Текст книги "Убийца Шута"

Автор книги: Робин Хобб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Подойдя к одному из двух узких окон, я отодвинул тяжелую драпировку и посмотрел на кухонный сад Ивового Леса. Это был скромный вид, подходящий для комнаты писца, но все равно красивый. Ночь была лунной и жемчужный свет проливался на листья и почки растущих трав. Между грядок были проложены блые гравийные дорожкии, они притягивали лунный свет. Я поднял глаза и посмотрел за пределы садов. За большим особняком Ивовый Лес простирались луга, а в отдалении возвышались покрытые лесом склоны холмов.

В спокойной долине, этой теплой летней ночью овец оставили на выгоне. К овцам, которые казались большими пятнами, жались подрастающие ягнята. Сверху, на черном небе мерцали звезды, похожие на еще одно стадо. Виноградники на холмах за пастбищем было невозможно разглядеть, как и Ивовую реку, которая бежала по моим владениям, чтобы соединиться с рекой Бак. Называть ее рекой было довольно тщеславно, почти везде, лошадь могла легко перейти ее вброд, но все же она никогда не пересыхала летом. Ее звонкое и щедрое течение питало небольшую богатую долину.

Поместье Ивовый лес было спокойным и мирным, здесь даже убийца мог расслабиться. Может я и сказал Чейду, что должен идти обсуждать цены на шерсть, но на самом деле он был прав. Старый пастух Лин и три его сына скорее терпели меня, чем на меня полагались. Я многое узнал от них, но мое присутствие в Ивах на переговорах с покупателем было лишь уступкой моей гордости. Лин поедет со мной и двумя своими сыновьями, и пусть мое рукопожатие и скрепит любую договоренность, которой мы достигнем, кивок Лина покажет мне, когда поднять руку.

У меня была очень хорошая жизнь. Когда меланхолия овладевала мной, я знал, что причиной тому не настоящее, а лишь тени прошлого. И эти смутные сожаления были только воспоминаниями, неспособными навредить мне. Подумав об этом я вдруг зевнул. Теперь можно и поспать.

Я отпустил драпировку, позволив ей упасть на место и чихнул от поднявшегося облака пыли. Комната и правда нуждалась в хорошей уборке. Но не сегодня. Может никогда. Может я уйду сегодня, закрою за собой дверь и позволю прошлому наслаждаться собственной компанией. Я играл с этой мыслью, как некоторые играют с намерением бросиь пить. Для меня это было бы неплохо. Это было бы лучше для нас с Молли. Я знал, что не сделаю этого. Не мог сказать почему. Медленноя погасил оставшуюся свечу. Когда-нибудь пообещал я себе осознавая, что это ложь.

Когда я закрыл за собой дверь, прохладный мрак коридора окутал меня. Пол был холодным. По переходам метался неприкаянный сквозняк, я вздохнул. Ивовый Лес был старым особняком, за которым постоянно нужно было следить и что-нибудь в нем чинить. Всегда было чем заняться, всегда находилось какое-то дело для занятого помещика Баджерлока. Я улыбнулся себе. Что, было бы лучше, если бы полночный зов от Чейда оказался приказом об убийстве? Гораздо лучше чем предстоящий завтра разговор с Ревелом о забитом дымоходе в гостиной.

Я торопливо пробирался через спящий дом. Добравшись до своей спальни я постарался открыть дверь тихо и так же тихо закрыть ее за собой. Мой халат снова оказался на полу, когда я скользнул под покрывала. Теплое тело Молли и ее аромат манили меня. Я поежился, ожидая, пока одеяла согреют меня и стараясь не разбудить ее. А она повернулась ко мне и заключила в свои объятия. Ее маленькая теплая ножка устроилась поверх моих ледяных, а голова на моей груди, прямо под подбородком.

– Я не хотел будить тебя,– прошептал я.

– А ты и не разбудил. Я проснулась, а тебя нет. Я ждала тебя. – Она говорила тихо, но не шепотом.

– Прости, – сказал я. Она ждала. – Чейд вызвал меня Скиллом.

Я не услышал, но почувствовал, как она вздохнула. – Все в порядке? – Спросила она меня тихо.

– Ничего не случилось, – заверил ее я. – Просто страдающему бессонницей старику понадобилась компания.

– Мм, – протянула она. – Я его прекрасно понимаю. Я больше не сплю так крепко, как в молодости.

– Как и я. Мы все стареем.

Она вздохнула и прильнула ко мне. Я обнял ее и закрыл глаза.

Она тихонько кашлянула.

– Раз ты не спишь... только если ты не устал. – Она придвинулась ко мне с намеком, от чего у меня как обычно перехватило дыхание. Я улыбнулся в темноте. Такова была моя Молли, сколько я ее знал. Последнее время она была настолько задумчивой и тихой, что я начал бояться, что ненароком обидел ее чем-то. Но когда я спрашивал ее, она качала головой, отводила глаза и таинственно улыбалась. – Я пока еще не готова тебе рассказать, – дразнила она. Чуть ранее в тот же день, я вошел в комнату, где она хранила мед и делала свечи, которыми пользовались мы сами. Когда я застал ее, Молли застыла, уставившись в пустоту, а, длинная свеча, которую она начала было делать, была позабыта.

Она снова кашлянула, и тут я сообразил, что это я витаю в облаках. Я поцеловал ее в шейку и она издала звук, похожий на мурлыканье.

Я притянул ее ближе.

– Я не устал. Надеюсь, что никогда не стану для этого слишком старым.

Следующие часы в этой комнате мы провели так, словно снова стали молодыми, разве что опыт проведенных вместе лет не оставил места для неловкости и сомнений. Однажды я слышал о менестреле, который похвалялся тем, что он был с тысячей женщин, каждую ночь – с новой. Он никогда не смог бы узнать то, что знал я: каково это быть с одной женщиной тысячу раз, и каждый раз испытывать с ней новое наслаждение, лучше прежнего. Теперь я понимал, что светилось в глазах пожилых пар, когда они смотрели друг на друга. Среди шумных семейных сборищ я не раз ловил взгляд Молли и, по тому, как она улыбалась и как касалась пальцами губ, я понимал, что она планирует сделать, когда мы останемся наедине. Наша близость была более могущественным любовным эликсиром, чем зелья, которыми лесная колдунья торгует на рынке.

Мы занимались любовью просто и приятно, с полной самоотдачей. После, разбросав волосы по моей груди, она прижалась ко мне сбоку, и, довольный и согретый ее теплом, я задремал. Она нежно шепнула, пощекотав дыханием мое ухо:

– Любовь моя?

– Мм?

– У нас будет ребенок.

Я распахнул глаза. Но не от радости, которую я когда-то надеялся ощутить, а от испуга. Я трижды глубоко вздохнул, пытаясь подобрать слова и упорядочить мысли. Ощущение было такое, будто я ступил из теплой воды у берега речки в холодную глубокую протоку. Будто я споткнулся и начал тонуть. Я ничего не сказал.

– Ты не спишь? – настойчиво спросила она.

– Нет. А ты? Ты говоришь во сне, моя дорогая? – я задавался вопросом, не уснула ли она и не вспомнились ли ей другое время и другой мужчина, которому она прошептала эти важные слова, в тот момент, когда они были правдой.

– Я не сплю. – С легким раздражением она добавила: – Ты слышал, что я сказала?

– Я слышал, – собрался я наконец. – Молли. Ты знаешь, что этого не может быть. Ты сама сказала, что то время, когда ты могла забеременеть, прошло. Прошли годы с тех пор, как...

– Я ошибалась! – теперь в ее голосе отчетливо звучало раздражение. Она взяла меня за руку и положила ладонь себе на живот. – Ты должен был заметить, что я поправилась. Я почувствовала, как ребенок двигается, Фитц. Я не хотела ничего говорить, пока не была абсолютно уверена. А теперь я уверена. Я знаю, что это странно, и понимаю, что кажется невозможным, чтобы я забеременела спустя столько лет после того, как у меня закончились менструации. Но я знаю, что не ошибаюсь. Я почувствовала, как ребенок шевелится. Я ношу твое дитя, Фитц. Еще до того, как кончится зима, у нас будет ребенок.

– О, Молли, – сказал я. Мой голос дрогнул, а когда я прижал ее к себе, мои руку тряслись. Я обнимал ее, целовал ее брови и глаза.

Она обвила меня руками.

– Я знала, что ты будешь рад. И удивлен, – сказала она, со счастливым видом устраиваясь рядом со мной. – Я прикажу слугам принести колыбельку с чердака. Несколько дней назад я ее отыскала, она все еще там. Она сделана из полированного старого дуба и прекрасно сохранилась. Наконец-то ее используют по назначению! Пэйшенс была бы так рада узнать, что в Ивовом лесу наконец-то появится ребенок Видящих. Но ее детской я не воспользуюсь. Она слишком далеко от нашей спальни. Я подумываю обустроить одну из комнат внизу под детскую для меня и нашего ребенка. Может, Воробьиные покои. Я знаю, что когда наберу вес, то не захочу подниматься по лестнице...

Она продолжала говорить, безостановочно добавляя все больше деталей к своему плану, болтая о том, как она перенесет ширмы из старой швейной комнаты Пейшенс, что нужно как следует выбить гобелены и ковры, и о том, что она хочет, чтобы специально для нашего ребенка подготовили и выкрасили тонкую пряжу из овечьей шерсти. Я слушал ее, онемев от ужаса. Ее уносило от меня, мысли ее вращались вокруг того, что мне было недоступно. Я видел, как она постарела за последние несколько лет. Я замечал, что у нее отекают ноги, и что иногда она остнавливается на лестнице, чтобы перевести дыхание. Я слышал, как она неоднократно звала Тавию, служанку с кухни, именем матери. Последнее время Молли бралась за какое-то дело и забывала о нем, бросив его на полпути. Или, войдя в комнату, останавливалась и спрашивала меня: "Так, зачем же я сюда пришла?"

Мы смеялись над этими ляпсусами. Но в том, как помутилось ее сознание сейчас, не было ничего забавного. Я прижимал ее, пока она продолжала болтать о планах, которые, очевидно, вынашивала месяцами. Хотя мои руки обнимали и прижимали ее, я боялся, что потеряю ее.

Ведь тогда я останусь в одиночестве.

Глава пятая. Пополнение.

Общеизвестно, что когда женщина выходит из детородного возраста, то становится крайне подвержена всякого рода недугам. Многие женщины, когда их ежемесячные менструации сходят на нет и прекращаются, испытывают приливы жара и приступы потливости, часто по ночам. Они могут потерять сон, их может охватить общая усталость. Кожа на руках и ногах истончается, отчего не редки порезы и раны на этих местах. Желание в большинстве случаев ослабевает, некоторые женщины могут демонстрировать мужеподобное поведение, сопровождаемое уменьшением груди и появлением волос на лице. Даже самые сильные крестьянки могут испытывать сложности, выполняя тяжелую работу, с которой раньше справлялись с легкостью. Кости ломаются легче и даже в результате простого падения на кухне. У женщины могут выпадать зубы. У некоторых вырастает горб сзади шеи и появляется пристальный взгляд. Все это обычные признаки старения у женщин.

Менее известно, что женщины становятся более предрасположенными к приступам тоски, ярости и глупым порывам. В тщетных попытках удержать ушедшую молодость даже самые уравновешенные женщины могут придаваться бахвальству и расточительству. Обычно эта буря минует в течение года, и к женщине возвращается ее достоинство и спокойствие, когда она принимает собственное старение.

Тем не мене, иногда эти симптомы могут предшествовать потере разума. Если женщина становится забывчивой, называет людей чужими именами, не может довести до конца бытовые дела, а в редких случаях перестает узнавать членов собственной семьи, тогда ее семейство должно признать, что на нее нельзя больше полагаться. С ней нельзя оставлять маленьких детей. Забытая на очаге стряпня может привести к пожару на кухне, или домашний скот может остаться без воды и корма жарким днем. Увещевания и упреки не изменят ее поведения. Жалость – более подходящая реакция, чем гнев.

Лучше занять эту женщину работой, которая не имеет большой важности. Пускай она сидит у огня и мотает пряжу или занимается любым делом, которое никому не может повредить. Достаточно скоро вслед за потерей разума зачахнет и тело. Семья испытает меньше горя от ее смерти, если к женщине относились с терпением и добротой в период ее угасания.

Если она станет чрезвычайно беспокойной: начнет открывать двери по ночам, убегать в ливень или демонстрировать вспышки ярости от того, что больше не понимает окружающую обстановку, тогда следует помочь ей крепким чаем из валерианы, который должен привести ее в поддающееся управлению состояние. Это лекарство может вернуть покой и стареющей женщине и семье, уставшей от забот о ней.

О старении плоти, Целитель Молингал

Душевное расстройство Молли было все сложнее выносить, так как во всем остальном она оставалась прагматичной и благоразумной.

Циклы у Молли прекратились несколько лет назад. Тогда она сказала мне, что не сможет больше забеременеть. Я попытался успокоить ее, да и себя самого, напомнив, что хоть я и пропустил ее детство, у нас все же есть общая дочь. Было глупо требовать у судьбы большего, чем то, чем она уже одарила нас. Я сказал Молли, что смирился с тем, что у нас не будет еще одного ребенка, и искренне верил, что смирилась и она.

Наша жизнь в Ивовом Лесу была обеспеченной и комфортной. Трудности, осложнявшие ее юные годы, остались позади, а я отстранился от политики и интриг баккипского двора. У нас наконец-то было достаточно времени друг для друга. Мы могли принимать у себя путешествующих менестрелей, позволять себе все, чего бы ни пожелали и отмечать проходящие праздники настолько щедро, насколько захотим. Мы выезжали вместе верхом, осматривали стада овец, цветущие сады, сенокосные луга и виноградники, лениво наслаждаясь дивными пейзажами. Мы возвращались уставшие, ужинали не переодеваясь и поздно ложились спать, если нам того хотелось.

Наш управляющий Ревел был настолько компетентен, что я сам стал практически бесполезен. Удачный выбор, несмотря на то, что он никогда не станет нашим охранником, как того хотел Риддл. Каждую неделю он встречался с Молли, чтобы обсудить список блюд и поставки. Ко мне же он обращался так часто, как только осмеливался, представляя списки вещей, которые по его мнению должны были быть починены, обновлены или куплены, клянусь Эддой, просто потому, что этот человек наслаждался переменами. Я выслушивал, выделял средства и передавал в его способные руки.

Имения приносили доход, превышавший расходы на их содержание. И все же, я тщательно следил за счетами и откладывал все что мог на будущее, для Неттл. Несколько раз она упрекала меня за трату собственных средств на ремонт, который мог быть оплачен с доходов от поместья. Но корона пожаловала мне щедрую пенсию за годы служения Принцу Дьютифулу. На самом деле, нам хватало и на то, чтобы откладывать. Я верил, что наконец настали спокойные деньки, время отдыха, для нас двоих. Обморок Молли на Зимнем празднике встревожил меня, но я отказывался верить, что он был предвестником неизбежного.

В год смерти Пейшенс, Молли стала более задумчивой. Она часто выглядела отвлеченной и рассеянной. Дважды она жаловалась на головокружение и один раз провела в постели три дня, прежде чем почувствовала себя полностью здоровой. Она похудела и стала медленнее двигаться. Когда ее младшие сыновья решили следовать по своему жизненному пути, она проводила их улыбкой, а мне тем вечером достались ее тихие слезы.

– Я счастлива за них. Для них все только начинается. А для меня – заканчивается, и это непросто.

Она начала проводить больше времени за тихими занятиями, была очень внимательна ко мне, и чаще проявляла нежность, чем в прошлые годы.

На следующий год ей стало немного лучше. С приходом весны она вычистила позабытые ульи, и даже нашла и приманила новый рой. Ее повзрослевшие дети приезжали и уезжали, всегда переполненные новостями о своих занятых жизнях, привозили внуков. Они были рады видеть, что к матери отчасти возвращается ее прежняя энергия и сила духа. К моему восторгу, к ней вернулось желание. Это был хороший год для нас обоих. Я осмеливался думать, что то, что вызывало приступы головокружения, осталось позади. Мы стали ближе, словно два дерева, посаженные рядом, чьи ветви наконец достигли друг друга и переплелись. Нельзя сказать, что ее дети так уж сильно разделяли нас, просто она всегда в первую очередь думала о них и посвящала свое время им. Без стеснения я признаю, что наслаждался тем, что наконец стал центром ее вселенной и делал все что мог, чтобы показать ей, что она всегда занимала в моем мире такое же место.

С недавних пор, она снова начала полнеть. Ее аппетит казался неуемным и я начал поддразнивать ее, когда ее живот округлился. Я перестал в тот день, когда она посмотрела на меня и сказала, почти печально:

– В отличие от тебя, я не вечна. Я постарею и может даже растолстею, стану медлительнее. Дни, когда я была девченкой давно прошли, как и те дни, когда я могла понести. Я становлюсь старой, Фитц. Надеюсь только, что тело откажет раньше, чем разум. Не хочу дожить до того дня, когда не смогу вспомнить кто ты такой и кто я сама.

Так что, когда она объявила о своей "беременности", я начал беспокоится о том, что мои худшие страхи подтвердились.

Прошло еще несколько недель, она продолжала верить в то что беременна и я попробовал образумить ее. Мы были в нашей кровати, я держал ее в своих объятиях. Она снова заговорила о будущем ребенке.

– Молли. Как это возможно? Ты сама говорила мне...

В порыве ее прежней вспыльчивости, она закрыла мне рот рукой.

– Я знаю что говорила. А теперь я знаю нечто другое. Фитц, я ношу твоего ребенка. Я знаю, насколько странным это может тебе казаться, поскольку я и сама считаю это выходящим за рамки обычного. На протяжении месяцев у меня были подозрения на этот счет и я молчала не желая, чтобы ты считал меня глупой. Но это правда. Я почувствовала, как ребенок шевелится внутри меня. И это чувство я бы не перепутала ни с каким другим, принимая во внимания все мои предыдущие беременности. У меня будет ребенок.

– Молли, – сказал я. Я все еще держал ее в своих объятьях, но задумался, была ли она действительно со мной. Я не смог придумать ничего другого, чтобы сказать ей. Я струсил и не стал ей возражать. Но она уловила мое сомнение. Я почувствовал, как она замерла в моих руках и подумал, что сейчас она отстранится от меня.

Затем я почувствовал, как тает ее гнев. Она сделала глубокий выдох, выпуская из легких весь воздух, который набрала для того, чтобы упрекнуть меня, положила голову мне на плечо и заговорила.

– Ты думаешь, что я сумасшедшая, и я полагаю, что едва ли могу винить тебя в этом. Долгие годы я считала, что мое тело исчерпало себя и неспособно больше дать новую жизнь. Я приняла это как данность, но теперь понимаю, это не так. Это ребенок, которого мы так хотели, наше общее дитя, которого мы вопитаем вместе. И мне на самом деле одинаково неважно и то, как это случилось и то, что сейчас ты считаешь, что я спятила, потому что скоро, когда ребенок родится, ты поймешь что я была права. До тех пор ты можешь считать меня настолько сумасшедшей или слабоумной насколько тебе хочется, но лично я собираюсь быть счастливой.

Она расслабилась в моих руках и в темноте я увидел, что она мне улыбается. Я попытался улыбнуться в ответ. Устраиваясь на постели удобнее рядом со мной она мягко заговорила:

– Ты всегда был таким упертым человеком, всегда уверенным, что знаешь о том, что на самом деле происходит куда лучше других. И, возможно, пару раз, действительно, так и было. Но то, о чем я говорю прямо сейчас – это женское знание, и в этом я разбираюсь куда лучше тебя.

Я сделал последнюю попытку.

– Когда сильно хочешь чего-то долгое время, а потом приходится признать, что не можешь это получить, иногда -

– Иногда ты не веришь, когда получаешь это. Иногда ты боишься поверить этому. Я понимаю твое сомнение. Она улыбнулась в темноту довольная тем, что ей удалось обернуть мои собственные слова против меня же самого.

– Иногда желание получить то, что ты не можешь иметь может привести к помутнению рассудка, – сказал я хриплым голосом, поскольку считал, что должен был произнести эти жуткие слова вслух.

Она слегка вздохнула, улыбаясь.

– Любовь к тебе должна была помутить мой рассудок давным давно. Но этого не случилось. Поэтому можешь продолжать оставаться упрямым ровно столько, сколько пожелаешь. Ты даже можешь считать меня сумасшедшей. Но правда заключается в том, что у меня будет твой ребенок, Фитц. До того, как закончится зима в этом доме появится ребенок. Поэтому будет лучше всего, если ты дашь задание слугам спустить с чердака колыбельку. Я хочу успеть подготовить его комнату прежде, чем вырастет живот и я стану неповоротливой.

И вот Молли осталась в моем доме и в моей постели и все же она покинула меня, вступила на путь, по которому я не смогу за ней последовать.

На следующий же день, она сообщила о своем состоянии нескольким служанкам. Распорядилась, чтобы Воробьиные покои переделали в гостиную для нее и детскую, для ее воображаемого ребенка. Я не перечил ей, но видел лица женщин, когда те выходили из комнаты. Позже я видел двоих из них: головы склонены друг к другу, языки мелют во всю. Но когда они отвлеклись и увидели меня, то прекратили разговор и пряча глаза, искренне пожелали хорошего дня.

Молли настаивала на своем заблуждении с энергией, которая как я думал, давно оставила ее. Она шила маленькие рубашки и крохотные чепчики. Она верховодила уборкой в Воробьиных покоях от начала и до конца. Камин был свежевыметен, а для окон заказаны новые портьеры. Она настаивала на том, чтобы я при помощи Скилла передал новости Неттл и попросил ее провести темные зимние месяцы с нами, помочь нам принять нашего ребенка.

И Неттл приехала, даже не смотря на то, что в наших Скилл-беседах мы согласились, что Молли обманывалась в своих ожиданиях. Она провела с нами Зимний праздник и оставалась до тех пор, пока снег не начал таять и не показались дорожки. Ребенок так и не родился. Я думал, что Молли признает свое заблуждение, но она твердо настаивала на том, что ошиблась в сроках беременности.

Весна была в самом разгаре. По вечерам, которые мы проводили вместе, она иногда бросала свое рукоделие с криком:

– Вот! Вот, он шевелится, подойди, потрогай!

Но каждый раз, когда я послушно прижимал руку к ее животу, я не чувствовал ничего.

– Он замер, – настаивала она, а я серьезно кивал. Что еще я мог сделать?

– Его принесет лето, – уверяла она нас обоих, а маленькая одежда, которую она вязала крючком стала не теплой, шерстяной, а легкой. Когда жаркие летние дни наполнились стрекотом кузнечиков, в сундуках, в которых она хранила одежду для несуществующего ребенка появился новый слой.

Осень вступила в свои права с блеском великолепия. Ивовый лес как обычно был красив осенью, украшенный красной россыпью листьев ольхи, золотыми, как монетки, березовыми листочками и тонкими закрученными листиками ивы,которые опадали с деревьев и ветер рассыпал их по бережно обработанной земле. Мы больше не выезжали вместе верхом, так как Молли настаивала на том, что в противном случае может потерять ребенка, но все же мы ходили гулять. Я собирал с ней орехи гикори и слушал о ее планах переставить ширмы в детскую, чтобы создать отдельное пространство для кроватки. Дни шли и течение реки, петляющей по долине, стало стремительным от дождей. Выпал снег и Молли снова принялась вязать теплые вещи для нашего призрачного ребенка, абсолютно уверенная в том, что теперь это будет зимний ребенок и ему потребуются мягкие одеялки, шерстяные пинетки и шапочки. И подобно тому, как река спряталась подо льдом, так и я стремился скрыть от Молли свое нарастающее отчаяние.

Но я уверен, она знала об этом.

У нее было мужество. Она плыла против течения сомнений, которое создавали окружающие люди. Она знала о слухах, которые ходили среди слуг. Они считали ее глупой или выжившей из ума и удивлялись как такая здравомыслящая женщина, которой она всегда была могла так глупо организовать детскую для воображаемого ребенка. Она сохраняла достоинство и проявляла сдержанность в их присутствии и таким образом вынуждала их относиться к ней с уважением. Но все же, она отдалилась от них. Раньше она общалась с местной знатью. Теперь же она не планировала обедов и не ездила на рынок на развилке. Она никого не просила вязать или шить для своего ребенка.

Ее воображаемый ребенок поглотил ее. Она мало времени уделяла мне или прочим вещам, которые раньше ее интересовали. Она проводила вечера, а иногда и ночи в детской комнате. Мне не хватало ее в нашей постели, но я не настаивал на том, чтобы она забиралась по лестнице наверх, чтобы присоединиться ко мне. Иногда, вечерами, я приходил в ее уютную комнату и приносил с собой переводы, над которыми работал. Она всегда с радостью принимала меня. Тавия приносила нам поднос с чашками и травами, ставила на огонь котелок с водой и оставляла нас с нашими занятиями. Молли сидела в креслах, обложенная подушками, положив отекшие ноги на маленький пуфик.

В углу стоял маленький столик для моей работы, а руки Молли были заняты вязанием или плетением кружев. Иногда я слышал, как постукивание спиц останавливалось. Я поднимал взгляд и видел, как она держит руки на животе, и смотрит на огонь с задумчивым видом. В такие моменты я всем сердцем желал, чтобы ее самообман оказался правдой. Несмотря на наш возраст я полагал, что мы с ней сможем воспитать младенца. Однажды я даже спросил ее что она думает о том, чтобы приютить подкидыша. Она мягко улыбнулась и сказала:

– Прояви терпение, Фитц. Твой ребенок растет внутри меня.

Больше я с ней об этом не говорил. Я сказал себе, что ее воображение приносит ей счастье и в самом деле, что было в этом плохого? Я не стал с ней спорить.

В разгар лета того года я получил известие о том, что Король Горного Королевства Эйод умер. Его смерть не стала неожиданностью, но создала щекотливую ситуацию. Кетриккен, бывшая королева Шести Герцогств, была наследницей Эйода, ее сын Король Дьютифул шел в списке престолонаследия после нее. Некоторые в Горном Королевстве надеялись, что она возвратится, чтобы править своим народом даже не смотря на то, что она часто и достаточно открыто говорила о том, что ожидает от своего сына Дьютифула, что он возьмет управление Королевством в качестве седьмого Герцогства.

Смерть Эйода призывала к изменениям, к которым Шесть Герцогств должны были отнестись со всей серьезностью и уважением. Конечно же, Кетриккен отправится туда, а также король Дьютифул и Эллиана, принцы Проспер и Интегрити, Скилл-мастер Неттл и несколько членов группы, Лорд Чейд, лорд Цивил...список тех, кто должен присутствовать казался бесконечным, и мелкая знать тоже причислила себя к свите, чтобы завоевать расположение. И мое имя было в списках. Я должен был ехать как помещик Баджерлок, младший офицер Охраны Кетриккен. Чейд настаивал, Кетриккен просила, Дьютифул приказывал и Неттл умоляла. Я собрал свои вещи и выбрал себе лошадь.

За последний год я стал принимать одержимость Молли как неизбежность. Я не удивился когда она отказалась ехать со мной, поскольку, как она выразилась "время уже почти пришло". Часть меня не хотела покидать ее в таком неспокойном состоянии ума, в то время как другая часть жаждала получить передышку от потакания ее наваждению. Я отозвал Ревела в сторонку и попросил, чтобы он уделял особое внимание ее просьбам пока меня не будет. Он выглядел почти обиженным из за того, что я считал такое распоряжение для него необходимым.

– Как вседа, сэр, – сказал он, и отвесил короткий чопорный поклон, как бы добавляя: Ты идиот.

И вот я покинул ее и уехал из Ивового Леса один, и тихо присоединился к процессии благородной знати из Шести Герцогств, направляющейся на север в Горы чтобы присоединиться к похоронным обрядам. Странно было снова проделывать путь, который я однажды уже прошел когда мне не было и двадцати лет, направляясь в Горное Королевство, чтобы засвидетельствовать то, как Кетриккен даст слово быть невестой будущего короля Верити. Во время моего второго путешествия в Горы, я часто избегал дорог и передвигался по пересеченной местности вместе с моим волком.

Я знал, что Бакк изменился. Теперь же я видел, что изменения произошли во всех Шести Герцогствах. Дороги стали шире и земли были более ухожены и обустроены. Поля пшеницы раскинулись там, где раньше были открытые выгоны. Города простирались вдоль дорог так, что порой было сложно заметить где заканчивался один и начинался другой. Гостиниц и городов по дороге встречалось теперь гораздо больше, но наша процессия была настолько многочисленной, что иногда мест всем не хватало. Дикие земли были облагорожены, вспаханы, ограждены заборами для выпаса скота. Я задумался о том, где теперь охотились волки.

Поскольку я числился охранником Кетриккен, то был облачен в одежды ее цветов: белого и голубого и ехал рядом с королевской семьей. Кетриккен никогда не придерживалась формальностей, и ее пожелание, чтобы я ехал рядом с ней, было спокойно принято теми, кто ее знал. Мы тихо разговаривали, а позвякивания сбруй и стук копыт лошадей других наездников придавали нашему общению странную уединенность. Я рассказывал ей истории о моем первом путешествии в Горы. Она мне – о своем детстве и о Эйоде, но не короле, а любящем отце. Я ничего не сказал Кетриккен о психическом расстройстве Молли. Ее скорби по умершему отцу было ей достаточно.

Мое положение в качестве ее охранника предполагало, что меня селили в те же гостиницы, где останавливалась королева, а значит и Неттл тоже, и иногда нам удавалось найти тихое место и время для разговоров. Хорошо, что у меня была возможность видеться с ней и откровенно говорить о навязчивой идее ее матери, что принесло мне большое облегчение. Когда к нам присоединялся Стеди мы уже были не так откровенны в беседах, но Неттл сама не хотела ничего ему говорить. Я не мог решить либо она считала своего младшего брата слишком юным для таких известий, либо она считала, что это сугубо женские проблемы.

Баррич дал своему сыну хорошее имя. Из всех мальчиков, Стеди унаследовал больше всего его черт, крепкую осанку, а также размеренную походку и безоговорочную приверженность чести и долгу. Когда он был с нами это было все равно, что если бы его отец сидел с нами за столом. Я отметил то, как легко Неттл полагалась на силу брата и это касалось не только Скилла. Я радовался тому, что часто он был рядом с ней, но в тоже время я тосковал. Я бы хотел, чтобы он был моим сыном, равно как и радовался тому, что видел в нем продолжение жизни его отца. Я думаю, что он ощущал мои чувства. Он относился ко мне с почтением, и все же бывали моменты, когда его черные глаза впивались в мои так, как будто он видел мою душу. И в те моменты я безмерно тосковал по Барричу .

Когда мы уединялись с Неттл, она читала мне письма матери, которые та отправляла ей каждый месяц, с детальным описанием того, как развивается беременность, затянувшаяся уже более, чем на два года. У меня разрывалось сердце, когда в словах Неттл, которая читала вслух письма матери, я слышал голос Молли, подбирающий детские имена, и раздумывающий над тем, что ей лучше сшить или связать для ребенка, которого никогда не будет. И все же мы оба не могли найти лучшего решения, чем утешаться тем, что мы можем делить друг с другом нашу тревогу.