Текст книги "Бессмертники — цветы вечности"

Автор книги: Роберт Паль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)

Ответом ему были дружные аплодисменты.

– Вот это по-нашему, по-рабочему!

– Голосуй предложение: решения конференции одобрить и принять к руководству!

– Что и говорить, теперь все ясно, голосуй!

Дружно проголосовали, одобрили, однако полной ясности у многих все-таки не было.

– Меня интересует вопрос об эксах, – поднялся рядом с Гузаковым молодой парень. – Конференция, как и съезд, требуют не трогать частной собственности, а мы экспроприируем частные типографии. Как теперь на это смотреть?

– Да, да, – поддержали его другие голоса, – кто мы теперь: обычные грабители или революционеры?

– Динамит тоже берем у частных компаний. Что, и этого нельзя?

– Если нельзя, то где брать?

Тут же всплыли и другие вопросы:

– Как относиться к боевым дружинам эсеров и анархистов?

– Кроме дружин, развелось немало других любителей экспроприации. Их что – тоже считать революционерами?

– Тех, что грабят аптеки и бани?

– А потом обжираются в ресторанах!

– Есть такие любители не только среди гимназистов и семинаристов, но и на некоторых заводах!

– Почему партийные организации не контролируют их работу?

– Почему позволяют прикрываться именем революции?

– А как отчитываться перед населением, как того требует резолюция конференции? Экспроприировал банк – и собирай жителей своей улицы? Так что ли?

– Да, да, как это понять?

– Может, и господ жандармов на эти отчеты приглашать?

– Нет, что ни говорите, а без единой крепкой организации нам дальше нельзя.

– Нужна конференция боевых организаций всего Урала!

– Обязать совет обговорить этот вопрос с Уральским обкомом партии!

– Обсудить все эти вопросы на конференции и навести в нашем деле настоящий революционный порядок.

– Действовать, как требует товарищ Ленин!

Договорились на том, что все эти вопросы действительно требуют серьезного обсуждения во всеуральском масштабе. А коли так, пусть совет от имени общего собрания уфимской боевой организации обратится к Уральскому областному комитету партии с предложением организовать такое обсуждение. Там же можно будет детально обсудить решения Таммерфорской конференции и всерьез заняться своими местными проблемами. Крепко подумать над дальнейшим совершенствованием структуры дружин и руководящих областных и окружных центров. Никакого послабления тем, что лишь прикрывается революционными, лозунгами, а на деле не поднялся выше уровня рядового мародера и грабителя. Боевые организации – вооруженная сила партии. Так они задумывались, так начинались и так должно быть всегда. Иначе великое дело выродится в карикатуру. А то и еще похуже.

После собрания, предварительно сменив место, сошелся на экстренное совещание совет дружины. Теперь это был обыкновенный обывательский дом с высоким забором, крепкими воротами и теплым бревенчатым мезонином, каких в городе – многие сотни. Рядом – городское полицейское управление, через забор – приземистые строения земской больницы, чуть подальше и вниз – большой темный овраг, густо поросший молодыми тополями и кустарником.

Высокая строгая женщина провела их в заранее приготовленную комнату и, не проронив ни слова, оставила одних. На столе, тоже будто поджидая гостей, стоял горячий полуведерный самовар. Здесь же – ваза с сахаром, дюжина стаканов и большая тарелка с баранками.

– Присаживайтесь, товарищи. Не знаю, как вы, а я голоден, как сто волков. Поэтому прежде чем снова взяться за дела, позвольте хотя бы выпить стакан чаю.

По-хозяйски устроившись за столом и отхлебнув из стакана, Кадомцев весело оглядел переминающихся у порога товарищей и пригласил понастойчивее:

– Ну, не чинитесь, друзья. Новоселов, Литвинцев, Гузаков… что же вы, честное слово? Не верю, что не хотите чаю. Кроме того, мы у своих. И этот стол накрыт специально для нас.

– Между прочим, за чаем и поговорить можно, – поддержав друга, последовал его примеру Горелов. – Рассказал бы ты нам, Иван, что-нибудь хорошее: чем, к примеру, живет столица, какие там настроения, ждут ли нового подъема революции… Или уже не ждут?

– Кто ждет, а кто так даже открещивается, – выбирая баранку поаппетитней, усмехнулся Кадомцев. – Меньшевикам он, конечно, будет не с руки, а наши ждут, верят. Готовятся, разумеется: можете судить хотя бы по прошедшей всероссийской конференции…

– И все-таки как там оценивают нынешний текущий момент? – подключился к разговору Новоселов.

– Наши считают, что после первых атак наступил период накопления энергии. Перед новым взрывом.

– Как у вулкана? – улыбнулся Гузаков и, придвинув к себе стакан, грустно закончил: – Да, много еще в России горючего материала. Пока все не перегорит, не успокоится.

– А что так печально, Михаил?

– Земляков своих вспомнил, симцев…

– Считаешь, что Сим твой уже «перегорел»?

– Что – Сим? На любом уральском заводе такое повториться может! А это не дело. Так они всех нас поодиночке расколотят.

– Если будем выступать поодиночке, расколотят, – подтвердил Кадомцев. – Бунт – это вчерашний день борьбы, и от него надо решительно отходить, Михаил.

– Меня в этом убеждать не нужно, я о другом. Как охватить организацией все эти тысячи и тысячи людей, как слить их в один сознательный поток, как дать стихии цель и направление? Нашим организациям это, к сожалению, пока еще не по плечу.

– К этому идем. Будут у нас сильные партийные организации – будет и единый поток. Победить в революции без крепкой организации невозможно. Можно, конечно, выгнать стражников, на день-два захватить завод, но победить – невозможно.

– Не тужи, Михаил, – повернулся к Гузакову Новоселов, – такие открытые столкновения для рабочих тоже небесполезны. То, что партийные агитаторы не в состояние вбить в наше сознание за годы, в такие моменты усваивается за дни. Причем часто даже без посторонней помощи, будто сами до этого дошли. Ну а то, до чего додумался, что выстрадал сам, всегда особенно дорого и ценно.

– Это тебе, Миша, Федор говорит, рабочий. Мотай, как говорится, на ус.

Общий разговор разрядил обстановку. Все принялись дружно пить чай и хрустеть баранками.

– Ну а ты, Литвинцев, что все молчишь? Неужто никаких вопросов у тебя нет?

– Отчего же нет? – вскинул голову Петр. – Боюсь, у меня их столько, что за целый день не обговоришь!

– Начни с одного, самого первого, – улыбнулся Кадомцев.

– Хорошо. Отчего и где так долго пропадали? Эразма Самуиловича до сих пор нет. Почему?

Кадомцев налил себе еще чаю, размешал в стакане сахар, тепло посмотрел на друзей.

– После конференции, одобрившей наши с вами планы, питерцы попросили немного поработать у них. С боевыми силами, прямо скажем, у них неважно: дружин мало, оружия мало, инструкторских школ – нет совсем. Пришлось помочь, пару месяцев поработать.

– Ну, а Эразм?

– На конференции Эразма опять избрали членом Боевого центра. Работает как одержимый. Уже сколотил не одну дружину и школу. Скоро вернется в Уфу.

– Уральский опыт пригодился? – довольно засветился Горелов.

– Питерцы взяли на вооружение нашу структуру. Да и другие тоже. Кроме того, создаются школы бомбистов – в Киеве и Львове…

– А мы своих послали в Питер! – огорчился Литвинцев.

– Не волнуйся, оттуда их переправят на юг. В Киеве их встретят Володя Алексеев и Люда Емельянова, они помогут им перебраться за границу. Договоренность на этот счет есть.

– Значит, демские деньги работают на революцию?

– Еще как! На них мы провели конференцию, на них открываем инструкторские и бомбистские школы, закупаем оружие, издаем газеты, готовим партийный съезд… Большая работа требует больших расходов, товарищи…

Задумчивые девичьи глаза Кадомцева разом посуровели.

– Что еще, Литвинцев?

– Свою бомбистскую мастерскую мы поставили, работает хорошо, но…

– Знаю, молодцы!

– Но кончается взрывчатка. Оболочки для бомб делаем единицами. Совсем нет денег.

– Деньги скоро будут, – уверенно сказал Кадомцев, – а динамит нужно поискать там, где он есть: на горных заводах, в железорудных карьерах. Причем потребуется, его много, и не только для нас. – Он виновато заглянул в лица друзей и пояснил: – На конференции один товарищ предложил для начинки бомб какое-то мудреное вещество, которое нужно научиться делать самим. Я высказался против такой кустарщины и… пообещал всем столько динамита, сколько будет нужно. На Урале его много!

– Слово, конечно, держать надо, но и на Урале динамит в булочных не продают.

– Готовь экспроприацию, Литвинцев.

– Займемся. И еще…

– Да у тебя, действительно, вопросов целый ворох!

– Соскучился, давно не говорили. Да и когда еще поговорим?…

Литвинцев помолчал, покусал кончики отросших усов и, глядя прямо перед собой, глухо сказал:

– Плохо работа у нас идет, тысяцкий. Полгода нет Эразма, значит, нет и штаба. Нет штаба – нет ничего. Подготовку командиров забросили, с третьей дружиной не работаем, рабочих обращению с оружием не учим Живем от одной экспроприации до другой. Дело ли это, товарищи?

За столом воцарилась тишина.

– Я, конечно, человек на Урале новый, – продолжал в этой тишине Литвинцев, – может, чего-то не знаю, чего-то не понимаю. Но это же элементарно, товарищи, уезжает командир – дело продолжает его заместитель. В условиях подполья это необходимо вдвойне – и не то что на месяцы, на каждый день, на каждый час!

– Справедливо, Литвинцев, но не забывай: сейчас зима!

– В зимний лес отряды на ученья не выведешь! – поддержали Кадомцева члены совета. – Вот придет весна.

– А если революция начнется зимой?

Литвинцев решительно отодвинул недопитый чай и взволнованно поднялся.

– Товарищи, простите меня за прямоту, но иначе я не могу. Меня действительно очень тревожит состояние наших дел, а еще больше наше к нему отношение. Революция – это война, война народа с правительственными войсками и аппаратом. Она может начаться в любой момент и ждать нас не будет. Ссылаться на то, что сейчас зима, легкомысленно. Готовить людей можно и зимой: заниматься изучением оружия, различных приемов, тактики, топографии… Вот мы с вами собираемся завладеть арсеналами царской армии. Допустим, что это нам удастся. Но кто из нас умеет стрелять из пушки? Кто сумеет разобрать и собрать пулемет? Револьверы, которыми мы располагаем, – это оружие лишь для ближнего боя. У нас совершенно нет винтовок… К всеуральской конференции, которую решено провести в ближайшее время, нужно прийти не только с хорошими планами. Планы у нас есть! Наполнить их живой практической работой – другое дело. Только так нам удастся выполнить роль, возложенную на нас партией. Только так мы действительно можем стать боевой силой революции!

Чай остыл, да и пить что-то расхотелось. Литвинцев сел, вытащил пачку дешевых папирос и, ни на кого не глядя, закурил. Вслед за ним задымили и остальные, исключая одного Ивана Кадомцева, который, как и все другие мужчины в его семье, не курил.

– Колючий ты человек, Литвинцев, – поймав его взгляд, медленно проговорил Кадомцев, – но, как всегда, прав. Вот вернется Эразм, познакомитесь и, думаю, вполне сойдетесь. Нашему увлекающемуся начштаба нужен именно такой помощник, как ты.

Литвинцев не ответил. Эразма он не знал и сказать что-либо по этому поводу не мог.

– А теперь давайте поговорим о том, ради чего я вас собрал, – как бы подводя черту, подо всем, что было до этой минуты, сказал Кадомцев. – Боевой центр поручает нашей организации произвести экспроприацию казенных денег, крайне необходимых для нужд боевой работы. Объектом экса может стать банк в городе Вятке. Прошу выслушать мои соображения…

Домой Литвинцев возвращался уже ночью. На душе было нехорошо. Прямая и резкая критика, с которой он выступил на совете, кажется, пришлась товарищам не по душе. Но молчать он тоже не мог, не имел права. Работа в организации действительно застопорилась. Надо что-то делать. Теперь, когда вернулся главком Иван Кадомцев, и начать бы ее по-настоящему, да опять не до того. Сколько сил потребует экспроприация в Вятке? На какое время? А экс динамита на Урале? Словом, все лучшие силы уфимской организации в ближайшее время опять будут отвлечены. Из членов совета на месте остается один Василий Горелов. Новоселов и Гузаков войдут в группу «вятичей». Сам он отправится на уральские заводы. Кому же работать, кому направлять повседневную жизнь дружин?

При обсуждении плана вятской экспроприации они опять едва не повздорили. Когда стало известно, что возглавлять группу собирается Кадомцев сам, Петр возразил в самой резкой форме.

– Где это видано, чтобы генералы ходили в атаки наравне с рядовыми солдатами? Ведь не считаешь же ты, что сидят они в своих штабах только из-за трусости?

– Ну и сказал же, Литвинцев! Какой я тебе генерал!

– Красный генерал, Иван. Если больше нравится уставное обращение, – тысяцкий, главком боевых отрядов Урала. И только поэтому я буду голосовать против назначения тебя командиром группы в Вятку. С удовольствием соглашусь с кандидатурами Гузакова, Новоселова, Горелова, Алексеева, Калинина или кого другого, но против твоей – возражаю самым категорическим образом. Согласись, это не разумно. И ничем не оправдано. Не хочу накликать беды, но в случае неудачи мы потеряем не только Ивана Кадомцева, и ты это хорошо знаешь. Да и те, кто ведет сейчас следствие по делу твоего брата Михаила, тебе только спасибо скажут: вместе с твоей судьбой решится и его судьба.

– Не надо о Мише, Литвинцев, прошу тебя…

– А я с Литвинцевым согласен, Иван, – поднялся Гузаков. – И в самом деле, почему тебе ехать самому? Назначь меня – расшибусь, а доверие оправдаю. Или Литвинцева!

– Видите ли, друзья, – вмешался Горелов, – уфимские боевики уже привыкли к Ивану и пойдут за ним в огонь и в воду. Если будет командовать он, успех дела обеспечен. Так было на Воронках, так было в Деме, так будет и там.

– Совершенно не согласен с такой постановкой вопроса, – запротестовал Литвинцев. – Что значит привыкли? И почему боевик не должен так же безоговорочно верить любому своему командиру? Рассуждая так, мы никогда не создадим настоящей революционной армии!

– В революционной армии командиров будут выбирать, Петро…

– В отделениях, взводах, ротах, даже батальонах – да. Но не в армиях, Горелов. Об этих постах должно будет позаботиться само правительство, если оно захочет иметь стоящую армию. Здесь же вы генерала избираете унтер-офицером, тысяцкого – десятским!

– Но если так решат сами боевики?

– Не советую идти на поводу даже у боевиков. А вот воспитывать и объяснять кое-что – надо, Кроме того, такие дела решаются в комитете партии. Я уверен, что в этом случае комитет воспользуется своим правом на вето.

– Хорошо, перенесем этот вопрос в комитет…

Расстались они прохладно, еще не остыв от спора. Идти было далеко, но Литвинцев не торопился: хотелось подольше побыть одному, спокойно обдумать все, что было пережито за сегодняшний день. Неожиданная стычка на совете тяжелым камнем легла на душу. Он любил этих людей, преклонялся перед их мужеством, но разве же он не прав? Был бы рядом Назар, он бы его понял. Со временем поймут и товарищи, но кто скажет, сколько его отпущено им, этого времени? Успеют ли встретиться вновь и по-дружески пожать друг другу руки?..

Согревшись ходьбой, Петр отложил воротник пальто, огляделся и неожиданно обнаружил себя на тихой полутемной улице, перед домом, в котором жила товарищ Варя. Было уже поздно, но одно окно в доме еще светилось. Значит, не спит. Наверно, проверяет тетрадки своих учеников. Или готовится к завтрашним урокам. Или штудирует что-нибудь архиважное из новинок партийной литературы.

Ему представилась чистая ухоженная комната, в которой он когда-то побывал, маленькая темноволосая женщина, склонившаяся над книгой, теплый свет неяркой настольной лампы, нежно золотящий ее легкие быстрые руки…

Его неудержимо потянуло на этот свет, в это тепло, в эту тишину. Он бы, пожалуй, даже постучался, но тут неподалеку появился ночной полицейский патруль, и от недавнего светлого очарования не осталось ровно ничего.

Сжав в кармане рукоятку револьвера, он бросил последний взгляд на окно и зашагал прочь. Навстречу патрулю.

Глава шестнадцатая

Дом, в котором жил Новоселов, был взят под наблюдение, обыскан с подвала до чердака, но никакого намека на деньги или оружие не явил. Ничего не дал также осмотр соседних домов. Не сыскался и виновник всего этого полицейского переполоха предполагаемый руководитель боевой дружины токарь Федор Новоселов, что, впрочем, и не удивительно: он давно перешел на нелегальное положение и сменил квартиру…

Ротмистр Леонтьев задыхался под грузом сыпавшихся на него дел. В тюрьме продолжались допросы симцев. Многих из них, не имевших никакого отношения к восстанию, пришлось в конце концов освободить. Вышли на свободу и некоторые из уфимцев, арестованные по подозрению в принадлежности к боевой организации большевиков. Улики остальных были не настолько убедительны, чтобы требовать каторги, но цель была именно такой, и дознание продолжалось, не принося, однако, сколько-нибудь серьезных результатов.

После рождественских праздников вернулся в Уфу князь Вячеслав Александрович Кугушев. Узнав, что в его отсутствие в снимаемой им квартире полиция произвела обыск, тут же явился с протестом. Пошумел, покричал, погрозился жалобами господину министру и побежал к полицмейстеру Бухартовскому – тоже протестовать и грозиться. После полицмейстера его видели у губернатора Ключарева. Неизвестно, как протекал их разговор с начальником губернии, однако сразу же после этого визита полковник Яковлев запросил все бумаги о Кугушеве и прозрачно намекнул, что-де есть высокое пожелание хорошенько присмотреться к сему «неприкосновенному» господину.

Чтобы выведать побольше, Леонтьев прикинулся простачком и сделал удивленные глаза.

– Старые грехи князя кому-то покоя не дают? Ну, что ни бывает в молодости! Тем более, когда ты знатен и богат Сейчас Кугушев – член Государственного Совета, высшего законодательного органа при государе-императоре. А то, что фрондирует, заигрывает с либералами, так, может, такому вельможе без подобных чудачеств и нельзя?

Полковник кисло поморщился и перестал играть в намеки и недомолвки.

– Старые грехи, ротмистр, это не совсем то же, что и, скажем, старые, позабытые увлечения. В политике старые грехи могут порой означать нечто совсем противоположное, как, например, старые и стойкие убеждения.

– Но манифест государя-императора и амнистия…

– Амнистия предлагает преступнику исправиться, раскаяться, но механически не исправляет его. А посему надо иметь голову на плечах, Иван Алексеевич! Раз вам указано «присмотреться», стало быть есть причина, присматривайтесь.

– На какой предмет?

– А этого, друг мой, я и сам не знаю. Приставьте к нему толкового филера и обо всем замеченном докладывайте мне, ясно?

– Письменного указания дать не соизволите?

– Соизволю, когда найду необходимым… Идите и выполняйте, ротмистр!

Через несколько дней филер доложил, что князь Кугушев с другими известными в городе лицами провел большое предвыборное собрание избирателей. Ничего предосудительного в самом этом факте, конечно, не было: приближались выборы в Государственную думу и проводить такие собрания вполне разрешалось законом. Но когда стало известно о характере произнесенных там речей, ротмистр задумался. Прежде чем идти к полковнику, которого Леонтьев давно и стойко не любил, он решил посоветоваться с полицмейстером. Бухартовский был в курсе всех пожеланий на этот счет и тут же предложил свой план.

– На очередное такое собрание я посылаю своего помощника, который в штатском платье вместе с толпой проникает в зал и прослушивает всех ораторов лично. Если информация вашего филера подтвердится, составим протокол, которому тут же дадим ход.

– Но ведь Кугушев – лицо неприкосновенное, – напомнил ротмистр.

– А мы его и не коснемся! Мы просто поставим кое-кого в известность о его политической деятельности в Уфе, а уж там решат без нас, терпеть ли этого князя дальше.

– Думаете, изгонят из Государственного Совета?

– Не хочу предугадывать, хочу лишь надеяться. Приструним князя – с другими легче станет, вот о чем моя забота.

– А по-моему, по нему опять его Вытегра плачет!

– А что, я не против! – рассмеялся Бухартовский и вызвал своего помощника.

На следующий день опять состоялось предвыборное собрание. Но теперь Леонтьев уже точно знал, что там делалось, кто и что говорил. Протокол, составленный в полицейском управлении, подробно излагал речь каждого оратора, которые, точно сговорившись, в один голос ругали «военно-полевое» министерство Столыпина, призывали выдвигать в думу только людей из левых партий, требовали от новой думы действий смелых и решительных – «вплоть до применения силы».

Особенно выделялся на этих собраниях оратор Трапезников. «Похоже, представитель из центра, – решил для себя Леонтьев. – Поэтому, представляя его публике, Кугушев не назвал ни чина, ни имени-отчества, а ограничился одной фамилией. Фамилия, конечно, липовая, ищи его теперь по этой липе…»

Протокол Бухартовского пошел по принадлежности. Губернское начальство возмущалось и негодовало, требуя запрещения каких бы то ни было собраний и наказания распустившихся либералов. Собрания были запрещены. Филеры наружного наблюдения сбивались с ног и все же не успевали проследить каждого порученного их опеке. А через день по указанию губернатора в дело вступили прокуратура и суд, умеющие быть весьма «скорострельными», когда этого требовало большое начальство.

Громоздкая машина дознания заработала с небывалой поспешностью, но вскоре вынуждена была остановиться: все устроители крамольных собраний куда-то мгновенно подевались, а личностей большинства ораторов не удалось даже установить.

Яковлева и Леонтьева вызвал к себе губернатор.

– Ну, где ваш князь Кугушев? Все ищете? И все не можете найти?

Получив заверение, что поиски ведутся, безнадежно махнул рукой и протянул какую-то бумажку.

– Бросьте, господа, свои поиски, лучше прочтите-ка это. И учитесь, учитесь, как нужно работать!

Это была телеграмма. Из столицы. За подписью товарища министра внутренних дел Крыжановского. О том, чтобы уфимские власти не мешали местным деятелям проводить предвыборные собрания.

– Узнаю почерк его сиятельства князя Кугушева! – стрельнув глазами в полковника, желчно заметил губернатор. – Пока мы с вами в статьях да параграфах ковырялись, он уж и в столицу скатал, и людей в министерстве настроил, и телеграммкой Крыжановского в нас запустил.. Скор на ногу наш князь, скор! Вот как дела делать нужно, господа офицеры, учитесь у противника!

Леонтьев видел, как вспыхнуло лицо полковника, и отвернулся.

– Ну, что ж, господа, покажем его сиятельству, что и мы еще что-то в сей жизни значим, – грузно поднялся Ключарев. – Берите, ротмистр, бумагу, пишите ответ… Я продиктую…

23 января 1907 г.

Петербург

Министру внутренних дел

На Вашу телеграмму от 21 января докладываю – избирателям князю Вячеславу Александровичу Кугушеву и другим были разрешены предвыборные собрания 17, 18, 19 и 22 января. Уже на первых двух собраниях выяснилось, что таковые устраиваются  н е  б е с п а р т и й н ы м и  и не могут быть по характеру своему отнесены к предвыборным собраниям, д о п у с к а е м ы м  з а к о н о м, почему когда на третьем собрании в явно противоправительственном и революционном направлении стали произносить речи  р а б о ч и е  и лица, не только не имеющие избирательных прав в Уфе, но и приезжие  н е и з в е с т н ы е  о р а т о р ы, то таковое было прекращено полицмейстером. Возбудив преследование против устроителей собраний за нарушение правил 4 марта о собраниях и поручив произвести  р о з ы с к  н е и з в е с т н ы х  о р а т о р о в  для привлечения их по 129 статье Уголовного уложения, я по соглашению с прокурором и местным жандармским управлением признал невозможным разрешить вышеназванным лицам дальнейшие собрания. При сем присовокупляю, что князь Вячеслав Кугушев, выборный член Государственного Совета от земства, и его приверженцы принадлежат к крайним революционным партиям.

Губернатор Ключарев

– К крайним, ваше превосходительство? – торопясь записать каждое слово начальника губернии, почти механически переспросил Леонтьев.

– А вы другого мнения, ротмистр? – удивился губернатор. – Ну да, ну да, Кугушев – легальный кадет! Вы это хотите сказать, Леонтьев? Однако вспомните, с чего этот господин начинал: в юности – социал-демократ (так?), с появлением партии социалистов-революционеров – эсер, каковым и угодил в тюрьму, а затем и в ссылку (тоже так?). Ну а сейчас, вы полагаете, он – искренний кадет? Достаточно ли искренний, ротмистр?

– Не думаю, – чувствуя, куда клонит губернатор, поспешил реабилитировать себя Леонтьев. – Даже наоборот, ваше превосходительство… совсем наоборот!..

Через несколько дней по заданию полковника Яковлева Леонтьев подготовил для Департамента полиции отчет о политическом состоянии губернии. Нашел он в этом отчете и место для Кугушева. О нем он писал:

«Член Государственного Совета князь Вячеслав Александрович Кугушев (по выборам от земства). В последнее время объявил себя приверженцем партии «народной свободы» (ранее за антиправительственную деятельность привлекался несколько раз при жандармском управлении в качестве обвиняемого и был подвергнут заключению под стражей и выслан в административном порядке). В настоящее время все усилия прилагает к достижению популярности среди так называемой «прогрессивной публики» и, пользуясь своим званием члена Государственного Совета и обладая большим состоянием, достигает этого. Он устраивает предвыборные – в Государственную думу – собрания, на которых разрешает ораторам произносить речи явно революционного характера, вследствие чего привлечен уездным членом Уфимского окружного суда в качестве обвиняемого в нарушении закона 4 марта 1906 г. о собраниях.

Ввиду такого положения вещей администрация в отношении Кугушева действует примирительно и затрудняется применить репрессивные меры.

Необходимо, если невозможно изолировать губернию от князя Кугушева, лишить его звания члена Государственного Совета, что будет содействовать уменьшению его популярности».

– Кугушев – Кугушевым, а Трапезникова не забывайте, – напомнил ему Яковлев.

Ротмистр не забывал, расписал филерам приметы, но тот как сквозь землю провалился. Лишь однажды кто-то из филеров обмолвился, что будто бы похожего человека видел однажды выходящим из дома, где квартирует семья башкирских интеллигентов Давлеткильдеевых. Вначале Леонтьев не придал этому сообщению значения, но потом вдруг вспомнил, что когда-то Департамент полиции запрашивал его о каких-то уфимцах с этой фамилией. Порылся в бумагах, нашел:

«По имеющимся в Департаменте полиции агентурным сведениям, заграничные представители Центрального Комитета социал-демократической рабочей партии для своих конспиративных сношений с проживающими в г. Уфе единомышленниками пользуются следующим адресом: «Пушкинская, д. Нагарева, кв. Джантюрина, Гайше Давлет Кильдеевой»…»

Здесь же хранилась и копия его ответа вместе с другими материалами. Да, дом такой в Уфе имеется. Обнаружена и княжна Биби-Гайша Сеид Аскаровна Давлеткильдеева, переехавшая сюда из города Оренбурга. Однако ни в чем предосудительном девица сия не замечена…

«Тогда не была замечена, – размышлял ротмистр Леонтьев, – но это еще ничего не значит. Тем более, что у нее бывают такие подозрительные гости…»

Распорядившись приставить к квартире Давлеткильдеевых филера поопытнее, он закурил и стал не спеша разбирать поступившую почту.

Среди прочих бумаг внимание Леонтьева привлекло любопытное письмо, написанное нервным ломаным почерком, без обратного адреса и указания имени отправителя.

В обычном почтовом конверте лежало два листка. На одном был записан старый, уже известный ему шифр уфимского комитета РСДРП, на другом – «Словарь для конспиративного разговора на улице». В словаре – десятка два слов: социал-демократ – сортировщик, социалист-революционер – слесарь, максималист – машинист, анархо-коммунист – кочегар, программа – условие, оратор – певец, дискуссия – дуэт, собрание – хор, массовка – гулянка, кружок – спевка, организация – мастерская, боевая организация – сборная мастерская, боевик – сборщик, бомба – модель, бомбистская мастерская – модельная мастерская, запал – втулка, оболочка – шаблон, начинка – завязка, револьвер – папироска, маузер – добрый молодец, склад – шкаф…

– Любопытно, – силясь что-то понять, проговорил Леонтьев. – Шифр старый, его мы взяли при обыске еще чуть ли не год назад, комитет им давно не пользуется. А вот «словарь» – это что-то новое. Знают ли его наши филеры?

Долго гадать времени не было, и он отложил это странное письмо до лучших времен. «Наверно, из окружного суда, – мелькнула успокаивающая мысль. – Залежались у кого-то бумаги от старых дел, переслали в архив. Будет время, погляжу еще раз, очень уж любопытно!»

Вскоре, захваченный другими срочными делами, он совсем забудет об этом письме и вспомнит о нем лишь тогда, когда придет второе – точно такое же, без обратного адреса и имени отправителя. В нем Леонтьев обнаружит продолжение так заинтересовавшего его «словаря» и поймет, что это – не из суда и вовсе не для жандармского архива…