Текст книги "Бессмертники — цветы вечности"

Автор книги: Роберт Паль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)

– До 21 сентября Михаил гостил дней десять то ли в Златоусте, то ли на даче Емельяновых. Вернулся 18—19 сентября. 21-го оба сына были дома…

– Мефодий и Эразм летом ездили на Кавказ лечиться, Иван и Михаил в августе собирались в Казань продолжить учебу, но плохо подготовились… Мефодий продолжает службу в войсках, Эразм где-то в отъезде: хлопочет о восстановлении в армии…

Опять вспомнились показания переездного сторожа с разъезда Дема. Офицер с девицей каждый вечер изо дня в день приезжают туда «на прогулку», а через месяц именно в этом месте, в их присутствии неизвестные в масках останавливают и грабят поезд… Кто этот офицер? Эразм Кадомцев к тому времени с Кавказа уже вернулся, а Мефодий уже уехал к себе в часть. Если арестованный Михаил и скрывающийся Иван действительно причастны к экспроприации поезда, то участие в этом деле и Эразма вполне допустимо. Несмотря на то, что офицер и участвовал в войне с Японией…

После Кадомцевых слушали показания свидетелей Сперанских – жены статского советника Елизаветы Яковлевны и ее дочери Ольги. Обе они, допрошенные порознь, подтвердили, что и Иван, и Михаил Кадомцевы часто бывали в их доме и что дети в семье Сперанских очень с ними дружны. В сентябре у хозяйки дома гостила ее сестра, учительница музыки, и вся молодежь целыми днями занималась музицированием. 21-е сентября не было исключением. Оба брата Кадомцевых весь вечер провели у них. Иван играл на флейте, Ольга пела и играла на фортепиано. Потом все танцевали. Подтвердили они и то, что в августе братья Кадомцевы ездили в Казань – Михаил поступать в юнкерское училище, Иван – в ветеринарный институт Почему не поступили? Наверно, плохо подготовились или передумали. Расспрашивать было неудобно, а сами они этого вопроса в разговорах не касались.

Когда их отпустили, Леонтьев не выдержал.

– Господа, и вы верите всему, что тут говорится? И Кадомцевыми, и этими Сперанскими? Да разве не очевидно, что они, дружа семьями, давно обо всем договорились? Кадомцевым нужно алиби – пожалуйста, 21-го сентября они, видите ли, музицировали и танцевали у Сперанских! Это в день, когда был ограблен поезд у Демы. В августе, когда точно так же очистили поезд у Воронок, Кадомцевых вообще не было в Уфе! А кто проверял, действительно ли они ездили в Казань? Вы, Николай Васильевич, проверяли?

Следователь Рябинин покосился на Кожевникова, но тот лишь еще глубже зарылся в свои бумаги.

– Может, тогда вы, Николай Александрович?

Прокурор Никифоров снисходительно похлопал ротмистра по плечу и наставительно пояснил:

– Иван Алексеевич, дорогой, пока идет следствие, копится материал, факты… Естественно, все еще будет проверяться!

– Факты, господа? Сколько дней возимся мы с этим делом, а где они у нас, эти факты? Человек взят с оружием в руках, обыск тоже дал немало ценного, так чему же после этого верить?

– Фактам, Иван Алексеевич, фактам!

– Ну что ж, сегодня вы имеете возможность получить еще один факт…

И он рассказал, что вскоре после обыска у Кадомцевых на телеграфе скопировали телеграмму, которую любезная Анна Федоровна Кадомцева отбила своему сыну Мефодию в Казань. В ней она сообщила, что Михаил арестован, револьвер и деньги изъяты полицией, а отец Самуил Евменьевич лежит при смерти.

– Как он «лежит при смерти», вы могли только что убедиться, господа!

Следователи и прокурор заинтересованно переглянулись.

– И когда вы ждете поручика Мефодия Кадомцева из Казани? Сегодня, ротмистр?

– Да, сегодня, господа. В связи с этим предлагаю следующее: встречу Мефодия с семьей упредить – раз, для чего задержать его прямо при выходе из вагона и тут же допросить – два…. Что скажете на это? Если возражений нет, будем действовать, господа.

Возражений не было. В тот же день на перроне уфимского вокзала группа чинов полиции встретила молодого представительного офицера.

– Вы поручик двести тридцать первого Котельнического батальона Мефодий Самуилович Кадомцев?

– Так точно, господа. Я поручик Кадомцев.

– Вам придется проследовать с нами, поручик.

– Почему? На каком основании, господа? Я очень спешу на похороны отца!

– Успокойтесь, ваш батюшка Самуил Евменьевич жив и здоров. К тому же мы вас долго не задержим.

В кабинете ротмистра Кирсанова его жали прокурор Никифоров, один из судебных следователей окружного суда и ротмистр Леонтьев.

Первый вопрос – о деньгах. Кадомцев не удивился ему и с готовностью пояснил, что деньги, скопленные родителями на покупку дома, – их общие семейные сбережения: кое-что они собрали сами, но в основном эти деньги в разное время и разными суммами прислали они, их сыновья-офицеры.

– Где сейчас находится Эразм Кадомцев?

– Мне об этом неизвестно, ведь я еще не был дома. Но когда мы виделись в последний раз, он как-то говорил, что думает заняться своим делом.

– Что имеется в виду под этим «делом»?

– Восстановление в армии. Сейчас, когда он совсем здоров, это вполне естественно, господа.

– Что можете сказать относительно тех вещей, которые были отобраны при аресте вашего младшего брата Михаила?

– Какие вещи, господа? Потрудитесь хотя бы перечислить их!

– Хорошо, – следователь достал из папки протокол обыска и принялся монотонно перечислять: – Пистолет системы «Браунинг» со сбитым номером, две обоймы и отдельные патроны к нему, электрический фонарь с белым, синим и красным стеклами, четыре куска зажигательного шнура, подзорная труба, план города Уфы, карты шести уездов Уфимской губернии, расписание поездов, книга «Социальная реформа», описание автоматически заряжающегося револьвера, сверток прокламаций «Выборгское воззвание», жестяная банка с желтым порошком, пакет с надписью «Мышьяк», форма из гипса и металлический цилиндр, использовавшийся возможно в качестве бомбы… Ну, так как же, господин поручик?

Обилие изъятого материала и серьезность улик ничуть не обеспокоили Кадомцева, Немного подумав, он стал отвечать:

– Относительно всех этих вещей показываю следующее. Пистолет системы «Браунинг» принадлежит мне. Я оставил его у брата Михаила в бытность свою в Уфе в первых числах сентября проездом с Кавказа. Оставил потому, что собирался переводиться в Уфу. Пистолет никелированный с царапиной на щеке с правой стороны, подержанный, со сбитыми цифрами через одну, так что номера нельзя различить. Я купил его в таком виде в Якутске за тридцать рублей.

Следователь достал из ящика стола приготовленный на этот случай браунинг.

– Прошу взглянуть: не тот ли?

Кадомцев взял оружие, привычно осмотрел и вернул.

– Он самый. Кроме него я оставил у брата также две-три обоймы с патронами…

– Позвольте полюбопытствовать, господин поручик, – перебил его Леонтьев, – у некоторых пуль головки надрезаны крест-накрест. Как мне известно, так делается, когда готовят пули к отравлению… Не так ли?

– Совершенно верно. Это было сделано по моему распоряжению моими солдатами еще на Дальнем Востоке…

– Вы воевали с японцами отравленными пулями? – явно насмехаясь, опять прервал его ротмистр Леонтьев.

– Вы меня не дослушали, господин ротмистр. Не с японцами, а с хунгузами… Что же касается кинжала, то это подарок. Привез я его с Кавказа и по просьбе брата оставил ему. Кстати, он не настоящий, а лишь декоративный, к платью горцев, в чем легко убедиться.

Леонтьев заметил, какой разочарованный взгляд бросил в его сторону прокурор, но не отступал.

– Теперь о картах… Что вы можете сказать о картах, поручик?

– Карты принадлежат тоже мне. Я пользовался ими, так как мне приходилось охотиться практически по всей губернии. А мышьяк, это, собственно, не мышьяк, а так называемое мышьяковое мыло. Оно состоит из нескольких составных частей, в том числе и нафталина, так что должен пахнуть. Это мыло я употреблял при набивке чучел. Относительно же всего остального могу лишь предположить, что оно было подброшено недоброжелателями, возможно, бывшим соседом, пьяницей и дебоширом, которого отец вынужден был через мирового судью выселить из квартиры.

В заключение он представил несколько документов об арестованном брате Михаиле: свидетельство о благонадежности, выданное уфимским губернатором 3 июня 1906 года за № 3321, свидетельство об окончании шести классов Симбирского кадетского корпуса от 14 августа 1905 года за № 2120, копию рапорта самого Мефодия начальнику Казанского юнкерского училища с просьбой разрешить Михаилу держать вступительные экзамены.

– Откуда у вас эти документы? – уже без прежней уверенности спросил Леонтьев.

– Их оставил Михаил, когда в августе жил у меня в Казани. Теперь думал вернуть.

– Понятно, поручик…

Подписав протокол, Кадомцев заторопился к родным, а оставшиеся дружно закурили.

– Что нового у вас, Кирсанов? – чтобы как-то разрядить невеселую обстановку, спросил Леонтьев. – Только, ради бога, не спрашивайте меня об этом исчезнувшем станке, это не по моей части!

Ротмистр Кирсанов натянуто улыбнулся.

– У меня для вас, Иван Алексеевич, сегодня еще одна хорошая новость припасена. На Демском разъезде опять появился интересующий нас офицер с дамой.

– Когда? – вскочил Леонтьев.

– Вчера вечером.

– Ну, что ж, придется голубчика брать. Спасибо за новость!

Глава шестая

В этот день уроков у нее не было, и Варя решила полностью посвятить его накопившимся партийным делам. Прежде всего – забрать у знакомого товарища полученный для организации транспорт литературы, затем заглянуть к Сашеньке Ореховой, которая на днях отправляется в Златоуст, переговорить с ней о дальнейших связях и адресах для присылки «таблиц» и «календарей», подобрать в партийной библиотеке литературу для беседы в кружке, подготовиться к этой беседе. Словом, день намечался хлопотный, беспокойный, едва управишься до вечера.

Потеплее одев дочурку и прихватив санки, она вышла из дому. Для Ниночки такие вылазки – настоящий праздник: весь день с мамой, весь день среди людей, да и на санках покататься она большая охотница. Варе тоже хорошо с ней. Пусть побудет на свежем воздухе, проведает своих подружек, а если потребуется, как, например, сегодня, перевезти что-то нелегальное, саночки с ребенком – наилучшее прикрытие от недреманных жандармских глаз.

– Мамочка, мамочка, а к Настеньке Бойковой мы сегодня зайдем? – слышится сзади ее тоненький голосок.

– Зайдем, обязательно зайдем, – оборачивается к ней Варя. – Вот сделаем одно дело – и зайдем.

– И на горке покатаемся? И на горке.

– Когда сделаем еще одно дело?

– Само собой, моя умница!

– Ну, тогда быстрей, мамочка! Но-о-о, лошадка, но-о-о!..

Варя становится лошадкой и почти целый квартал, до самого перекрестка, катит санки бегом. Ниночка машет над головой воображаемым кнутом, визжит и хохочет: такая уж хорошая и веселая у Ниночки лошадка…

Получив нужный груз, Варя аккуратно разложила его в санках, застелила детским одеялом и усадила наверх Ниночку.

– Сиди спокойно, не балуйся, не то упадешь, – наказывает она дочери и направляется дальше, на Сибирскую улицу, к служащему земской управы Черневскому, приютившему на время склад их социал-демократической литературы.

Идти приходится через центральную часть города, где всегда полно городовых и жандармов. Ноги поневоле тяжелеют и сдерживают шаг, но зато дорога идет под уклон и санки катятся сами собой, почти безо всяких усилий. Ниночке это очень нравится, и она опять хохочет и визжит от удовольствия:

– Но-о, лошадка, но-о-о! Садись, мамочка, покатимся вместе, но-о!

Прохожие с удовольствием уступают им дорогу, оборачиваются, провожают добрыми улыбками. Даже у пожилых городовых при виде такой идиллии светлеют глаза, – откуда знать им, что в душе у этой юной счастливой матери и более того, что находится сейчас в санках под этой веселой, заливающейся серебристым смехом девчушкой-хохотушкой?

Но вот, наконец, впереди показались строения земской больницы. От нее до усадьбы Черневского рукой подать, значит, пронесло и на этот раз. Варя облегченно вздохнула и, попросив Ниночку не шалить, свернула к знакомым воротам.

Склад литературы Уфимского комитета РСДРП представлял собой небольшой полутемный угол, отгороженный для каких-то домашних надобностей в пустующем каретнике хозяина. Заведовал им молчаливый, даже угрюмый, но строгий и бесстрашный в работе парень – Василий Архангельский. Через него шло распределение литературы по кружкам, городам, заводам. В самые опасные поездки отправлялся он сам, и не было случая, чтобы его «тетради» не доходили по назначению.

Архангельский оказался на месте – что-то раскладывал, увязывал, упаковывал, должно быть, опять готовился в дорогу или поджидал «клиента».

– Здравствуйте, Василий Викторович! – окликнула его Варя. – Принимайте товар.

Названный уважительно по имени-отчеству Василий зарделся, как маков цвет, но тут же привычно насупился, свел на переносице широкие белесые брови и хрипловато пробасил:

– Здравствуйте, Варвара Дмитриевна… С чем, значит, пожаловали?

– Тетради привезла, получите. А для «Хадичи», что я просила, отложили?

«Хадича» – конспиративное название их партийной библиотеки. Находилась она в уютной квартире Давлеткильдеевых, и до недавнего времени заведовала ею чудесная женщина Хадича, жена видного башкирского и татарского социал-демократа Хусаина Ямашева.

– Отложил и для «Хадичи», заберите…

Вдвоем они быстро разобрали поступившую литературу, туда же, под детское одеяло, сунули связку для «Хадичи».

– А это вас не интересует?

В руках у Архангельского неведомо откуда появилась газета. Легким движением он развернул ее, и она прочла заголовок: «Уфимский рабочий».

– Да вы просто фокусник, Вася! Откуда?

– Недавно от «тетки» привезли. Первый номер. Готовлю к развозке.

– Одолжите один экземпляр для кружка, – чуть не взмолилась Варя. – А «тетка» вам еще подошлет.

– Подошлет, но только уже другой номер. Не могу.

– Как же быть? Мы все так ждали этого дня, Василий Викторович!

– Не могу. Прочтете у «Хадичи», я положил.

– Ну, спасибо и на том…

На обратном пути ей было не до игры с дочерью: охваченная радостным волнением, она спешила. Ниночка, должно быть, поняла, что маме сейчас не до нее, удобнее устроилась в санках, затихла и вскоре уснула. Так и везла ее Варя через весь город. Везла и с радостью думала о том, что вот и дождались они, наконец, своей газеты. Сколько сил было потрачено, чтобы оборудовать «приличную тетку» (нелегальную типографию), сколько людей привлечено для сбора материалов, сколько ночей просидел над ними главный инициатор и организатор газеты Николай Павлович Брюханов!

К радости примешивалась неизбежная в жизни подпольщика печаль. Газета начала выходить, а ее организатора в Уфе уже нет. Спасаясь от неизбежного ареста, товарищ Андрей (он же и товарищ Степан!) вынужден был на днях срочно покинуть город. Сейчас он, вероятно, где-то на Волге…

Давлеткильдеевы, как всегда, встретили ее сердечно и ласково. Почти год назад их познакомила Хадича. С тех пор она часто бывала в этом гостеприимном башкирском доме – иногда одна, но чаще вот так, с Ниной. Старики к ней привязались, молодые знали, что она русская учительница, и с удовольствием играли с ее веселой дочуркой. Без чая не отпускали. Вот и сейчас, покончив со своими делами в библиотеке, она пила с ними чай, вспоминала неутомимую Хадичу, Хусаина, опять жалела и от души желала им успеха.

Хадича и Хусаин Ямашевы появились в Уфе в начале 1906 года после разгрома социал-демократической организации в Казани. В Уфе они вели большую пропагандистскую работу среди башкирских и татарских трудящихся, воспитали немало надежных партийных агитаторов. Нелегкое и непростое было это дело. Ко всему очень не хватало литературы на родном языке. Кое-что переводилось и выпускалось в тайной партийной типографии, но этого было мало. Тогда и возникла мысль – от выпуска отдельных прокламаций перейти к изданию солидной политической газеты на татарском языке.

Окружной партийный комитет поддержал проект Ямашевых, и те горячо принялись за дело. Вначале сдерживал недостаток средств, но после удачных экспроприации на железной дороге отпала и эта преграда. Получив необходимые деньги, заручившись поддержкой уфимцев, Ямашевы выехали в Оренбург, избранный местом издания газеты. Всего несколько дней прошло, а газету уже ждут. И не только в Уфе!

Саша Орехова (она же Елена, Ёлка) занимала комнату в квартире их общей знакомой Лидии Ивановны Бойковой, популярной в городе домашней учительницы и репетиторши и в то же время, что, естественно, было известно лишь узкому кругу партийцев, технического секретаря подпольного комитета.

Квартира была довольно просторной, светлой и теплой. Находилась она на втором этаже дома Дымман, что стоял на углу улиц Достоевской и Суворовской, – не в самом центре города, но и не на окраине, что вполне устраивало и Бойкову, и ее друзей.

Прежде Лидия Ивановна с тремя своими дочурками жила на Малой Успенской улице и сюда перебралась недавно. От товарищей Варя слышала, что об этом позаботился вернувшийся из ссылки друг ее осужденного на каторгу мужа князь Кугушев. Сейчас он тут снова в чести: член Государственного Совета, лицо неприкосновенное и по-прежнему загадочное для уфимской полиции. Он-то, говорят, и снял для Лидии Ивановны эту квартиру, оставив за собой лишь одну комнату и превратив ее в приемную для своих посетителей. Такой человек мог себе это позволить, хотя ему хорошо известно, что большевичка Бойкова порвала со своим мужем-эсером давно и навсегда.

Что и говорить, такое положение квартиры одного из бессменных членов подпольного комитета было весьма выгодно. Прежде всего сюда была заказана дорога полиции. Пользуясь этим, здесь хранили литературу, кассу, здесь проводили заседания комитета, переживали трудные времена затравленные полицией товарищи. Сейчас у Бойковой жила пропагандист организации Александра Петровна Орехова. Уедет она – появится кто-нибудь другой. И так всегда…

Миновав Приютскую и Телеграфную, Варя вышла на Достоевскую улицу и вскоре оказалась перед нужным ей домом. Топавшая рядом с нею Ниночка опять оживленно о чем-то лопотала, а тут и вовсе вся засветилась.

– Вот мы и пришли к Настеньке, мамочка?

– Пришли, доченька, пришли.

– И мы опять будем читать с Настенькой книжки?

– Почитайте, что ж вам еще делать!

– А ты не будешь торопиться домой?

– Сегодня не буду.

– Даже когда Галочка и Наденька из школы придут?

– Не буду, не буду, если ты не станешь мешать им заниматься!

– Я буду очень стараться, мамочка…

Оставив санки в сенях, они поднялись на второй этаж, миновали кабинет члена Государственного Совета и через неширокий коридор вошли в квартиру Бойковой. Самой Лидии Ивановны дома не оказалось – пропадала где-то на уроках, старшие девочки еще не вернулись с занятий, так что полновластными хозяйками дома были Саша и шестилетняя Настенька.

Завидев гостей, поспешили навстречу. Настенька как старшая помогла Ниночке раздеться и тут же увела в детскую – пеленать кукол и читать книжки. Взрослые тем временем уединились в комнате Александры Петровны. Вместе прочитали первый номер «Уфимского рабочего» (здесь он имелся!), вместе пожалели о Брюхановых и Ямашевых.

– А вот теперь и ты собираешься, – вздохнула Варя. – И почему так: едва люди хорошо узнают друг друга и подружатся, как уже приходится расставаться?

– Не по доброй воле, Варюша, сама знаешь.

Их троих – Лидию Бойкову, Сашу Орехову и ее, Варю Симонову, – сближали не только партийные дела, но и общие интересы. Все они были учительницами, любили детей, помогали друг другу приобретать нужные книги, находить уроки. При встречах им было о чем поговорить, о чем посоветоваться, поэтому встречались они часто и охотно, подолгу засиживаясь за вечерним чаем или праздничными пирогами, готовить их Лидия Ивановна была великая мастерица.

– В Златоусте товарищ Потап висит буквально на волоске, вот комитет и решил перебросить его в Уфу, – стала объяснять причину своего неожиданного отъезда Саша. – Ну а Златоуст это такой орешек… ой-ёй-ёй! Придется покрутиться с этим «наследством».

– Тебе не впервой, Елка.

– Там я буду Лизой. И паспорт уже готов.

– Молодец, подружка. Как приедешь, дай знать, как устроилась, адрес для присылки литературы подбери. Ну и златоустовскую «тетку» работать научи, а то ведь что получается: шрифт наши ребята для них раздобыли, деньгами поделились, пора бы и за дело!

– Работает их «тетка», Варя! Только, слышно, гоняют ее господа жандармы с одного места на другое, тут уж много не наработаешь.

– И все же можно делать больше.

– Постараемся. Вот приеду, разыщу Потапа, разузнаю, что и как, и начну.

Потап – партийная кличка Александра Борисовича Скворцова. Вскоре он действительно прибудет в Уфу, станет членом комитета, а затем уедет делегатом на пятый съезд партии.

– А товарищу Леониду передай, чтобы был поосторожнее, – продолжала Варя. – Есть сведения, что полиция ищет его по всему Уралу. Не хватало, чтобы и его еще пришлось провожать.

Саша порывисто обняла свою подругу и коротко вздохнула.

– Провожать к товарищам, в другую организацию – это не беда. Беда, когда приходится провожать дальше… Откуда возвращаются не скоро и не все…

Профессиональные революционерки, они хорошо знали это. Обе в революционном движении с начала девятисотых годов. Варя – одна из организаторов первого комитета РСДРП в Казани. Там же работала пропагандистом среди рабочих, вышла замуж за товарища по подполью и вскоре потеряла его, замученного в тюрьме жандармами. Потом – работа в Перми, Саратове, Самаре. И вот второй год – в Уфе…

У Саши Ореховой дорога в революцию началась в Вятке, где она родилась и где прошла ее короткая юность. Сначала – занятия в кружках, потом – партийная библиотека, пропагандистская работа среди мастеровых и крестьян пригородных деревень. Там она – Петровна. В 1905 году высокая рыжеволосая девушка появилась в Екатеринбурге. Работала в подпольной типографии, развозила по заводам литературу, вела агитационную работу. Случайный недосмотр – и она в тюрьме. В ноябре того же года, освобожденная по амнистии, она уже в Нижнем Тагиле. Затем в Перми. Здесь она – Лиза. И еще – Ольга. В апреле 1906 года – опять арест. Тюрьма, голодовка и бегство в Уфу. В Уфе она – Елена, Ёлка, Ёлочка, а вот в Златоусте опять будет Лизой…

– Товарищ Андрей, товарищ Потап, товарищ Леонид… – вздохнула Варя. – Столько прекрасных людей, а мы порой даже имени их не знаем.

– Вот так же и у меня. Скоро на собственное имя отзываться перестану, – грустно улыбнулась Саша. – Кем за эти годы я только ни была!..

Помолчали, погрустили, но долго печалиться было не в их характере. Высокая, стройная, со свободно распущенными отчаянно рыжими волосами Саша порой походила на сполох живого пламени. Вот и сейчас, упрямо тряхнув огненной головой, она словно сбросила с себя все печали и задорно усмехнулась.

– А хочешь, Варя, смешное? Про нашу железную Лидию?

И, не дождавшись ответа, стала рассказывать:

– Это было на днях. Поздно вечером к нам постучали. Я открыла, удостоверилась, что свои (их было двое) и повела к Лидии Ивановне. Там разговорились. Оказалось, что товарищи вместе бежали из Сибири. Оба простуженные, усталые, голодные, словом, как все, находящиеся в бегах. Один – твердый эсдек, большевик, другой – тоже эсдек, но только «мягкий», из «меньшинства». Так вот, слушай, что дальше происходит. Наша железная Лидия моментально срывается с места, ставит перед нашим, большевиком то есть, тарелку со щами, а другого будто и нет за столом. Я вытаскиваю ее сюда и принимаюсь стыдить: мол, разве так можно, дорогая хозяюшка, разве это по-человечески и так далее. И знаешь, что она ответила мне? «Но ведь это же меньшевик!» Слышишь! Раз меньшевик, то, выходит, ему и куска хлеба подать нельзя! И еще обижается, когда говорим, что железная…

Ситуация, живо нарисованная Сашей, действительно была смешной.

– Ну и чем же все это кончилось? – поинтересовалась Варя.

– Когда мы вернулись, этот сложный политический вопрос уже был решен в пользу человечности.

– Каким образом?

– А вот таким. Большевик взял из буфета еще одну ложку, и когда мы вошли, они бодро хлебали щи из одной тарелки!..

Вернулись с занятий старшие дочери Лидии Ивановны Галя и Надя. Саша собрала детей на кухне, накрыла на стол и вскоре вернулась к подруге.

– Страсть как люблю детей, даже завидки берут. Хорошо тебе, Варвара, у тебя Ниночка есть, а у меня – никого.

– Будут еще, придет время.

– Когда это время придет, рожать поздно будет. А пока не до себя, пока не до любви, подруга.

– Не до любви, это верно… – грустно отозвалась Варя. – Обзаводиться в наше время семьей по крайней мере неосмотрительно. И мужчине, и женщине.

– Но ведь ты-то ни с чем не посчиталась, и замуж вышла, и дочку родила.

– Эх, милая, когда это было! Да и молодой была, глупой…

– Не глупой, а влюбленной, – поправила Саша.

– Наверно… Да и он меня любил… Вот и поженились всему на зло. Несколько месяцев чувствовала себя счастливой. Несколько месяцев – на всю жизнь! Дорого платим мы за свое счастье, Сашенька, ох как дорого!..

– И все-таки у тебя есть Ниночка, Варя.

– И Ниночка, и друзья, и… дело, – уточнила Варя, отрешенно глядя в окно.

Разговор с подругой вызвал в памяти события трех-четырехлетней давности, образ покойного мужа. Он был студентом Казанского университета и, как все студенты, – увлекающимся и горячим. А еще – мягким, покладистым, незащищенным. Наверное, поэтому рядом с ним она всегда чувствовала себя взрослее и сильнее его. И в любви к нему – она ощущала это – было, пожалуй, больше материнского, чем обычного женского. Так она теперь любит свою Нину.

– Недавно видела Петра Литвинцева, – прервала ее мысли Орехова. – Помнишь такого?

Литвинцева? Петра? Нет, такого она не помнила.

– Ну, того, которого я забрала у тебя ночью… Помнишь?

– А, это тот, с кем мы в тот вечер поругались? Ну и что же? Жив, здоров, сошелся с нашими боевиками?

– Жив. Нашим он очень понравился. Знаешь, что они говорят о нем? Только это строго между нами, Варенька…

– Ох и напустила же ты туману, Елка! Какое мне дело, кто и что о нем говорит? К тому же дружина для меня – тайна за семью печатями. У меня – свое.

– И все-таки знаешь, что говорят? – не отступала Саша. – Во-первых, абсолютно наш, большевик. Во-вторых, матрос с броненосца «Потемкин». В-третьих, во время севастопольского восстания на флоте сражался вместе с лейтенантом Шмидтом. В-четвертых, полиция разыскивает его по всей России…

– Ну, а в-пятых? – покачав головой, улыбнулась горячности подруги Варя.

– В-пятых? – рассмеялась Саша и, тряхнув своими рыже-огненными волосами, весело закончила: – А, в-пятых, за такого парня и замуж выйти можно. Несмотря на революцию! Вот так-то, подруга!

Вернулась с уроков Лидия Ивановна. Невысокая, полноватая, с открытым, почти круглым русским лицом, слишком строгим для ее тридцати двух лет. Заглянув в комнату к Ореховой, обрадованно улыбнулась и тут же втиснулась между подружками на жалобно заскрипевшем диване.

– О чем воркуете, голубки?

– Обо всем, Лидия Ивановна, обо всем, – прижимаясь к ней, пропела Саша. – Вот сейчас, прямо перед вашим приходом, говорили, к примеру, о нашей горькой бабьей доле и о любви…

– О любви? – круглое лицо Бойковой сделалось еще круглее. – В наше время – и о любви?

– А что особенного, Лидия Ивановна? – поддержала подругу и Варя. – Это же так естественно…

То, что казалось естественным им, Бойковой таким не показалось.

– Ну, если такие работницы начинают говорить о любви…

Она поднялась, еще раз оглядела каждую в отдельности и, не находя слов, решительно перевела разговор на другое.

– Пойдемте-ка лучше чай пить. За чаем поговорим. Есть новости.

Новости оказались тревожные. Недавно уфимской полиции удалось выследить и арестовать одного из рядовых местного гарнизона, через которого комитету удалось развернуть агитацию среди солдат. Больше того, изъяты все его вещи, запас нелегальной литературы, записи. Товарищ держится стойко, однако нужно быть настороже.

– Тебе, Варвара Дмитриевна, придется по пути заглянуть к Алексеевне. Передай, что услышала, и подскажи, чтоб хорошенько очистилась: могут нагрянуть со дня на день.

Варя знала, что речь идет о Марье Алексеевне Черепановой, жене члена комитета Сергея Черепанова. Оба они имели немалый опыт подпольной работы, и постановка агитации среди нижних чинов гарнизона – это их дело. Что и говорить, огорчатся Черепановы такой новости, но этот солдат, надо думать, не единственный их активист среди уфимских военнослужащих. Главное, чтобы не прервалась так хорошо начатая работа. Пусть подумают, как обезопасить себя и товарищей…

– Теперь о симцах, заключенных в здешнюю тюрьму, – продолжала Бойкова. – Надежных адвокатов для их защиты на суде мы подобрали, но этого мало. Многие из них больны, семьи бедствуют, нужно помочь деньгами. Тебе, Александра Петровна, первое задание: приедешь в Златоуст, организуй сбор пожертвований. Одним городом не ограничивайся, охвати и окрестные заводы. Златоустовцы, чай, не забыли, как всем Уралом поддержали их в девятьсот третьем. Теперь симцы в беде, нужно помочь.

Взглянув на Варю, договорила:

– Что касается Уфы, то здесь эту работу будут делать все. Какую-то сумму выделит комитет, но главное – сбор. Пусть люди учатся помогать друг другу, ценить и понимать эту помощь. Пусть каждая такая беда станет одновременно и уроком классовой борьбы, уроком классовой солидарности.

Варя и Саша слушали молча, сосредоточенно. Понимали: теперь с ними говорит не просто их давняя хорошая подруга, но член окружного комитета партии, его душа и секретарь.

– И еще для тебя, Александра Петровна. На декабрь комитет назначил провести окружную партийную конференцию. Место проведения и окончательную дату сообщим дополнительно, а пока, голубушка, надо готовиться. В твоем городе восемь тысяч рабочих, а партийная организация пока мала, даже очень, если говорить точно. Поработай, раскачай городской комитет, четко отмежуйся от кружков эсеров, чтоб люди не путались в элементарных вещах, не блуждали в трех соснах. Ну, а об остальном не буду, – говорили не раз…

Короткий зимний день подходил к концу, и Варя заторопилась. Проходя по коридору, обратила внимание на вешалку: там висело несколько дорогих шуб. В кабинете слышался приглушенный дверью разговор, это член Государственного Совета князь Вячеслав Кугушев принимал посетителей…

Навестив Черепановых и закупив продуктов к ужину, Варя вернулась домой. Уставшая от массы впечатлений Ниночка не дождалась, пока она растопит плиту, и заявила, что не голодна и идет спать. Через минуту в спальне все стихло. Когда Варя заглянула в ее комнату, та уже спала. Она поправила подушку, подоткнула одеяльце, осторожно убрала плюшевого Мишку – и задумалась. Ей вспомнилось, как вот здесь, на полу, словно охраняя спокойный детский сон, сидел с этим Мишкой в руках тот, кого Саша Орехова назвала сегодня Петром Литвинцевым. В ту ночь она просто не знала, как от него избавиться, куда деть. Пришлось сбегать за Сашей. Когда они пришли, он, не дождавшись их, уснул. Уснул, привалившись спиной к стене и уронив голову на грудь, – такой большой, сильный и в то же время смертельно усталый человек…