Текст книги "Убийца Шута"

Автор книги: Робин Хобб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

– Нет. Спасибо, но сейчас, думаю, я сумею защитить свою дочь сам.

– Ох, Фитц. Я с тобой не согласен, но прекрасно знаю, насколько это бесполезное занятие – вступать с тобой в споры. Как много раз я советовал тебе поселить в Ивовом лесу одного из наших подмастерьев, владеющих Скиллом, чтобы даже в твоё отсутствие сюда быстро доходили важные послания? И тебе следовало нанять человека, который бы смешался со слугами и докладывал бы тебе сведения о твоих домочадцах, которые иначе никогда не достигнут твоих ушей.

Он развернулся на стуле, и старое дерево скрипнуло под ним, и встретил глазами мой упрямый взгляд. Я победил.

– Что же, становится поздно. Или слишком рано, в зависимости от того, в какой части суток ты предпочитаешь работать. Так или иначе, мне пора в постель.

Украдкой он потянул вверх за край пояса. Я подозревал, что он впивался Чейду в живот. Чейд поднялся на ноги и сделал широкий жест рукой в сторону кровати.

– Можешь лечь здесь, если захочешь. Не думаю, что Розмари когда-нибудь пользуется этой кроватью. Ей просто нравится окружать себя приятными мелочами, когда это удаётся.

– Может, и захочу.

К собственному удивлению, я уже не сердился на Чейда. Я хорошо знал его, и он не желал зла Пчёлке. Возможно, он всего лишь хотел увидеться со мной и скучал по мне больше, чем я думал. И, возможно, мне стоило принять во внимание некоторые из его советов.

Он кивнул.

– Я попрошу ФитцВиджиланта принести тебе что-нибудь поесть. Познакомься с ним получше, Фитц, он славный парнишка. Сговорчивый и старающийся всем угодить, совсем не такой, каким был ты.

Я кашлянул и спросил его:

– С годами ты совсем размяк, да?

Он покачал головой.

– Нет. Практически. Мне нужно было устранить его, таким образом Розмари и я можем подыскать более подходящего ученика. Он знает слишком много о наших тайных делах, чтобы просто его отпустить. Я должен держать его где-нибудь в безопасности.

– Держать в безопасности его или тебя?

Он выдавил из себя улыбку.

– Это одно и то же, не находишь? Люди, предоставляющие для меня опасность редко долго процветают, – кривая улыбка, адресованная мне была грустной.Я видел его дилемму более ясно, будто он протянул мне полупустой стакан.

Я спокойно предложил:

– Начни с того, что исключишь его из своего круга, Чейд. Меньше времени с тобой и Розмари, больше времени с книгами и менестрелями. Ты не можешь стереть из его памяти то, что он видел и знает, но ты можешь уменьшить значимость всего этого. Сделай его благодарным. И когда ты сможешь более не держать его здесь, пришли его ко мне. Я буду о нем заботиться для тебя, – Я старался не думать о том, что только что согласился сделать. Это было не то обещание, которое займет год или два. Столько долго, сколько ФитцВиджилант живет и помнит тайные пути замка Баккип, я буду ответственным за то, чтобы он оставался верным Видящим. Верным. Или мертвым. Чейд только что всучил мне грязное дело, которым не хотел заниматься сам. Я отпил вина, охваченный горечью этого знания, урожай был слишком сладким.

– Ты уверен, когда говоришь "Ты не сможешь дать ему забыть"?

Мое внимание резко обратилось к старику.

– На что ты намекаешь? – возразил я.

– На то, что мы до сих пор расшифровываем старые свитки о Скилле. В них содержатся намеки на то, что ты можешь сделать человека, ну, изменить его память о некоторых вещах.

Он потряс меня и привел в ужас. Способность дать человеку забыть о чем-то – это ужасающая сила. Я обрел дыхание.

– И это так хорошо сработало, когда мой отец решил стереть в памяти мастера Скилла Галлена его неприязнь к нему и внушить любовь. Его ненависть никуда не делась – он просто нашел другую цель. Насколько я помню, это был я.

Он почти склонил меня к самоубийству.

– У твоего отца не было преимущества обладания полным знанием Скилла. Я сомневаюсь, что у Галлена оно было. Так много было потеряно, Фитц! Так много. Я работаю над свитками почти каждый вечер, но это не одно и то же, что обучаться под руководством Мастера Скилла. Выяснить, что они означают – трудоемкий процесс. Он продвигается не так быстро, как мне хотелось бы. У Неттл нет времени помогать мне. Информацией, которую они содержат не поделишься с кем-либо, да и хрупкость самих свитков требует отдельного разговора. У меня гораздо меньше времени для ночных исследований, чем было раньше. Так что, свитки заброшены, а без них, кто узнает их тайны?

Очередная просьба сформулированная в вопросе.

– Выбери те, которые считаешь наиболее интересными. Я возьму их с собой в Ивовый лес.

Он нахмурился.

– Ты мог бы приезжать сюда, чтобы поработать над ними? Одну неделю каждого месяца. Я бы не хотел отсылать их далеко из Баккипа.

– Чейд, у меня есть жена и ребенок, а также имение, о которых мне необходимо заботиться. Я не могу тратить свое время на шатания туда и обратно из Баккипа

– Скилл-порталы могли бы превратить твои "шатания" в вопрос нескольких мгновений.

– Я не буду делать этого, и ты знаешь почему.

– Я знаю, что годы назад, не взирая на советы, ты неоднократно использовал колонны в течение очень кроткого периода. Я не говорю о твоих ежедневных приходах и уходах. Я предлагаю тебе приезжать раз в месяц, чтобы брать некоторые свитки и возвращать те, что ты переведешь. Из того, что я прочитал, существовали квалифицированные Скилл – посланники, которые, зачастую, использовали колонны как можно чаще.

– Нет. – Это было мое окончательное слово.

Он склонил голову набок.

– Тогда почему бы тебе и Молли не переехать в Баккип вместе с ребёнком? Мы без проблем подыщем хорошего управляющего для Ивового леса. И Пчёлка будет иметь все те блага, о которых мы ранее говорили. Ты сможешь помочь мне с переводами и другими делами, узнаешь юного Ланта, и я уверен, что Молли будет рада чаще видеть Неттл и –

– Нет, – сказал я снова, твёрдо. Я не желал заниматься «другими делами», к которым он мог бы меня вернуть. Также он не должен был видеть моё умственно отсталое дитя.

– Я счастлив на своём месте, Чейд. Я в мире с самим собой и не намерен ничего менять.

Он шумно вздохнул.

– Что ж, очень хорошо. Очень хорошо.

В его голосе внезапно прорезалась старческая обида. Совсем я расстроился, когда он добавил:

– Я буду скучать, мой мальчик. Не осталось никого, с кем я могу говорить также свободно, как с тобой. Я подозреваю, что мы вымирающая порода.

– Думаю, ты прав, – согласился я и не добавил, что, возможно, это хорошо.

Чейд и я оставили нашу дискуссию там. Я думаю, он, наконец, принял тот факт, что я отошел от внутренней политики Баккипского двора. Я бы приехал в случае необходимости, но я больше никогда не буду снова жить в замке и не буду принимать участие во внутренних обсуждениях. Розмари придется взять эту роль себе, а за ней настанет время нового ученика, которого они выберут. Им не будет ФитцВиджилант. Я подумал, будет парень разочарован или же почувствует облегчение.

В последующие месяцы я боялся и, в то же время, ждал, что Чейд снова попытается вернуть меня. Он не сделал этого. Свитки доставлялись для переводов, а мои работы отправлялись обратно пять или шесть раз в год. Дважды его курьеры оказывались учениками Скилла, которые прибывали и отбывали сквозь колонны. Я отказался реагировать на его провокацию. Когда это произошло во второй раз, я уточнил у Неттл, была ли она в курсе. Она сказала не многое, но после это его посыльные прибывали на лошадях.

Хотя Неттл часто связывать со мной, а иногда и Дьютифул, Чейд, казалось, решил освободить меня. Но иногда, в случайные моменты бодрствования, я задумывался, был я разочарован или же ощущал облегчение от окончательного освобождения от темной стороны политики Видящих.

Глава девятая. Детство

С Лантом дела обстоят именно так, как я и боялся. Он абсолютно не пригоден для тихой работы. Когда я впервые сказал ему о том, что завершаю его обучение и собираюсь подыскать более подходящую для него должность, я оказался абсолютно не подготовлен к тому, насколько глубоким будет его печаль. Он умолял нас с Розмари дать ему второй шанс. Против своей воли я согласился. Вероятно, сердце мое становится мягче, а разум слабее, потому как мной явно двигала не доброта. Мы продолжили обучать его физическим навыкам и необходимой базе знаний. У него очень ловкие руки и пальцы, он проворный, но не может быстро запомнить рецепты, которыми нужно владеть в совершенстве, чтобы в любой момент применить их на практике. И все же, признаюсь, я рассчитывал, что парень пойдет по моим стопам.

Розмари не так сильно в нем сомневалась и предложила испытать его. Я дал ему задание украсть и он выполнил его. Розмари предложила легкое отравление. Его целью был никто иной, как охранник. Мы сказали ему, что этот мужчина брал взятки и активно шпионил для Калсидийского дворянства. Тем не менее, по прошествии трех дней и отличных возможностей, Лант не справился с выполнением своего задания. Он пришел к нам пристыженный и подавленный. Он просто не смог заставить себя прекратить чью-то жизнь. Я воздержался и не стал говорить ему, что «яд» был всего лишь отличной специей и не причинил бы мужчине никакого вреда. Я рад, что мы испытали его на ком-то, кто в действительности не представлял ни для кого угрозы.

В результате Лант понял, что для этой профессии он не подходит. К моему удивлению, он сказал мне, что не возражает против того, что перестанет быть моим учеником если только не потеряет мою дружбу! И, для того, чтобы облегчить для него этот переходный момент, я решил, что оставлю его на какое-то время в Баккипе. Я позабочусь о том, чтобы он получил достаточное образование для того, чтобы быть наставником, и тренировки с оружием, которые приведут его в форму, чтобы также быть и телохранителем.

Только тебе я могу признаться в том, что я очень в нем разочарован. Я был так уверен, что нашел достойного приемника. К счастью, нашлась еще одна кандидатура и началось ее обучение. Похожее, что у нее есть способности, но также было и с Лантом. Поживем увидим. Я говорю тебе все это, конечно же с глубоким доверием к твоему благоразумию. Странно, что однажды, я учил тебя не доверять такие вещи бумаге, а теперь вижу в этом единственный способ, который дает мне уверенность в том, что никто из нашей группы не узнает о моих мыслях. Как меняются времена!

Не подписанный и никому не адресованный свиток

Ох, многое мы открываем для себя и многому учимся, но слишком поздно. Хуже этого только секреты, которые вовсе секретами не являются и горести, с которыми мы живем, но не признаем их друг перед другом.

Пчелка была не тем ребенком, о котором мы оба мечтали. Я скрывал свое разочарование от Молли и я думаю, что она делала то же самое. Тянулись месяцы а потом прошел и год, и я не замечал больших перемен в способностях нашей дочери. Молли не позволяла никому ухаживать за ребенком и держала свою боль в себе, это состарило ее и негативно сказалось на здоровье и душевном состоянии. Я хотел помочь ей, но ребенок избегал моих прикосновений. Какое-то время я был в мрачном расположении духа, потерял аппетит и не хотел ничем заниматься. Под конец каждого дня, меня мучили головные боли и изжога. Я просыпался ночью и сон никак не шел ко мне, только беспокойства о ребенке. Наша малышка оставалась малышкой, маленькой и пассивной. Стремление Чейда спланировать ее образование и возможное замужество теперь стало для меня горестно сладким воспоминанием. Было время, когда мы могли надеяться на такие события. Но прошедший год разрушил все наши мечты.

Я не помню сколько лет было Пчелке, когда Молли впервые не выдержала и разрыдалась в моих объятиях. – Мне жаль, мне так жаль, – сказала она, и я не сразу понял, что она винила себя за нашего недалекого ребенка.

– Я была слишком стара, – проговорила она сквозь слезы, – И она никогда не будет нормальной. Никогда, никогда, никогда.

– Давай не будем спешить, – сказал я со спокойствием, которого не испытывал. Почему мы скрывали друг от друга наши страхи? Возможно потому, что делясь ими, как сейчас, мы делали их реальными. Я старался отрицать их. – Она здорова, – сказал я Молли, пока она рыдала у меня на плече. Я склонился, и прошептал ей на ухо: – она хорошо кушает. Она спит. У нее гладкая кожа и ясные глаза. Она маленькая и, возможно, несколько медлительна, но она вырастет и -

– Прекрати, – попросила она меня тонким голосом. – Прекрати, Фитц. – она немного отстранилась и посмотрела на меня. Волосы прилипли к ее мокрому лицу, словно траурная вуаль. Она вздохнула. – Притворством ничего не изменишь. Она недалекая. И не просто недалекая, но еще и слабая. Она не переворачивается и не держит головку прямо. Она даже не пытается. Она просто лежит в колыбельке и смотрит. Она даже практически не плачет.

И что же я мог на это ответить? Она родила семерых здоровых детей. Пчелка была первым моим ребенком, за которым я ухаживал.

– Она правда так сильно отличается от того, какой она должна быть? – спросил я беспомощно.

Молли медленно кивнула -

И всегда будет отличаться.

– Но она наша, – я мягко возразил ей. – Она наша Пчелка. Возможно, она такая, какой ей суждено быть.

Я не знаю каким образом она услышала мои слова. Я знал, что не заслужил ее реакцию, когда она вдруг снова расплакалась и крепко обняла меня, и спрашивала, уткнувшись в мою грудь: -

Значит, ты не так сильно разочарован ей и не стыдишься ее? Ты все еще любишь ее? Ты все еще любишь меня?

– Конечно, – сказал я. – Конечно и всегда, – И даже не смотря на то, что я утешил ее скорее случайно, чем намеренно, я был рад, что мне это удалось.

Тем не менее, мы отворили дверь, которая не могла оставаться запертой. Как только мы признали, что наша маленькая девочка, скорее всего, останется такой навсегда, нам пришлось начать говорить об этом. Однако, мы не обсуждали это в присутствии слуг или при свете дня, но по ночам, лежа в нашей постели, когда ребенок, который был причиной наших душевных мук спал рядом в своей колыбельке. Потому как хоть мы и признавали это, но принять не могли. Молли списывала это на свое молоко и пыталась уговорить крошку питаться коровьим, а затем и козьим молоком, но без особого успеха.

Здоровье ребенка приводило меня в замешательство. Я выходил и вырастил много маленьких созданий за свою жизнь, и все же я никогда прежде не встречал таких, которые бы ели с таким аппетитом, хорошо спали, лучились здоровьем, но не росли. Я пытался заставить ее шевелить ручками и ножками, но быстро понял, что она совсем не хотела, чтобы я заботился о ней. Предоставленная сама себе она вела себя тихо и мирно, отказываясь смотреть на меня, когда я склонялся над ней. Если же я поднимал ее на руки, она отстранялась от меня и со всей силой пыталась вывернуться из моих рук. Если же я упорно продолжал держать ее и сгибать ее ножки и шевелить ручки, она быстро переходила от рыданий к гневному крику. Через какое-то время Молли упросила меня прекратить свои попытки, потому что опасалась, что я причиняю ей боль. И я уступил ее желанию, хотя Уитом я не ощущал чувства боли с ее стороны, только тревогу. Тревогу от того, что отец хочет взять ее на руки. Могу ли я выразить какую боль это причиняло мне?

Сначала слуги с любопытством отнеслись к ней, а затем жалели. Тем не менее, Молли шипела на них, и самостоятельно заботилась о ребенке. При них она никогда не признавала, что было что-то не так. Но поздней ночью ее беспокойство и опасения за собственного ребенка становились мрачнее.

– Что будет с ней, когда меня не станет? – спросила она однажды вечером.

– Мы обеспечим ее всем необходимым, – сказал я.

Молли покачала головой.

– Люди жесток, – сказала она. – Кому мы можем настолько доверять?

– Неттл? – предложил я.

– Она снова покачала головой.

– Должна ли я пожертвовать жизнью одной дочери ради заботы о другой? – спросила она, и у меня не нашлось ответа.

Когда разочарование длится так долго, надежда превращается во врага. Никто не может упасть на землю, предварительно не взлетев к небу, и поэтому я научился не надеяться. Когда Пчелке было полтора года, Молли сказала мне, что девочка становиться крепче и твердо держит голову, на что я просто кивнул и улыбнулся, но не больше. Но к концу второго года жизни она уже могла переворачиваться на живот и вскоре после этого начала самостоятельно садиться без всякой поддержки. Она росла, но для своего возраста оставалась крошечной. На третьем году жизни она стала ползать и стараться вставать на ножки. К четырем годам она уже ковыляла по комнате – удивительное зрелище – видеть как такой крошечный ребенок ходит. В пять лет она уже повсюду семенила за своей мамой. У нее прорезались зубы и она стала издавать звуки, которые могла понимать только Молли.

Очень странные вещи вызывали ее восторг. Лоскут вязаной ткани или колыхающаяся на ветру тенета привлекали ее внимание. Затем, малышка начинала дико махать руками и издавать непонятные звуки. Периодически, в потоке бессвязной речи прорывалось слово-другое. С одной стороны было жутковато, а с другой мило слушать как Молли разговаривала со своим ребенком, поддерживая воображаемую беседу.

Пчелка проводила практически все время с нами. Ее старшие братья приезжали уже не так часто как раньше, поскольку растущие семьи и их нужды требовали сил и внимания. Они приезжали когда могли, что случалось редко. Они относились к Пчелке по доброму, но быстро поняли, что жалеть ее бесполезно. Она будет такой, какой будет. Они видели, что Молли была довольна ей, и по возможности не думали больше ничего о ребенке, который был утешением их стареющей матери.

Нед, мой приемный сын, уходил и возвращался из странствий, в которые уходят менестрели. Чаще всего он пребывал в самые холодные месяцы, чтобы провести с нами одну луну. Он пел и играл на свирели, и Пчелка была самым заядлым слушателем, о каком только мог мечтать менестрель. Она сосредотачивала на нем свои бледно-голубые глаза и приоткрывала ротик, пока слушала его. Она не охотно ложилась спать, пока Нед был с нами, пока он не следовал за ней в ее комнату и играл ей спокойную, медленную мелодию, пока она не засыпала. Возможно, именно поэтому он воспринял Би такой, какая она была, и когда он навещал нас, то всегда приносил ей простой подарок, будь то яркие бусы или мягкий шарфик с изображениями роз.

Из всех братьев и сестер, в те первые годы Неттл приезжала чаще всех. Я видел как сильно ей хотелось подержать сестру на руках, но Пчелка реагировала на нее также остро, как и на меня, и поэтому Неттл пришлось довольствоваться только тем, чтобы сидеть рядом со своей сестрой без возможности заботиться о ней.

Однажды поздней ночью я покинул свой тайный кабинет, мой маршрут пролегал мимо двери в детскую Пчелки. Я увидел, как свет пробивается сквозь приоткрытую дверь и остановился, подумав, что, возможно, Пчелка заболела и Молли сидела с ней. Но когда я заглянул, я увидел не Молли, а Неттл, сидящую на кровати сестры, вглядывающуюся в ее лицо с выражением трагической печали. Она тихонько говорила.

– Я течение многих лет я мечтала о сестре. С которой я могла бы делиться своими мечтами, заплетать друг другу косички и дразнить мальчишками, подолгу вместе гулять.

– Я думала, что научу тебя танцевать, и у нас появятся общие секреты,и мы будем готовить поздней ночью, когда остальные отправятся спать. И вот она ты, наконец. Но у нас так не будет, не так ли? Но я кое-что обещаю тебе , маленькая Пчелка. Вне зависимости от того, что будет с нашими родителями, я буду заботиться о тебе, – и затем моя Неттл спрятала лицо в руках и заплакала. Я знал, что она оплакивала сестру, которую сама себе придумала, также как и я стремился быть отцом идеальной маленькой девочки, о которой мечтал.

Я не мог утешить ни себя ни ее, поэтому молча покинул эту сцену.

С рождения Пчелка повсюду сопровождала Молли в слинге, или на бедре у Молли, или у нее за спиной. Иногда я задумывался, не боялась ли она оставлять ребенка одного. Когда Молли занималась своими обычными делами в Ивовом Лесу, от надзора за слугами, до управления ее собственными ульями, медом и изготовлением свечей – делами, которые до сих пор приносили ей удовольствие. Пчелка была с ней, наблюдала и слушала. Теперь, когда малышка обнаружила, что умеет издавать звуки, Молли удвоила свои усилия с ней. Она не разговаривала с ней нараспев, как это делали слуги в тех редких случаях, когда были вынуждены обращаться к Пчелке.

Вместо этого, Молли искренне объясняла Пчелке каждый аспект своей работы, словно однажды ей потребуются знания о том, как выкуривать улей или формировать горячий воск для свечей и полировать серебро, или заправлять кровать. И Пчелка, в своем наивном представлении, отражала серьезность Молли, глядя на то, что она ей показывала и невнятно повторяла за ней. Случай, когда ондни летним днем я нашел Молли, обучавшую ее ухаживать за ульями заставил меня нервничать больше всего. За столько лет я привык к спокойному понимаю Молли, что пчелы могу жалить ее руки в ходе ее работы. Но чего я не ожидал, так это увидеть маленькую Пчелку, стоящую рядом с матерью с ведерком в руках, всю облепленную пчелами. Ребенок блаженно улыбался, ее глаза были почти закрыты. Время от времени она хихикала и немного раскачивалась, будто пушистые существа щекотали ее.

– Молли, – сказал я тоном предупреждения, но моя леди была настолько увлечена своим делом, что я не была уверен, видела ли она, что произошло с ее ребенком.

Она медленно повернулась помня о своих жужжащих подопечных.

– Малышка, – сказал я с тихой тревогой, – Она вся в пчелах.

Молли посмотрела вниз и обернулась назад. Легкая улыбка появилась на ее лице.

– Пчелка! Ты помогаешь мне ухаживать за ульями?

Наша маленькая дочь взглянула на мать и что-то пролепетала ей в ответ. Молли засмеялась. – С ней все в порядке, дорогой. Она совсем не боится их.

Но я боялся.

– Пчелка, отойди от них. Иди к папе, – я позвал ее. Она повернулась и посмотрела мимо меня. Она никогда по собственному желанию не смотрела мне в глаза. Она что-то опять пролепетала матери.

– С ней все в порядке, дорогая. Она говорит, ты беспокоился, потому что не знаешь пчел, так как я и она. Иди. А мы еще побудем.

Поэтому я оставил их, проведя в тревоге час в моем кабинете. Я задавался вопросом, был ли у моего ребенка Уит, и мог ли ребенок, обладающий Уитом связать себя с пчелами. " Не смеши", фыркнул во мне волк. И настоял, что если бы это было было так, он бы почувствовал это. Я мог только надеяться на это.

Очередной год подошел к концу, Пчелка медленно росла. Наши жизни изменились, Молли сконцентрировала все свои дни вокруг нашей дочери, а я ходил вокруг них кругами, дивясь их совместным занятиям. К тому времени Пчелке исполнилось семь, она была настоящей помощницей своей матери, в своих простых делах. Я наблюдал за тем, как Молли становится медлительнее и ощущает бремя прожитых лет. Пчелка могла подобрать то, что уронила Молли, могла собирать травы, на которые указывала Молли или подать ей что-нибудь с самых низких полок в комнате для шиться.

Она выглядела как маленькая пекси, когда повсюду следовала за своей мамой и помогала ей по мере своих возможностей. Молли выбирала нежнейшую шерсть и красила ее в самые яркие цвета, которые только могла создать, для того чтобы порадовать Пчелку равно как и для того, чтобы ее легче было отыскать в высокой луговой траве. В семь лет она была ростом чуть выше талии Молли. Бледно-голубые глаза и светлые брови, в добавок к сильно кучерявым волосам делали выражение ее лица постоянно удивленным. Ее волосы мгновенно спутывались в узлы при порыве легчайшего ветерка и росли так медленно, что Молли отчаялась в том, что Пчелка когда-нибудь будет выглядеть как девочка.

Когда же пушистое облако идеальных кудряшек отросло до плеч, оно было таким тонким, что Молли приходилось мочить волосы, расчесывать и заплетать в длинную косу. Они пришли показаться мне: моя девочка была одета в простую желтую тунику и зеленые гамаши, такие же, какие мы с Молли носили, когда были детьми. Увидев ее я улыбнулся и сказал Молли:

– Это самый маленький воин, которого мне доводилось видеть! – ибо точно также всегда заплетали свои волосы солдаты Бака. Пчелка удивила меня радостно вскрикнув от восторга, услышав мои слова.

И таким образом проходили наши дни, Молли получала удовольствие от нашего своеобразного ребенка, а я был удовлетворен ее радостью. Несмотря на свои годы, Молли как ребенок возилась с нашей Пчелкой, хватала и высоко подбрасывала ее, или безрассудно бегала кругами, иногда даже сквозь ухоженные цветы и травяные грядки в саду Пейшенс. Круг за кругом они носились, пока Молли не начинала кашлять и сипеть . Пчелка останавливалсь сразу, как только останавливать Молли и подходила к ней, чтобы встать рядом и наблюдать за ней с нежной озабоченностью. Были времена, когда я мечтал жаждал присоединится к ним, подпрыгнуть и наброситься на своего ребенка и повалить на траву, чтобы услышать ее смех. Но я знал, что не получу желанного отклика.

Потому как не смотря на убежденность Молли в том, что ребенок не испытывал ко мне неприязни, Пчелка держалась от меня подальше. Она редко подходила ко мне ближе, чем на расстояние вытянутой руки, и если я присаживался рядом с ней, чтобы посмотреть как она вышивает, она всегда втягивала голову в плечи и немного отворачивалась от меня. Она редко смотрела мне в глаза. Несколько раз, когда она засыпала на стуле рядом с Молли, я брал ее на руки и пытался унести и положить ее в кроватку. Но от моего прикосновения, бодрствующая или спящая, она напрягалась и изгибала спину словно бьющаяся рыба, стараясь отстраниться от меня. Мне с трудом удавалось поставить ее на пол, чтобы не уронить, и после нескольких попыток я перестал дотрагиваться до нее. Я думаю, что Молли испытала облегчение, когда я уступил желанию Пчелки в этом отношении.

Таким образом, Молли удовлетворяла, практически все нужды Пчелки. Она научила нашего ребенка содержать себя в чистоте, и приводить в порядок ее комнату, насколько это было возможно для маленького человека. У Молли была маленькая кровать сконструированная для нее, и постельные принадлежности маленького размера. Она требовала содержать игрушки в порядке и все делать самостоятельно, словно она была крестьянским ребенком. Я одобрял все это.

Молли научила ее собирать в лесу грибы и ягоды, а также травы, которые мы не могли просто вырастить в нашем саду. В садах и теплицах, я находил их вдвоем снимающих гусениц с листьев или собирающих лекарственные растения для засушивания. Проходя мимо комнаты, где Молли работала с воском я видел как Пчелка стояла у стола и держала тонкий фитиль, пока Молли аккуратно выливала воск. Также они вместе выуживали золотой мед из сот и укладывали его в маленькие горшочки, чтобы обеспечить нас сладким на зиму.

Они сформировали прекрасный тандем: Молли и Пчелка. Я осознал, что хотя Пчелка и не была ребенком, о котором я мечтал, она была совершенством для Молли. Она была безгранично предана своей матери и внимательно улавливала малейшее изменение выражений ее лица. И когда уединившись, они исключали меня из своего общения – я не обижался. Молли заслуживала ту радость, которую приносил ей ребенок.

Так что я довольствовался своим положением на границе их мира, мотылек, бьющийся в окно, наполненное теплом и светом. Постепенно я перестал пользоваться своим кабинетом, забирая свою работу над переводом в комнату, где родилась Пчелка. К тому времени, когда Пчелке исполнилось семь, я проводил большую часть вечером в этой тепло освещаемой комнате. Мерцающие свечи Молли источали ароматы вереска и лаванды, или шалфея, или розы в зависимости от ее настроения. Они и Пчелка вместе делали простые стежки, в то же время Молли тихо напевала старые обучающие песни о травах, пчелах, грибах и цветах.

Однажды вечером я занимался своей работой, огонь тихо потрескивал и Молли напевала, вышивая рисунок на воротнике маленькой красной ночной сорочки для Пчелки, когда я осознал, что моя дочь прекратила сортировать мотки ниток для матери и подошла к моему столу. Я старался не смотреть на нее. Это было так, словно колибри парила возле меня. Я не мог вспомнить, чтобы она по собственному желанию подходила ко мне так близко.

Я боялся, что она убежит, если я повернусь. Так что я продолжал старательно копировать древнюю иллюстрацию на свитке о свойствах паслена и его семействе. В нем говорилось, что одна из разновидностей семейства, коротая произрастает в пустынных районах, имеет красные съедобные плоды. Я скептически относился к подобным заявлениям о токсичных растениях, но, тем не менее, копировал текст и делал все возможное, чтобы воспроизвести иллюстрации листьев, ярких цветов и висячих фруктов. Я начал раскрашивать цветы желтым. Именно это,я полагаю, привлекло внимание Пчелки и она подошла ко мне.. Я слышал ее дыхание сквозь открытый рот и понял, что Молли прекратила напевать. Мне не требовалось оборачиваться, чтобы понять, что она наблюдает за нашим ребенком с тем же любопытством, что ощущал и я.

Маленькая ручка прикоснулась к краю моего стола и медленно потянулась к краю страницы. Я продолжал работать. Я сделал вид, что не замечаю. Я снова опустил кисть и добавил другой желтый цветок. Так тихо, словно шум закипающего на огне чайника, Пчелка что-то прошептала.

– Желтый, – сказал я, будто я был Молли, делающей вид, что знает ее мысли. – Я рисую маленькие желтые цветочки.

Снова невнятный шепот, на этот раз немного громче с вопросительной интонацией.

– Зеленый, -сказал я ей. Я поднял пузырек с чернилами и показал ей. – По краям будут такие зеленые листья. И я смешаю зеленый и желтый для центра, и зеленый и черный для стебельков.

Маленькая ручка вцепилась в уголок моего листа. Ее пальцы подняли его и потянули.

– Осторожно! – предупредил ее я и получил каскад невнятного шепота и бормотания с умоляющими интонациями.

– Фитц, – мягко упрекнула меня Молли. – Она просит у тебя лист бумаги. И перо с чернилами.

Я перевел взгляд на Молли. Она стойко встретила мои глаза, ее брови приподнялись, обозначая, что я был либо непроходимо глуп, либо вовсе неразумен. Счастливые утвердительные ноты в бормотании Пчелки подтверждали ее правоту. Я посмотрел на Пчелку. Она подняла личико и смотрела мимо меня, но не отступала.

– Бумага, – сказал я, и не колеблясь взял лист самого лучшего качества, высланного мне Чейдом. – И перо. – Одно из тех, что я только что подрезал.

– И чернила, – я передвинул по столу не большую емкость с черной краской. Я положил бумагу и перо на край своего стола. Пчелка мгновение стояла молча. Ее рот работал, а затем она указала маленьким пальцем и что-то проговорила мне.