Текст книги "Бессмертники — цветы вечности"

Автор книги: Роберт Паль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц)

– Хороши соседи, – довольно усмехнулся Иван. – Знают уфимцы, где устраивать свои явки!

Он прошелся по Фроловской и Ильинской, погулял по Пушкинской и Губернаторской, полюбовался видами Большой Успенской, Телеграфной и Казанской. Потом были Центральная и Александровская, Гоголевская и Аксаковская, Уфимская и Достоевская, Бекетовская и Церковная… – практически весь город.

Вспомнив свои скитания по ночной Уфе, он опять усмехнулся. Тогда ему показалось, что это огромный, прямо-таки безграничный город. Теперь же он весь как бы лежал у него на ладони – не ахти какой большой, с четкой правильной планировкой, вознесенный на высокий каменистый холм. Мягко выбеленный первым зимним снегом, залитый ярким солнцем он даже понравился ему. «А что, город как город, – возвращаясь на явку, рассуждал он сам с собой, – здесь мне жить, здесь делать свое дело…» О том, что ему суждено здесь и умереть, он, естественно, знать не мог.

В пятом часу за ним зашел Калинин.

– Пора, товарищ Петро.

Они оделись, не спеша, как бы гуляя, прошли через сад, через пустую, припорошенную снегом Соборную площадь и вышли на довольно унылую Гоголевскую улицу.

– На доме под номером 33 увидите вывеску швейного заведения. Это то, что нам нужно. Пароль: «Шьют ли тут брюки из английского сукна?» Отзыв: «Шьют из любого в самое короткое время».

– А что, и в самом деле шьют? – полюбопытствовал Иван.

– Разумеется, иначе что же это тогда за конспирация? Вот, кстати, и ваш заказ.. – Калинин извлек из-за пазухи небольшой сверток. – Он вам еще не раз пригодится.

– А что это, Александр?

– Отрез английского сукна на брюки. Не с пустыми же руками в швейную мастерскую идти!

Все правильно. Серьезные дела требуют серьезной организации и конспирации. Возможно сегодня он узнает кое-что и о делах своих новых друзей. Не хочется думать, что они подобны тому подлому ограблению, которое он сам пережил недавно в вагоне третьего класса. Это было бы слишком! Во всяком случае сегодня удобный момент все прояснить, и он сделает это непременно.

У двери за конторкой сидела молодая стройная женщина – хозяйка заведения. Иван назвал ей пароль и тут же был любезно приглашен в зал – к «мастеру». В зале стояло несколько длинных рабочих столов и зингеровских швейных машин. За столами и машинами трудились девушки. Впрочем, сейчас они просто сидели на своих рабочих местах и, отдыхая, спокойно переговаривались. Все, что вокруг них происходило, было им понятно и привычно.

Из боковой двери, которую Иван вначале не заметил, неслышно выкатился товарищ Назар. По-дружески взял под руку, увлек в соседнюю комнату, представил товарищам:

– Петр Литвинцев – новый член нашего совета. Можно начинать.

Иван устроился на предложенном ему стуле и стал внимательно осматриваться. За столом, прямо напротив него, сидел паренек лет двадцати с небольшим в темном чуть мешковатом костюме и синей косоворотке. Лицо бледное, усталое. Опушенные длинными густыми ресницами красивые девичьи глаза лучатся мягким теплым светом. Под светло-русыми юношескими усиками – добрая усталая улыбка..

У окна, что рядом со столом, о чем-то задумался молодой человек в расстегнутой гимназической куртке. Рядом с ним – совсем еще юный, почти мальчик, очень серьезный товарищ механически вертит в руках бумажную деталь какой-то выкройки. Простое бесхитростное лицо, дешевое – без меха и ваты – пальтишко, старые давно не утюженные брюки, заправленные в видавшие виды сапоги… – по всему рабочий, молодой пролетарий, каких в России многие тысячи.

«Молодежь, – сделал первый вывод Иван. – Рабочих маловато, все больше из «интеллигентов»… И кто же, интересно, у них тут командир?»

Невольно вспомнились матросские кружки на Балтике и Черноморском флоте. Ах, какие там были ребята! Рослые, сильные, зрелые, настоящие красавцы! С ним было и легко, и жутко-радостно, как на гребне высокой волны. Многих, очень многих погребла эта волна. А вот он жив, все еще держится на гребне. И летит, летит, летит…

– Ну, товарищи, начнем, – заговорил сидевший за столом паренек с красивыми девичьими глазами, по-видимому командир. – Как вам известно, я и еще некоторые наши товарищи недавно избраны делегатами от Урала на всероссийскую конференцию военных и боевых организаций партии. Кое-кто из наших уже выехал, пора собираться и нам с Алексеевым. А коли так, давайте обсудим наши дела и наметим кое-что на будущее. Необходимость такого разговора вполне назрела и давайте его не откладывать.

– Тем более, что и разговор по свежим следам всегда бывает интереснее и полезнее, – добавил с места Назар.

– Что и говорить, толковый анализ любого дела – урок для будущего, – поддержал товарищей тот, кого командир только что назвал Алексеевым. – Считаю, что особенно серьезного разбора требуют экспроприации, проведенные нами на разъездах Воронки и Дема. Это ничуть не принижает роли другой работы и других наших выступлений и тем не менее именно эти, последние, выделяются и своей сложностью, и своей результативностью, и значением в смысле накопления опыта. Извините за длинную реплику, короче говорить не умею.

Алексеев шутовато приподнялся со стула, широко и как-то по-ребячьи озорно улыбнулся товарищам. Те живо отозвались на его шутку, и по комнате прошел свежий расковывающе-оживленный гул молодых голосов.

Иван присмотрелся к Алексееву. Такой же молодой, интеллигентный. Одет вполне прилично, почти с иголочки. Развитый. И при всем при том еще и боевик, участник экспроприации? Интересно… А эти мальчики, похоже, чего-то стоят, если собрались говорить о таких делах!

Теперь он слушал очень внимательно. Оказывается, в августе и сентябре уфимская боевая дружина, получив согласие партийного комитета, провела две крупные экспроприации казенных денег в почтовых поездах. Первая из них дала партии двадцать пять тысяч рублей, и этого оказалось мало. Вон как строго разносит командир действия группы разведки. Мало установить точное время, номер поезда, место в поезде почтового вагона, силу охраны, количество ящиков и мешков с деньгами. Главное – не ящики и мешки, а их содержимое! Ну разве имело смысл рисковать многими жизнями ради того, чтобы завладеть этими тяжеленными мешками с разменной медной монетой! Так недоработка разведки самым отрицательным образом сказалась на итоге всего выступления.

– Вот из-за этого-то недосмотра партийный комитет и вынужден был поручить вам организовать еще один экс, – наставительно заметил Назар. – И тут уж вы показали себя молодцами! Спасибо вам от организации.

Да, вторая такая же операция, проведенная через месяц после первой, была более удачна. Группа разведки, высланная заблаговременно в место формирования поезда, сообщила в штаб все необходимое. Группа нападения без единой жертвы со своей стороны остановила поезд и овладела почтовым вагоном. А группы обеспечения и прикрытия сделали все, чтобы захваченные двести пятьдесят тысяч рублей попали по назначению.

Все получилось дерзко, удачно, красиво, но командир и тут нашел слабое место.

– Нам было известно, что артельщики везли триста тысяч рублей, но взяли только двести пятьдесят. Почему?

– Потому что один из артельщиков успел, должно быть, пересесть в другой вагон, – вскинул маленькую стриженую головку мальчик-рабочий.

– Почему «должно быть», Федор? – строго глянул на него командир. – Ты со своими ребятами начал разведку с Самары, сделал самое трудное, а пустяка, выходит, не заметил: один из артельщиков по дороге действительно сменил место, пересел в другой вагон.

– Опасность почуял или как? – озадачился руководитель разведки.

– Нет, к вашей чести, не почуял, – мягко улыбнулся командир, – просто он пересел в вагон, который шел до Златоуста, куда и направлялся, понятно? А вместе с ним «ушли» и эти пятьдесят тысяч. Вот так-то, товарищи дорогие.

Припомнили и другие «грехи» боевиков. Вот, к примеру Владимир Алексеев. Хорошо разведал один солидный банк в Нижнем Новгороде, а о путях отступления не позаботился. Пришлось операцию отменить и переключиться на другой объект. Или известный уже конфуз с поездом № 4 у разъезда Воронки. Дважды выходили группы на операцию, и дважды нападающие не могли отцепить почтовый вагон. Удалось это лишь в третий раз, после основательной тренировки в местном железнодорожном депо…

До позднего вечера в маленькой тесной комнатке шел разговор о больших и опасных делах уфимских боевиков. Под конец командир припас две новости.

– На днях на своей квартире был арестован и отправлен в тюрьму член нашего совета сотник Михаил Кадомцев.

Новость ошеломила всех. По тому, как горячо и возбужденно обсуждали ее члены совета, Иван понял, что этот незнакомый ему Кадомцев был их очень близким товарищем и другом, возможно, одним из руководителей организации. Потеря такого человека – всегда большая беда.

– К счастью, как мне стало известно, – продолжал командир, – никаких прямых улик о причастности Михаила к операциям в Воронках и Деме у жандармов пока нет Допросы им ничего не дадут. Так что посмотрим, как станут развиваться события дальше.

Строгим взглядом окинув сгрудившихся вокруг него товарищей, он закончил:

– И последнее. Несколько дней назад в Симе произошло стихийное восстание рабочих. Имеются убитые и раненые Сейчас там свирепствуют каратели. В уфимскую тюрьму доставлено около ста арестованных, в числе которых имеются и боевики симской дружины. Партийный комитет уже предпринимает меры по оказанию помощи пострадавшим и прежде всего тем, кому угрожает судебная расправа. Наша задача – помочь ушедшим в подполье: документами, деньгами, одеждой – всем, что в наших силах.

– Где Михаил Гузаков? Что с ним? – зашумели вокруг.

– Гузаков ушел в горы. За его голову объявлена награда в десять тысяч рублей. Тебе, Новоселов, тебе, Горелов, тебе, Литвинцев, приказываю: разыскать Гузакова и, чего бы это ни стоило, доставить в Уфу. К моему возвращению он должен быть здесь, причем в самой лучшей форме Все, товарищи, вернусь с конференции, соберемся, побеседуем. Всё!

Когда члены совета разошлись, командир подошел к нему и, тепло улыбаясь, протянул руку.

– Давайте знакомиться, Литвинцев. Я – Иван Кадомцев, начальник здешних боевых дружин, тысяцкий. Старший инструктор, или начальник штаба, в отъезде. Уверен, ему тоже было бы приятно и интересно познакомиться с вами. Впрочем, скоро увидитесь: постараемся вернуться поскорее.

– Михаил Кадомцев – ваш брат? – поинтересовался Иван.

– Да, один из моих братьев.

– И что же теперь будет? Насколько я понял из вашего разговора…

Кадомцев нахмурился, не дал договорить.

– Не надо об этом, Литвинцев. Смерть любому из нас – не сестра и не тетка, а ведь делаем же мы свое дело! Надеюсь, она вас тоже не очень пугает?

– Пуганый уже, товарищ тысяцкий! Счел бы за честь и высшую награду погибнуть за революцию.

– У нас тоже так считают… А Михаилу, если потребуется, поможем. Да и сам он себя тоже в обиду не даст: уж мы-то его знаем!

На пороге тепло распрощались. Крепко пожимая Ивану руку, Кадомцев сказал:

– Включайся в работу, тезка, времени на раскачку у нас нет. Познакомься с нашими бомбистами, помоги с устройством мастерской. Подумайте с Накоряковым, где можно было бы разжиться взрывчаткой и оружием… Это ничего, что я перешел на «ты»?

– Вполне ничего… А кто этот Накоряков?

– Да вот же рядом стоит, – усмехнулся Кадомцев. – Узнаю товарища Назара: из другого всю подноготную вытянет, а о себе – ни слова! Так, что ли, Николай?

В темноте Иван не видел лица Назара, лишь услышал его знакомый тоненький хохоток…

Домой возвращались поздно вечером. По темной Гоголевской улице дошли до самого бельского спуска, затем по Фроловской обогнули Соборную площадь и напротив парка спустились на свою Средне-Волновую. После всего услышанного спать не хотелось. Не заходя в дом, прошли через огород к бане, сели на холодную, запорошенную снегом лавку, закурили.

– Ну, как наш совет? – тихо спросил Калинин. – Познакомились?

– Познакомились, – с готовностью отозвался. Иван, – хорошие ребята, боевые, такие дела делают – любо-дорого!

– Ну а командир наш?

– И командир… Только мягковат, кажется, командирской жесткости маловато. Не так?

Калинин снисходительно засмеялся.

– Это вы его в деле не видели. В деле Иван Кадомцев совсем другой человек. Никому из нас в смелости не уступит!

– На Воронках, и в Деме он командовал?

– Он и Михаил.

– То, что Михаил арестован, знаешь?

– Уже знаю. Только из Михаила им все равно ничего не выбить. Да и не долго ему там сидеть.

– Думаешь, выпустят? Или…

– Плохими были бы мы боевиками, если бы так просто уступали «фараонам» своих командиров!

Иван помолчал, покатал в ладонях холодный влажный снежок.

– Такие дела сгоряча не решаются, Александр.

– А у нас все решается не сгоряча. Вот вернутся Эразм, Иван – что-нибудь придумают.

– А Эразм – это кто?

– Эразм? – хмыкнул Калинин. – Эразм, товарищ Петро, – это личность!

– Еще один Кадомцев?

– Старший из трех. Сами мы видим его не часто, но все, что делаем, прежде через его голову проходит.

– Из отслуживших, поди?

– Поручик. В войне с японцами, кажись, ротой командовал.

– Офицер-большевик? – недоверчиво покосился Иван. – Может ли такое быть, браток?

– Не знаю, может или нет, а у нас есть.

– Невероятно… Были бы у нас тогда такие командиры, мы бы в два счета батюшку-царя без флота оставили!

– А лейтенант Шмидт? – напомнил Александр.

– Лейтенант Шмидт, братишка, у нас на всю Россию был один. И другого такого не будет.

Иван почувствовал, как резко сжалось стиснутое спазмами горло, и замолчал.

Молча выкурили по второй.

Нехотя потащились в дом.

– Давно не читал ничего нашего. Не найдется ли чего на ночь?

– Кое-что найду, – пообещал Калинин. – Только по боевой части, конечно, политики сейчас не имею.

После ужина Александр проводил Ивана в его комнату и протянул несколько мелко исписанных и изрядно уже потрепанных листков.

– Что не поймете, завтра обговорим, хорошо?

– Спасибо…

Забравшись под одеяло, он развернул листки и принялся жадно читать:

«Для подготовки к массовому вооруженному восстанию, для конкретизации идей вооруженного восстания, для самозащиты партии при… комитете РСДРП создается боевая организация. Из соображений конспиративности, с одной стороны, и для охвата широких масс рабочих и деревенской бедноты в обостренный момент классовой борьбы, с другой, боевая организация строится из трех дружин конусом в три этажа…»

То, что он читал, не имело в рукописи названия, но всем своим строем и назначением походило на боевой устав. Пробежав прочитанное еще раз, он удовлетворенно кивнул («Молодцы братишки-уральцы!») и стал читать дальше:

«…Боевая организация во внутреннем распорядке жизни и технических военно-боевых вопросах автономна.

…Один из членов комитета РСДРП делегируется на постоянно в руководящий коллектив боевой организации и осуществляет в случае надобности  в е т о  императивного мандата.

…Сотник (начальник, тысяцкий) вводится в состав комитета партии. Сотник переносит на рассмотрение комитета вопросы, не получившие разрешения в совете боевой организации…»

Все четко и понятно: боевая организация создается как вооруженная сила партии, вполне подчиненная ей и подконтрольная ее работникам. Очень и очень правильно. Только так, единственно так!..

На какое-то время его остановило совершенно непонятное ему  «в е т о  императивного мандата», но смысл в общем был ясен, и он принялся изучать следующие параграфы:

«…Первая дружина подбирается кооптацией из преданных, надежнейших членов партии… состоит из выборных: 1) сотника (тысяцкого), десятских (сотских) стрелковых и специальных отрядов (десятков, сотен) и представителя комитета РСДРП, которые и составляют руководящий коллектив боевой организации – Совет… и 2) кооптированных инструкторов, которые при сотнике (тысяцком, начальнике отряда) составляют штаб во главе со старшим инструктором (начальником штаба).

…Вторая дружина подбирается кооптацией из членов партии, отлично понимающих предстоящие задачи и трудности. 2-я дружина всегда «под ружьем», всегда «на действительной службе». Дружина делится на отряды (десятки, сотни, тысячи) стрелков, гренадеров (бомбистов), разведчиков, саперов, связистов, Красного Креста и т. п. Каждый боевик 2-й дружины проходит полный курс обучения, в случае неуспеха переводится в 3-ю дружину. Каждый боевик 2-й дружины подбирает, организует и обучает (под руководством боевика 1-й дружины) свой пято́к из третьей дружины. Боевики 2-й дружины имеют оружие у себя.

…В третьей дружине состоят все члены партии, не несущие повседневной работы в 1-й и 2-й дружинах, беспартийные рабочие и деревенская беднота, находящиеся под влиянием партии и на деле идущие под лозунгами большевиков. Боевики 3-й дружины обязательно проходят курс боевого обучения, состоят в пятка́х и являются под ружье по сигналу или по приказу пято́шников. Боевики 3-й дружины оружия при себе не имеют».

Для него, человека военного, многое здесь было ново и непривычно. Пятки́, десятки, сотни, тысячи… Пято́шники, десятские, сотские, тысяцкие… Боевики, отряды, дружины… Составители устава будто специально избегали обычных в армии названий и понятий, таких, к примеру, как солдат, офицер, отделение, взвод, рота, батальон, полк. Почему? Не потому ли, что существующая армия с ее муштрой и мордобоем давно стала ненавистна народу, а слово офицер так же чуждо, как угнетатель, сатрап, тиран? Все это Иван знал не с чужих слов, сам прошел через эту каторгу. И все-таки… не слишком ли упрощенно? Современная революционная армия пролетариата – это не бунтарская армия Емельки Пугачева. Чтобы успешно сражаться и победить армию царя, нужна сила, превышающая ее не только духом, но и организацией. Способна ли создать такую организацию структура «из трех дружин конусом в три этажа»?

«…Каждый боевик имеет двух поручителей, отвечающих за него и за его оружие полностью.

…Каждый начальник имеет двух заместителей, держащихся в курсе дел.

…В бою и при проведении боевого предприятия начальник имеет всю полноту власти вплоть до применения оружия.

…Измена, уход с поста, уход из боя, продажа оружия караются высшей мерой наказания. Высшая мера наказания – расстрел…»

Да, дисциплина у них, по всему, должна быть крепкой. В условиях подполья подготовить действительно массовое вооруженное восстание не просто сложно и трудно, а сложно и трудно чертовски. Как сработает в таких условиях предложенная организация? Шуточное ли дело – сколотить тайную всеуральскую революционную армию! Как подумаешь, дух в груди захватывает. Словно стоишь на самой высокой мачте корабля, а вокруг, на сколько хватит глазу, – все море, море да море…

Нет, теперь уж стало совсем не до сна! Иван подошел к окну, распахнул форточку и встал под холодную воздушную струю. С горечью вспомнилось, как и они, матросы, мечтали в девятьсот пятом одним махом поднять весь флот. Если бы это удалось, царизм должен был бы капитулировать. Но им это не удалось. Не хватило умения, опыта, своих сотских и тысяцких. И когда они все-таки поднялись, основная масса флота осталась верной царю или пребывала в нерешительности. Кроме того, их не поддержал «берег». Оказавшиеся, в руководстве «берегом» меньшевики не захотели стать плечом к плечу с революционными моряками. Все это и обрекло их на трагическую неудачу…

Не повторят ли уральцы ошибки черноморцев? Сумеют ли, не отвлекаясь на отдельные мелкие выступления, как, например, в Симе, собрать все силы для одновременного, мощного, неотразимого удара? Сколько рабочего люда на Урале? Тысяч пятьдесят, сто? Как охватить такую массу, как в условиях глубокого подполья обучить ее военному делу, откуда взять столько инструкторов, десятских и сотских?

И еще: до конца ли осознают уральцы, какая сила им противостоит? Не преуменьшают ли ее? Не переоценивают ли собственные силы?

Чем больше думал он об этом, тем больше возникало вопросов. И все-таки грандиозный план уральцев поразил и покорил его. С этим чувством он и отправился наутро к товарищу Назару.

Глава пятая

Услышав за спиной зуммер телефона, ротмистр Леонтьев едва не споткнулся о порог своего кабинета и крепко выругался: опять кому-то он нужен! С утра, как придешь на службу, – одни звонки. Там кассу бани ограбили, там пивной ларек взломали, там обстреляли полицейский пост… Как будто нет у него дел поважней, чем копаться во всей этой мелочи!..

Пока он раздумывал, поднять или не поднять трубку, телефон смолк. Но стоило ему снова взяться за ручку двери, как он заголосил опять.

– Ротмистр Леонтьев у аппарата!

На проводе был его коллега из железнодорожной полиции ротмистр Кирсанов. При первых звуках его голоса Леонтьев невольно трижды перекрестился («Господи, неужто опять – поезд!») и приготовился к самому худшему. Так уж выходило, что все неприятности последних месяцев приходили к нему именно оттуда – из железнодорожных мастерских, депо, разъездов и станций. На этот раз ротмистр сообщил о хищении из мастерских какого-то станка, и это его взорвало.

– Слушайте, Кирсанов, какого черта вы меня дергаете по таким пустякам? Что я вам, полицмейстер, креста на вас нет! Снеситесь с общей полицией, с ней и ищите этот ваш станок. С меня довольно и своего!

– Так станок-то токарный, – продолжал канючить Кирсанов, – новенький, американский. Только что с какой-то международной выставки привезли…

– А паровозов у вас, случаем, еще не воруют?

– Я говорю, станок-то токарный, миниатюрный, на нем в самый раз оболочки для бомб точить. Имейте это в виду.

– А вы имейте в виду, что мое дело – политический сыск, а не… Что?! Вот вернется полковник, ему и доложите!

Швырнув трубку на рычаг, он длинно и нехорошо выругался, хлопнул дверью и вышел из управления.

Еще с утра он наметил для себя присутствовать на допросах, которые вот уже несколько дней велись по делу арестованного Михаила Кадомцева следователями окружного суда. Вчера и позавчера это ему не удалось из-за свалившихся на него хлопот, вызванных бунтом симских рабочих, но уж сегодня он займется, наконец, и своим делом. Эти ограбленные поезда висят на нем страшным гибельным грузом. Не сбросишь его – сомнет и раздавит, как червяка. Единственное спасение – мять и давить самому!

Михаила Кадомцева арестовали 29 сентября. Рано утром, еще и шести часов не было, дом Зорковой по улице Гоголевской, который снимала большая семья Кадомцевых, был буквально осажден полицией. Узнав, что из сыновей дома лишь один Михаил, и что ночует он, как всегда, во флигеле, половина полицейских двинулась туда. Остальные начали обыск в доме родителей и осмотр двора.

Михаила скрутили еще полусонного. Отобрали, не дав сделать ни одного выстрела, подержанный со сбитым номером браунинг, кинжал, электрический фонарь с белым, синим и красным стеклами, подробную карту Уфы и некоторых уездов губернии, две обоймы к пистолету, целую россыпь боевых патронов, больше ста рублей ассигнациями, какой-то белый порошок, бертолетову соль и еще какую-то мелочь.

Во время осмотра двора в руки полицейским попало несколько обрезков зажигательного шнура, непонятная гипсовая форма, металлический цилиндр неизвестного назначения и небольшая связка прокламаций.

При обыске главного дома ничего предосудительного обнаружено не было, кроме старой деревянной шкатулки, в которой хранилось около шести тысяч рублей различными ассигнациями. Из них сто бумажек достоинством по двадцать пять рублей оказались совершенно новыми, будто лишь сегодня из банка.

Михаила увезли в тюрьму, с родителей взяли подписку о невыезде, а все улики, в том числе и деньги, передали судебному следователю. Вот к нему-то сейчас и спешил ротмистр Леонтьев.

Он явился вовремя: только что привели для допроса мать Михаила Анну Федоровну Кадомцеву, несколько полноватую, с красивым строгим лицом и седой гордо поднятой головой женщину лет сорока шести. Ротмистр сел на свободный стул рядом с прокурором и следователями и стал вслушиваться в показания свидетельницы.

– …На номера денег я не обращала внимания. За пять дней до обыска, в воскресенье, я разменяла свои шесть тысяч золотом какому-то торговцу – разносчику с шелковыми материями. Я отдала свои золотые деньги и получила за них шесть тысяч двести рублей кредитными билетами.

– Кто мог бы подтвердить это? – бесцветным усталым голосом спросил следователь Кожевников. – Ну кто-то из домашних, прислуга?

– Ни прислуги, ни детей тогда в комнате не было. Мы были одни.

– И вам, простите, не было страшно? Одной, с таким количеством золота, с чужим незнакомым человеком?

– Этот торговец и прежде раза три бывал у нас со своим товаром, и я его не боялась. Однажды он сказал, что хотел бы получить золото и серебро в обмен на кредитные билеты с приплатой известного процента. Я подумала и решилась на такой обмен.

– Чем объяснить, что такую большую сумму вы хранили не в банке, а у себя дома?

– Простите, господин следователь, но это уже мое личное дело! Я хозяйка, и мне лучше знать, что и как мне сподручнее.

– Я вынужден повторить свой вопрос, свидетельница, – повысил голос Кожевников, – почему такую немалую по нашим временам сумму вы хранили не в банке, как другие, а дома, в этой вашей шкатулке?

Шкатулка находилась тут же, и следователь несколько раз нервно постучал по ней кончиком карандаша.

Допрашиваемая проследила глазами за его длинной костлявой рукой, снисходительно усмехнулась и, пожав плечами, ответила:

– Деньги эти, господин следователь, собирались не один год. Лет десять откладывали мы с мужем от его жалованья да то, что присылали сыновья-офицеры. Очень уж хочется иметь под старость свой дом, всю жизнь ведь, считай, под чужими крышами прожили.

– И много денег получили вы от своих сыновей?

– Сколько точно, сейчас сказать не могу. Но присылали часто, особенно когда на войне были. Хорошо помню, как однажды с Дальнего Востока Эразм сразу выслал тысячу рублей. Часто, еще чаще, чем Эразм, присылал деньги Мефодий. Сыновья-то у меня люди порядочные, не пьют, не курят, родителей почитают…

Следователь порылся в бумагах, что-то записал и поинтересовался деньгами, найденными в кармане у Михаила. Сто двадцать рублей – тоже деньги не малые. Не слишком ли много, однако, на карманные расходы?

– Это не на карманные расходы, как вы изволили выразиться. Эти деньги я дала сыну, чтобы он вернулся в Симбирск доучиваться в своем кадетском корпусе.

– Прежде оружия у сыновей вам видеть не приходилось?

– Помилуйте, господин следователь, у какого же офицера нет оружия? Тем более у вернувшихся с войны!

– Я имею в виду ваших младших сыновей. В частности, Михаила, у которого изъяли вот этот браунинг.

Кадомцева даже не взглянула на показываемый ей пистолет.

– У Мефодия, который недавно гостил дома, был похожий. Возможно, его и есть.

– Что может сказать свидетельница о мышьяке?

– Мышьяк я покупала сама для лечения коровы. Покупал и Мефодий. Он у нас большой любитель охоты и увлекается изготовлением чучел.

– Ну, а об остальном, что было изъято во флигеле и во дворе? Что можете сказать об этом?

– Во флигеле и во дворе во время обыска я не была, поэтому ничего сказать не могу.

– Так я вам перечислю, вот послушайте!

– А что от этого изменится? Так и запишите: не была, не видела.

– Теперь вспомните, где были ваши сыновья – Иван и Михаил – 21 сентября?

– Это в день, когда почтовый поезд остановили? Дома были мои сыновья: и Ваня, и Миша. Миша, правда, собирался ехать на дачу Емельяновых, но не поехал. Вечером всей семьей попили чай, и они отправились к Сперанским.

– Где сейчас находится Иван?

– Должно быть, у родственников в Златоусте, но точно не скажу: не до Вани пока.

– И последний вопрос: смогли бы вы признать того торговца, у которого обменяли свое золото?

– Несомненно, господин следователь. Он брюнет, высокого роста, лет тридцати от роду Видимо, еврей или немец…

Пока свидетельница читала и подписывала протокол, Леонтьев в подробностях вспомнил день обыска Кадомцевых. Михаил и тогда утверждал, что часто бывает на даче отставного генерала Емельянова, а накануне его ареста там-де была хорошая пирушка Кто был на этой пирушке, он сообщить отказался, но обещал подумать, если это не причинит каких-либо неудобств его товарищам.

В то же утро, он, ротмистр Леонтьев, сопровождаемый чинами полиции, отправился за тридцать верст на дачу Емельяновых. Генерал принял гостей более чем холодно и заявил, что в агентах полиции не состоит, а чин генерала не позволяет ему доносить на своих гостей.

– Это были лично ваши гости, ваше превосходительство, или друзья вашей дочери? – попробовал уточнить ротмистр.

– А почему друзья моей дочери не могут быть и моими друзьями? – вопросом на вопрос ответил генерал.

Для обыска дачи ни оснований, ни полномочий у него не было, однако он обратил внимание, что никаких следов от «хорошей пирушки» в доме нет. Успели прибраться или… никакой пирушки не было? – подумалось тогда всем.

Интересный тип этот генерал. Сам такую жизнь прожил, все лучшие годы отдал служению трону и отечеству, а вот детям привить этих качеств не смог. Одну дочь за участие в уличных беспорядках в пятом году казаки насмерть засекли, другая тоже не очень строга в выборе друзей. Несколько лет воспитывалась в Смольном институте благородных девиц, но, не закончив курса, оставила столицу и вернулась в Уфу к отцу. А отец после похорон старшей совсем переменился. Впрочем, это и понятно: родная дочь все же. Весь город провожал ее гроб до самого кладбища. Над могилой говорили речи, пели революционные песни, склоняли красные флаги. Старик слушал, кланялся народу и говорил: «Господа рабочие, теперь в ваших трудах и заботах я с вами». Трудно сказать, говорил ли в действительности он эти слова, но в донесении агента они значатся именно так.

Тем временем в кабинет впустили следующего свидетеля – отца арестованного, Самуила Евменьевича Кадомцева. Дворянин, надворный советник, столоначальник Уфимской казенной палаты, отец большого семейства, человек в годах и в пышных ослепительно белых бакенбардах… Что-то скажет он сегодня?

Леонтьев не стал прислушиваться к вопросам, задаваемым Кожевниковым, его интересовали ответы. А они ничего нового не давали, ничего не прояснили и не помогали прояснить.

– Где сейчас находится Иван, не знаю. Накануне куда-то уехал, но до сих пор не явился…

– Почему Михаил оказался вооруженным, не знаю. Но сейчас такое время, что без оружия просто ходить нельзя: всюду нападают и грабят…

– Бертолетовая соль использовалась для фейерверков. Зажигательный шнур – для этой же цели. Револьвер, наверное, Мефодия…

– Деньги, изъятые вместе со шкатулкой, в основном присланы сыновьями. Документы на этот счет при мне. Были и свои сбережения: от жалования, от продажи молока, яиц, яблок. Собирались купить себе дом…