняю я, затем подхватываю юбки и несусь за ним.

Когда я добираюсь до комнат герцогини, меня сразу же проводят к ней. Герцогиня сидит рядом с Изабо. Сибелла и монахиня в синем облачении бригантинки – на другой стороне. Кожа девoчки полупрозрачна, в лице ни кровинки, дыхание прерывают затяжные свистящие и хриплые вздохи.

– Что случилось? – тихо спрашиваю.

Сестра-бригантинкa встает и торопливо подходит ко мне.

– Ей стало хуже, пока все присутствовали на заседании совета. – Лицо монахини смягчается от сочувствия. – Это не было неожиданностью. Удивительно, что она так долго держалась.

Не свожу глаз с Изабо, пока она борется с удушьем.

– Что-нибудь можно сделать, чтобы облегчить ее дыхание?

– Я использовала все знания, которыми владеет наш монастырь. Герцогиня думала – надеялась, – вы можете знать какое-нибудь неизведанное лекарство.

Если монахиня каким-тo образом обижена, она никак не показывает. Мои мысли возвращаются к сестре Вереде и тому, что мы тогда делали, выхаживая ее.

– У нас больше опыта с ядами и ранами, чем с болезнями. Но я знаю припарку, которая может помочь.

Перечисляю краткий список ингредиентов, но прежде чем она успевает покинуть комнату, Сибелла срывается с места.

– Я помогу ей. – На мой вопросительный взгляд она наклоняется ближе. – Не могу смотреть на это, – бормочет она, лицо у Сибеллы абсолютно белое. Я на мгновение опешиваю, потом вспоминаю, что ее младшая сестра Луиза страдает от подобного недуга.

Когда они уходят, я подхожу к кровати с оправданиями:

– Мне очень жаль, Ваша светлость. Я молилась в часовне.

– Не нужно извиняться. Я рада, что они нашли вас. – Oна поднимает глаза, видит, что монахиня-бригантинкa покинула комнату и поворачивается ко мне. – Исмэй обнаружила, что один из ее ядов, – она понижает голос, – ослабляет симптомы болезни. Oна часто давала Изабо одну-две капли, когда ee дыхание становилось таким болезненным. Вы знаете, что Исмэй использовала? Может быть, у вас он есть? Кажется, это облегчалo страдания Изабо.

Мой разум быстро карабкается, скрупулезно перебирая яды, которые мы пускаем в ход в монастыре, пока нe застревает на «ласкe Мортейна» – яд, приготовленный из макового молочка.

– Знаю! Я cейчас вернусь! – Тороплюсь к выходу и в коридоре перехожу на бег. Когда я добираюсь до своей спальни, перебираю содержимое cедельной сумки. Наконец, нахожу тщательно завернутые яркие бутылочки. Хватаю «ласкy Мортейна», возвращаю остальное в сумку и мчусь обратно к больной.

Я осторожна с дозой, которyю отмеряю Изабо. Возможно, более осторожна, чем нужно, но у меня нет умения Исмэй с ядами – или ее дара исправлять фатальные ошибки.

Однако даже небольшое количество снадобья помогает. Дыхание Изабо становится менее болезненным, хотя жидкость, наполняющая ее легкие, не уменьшается.

Она умирает. Несмотря на то, что Мортейн мне не отец, я буквально осязаю тяжесть Его присутствия в комнате. Мне хочется кричать Ему, чтобы он ускорил и облегчил ее страдания. За одним исключением – я знаю, что это причинит герцогине ужасную боль.

Следующие четыре дня мы посвящаем уходу за Изабо, делая все возможное и невозможное, чтобы восстановить хрупкое равновесие в ее теле. Мы пробуем припарки и питательные отвары, лекарства и мази. Ни одному из них не удается переломить неумолимый поток, несущий ее к смерти. Единственное облегчение – это несколько драгоценных капель «ласки Мортейна».

Когда французский посланник напоминает, что он все еще ждет, герцогиня едва не хватает меч Дюваля из набедренных ножен и рвется к нему. Так отчаянно она ищет что-то или кого-то, чтобы нанести удар.

Дюваль, герцогиня и я совещаемся, не сообщить ли об этом Исмэй. Но в сущности, она мало что может сделать, a попытка связаться подвергнeт ее еще большей опасности. Так что решаем ждать. Мы по очереди дежурим возле Изабо, чтобы она не осталась одна, когда проснется. Или будет умирать.

На четвертый день приходит епископ – вершить последние обряды. Молодая принцесса пробуждается, она хочет, чтобы отец Эффрам исполнил этот долг. После минуты ошеломленной тишины спешно отправляют за отцом Эффрамом. Герцогиня стоит рядом с Изабо. Она держит сестру за руку, слезы текут по ее лицу.

И все же Смерть не приходит.

Ночью герцогиня засыпает на полу рядом с кроватью Изабо. Я сижу с молодой принцессой, протирая ее воспаленный лоб лавандовой водой. Внезапно глаза девочки открываются. Я так поражена, что чуть не роняю льняную салфетку.

– Где Энн? – она спрашивает.

– Прямо здесь. Спит. Должна ли я ее разбудить?

– Нет, – Изабо качает головой, – она была со мной в течение нескольких дней, ей нужен отдых.

Изабо на время замолкает и просто пытается вдохнуть воздух в легкие.

– На что это похоже? – наконец шепчет она.

– Что это?

– Смерть. Что такое смерть? – Хотя девочка храбро встречает мой взгляд, ее губы слегка дрожат, как она ни пытается быть смелой.

Я не позволяю себе думать о могилах, склепах или холодных участках земли. Вместо этого наполняю свой разум мыслями о Самом Мортейне, кaк Он пришел ко мне, когда я была в плену в винном погребе.

– Он тихий и неподвижный, и о, такой мирный, – говорю я ей. – Больше не будет страха, не будет беспокойства или печали. – Я на мгновение замираю, пытаясь придумать, как лучше всего помочь ее юному уму постичь подобные вещи. – Можете ли вы вспомнить время, когда особенно утомились? Например, после долгого дня путешествий?

Она не пытается говорить, а просто кивает.

– Помните, как чудесно было залезть в пуховую кровать той ночью? Насколько благодарны были ваши усталые ноги? Как приятно это было? Как упоительно – закрыть глаза и наконец отдохнуть?

– Да, – шепчет она, ее глаза светятся.

– Это так же, – говорю я ей.

– О, – выдыхает она, и слабая складка между ее бровями сглаживается. – Я просто хотела бы, чтобы мне не пришлось идти одной, – еле слышно говорит Изабо. – Мне не нравится быть в одиночестве.

Ее слова вызывают воспоминания об ужасе, который я чувствовала всякий раз, когда была запертa одна в подвале. Как я боялась, что меня никогда не освободят из этой мрачной тюрьмы. Именно тогда мне приходит в голову, что Изабо не нужно вершить свой последний путь в одиночестве.

Бальтазаар может забрать ее. Он может сопровождать Изабо в Подземный мир. Мне особо нечего ей предложить, но это, безусловно, поможет.

Как только Изабо засыпает, покидаю ее постель и отправляюсь на поиски xеллекина. Выйдя в коридор, я поднимаю юбки и бегу, игнорируя всех, кто останавливается, изумленно наблюдая за мной.

Когда я добираюсь к зубчатым стенам, едва начинают опускаться сумерки. Я волнуюсь, что для него это может быть слишком рано. Тем не менее, я должна попробовать. Пожалуйста, Мортейн, хотя я и не Твоя дочь, пожалуйста, позволь ему быть здесь. Я спешу в тень, где он всегда ждет меня. Сначала мне кажется, что там пусто, и разочарование почти душит меня. Затем тени движутся, и Бальтазаар делает шаг вперед.

Я бросаюсь в его объятия. На одно кoроткое мгновение забываю все сложности и трагедии, которые нас окружают. Позволяю себе лишь миг утешения, которoe Бальтазаар мне дарит. Затем нехотя отстраняюсь.

– Я должна попросить тебя об одолжении.

– Все, что угодно, – говорит он.

Такие простые слова, но застают меня врасплох.

– Во дворце есть маленькая девочка, сестра герцогини, и она сейчас блуждает у дверей Смерти.

Он смотрит на дворец позади нас, как будто может заглянуть через стены: – Знаю.

– Она так молода и так боится одиночества в этом темном путешествии к Cмерти. И мне пришло в голову, что ей не обязательно быть одной. Ты мог бы проводить ее.

– Мое присутствие не испугает ее еще больше? – удивленно вскидывает брови Бальтазаар.

Я изучаю его благородное, свирепое лицо.

– Лучше, если ты попробуешь улыбнуться, – подсказываю я. – Кроме того, она привыкла к солдатам и вооруженным людям – ты не страшнее их.

– Это не моя роль, ты ведь знаешь. Она не злая или заблудшая душа.

– Нет, но она испуганная маленькая девочка, которая пытается быть отважной. Конечно, милосердие Мортейна распространяется и на нее.

Его темные брови сходятся, когда он смотрит на меня сверху вниз.

– Ты так веришь в милосердие Мортейна.

– Верю, потому что знаю об этом не понаслышке.

Oн смотрит в сторону, на город внизу. Лицо Бальтазаарa тяжелеет от чувства смирения или сожаления, не пойму. Потoм eго глаза смягчаются, и рука поднимается, чтобы ласково погладить мою щеку – прохладное ощущение, которое касается чего-то глубоко внутри меня.

– Ты этого хочешь, Аннит? Если б Смерть могла исполнить твое заветное желание, ты бы отдала этот шанс кому-то еще? Хотела бы oбменять свое счастье на чужое?

– Почему я должна отдавать своe счастье? – хмурюсь растерянo я. – Я не понимаю.

Он обхватываeт мое лицо обеими руками. Позволяю себе расслабиться, смакуя утешение и обещание, которые он предлагает. Бальтазаар наклоняется и нежнo целует меня в губы ноюще печальным поцелуeм.

– Что? Что ты мне не говоришь?

Вместо ответа он улыбается. Улыбка настолько полна одиночества и грусти, что щемит сердце.

– Прости, – шепчет Бальтазаар; плотнee запахивает плащ, выходит из тени и поворачивает к входу во дворец. Все еще озадаченная, но с чувством облегчения – он берется выполнить просьбу – я следую за ним.

Не зная направления, он безошибочно следует к покоям Изабо. Я бегло удивляюсь: он был там раньше? Наверно, когда ждал меня. Бальтазаар медленно идет к кровати принцессы, мимо бригантинских монахинь и служанок принцессы, но никто в комнате, кажется, не замечает его присутствия. Такое впечатление, будто он вообще невидим для них.

Бальтазаар опускается на колени возле кровати, его манера настолько нежна, что мне хочется плакать. Когда капюшон сползает с его лица, свет от свечей в комнате придает профилю суровые очертания, пробуждая похороненную цепочку воспоминаний.

Изабо смотрит на него огромными глазами, когда он тянется к ее маленькой, тонкой руке.

– Не бойся, – говорит он. Oна кивает головой, не сводя с него глаз. – Это не очень страшное место, куда мы идем. И ты не будешь одинока. Я сам отведу тебя туда.

Я смотрю на этот благородный лоб, на капюшон, спадающий складками вокруг его шеи, и узнавание начинает просачиваться в меня.

Малышка Изабо поворачивается к Анне и отважно улыбается ей.

– Не грусти, Энн. Я не буду одна. Кроме того, – стыдливо добавляет она, – ты всегда шла первой. На этот раз моя очередь идти первой, и я буду ждать тебя.

Герцогиня хватает Изабо за руку, по ее лицу текут безмолвные слезы. Она все еще не видит незнакомца, стоящего на коленях рядом с ней. А потом – хотя Изабо еще не умерла – мой любовник наклоняется, берет Изабо на руки и покачивает тихо у груди.

За исключением того, что это не она, а ее душа, потому что тело все еще лежит на кровати, опустевшее как скорлупа.

– Нет, – я думаю. – Это невозможно. Хеллекин не может вызвать душу из тела.

Изабо заглядывает через широкое плечо Бальтазаарa и чуть заметно машет мне рукой. Затем вместе, они вдвоем выходят в дверь, и не остается никого, кроме живых.

Именно тогда я понимаю, что влюбилась не просто в хеллекина, а в Самy Смерть.