Текст книги "Бессмертники — цветы вечности"

Автор книги: Роберт Паль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)

Тогда, казалось, она обратила внимание только на это, потому что очень волновалась. Но теперь вспомнилось и другое: его изможденное, заросшее, но в общем-то вполне приятное лицо, синий, наколотый тушью якорек на кисти левой руки, розовый шрам на шее, чуть повыше плеча.

Если б она знала тогда, кто он в действительности – этот посланец Нижнего Тагила! Матрос с «Потемкина»! Трудно представить, сколько пришлось пережить этому парню, пока за ним гналась полиция. Впрочем, представить еще можно, пережить другое дело. Такое не каждому по силам, не каждому по плечу.

В тот вечер они сразу же из за чего-то повздорили. Из-за чего? Из-за того, что она не дала ему явки к Накорякову? Но ведь у нее нет и не может быть этой явки, ибо Накоряков – это Назар, а Назар это боевая дружина, тайны которой охраняются еще строже, чем тайны типографии!

Да, о Накорякове они говорили, но спорили из-за чего-то другого. Теперь уж, видно, не вспомнить, хотя это и не имеет никакого значения Просто придется при встрече извиниться – вот и все. Наверное, она действительно виновата перед ним.

Истопив на ночь печь, она села к столу и весь вечер настойчиво штудировала взятую у «Хадичи» литературу. Завтра у нее занятие в кружке Потом беседа с девушками-дружинницами в швейной мастерской Степаниды Токаревой. Это – просьба и поручение Назара и ей хочется чтобы девушки остались довольны.

Покончив с делами, она совсем уж было решила забраться в постель, но тут послышался условный стук в ставень, и она поспешила открывать.

Поздней гостью оказалась жена рабочего, по решению комитета устроенного на должность надзирателя в уфимской тюрьме. Этот мужественный человек стал надежным связующим звеном между организацией и теми, кого уфимской полиции удалось вырвать из ее рядов и упрятать за высокими стенами тюремного замка. Через него заключенные узнают о работе на воле, о ходе следствия по их делу, о судьбе их родных и друзей. Через него передаются письма, лекарства, прокламации, а иногда и кое-что посущественнее. Сейчас он передавал, что против арестованных симских рабочих затевается что-то нехорошее. Тюремное и другое черносотенно настроенное начальство натравливает на них уголовников из соседних камер. Товарищ опасался, как бы эти головорезы не устроили в тюрьме резни политиков, просил передать это комитету и защитникам симцев. Подобное в российских тюрьмах уже случалось, значит, дело серьезное. Завтра же утром она разыщет нужных людей и передаст. Но ведь до этого завтра еще целая ночь!

Глава седьмая

Отыскав Накорякова на его явочной квартире, Литвинцев сразу предупредил:

– Я надолго, Назар. Пока не выложу все свои вопросы и не получу на них толковые ответы, не уйду. Даже если выгонять станешь. Вот так-то, веселый человек.

Накоряков закрыл книгу, которую перед его приходом читал, пригладил светлые волосы на голове, довольно крякнул и почти лег грудью на стол.

– Давай, Петро. Рано или поздно с вопросами нужно кончать. По-моему, лучше раньше. Верно?

Волнуясь, Литвинцев рассказал, какое впечатление произвело на него знакомство с уфимскими боевиками и уставом их организации, как не хватало такой организации и такой связи с рабочими черноморским морякам, и тут же признался:

– Все здорово, все грандиозно, но главной задачи вашего плана что-то не пойму. Есть же она – главная, конечная?

– Разумеется, Петро, есть. Ты прочел устав, но устав – это еще не план, сам понимаешь.

– Это я понимаю. И все-таки?

Накоряков медленно поднялся, вышел из-за стола, прошелся по комнате.

– Об этом тебе лучше было бы поговорить с руководителями совета дружины, но раз их нет, попытаюсь объяснить сам. Так сказать, в общих чертах, без деталей. Остальное обмозгуешь сам.

Он опять сел, опять тяжело навалился на край стола и, щуря светлые близорукие глаза, заговорил:

– Главная наша задача – подготовить победоносное вооруженное восстание на Урале. Когда? Это будет зависеть от развития революционного процесса в стране в целом. Мне представляется, что Урал наш должен выступить одновременно с такими важными пролетарскими районами, как Петербург, Москва, Центр, Юг, полностью согласуясь в этом вопросе с Центральным Комитетом партии и его Военно-Боевым центром. Овладев положением на Урале, мы тут же начнем формировать массовую революционную армию, основой которой должны послужить ныне существующие отряды и инструкторские школы. Эта армия, вооружившись из местных арсеналов, двинется на помощь революционным центрам, ведя полевую войну с регулярной армией правительства. В случае временных неудач в столицах свободная территория рабочего Урала может стать той революционной и материальной базой, которая даст возможность партии перестроить свои силы и нанести решающий удар царизму… Вот она какая, наша задача, Петро. И главная, и конечная.

Нарисованная Накоряковым картина ошеломила, захватила дух. Петр и не заметил, как в зубах его оказалась папироса, а комната наполнилась табачным дымом. Спохватившись, он принялся извиняться, но хозяин лишь махнул рукой – кури, мол, что уж тут! – и тоже потянулся к пачке.

Какое-то время оба молча и сосредоточенно курили, точно переваривали только что сказанное.

– Хорошо, очень хорошо! – прервал это молчание Петр. – Но как нам все-таки прежде овладеть Уралом? Здесь что ни город, то гарнизон, а ведь армия – это тебе не полиция, которую действительно можно разогнать втайне подготовленными рабочими отрядами. Что думает штаб об армии?

– Наш штаб считает, что страх перед армией – досадное наследие прошлого, – мягко улыбнулся Накоряков: – Они у нас такие герои, что берутся разделаться с ней чуть ли не в два счета…

Видя, что товарищ шутит, Литвинцев нетерпеливо заерзал на стуле.

– Я серьезно, Назар. Давай пошутим потом.

– А я в общем-то тоже не шучу. Наши специалисты действительно считают, что армию можно нейтрализовать. Что для этого требуется? Прежде всего активная революционная агитация в солдатской массе. Когда армия начинает волноваться и митинговать, согласись, это уже не армия.

– Ну а офицеры?

– Все командование гарнизонов будет заранее взято на заметку и накануне выступления арестовано. Как, по-твоему, это можно сделать?

– Можно! – с горячностью отозвался Петр. – Но лишь в том случае, если все будет подготовлено исключительно здорово и в глубочайшей тайне, не то все может обернуться наоборот.

– Это наши гарантируют.

– И чтобы во всех городах и заводах выступление произошло одновременно.

– А вот это – самое трудное, – закашлялся дымом Назар. – Пока нам до этого еще очень далеко. Больше того, мы, я имею в виду партийные организации, еще не всегда успеваем за стихийным движением революции, а нам не в хвосте плестись, а возглавлять ее надо, понимаешь? Вот – два примера. Летом этого года вышел из повиновения властей воинский гарнизон Златоуста, а рабочие города поддержать его готовы не были. В итоге – полный провал. Недавно стихийный бунт вспыхнул в поселке Симского завода. Рабочие изгнали полицию, стражников, полностью овладели заводом и поселком, но прибывшие солдаты и казаки перевернули наш Сим буквально вверх дном. И так, к сожалению, пока повсюду.

– Где же выход, Назар?

– Выход я вижу прежде всего во всемерном укреплении партийных организаций на местах, в сплочении их в единую монолитную всеуральскую силу, за которой бы пошла вся масса рабочих заводов и деревенской бедноты. В этом направлении нам кое-что уже удалось, создали, к примеру, Уральский областной комитет, пытаемся свести под одно руководство все боевые силы… Но борьба есть борьба. Первый состав обкома почти весь выловлен полицией, сейчас бьемся за его возрождение. Иные боевые отряды отрываются от партии и причиняют нам немало хлопот… В общем, работы у всех у нас непочатый край, и на легкую победу никто из наших не рассчитывает. Еще вопросы есть?

– Есть, Назар. Нашим отрядам уже сейчас нужны хорошо подготовленные командиры. Когда начнется второй этап восстания, их потребуется в сотни раз больше. Как их подготовить в условиях полицейских преследований? Посильное ли это дело?

– Сложное дело, – согласился Накоряков. – Надеемся, однако, что сегодняшние рядовые боевики в будущем смогут стать полноценными красными командирами. Все занятия – и учебные, и боевые – строятся с учетом этой задачи. Вот можешь взглянуть, чем мы тут с ними занимаемся… – Он извлек откуда-то потертую, сложенную пополам тетрадку и протянул ее Петру. – Читай, если разберешься в моих каракулях..

Он развернул тетрадку и побежал глазами по мелким убористым строчкам:

«…Строй. Одношереножный, рассыпной и пр. Фланги, расчеты, смыкание… Сигналы, дозоры… Резервы, передвижение резерва… Разведка. Саперное дело. Фортификация. Окопы различного профиля…»

«…Части оружия, сборка, разборка, заряжение, прицеливание, определение расстояния, стрельба…»

«…Изучить город, правительственные здания, квартиры административных чиновников, полиции, жандармов, шпиков, офицеров…»

«…Иметь своих между солдатами, казаками, городовыми, телефонистами, телеграфистами, железнодорожниками. Знать быт войск, настроение солдат. Число солдат, которые выступят активно Сколько? Кто предводитель? Квартиры начальников. Режим…»

– Понял что-нибудь? – улыбнулся своей обычной обезоруживающей улыбкой Накоряков.

– Через слово, но смысл ясен… Одно скажу: молодцы уральцы, широко размахнулись!

– Не хвали прежде времени, Петро. Настоящая работа лишь начинается. Из трех уставных дружин действует практически лишь одна, а к массовому военному обучению рабочих и подступиться пока невозможно.

– Ну, солдата подготовить – дело не долгое. Во Франции и Швейцарии на обучение рядового тратится всего пятьдесят часов, а на подготовку артиллериста – два месяца. Поменьше муштры, побольше настоящей деловой учебы! По себе знаю…

И еще один вопрос остро волновал Петра.

– Скажи, Назар, а не слишком ли много в наших рядах людей непролетарской закваски: гимназистов, реалистов, служащих?.. Прямо скажу, интеллигенты меня всегда настораживают. Не срежемся на них?

Накоряков понимающе усмехнулся, тихонечко хохотнул в кулак и сказал:

– Уж не дворян ли Кадомцевых ты имеешь в виду? Ну так они у нас не единственные. Дворянку Лидию Бойкову еще не узнал? Ничего, узнаешь, она у нас самый стойкий член комитета… Между прочим, один из лучших наших разведчиков Сережа Ключников тоже не из рабочих. Больше того, он – сын екатеринбургского полицейского исправника. Не ожидал?

Увидев растерянность на лице Петра, довольно рассмеялся.

– Ну а мне-то ты веришь? Вижу, что веришь. Однако имей в виду: я, брат, тоже не пролетарий. Учился в духовной семинарии, а батюшка мой, если тебе это интересно, служит становым приставом. Так-то, друг Петро…

Просмеявшись, он по-дружески похлопал его по плечу и уже серьезно закончил:

– Ты прав, «интеллигенты» в наших рядах не редкость. Но основа организации, ее массовая база – рабочие, настоящие уральские пролетарии, испытанные не в одном деле. Так что за это можешь не волноваться…

Договорившись вечером отправиться к бомбистам, они распрощались. Обстоятельный разговор и общие тревоги еще больше сблизили их. Каждый почувствовал и поверил: они станут друзьями.

С наступлением зимы для Густомесова начались тяжелые дни. Сворачивались занятия боевых отрядов в лесах за городом, спала волна эксов, изо дня в день уменьшались заказы на изготовление бомб. До последнего времени он жил на пустой даче Алексеевых – один, без необходимых материалов и продуктов, без денег и работы, полностью предоставленный самому себе. Товарищи о нем словно забыли. Даже Володя Алексеев не заявлялся, – с того самого дня, когда они хотели взорвать казачий эшелон.

Эшелон они не взорвали – не разрешил комитет. «Адскую машину» пришлось разобрать, из ее взрывчатки от нечего делать он изготовил почти три десятка обычных бомб для метания. В каждой по фунту с лишним динамита, рванет – куска не останется, не то что головы!..

Когда кончилась взрывчатка, а затем и табак, стало совсем худо. Никогда не думал он, что бездействие так тяжко и мучительно для человека. Еще недавно безусым реалистом он не прочь был поваляться лишний часок в постели, а о каникулах, когда бездельничать можно было целыми днями, мечталось как о блаженстве. Теперь он только и делал, что лежал. В лучшем случае сидел у горящего камина и в десятый раз перечитывал томик Виктора Гюго, забытый на подоконнике Соней Алексеевой, сестренкой Володи.

Он ждал вестей из города, но их не было.

Он ждал хоть кого-нибудь, кто бы передал ему дальнейшие указания штаба, но там будто все вымерло – никого.

Оставить мастерскую без разрешения? Нет, этого сделать он не мог. Полная опасностей и смертельного риска работа давно отучила его от прежней юношеской легкости в решениях и воспитала в нем настоящего сознательного бойца. Мастерская с этими бомбами, шнурами, «гремучкой» – не просто место его каждодневной работы. Это его боевой пост, а с поста без приказа не уходят.

Долгое молчание города он объяснял себе тем, что после нашумевших осенних эксов совет счел нужным на какое-то время рассыпаться и затаиться. Но дни шли за днями, недели за неделями – и ничего нового. Такого, чувствовал он, быть не могло. Невольно в голову лезли мысли одна тревожнее другой: арестован штаб? схвачены связные? взят Алексеев?.. Все могло случиться, ничего этого исключать нельзя.

Что же ему в таком случае делать?

Греясь у горящего камина, он вспоминал дом, куда ему уже никогда не вернуться, товарищей, друзей. Где они сейчас – Володя Алексеев, Шура Калинин, Сережа Ключников, Петя Подоксенов, Федя Новоселов? А девичья коммуна на углу Успенской и Суворовской? Оля Казаринова, Люда Емельянова, Леля Сперанская, Инна Писарева… Держатся еще? Не провалились?..

В конце концов он потерял счет дням и очень мучился, соображая, октябрь сейчас или уже ноябрь. В таком невеселом состоянии и застала его Соня Алексеева с подругами, решившими отпраздновать на даче чей-то день рождения.

От Сони он узнал, что Владимира Алексеева и Ивана Кадомцева в Уфе нет, а Миша Кадомцев арестован. В городе идут повальные обыски. Полиция ищет экспроприаторов и, похоже, имеет шансы на некоторый успех.

Теперь он понял, отчего товарищи его «забыли». Видно, берегут, опасаются подставить под удар, да малость переусердствовали: еще неделька – и они нашли бы его тут околевшим от голода.

На следующее утро девушки ушли в город. Уйти вместе с ними, без приказа оставить мастерскую он отказался. Попросил лишь передать товарищам о его положении и принять какое-то решение.

Через пару дней за ним пришел Петр Подоксенов. Решением штаба дружины он на время прекращал работу и переводился на квартиру к Алексеевым. Здесь его навестили Назар из комитета и еще один товарищ, назвавшийся Петром Литвинцевым. Товарища этого прежде он никогда не видел, но Назар отрекомендовал его членом совета и человеком, наделенным самыми серьезными полномочиями.

Весь вечер они проговорили о самых разных вещах. Литвинцев попросил начертить схему изготовленных им бомб, и они вместе тщательно и долго изучали их достоинства и недостатки. Достоинств было немало, но недостатков – еще больше. Литвинцев этот, по всему, толковый парень, дело знает не хуже профессионального взрывника или минера. Вон как исчеркал все его чертежи! С таким не соскучишься.

Условившись о месте дальнейших встреч, гости ушли, и он облегченно вздохнул: подполье живет, подполье борется, и хорошо, что он опять нужен.

В начале зимы комитет подобрал для Литвинцева новую квартиру – подальше от городской сутолоки, в тихой рабочей слободе Нижегородке. Тепло распрощавшись с гостеприимной Александрой Егоровной, он оставил дом Калининых и, сопровождаемый связным Давлетом, ушел обживать свой угол.

Давлет был молчаливым, но быстрым и сообразительным пареньком, каких охотно берут в разведчики или в связные. Собственно, всем этим он и занимался, хотя главной его задачей теперь была охрана «товарища инструктора» Поселили его рядом с ним, в той же слободе, на той же улице, в доме напротив. Тихий, неприметный, он сопровождал Петра в его хождениях по городу, страховал от возможных шпиков и филеров, дежурил на явках. А вечерами провожал до самого дома, о существовании которого знали лишь они двое да еще товарищ Назар из комитета.

В эти дни Литвинцев познакомился со многими уфимскими боевиками. И не только уфимскими. Как-то на квартире все тех же Калининых он застал симца Ивана Мызгина. Выслушав рассказ о тамошних событиях, он под конец не выдержал, закурил.

– Да, братишки, распоясалась российская полиция. Опять в силу вошла, за пятый год мстит, лютует… Ну и мы тоже хороши! Смотри, какие герои выискались! На целый день республику у себя учинили. Одни во всей России и – на целый день!..

То, что произошло в Симе, его потрясло и возмутило одновременно. О полиции и казаках говорить нечего: эти без разбоя и крови не могут. Но – свои! Куда смотрел сотник симских боевиков Михаил Гузаков? На что рассчитывал, разжигал рабочих, Чевардин? Поднять людей на бунт – дело не хитрое. Но зачем так – без цели, подготовки, а стихия никогда еще к победе не приводила. И для революции такие разрозненные, ничего, кроме потерь, не дающие выступления – все равно что нож в спину. И терпеть такого она не будет.

Он высказал, что в нем сейчас кипело, и, обращаясь к Мызгину, добавил:

– Что касается Гузакова и Чевардина, то разговор о них особый. Думаю, совет разберется в их действиях и скажет свое слово. И слово это будет далеким от восторга, а, наоборот, очень даже суровым и строгим приговором.

– Приговором?! – вскочил со своей лавки Иван. – А кто ты такой, что наших командиров судить собрался? Да еще таких, как Михаил! По какому праву?

Литвинцев улыбнулся (горячность паренька ему понравилась), но ответил строго:

– Кто я и что я, братишка, кому знать надо, знают. Дело не во мне, а в том, что все мы члены одной партии одной организации, товарищи по борьбе. Вот по праву этого товарищества и судим мы друг друга и себя, И за доброе, и за дурное. Сегодня твоего командира Гузакова, завтра меня. Если, конечно, натворю чего.

Не найдясь, что ответить, Мызгин опять сел, но сдавать своих позиций не думал.

– Все равно за такое не судят. И без жертв революции не сделаешь, невозможно такое. Или сам ты по-другому на это смотришь, не из меньшевиков ли будешь в таком случае?

Петру совсем не хотелось ссоры, и он сказал примирительно:

– О революции мы еще потолкуем, братишка, а сейчас давай лучше подумаем, как помочь твоим товарищам. Гузаков, говоришь, скрылся, а где, знаешь?

Иван обвел всех недоверчивым настороженным взглядом и по-детски набычился.

– А зачем это тебе? Чтоб судить?

– Суд – дело совета. А мне приказано помочь ему уйти от полиции. Как думаешь, деньги и добрая липа у него имеются?

– Ничего у него нет, а где он, все одно не скажу, – уперся Иван. – Вы бы для начала лучше Чевардину помогли. Ему это нужнее, да и искать нечего – тюремную больницу, чай, видеть приходилось?

– Что еще известно о нем?

– Так ведь раненый он. Пулю, говорят, вынули, рану малость подлечили… Скоро опять в тюрьму, а там – суд, петля, и нет нашего Алешки.

– Суд… петля… – непроизвольно повторил Литвинцев. – Это они могут… На это они быстры… На это они мастера…

От Калининых он отправился на городскую окраину, где, по словам товарищей, как раз и располагалась больница уфимской тюрьмы. Бывать там прежде ему не приходилось, а теперь это было просто необходимо. В голове его уже зрел дерзкий план. Но сначала нужно все увидеть самому. Непременно самому!..

Придумав какое-то поручение и отослав с ним Давлета, он остался один. Одному в таких случаях лучше: никто не мешает думать, да и внимания меньше привлекаешь. А ему пока – только посмотреть… Только посмотреть…

Миновав центральные улицы, Литвинцев вышел на окраину. Шел медленно, не мешая вариться и крепнуть возникшим в его голове мыслям и в то же время внимательно присматриваясь к новому району. О больнице никого не расспрашивал, нашел сам. Так же, не торопясь, обошел вокруг по одной улочке, затем по другой. Присмотрелся к забору, старый, гнилой, оторвать несколько досок большого труда не составит. Но если бы все дело было только в нем! Больница-то тюремная, значит, есть и охрана. Вон у наглухо закрытых ворот маячит приметная фигура в длинной темной шинели. У входа в лечебный корпус – еще одна. По всему, не пустует и караулка. А в самой больнице должны быть и стражники. Сколько их?

Присев на лавочке у ближайшего к больнице дома, Литвинцев закурил. Курил он тоже медленно, не спеша, ничем не выдавая своего интереса к тюремному объекту, но цепкий, мимолетно брошенный взгляд его подмечал все, что там происходило Вот часовой внешней охраны, оставив свое место у ворот, лениво побрел вдоль забора. Саженей пятьдесят в одну сторону, столько же – в другую. В ворота за это малое время не проникнуть, да и забор тут разбирать рисково. Значит, подходить нужно с тыльной стороны, через заросшие бурьяном задворки, куда ни одна «синяя крыса» не сунется, особенно в ночное время. Или как раз на ночь там и выставляется дополнительный дозор?

Литвинцев курил, мурлыкал себе под нос полузабытую матросскую песенку и продолжал наблюдать. Главное тут – не забор, не ворота, а лечебный корпус Строение деревянное, одноэтажное, палат на восемь с большими закрашенными понизу окнами. На окнах решетки. За решетками – стекла. Стекло еще можно снять, а вот решетку? Если прутья тонкие, их легче срезать специальными саперными кусачками. А если в палец, что тогда?

Теперь все мысли Петра крутились вокруг этих решеток. Какие они? Издалека не разглядеть, через забор на виду у стражи не полезешь: А побывать там просто необходимо. И не обязательно ему самому, завтра кто-нибудь из «родственников» понесет больному Чевардину передачу и все разглядит как следует. Тогда все станет ясно. Тогда останется только решить.

Петр уже собрался было уходить, но тут на лавку рядом с ним тяжело плюхнулся незнакомый крепко подвыпивший дядька. В руках у дядьки была старая замызганная сумка, из которой во все стороны торчали мотки медного электрического провода, концы железных монтерских кошек для лазания по столбам и разные инструменты. Довершала картину небрежно заткнутая бумажной пробкой бутылка. Пьяный пытался вытащить ее из сумки, но сумка сползла с колен на землю, бутылка путалась в проволоке, и у него ничего не выходило.

«Электромонтер, – понял Литвинцев, – можно даже сказать – товарищ по профессии… Я ведь тоже не на всю жизнь в подпольщиках, – доводилось и электричеством заниматься…»

Ему стало жаль бедолагу.

– Где так наклюкался, кореш? Как теперь на столбы полезешь?

Пьяный словно тут только и увидел его. А, увидев, расплылся в такой счастливой улыбке, точно встретил самого дорогого друга.

– Этта харашо, што ты… Вместях мы этта дела… а потом… хушь ко мне, хушь в трактир…

Говорил он странно, полусловами, полуфразами, и все лез лобызаться, действительно приняв Литвинцева за кого-то из своих дружков.

– Куда тебе в таком виде на столбы! – приструнил его Петр. – Еще убьет, гляди: это же, как-никак, электричество! Шел бы лучше спать, садовая голова.

– А мне… не на столбы… Мне вон в энто… заведение… Строга приказана…

– Это в больницу, что ль? – догадался Литвинцев. – Проводку наладить? Вместях, говоришь?

Петра осенило. Случай сам шел ему в руки, и не воспользоваться им он просто не мог.

– Ну, вместях так вместях. Давай твою сумку. Да держись, чтоб хоть до караулки дойти, а уж там…

Что будет «там», он и сам пока не знал, но раздумывать не было времени.

– Ну, собрался, говоришь? Тогда, братишка, полный вперед! Вместях мы это дело мигом сработаем, зато потом, дорогуша, – спать. Спать, спать, спать!…

– С тобой… хушь на тот свет… – возликовал пьяный монтер и благодарно обслюнявил ему подбородок.

Подхватив одной рукой сумку, другой – ее хозяина, Литвинцев направился прямо к высоким воротам. Часовой остановил, стал разбираться, кто да что, да зачем. Потом вызвал из караулки своего начальника.

– Вот, полюбуйтесь, господин унтер-офицер! Говорят, вы затребовали электрические сети чинить, а сами и лыка не вяжут. Что делать прикажете?

– Это он не вяжет, – выступил вперед Литвинцев, – а я за каждого пьяницу не ответчик. Знал ведь, куда идем, и все-таки нализался, мерзавец! Да стой ты, родимый, когда с тобой сам господин офицер говорить изволит!

– Дыхни! – коротко приказал унтер.

Петр «дыхнул».

– Глядит-ко, тверезый! – искренне удивился тот. – Что ж, в таком случае придется поработать за двоих. Эттого пропустить, а эттого… пусть полежит пока у ворот…

Случай явился, случай творил чудеса, но и сам Петр уже вошел в роль.

– Я-то тверезый, господин офицер, да вот только работа моя – на столбах, на улице. А в помещении должен работать он. У него на это и доку́мент выписан, и инструмент есть. Понимаете?

– А ты понимаешь, что в тюремном помещении свет потух! – заорал вдруг унтер. – Или прикажешь – в ночь без света? С таким-то народцем? А ну, выполнять что приказано, и чтоб через час свет у меня горел!

Через час свет в тюремной больнице горел. В караулке тоже. А еще через час в теплом доме Калининых Литвинцев ставил перед боевиками задачу:

– Новоселову – раздобыть саперные кусачки с длинными ручками. Калинину – найти хорошую пролетку с лошадью и подобрать надежную квартиру. Мызгину – разведать состояние Чевардина и предупредить о готовящемся побеге. Всем остальным – приготовить оружие, и ждать общей команды. Время и место сбора сообщу дополнительно…

Прежде Чевардина Литвинцеву видеть не приходилось, поэтому в больнице разыскивать его он не стал. Не знали Алексея и уфимские боевики, так что с передачей пришлось послать Мызгина. Тот успешно выполнил задание и, вернувшись, возбужденно докладывал:

– Алексей после операции еще не ходит, но до окна доберется. В палате их только двое: он и еще один – очень тяжелый. Ни сиделки, ни надзирателя при них нет. Окно палаты выходит во двор…

Обговорив свой план с членами совета, Литвинцев приступил к его исполнению. Это было его первое боевое дело в Уфе, и очень хотелось, чтобы оно прошло без сучка, без задоринки. Поэтому все готовил основательно. Сам отбирал и готовил людей, определял роль и место каждого, требовал абсолютной аккуратности и беспрекословного подчинения. Ребята попались ему бывалые, обстрелянные, все схватывали на лету, легко и даже как-то беспечно. Иногда эта беспечность походила на браваду, и тогда он начинал сердиться, ибо никакой бравады и беспечности в боевой работе не терпел.

Ночь, выбранная для проведения операции, выдалась холодная и ветреная. Небо еще днем заволокли тяжелые низкие тучи, и теперь из них то и дело начинала сыпать колючая снежная крупа. Ветер швырял ее в лицо, гремел ставнями и калитками, гнул деревья и раскачивал редкие уличные фонари.

К больнице вышли несколькими группами по два-три человека. Тихо, без единого слова приступили к делу: одни взяли на прицел часовых и караулку, другие принялись выламывать в заборе проход, третьи занялись окном.

Саперные кусачки работают легко и бесшумно. Вот уже снята решетка. Выставлены стекла. На подоконнике на мгновение появляется чья-то нескладная фигура. На нее набрасывают тулуп и бережно опускают вниз. В это время у пролома в заборе останавливается еле различимая в темноте пролетка. Вот уже и пролетки нет. И вообще никого нет. Только свистит в голых кустах холодный предзимний ветер, тяжко ворочаются в небе черные снежные тучи да плещется на распахнутом окне обезумевшая от воли темная тюремная занавеска…

Похищение из тюремной больницы одного из вожаков симского восстания всколыхнуло весь город. Полиция ответила на него массовыми облавами и обысками и, хотя партийное подполье было к ним готово, комитет распорядился отложить на время всякие собрания и боевые дела.

Потянулись унылые, однообразные, скучные дни.

– Ну, братишка, вот и угодили мы с тобой в штиль, – подмигнул Литвинцев своему связному Давлету. – Если надолго, то худо: столько времени потеряем, как наверстать потом?

– Приходится терпеть, – отвечал невозмутимый Давлет. И многозначительно прикрывал глаза: – Дис-цип-ли-на!..

– Дисциплину я тоже чту, – усмехнулся Петр. – Но разве два человека – это собрание?

– Два человека – не собрание, – убежденно подтвердил связной.

– А раз два человека – не собрание, тогда айда ко мне на квартиру пить чай!

Они пили чай, от нечего делать соревновались в скорости разборки и сборки оружия, курили. Так прошло еще два дня. Этот срок показался Литвинцеву вполне достаточным, и он отправил Давлета на разведку.

– Потолкайся по городу, посмотри, послушай. Если наши где болтаются, предупреди. И – обратно.

Вернулся Давлет к обеду. Усталый, довольный. Взглянув на него, улыбнулся и Петр.

– Ты, братишка, не то золотой нашел. Или своих повидать удалось? Светишься весь…

– Повидал, товарищ сотник, – радостно заявил паренек.

– Почему – сотник? Мне этого звания ни штаб, ни совет еще не присвоили.

– Ребята присвоили. Сами. Без штаба.

Ему была приятна эта маленькая неожиданная новость: признали, поверили, оценили! – но он свел ее к шутке и строго спросил:

– Ну, как они там? Дисциплину не нарушают?

– Очень не нарушают, только больно тебя ждут.

– Где же ты их видел?

– У Федьки Новоселова видел… У Шурки Калинина видел… В гостином ряду еще видел…

– Ну вот! А сам говоришь, не нарушают. Да они там без нас совсем распустились!

– Так ведь по два-три человека, командир. А два-три человека – это не собрание!

Не дав связному передохнуть, Литвинцев принялся одеваться.

– Ну, раз, говоришь, три человека – не собрание, пошли к товарищу Назару, Давлет!..

Накоряков встретил его приветливо. Петр рассказал о делах в дружине, о настроении молодежи, особенно трудно переживающей такие затяжные штили, и попросил:

– Нам бы собраться на вечерок, а? А ты бы нам хорошего беседчика из комитета подкинул: пусть ребята увидят друг друга, услышат умные слова, глядишь, настроение и поднимется.

– Значит, собраться? – задумался Назар. – И где?

– Я думаю, на Гоголевской, в швейном заведении Токаревой. Место испытанное.

– Опять, значит, под носом у жандармов? Через десять домов на этой же улице квартирует ротмистр Леонтьев, тебе эти известно?

– Теперь известно. Так это даже к лучшему!

– Многовато народу… Как бы не привлечь внимание недреманного ока, Петро.

– Так ведь кому к рождеству не хочется справить обнову, Назар! Одни придут под видом клиентов, другие… встречать девушек. Ведь могут же быть у наших девушек кавалеры?

– Кавалеры! – привычно хохотнул Накоряков. – Ну, что с тобой делать: давай соберем. Только не всю массу, а лишь тех, кто ближе к делу. А беседчика я вам, так и быть, подошлю.