Текст книги "Бессмертники — цветы вечности"

Автор книги: Роберт Паль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)

Сунув руку в карман, где лежал револьвер, он пошел навстречу этому шуму.

Да, это были они.

Все.

Но без бомбы.

– Где снаряд? Почему не выполнили приказа?

Усталые, запыхавшиеся на крутом подъеме боевики молчали.

– Докладывай, Калинин!

Калинин отделился от группы и встал перед командиром.

– Не взорвалась бомба, товарищ Петро.

– Не взорвалась? А где она сейчас?

– Там, – вяло махнул рукой Александр, – внутри… Как и было сказано, в кабинете пристава…

– И не взорвалась?

– Не взорвалась, товарищ Петро…

– Где же вы так долго пропадали?!

Калинин виновато переминался с ноги на ногу.

– Сначала ждали взрыва. Думали, что все-таки рванет. А потом ломали головы, что делать… И вот пришли…

Дальнейший разговор происходил в бане. Благо, еще до конца не выстудилась, а самое главное – не на улице, где и ночью могут оказаться чьи-нибудь лишние уши.

Когда зажгли лампу и все уселись, Петр потребовал полного обстоятельного доклада. Калинин рассказал, по каким улицам шли, что видели, как разошлись по своим местам, как они вдвоем с Андреем Кочетковым подняли над головой бомбу…

– А вот тут остановись, – прервал его Литвинцев – Вспомни хорошенько, как вы все это проделали. Подошли, подняли и бросили, так что ли?

– Нет, не совсем так… – облизнул сухие губы Калинин. – Ну, подошли, значит, кругом – никого… Пока я держал бомбу, Андрей искал спички. Я приказал ему зажечь шнур. Спички у Андрея что-то долго ломались, но потом одна все-таки вспыхнула. Тогда мы вдвоем подхватили ящик и бросили его в окно.

– Но шнур-то у вас загорелся? В этом вы хотя бы убедились?

– Шнур? – смутился Калинин. – Не помню, товарищ Петро. Должен был загореться, ведь огонь был!

– А ты, Кочетков, – продолжал допытываться Петр, – ты видел, что шнур от твоей спички загорелся?

Кочетков при обращении к нему тоже встал. Но стоять свободно, во весь рост мешал низкий потолок бани, и он отвечал согнувшись, что делало его вид еще более виноватым.

– Спички, наверно, отсырели… Но огонь был, честное слово!.. И шнур… Как же он мог не загореться, если он бикфордов?..

– Но сам-то ты видел, что он горит?

– Не помню, товарищ Петро. У нас было так мало времени… Всего двенадцать секунд…

– Садись, Кочетков, все ясно. У кого есть папиросы?

Выкурив папиросу в несколько затяжек, он повторил:

– Ясно, все ясно, товарищи…

– Что «ясно», товарищ Петро? – встревожился, видя его решимость, Калинин.

– Ясно, что струсили, Александр. Бросили бомбу, не запалив шнура. Струсили!

– Это я струсил? – вскочил Калинин. – Не было еще такого дела, на которое я не вызывался бы добровольно. Не на такое ходил, и никто никогда меня трусом не видел. Спросите любого: в дружине Шурку Калинина знают все!

– Сядь, Калинин. Ты был командиром группы, с тебя и спрос. А ссылаться на свои прежние заслуги не нужно, они у всех у нас есть.

Наступило долгое, гнетуще-тягостное молчание. Нарушило его лишь появление Давлета, доложившего о том, что помещение полицейской части не взорвано и что никого из группы он там не застал. Увидев всех в сборе, очень удивился.

– Но ведь дом цел, только окно выбито… Как так, товарищи?

– Садись, Давлет. Мы как раз тоже думаем об этом.

– А вдруг бомба была неисправна? – подал голос один из боевиков. – Ведь может такое быть.

– Не может, – резко отрезал Петр.

– А вдруг?

– Докажи.

– Как?

– Пойди туда и принеси ее. Здесь разберем, проверим.

– Туда?!.

Желающего пойти за бомбой не нашлось. Приказать? Он мог это сделать, приказать, ведь он – командир. Но командиром он стал недавно, и посылать людей на возможную гибель ему еще не приходилось.

Опять молчали. Опять курили. Курили и молчали.

Чтобы не задохнуться в дыму, попросили Давлета открыть дверь предбанника. Давлет открыл. Потоптался у темного порога и пропал. А они все курили. Курили и молчали.

– Может, послать за бомбистами? – неуверенно проговорил Калинин.

– Чтобы они пошли  т у д а  вместо нас?

– Нет, конечно… Нет, – смешался Александр. – Я не подумал, извините…

– Ты, Александр, т а м  не подумал, – жестко сказал Петр. – Что нужно сделать, раз снаряд не взорвался?

– Расстрелять его из револьвера, – сказал кто-то.

– Верно! – словно вспомнив что-то, воскликнул Калинин.

– Но в помещении темно: ночь!

– Заберись на подоконник и посвети, – вступил в разговор третий.

– Стрелять с подоконника по бомбе? Где ты окажешься после своего выстрела?

– Но ведь приказ выполнять нужно! Сколько раз жизнью рисковали!

– А можно было и иначе: плеснуть на пол керосину и поджечь. От огня бомба сработала бы, как часы.

– Но ведь керосин мы вылили на сарай!

– Еще принести, раз такая оказия вышла!

– Да, да, еще не поздно!.. Разрешите, товарищ Петро? Клянемся: задание совета будет выполнено!

Петр с интересом слушал, но в разговор не вступал. Пусть выговорятся, разберутся, осмыслят свое положение сами. Сегодняшняя неудача – урок для каждого: настоящий боец учится не только на победах, но и на поражениях.

– А можно сделать и так: забраться через окно в дом.

– Т у д а? К  н е й?

– …забраться, говорю, в дом, поставить ящик на окно…

– Ты думаешь, ее сейчас можно трогать? Не рванет?

– …поставить на окно, спуститься самому и поджечь шнур с улицы. Отбежать времени вполне хватит. А дом разнесет по бревнышку: бомба-то ого какая, больше пуда!

– Так чего же мы ждем, надо идти!

– Зачем всем-то? Тут хватит и одного!

– Пусть идет тот, кто забыл зажечь шнур в первый раз. Теперь, поди, не забудет!

– Но ведь огонь-то был!..

– Товарищ Петро, товарищ Петро!..

Опять появился Давлет. Протиснулся к Литвинцеву, сунул в руки какой-то провод.

– Что это, Давлет?

– Шнур. Посмотри, командир, сам, был огонь или нет.

– Откуда? – дрогнул голосом Петр.

– От бомбы. Я быстро сбегал. Пока вы говорили, я обернулся.

– Кто разрешил? – вспыхнул Петр. – Кто разрешил, спрашиваю!

Давлет приложил обе руки к груди.

– Никто, товарищ Петро. Очень хотелось узнать правду. А спроситься забыл. Так задумался, что забыл…

– Ну, братишки, – не выдержал Литвинцев, – так мы много не навоюем. Придется разбор всей сегодняшней операции перенести на совет. Пусть там решат, что с нами делать, доверять ли нам оружие дальше.

Всякие разговоры мгновенно смолкли. Опять наступила тишина. Первым ее нарушил он сам.

– Шнур действительно не был подожжен. Можете убедиться сами.

Шнур пошел по рукам. Все опять оживились.

– А теперь, герой, доложи, как ты его раздобыл. Это тоже необходимо. Особенно тем, кто при одном виде бомбы теряет голову.

Давлет виновато поднялся, для чего-то стащил с головы шапку, откашлялся.

– Ну-ну, – подстегнул его Петр. – Там ты был смелее. Рассказывай.

– А что рассказывать, товарищ Петро? – пожал плечами Давлет. – Подхожу к дому… так, будто мимо иду. Возле дома – мужики… Слышу, смеются: кто-то за что-то полиции окна выбил. Останавливаюсь, будто и мне интересно. Заглядываю в дом и нарочно роняю туда шапку. «Вот теперь и лезь!» – хохочут мужики. Чего хохочут, не понимаю. Однако лезу, мне это как раз и нужно. Залезаю, нашариваю в темноте шапку. Там же и бомба. Шнур цел. Что делать? Запалить – людей побью. Без приказа не решился. А шнур обрезал: интересно же правду узнать…

– Эх, Андрюха!.. – послышался глухой стон Калинина. – Что же ты натворил, окаянная твоя голова? Судите нас, товарищи! Виноваты мы. Судите!

Литвинцев почувствовал – пришло время подводить итог, все ждут его решения. И он поднялся.

– Боец революции Давлет! За проявленную инициативу и смелость объявляю тебе свою командирскую благодарность. А за самовольство и игнорирование приказа – десять суток домашнего ареста!

Слова его звучали негромко и скорее деловито, чем строго. Однако воздействие их было огромно.

– Боец революции Калинин! За проявленную при выполнении боевого задания халатность, за невыполнение приказа командира объявляю тебе десять дней домашнего ареста и порицание товарищей по оружию.

– Боец революции Кочетков! За проявленную при выполнении боевого задания трусость именем совета объявляю тебе, что отныне ты исключаешься из второй дружины и переводишься в третью. Оружие сдай. Какое наказание совет вынесет мне, вашему командиру, я сообщу вам при первой же возможности. На этом все. Можно расходиться.

Глава тринадцатая

Полковник Яковлев больше не угрожал своему помощнику разжалованием, однако ни в чем, как и прежде, спуска не давал.

– …В городе появилась тайная типография большевиков. Теперь, после ограбления частных типографий Гирбасова и Соловьева, они печатают не только прокламации, но и свою газету! Куда вы смотрите, ротмистр Леонтьев?..

– …Произвести столько арестов и упустить главарей! Где Николай Накоряков, Иван Кадомцев, Владимир Алексеев, Григорий Миславский? Где вожак симских бунтовщиков Гузаков? О чем вы думаете у себя в кабинете, ротмистр Леонтьев?..

– …Вчера в полицейском помещении первой части города помощник пристава Разжигаев обнаружил ящик, наполненный гремучим студнем и пироксилином. Что это за ящик? Бомба? Где ее сделали, кто?.. На что вы надеетесь, ротмистр Леонтьев?..

Ротмистр Леонтьев слушал, кусал губы и работал. Типография – это, конечно, серьезное дело. Но революционеры неплохо научились прятать свою «технику», и так запросто, одним наскоком ее не возьмешь. Нужно начинать с людей. Среди арестованных есть люди, которые по своему положению в подполье могли быть близкими к комитету или типографии. Но они молчат. И улик на этот счет – никаких.

Он перерыл все, что имелось в его делах о возможных руководителях уфимского подполья, и остановился на письме, поступившем несколько месяцев назад из Казанского губернского жандармского управления. Касалось оно все того же Накорякова:

«…сын станового пристава Николай Никандров  Н а к о р я к о в  подлежит аресту по ликвидации местных революционных организаций. В случае обнаружения последнего – обыщите, арестуйте по охране и телеграфируйте мне. Приметы его следующие: маленького роста, плотного телосложения, блондин, волосы на голове светлые, слегка вьющиеся, цвет лица розовый, немного подслеповат…»

– «Немного подслеповат…» – задумчиво повторил Леонтьев, – стало быть, в очках…»

Он мысленно провел перед собой всех арестованных в последние недели. Были среди них и люди в очках. Были и блондины, и розовощекие юнцы, и низкорослые крепыши. Не было лишь человека, который бы один обладал всеми этими приметами сразу.

«Нужно будет еще раз опросить филеров, – решил ротмистр и перешел к следующему, – Иван Кадомцев. Брат подследственного Михаила Кадомцева. Подозревается в принадлежности к боевой организации большевиков. По некоторым данным – участник и руководитель недавних громких экспроприации на железной дороге. Из дома скрылся. У родственников в Златоусте не обнаружен. В Казани, Екатеринбурге и Перми полицией не замечался…»

Он хорошо помнил, что в свидетельских показаниях по делу Михаила Кадомцева что-то было и о его брате. Затребовав нужную папку, он открыл ее и принялся неторопливо просматривать. Из протокола допроса Анны Федоровны Кадомцевой:

«21 сентября Иван и Михаил были дома, обедали и пили чай в шесть часов вечера…»

Из показаний Самуила Евменьевича Кадомцева:

«Где находится сейчас Иван, не знаю, накануне куда-то уехал, но до сих пор не явился».

Из объяснения поручика Мефодия Кадомцева:

«Где находится брат Иван, не знаю».

Из свидетельских показаний жены статского советника Елизаветы Яковлевны Сперанской:

«Братьев Ивана и Михаила Кадомцевых знаю хорошо, они часто бывают в нашем доме… Были ли 21 сентября, не помню, но 22-го, помню точно, были, ибо шел разговор об ограблении поезда. Тогда об этом говорили все…»

– Не то, все не то! – начинал раздражаться Леонтьев, продолжая между тем с прежней настойчивостью перечитывать лежащие перед ним бумаги.

Из показаний свидетеля портного Ивана Иванова:

«20 сентября Иван Кадомцев принес заказ на брюки. Заказ я исполнил 24 сентября и в тот же день лично сдал его Ивану Кадомцеву у меня на квартире. Помню хорошо, потому, что был с ним разговор о том, что очень уж плохой материал принес».

Прасковья Ивановна, мать портного:

«Видела Ивана Кадомцева 21 сентября, возвращаясь с базара. В руках у него был маленький ящичек для посылки».

Зинаида Ивановна, жена портного:

«Видела Ивана Кадомцева 21 сентября, возвращаясь из потребительской лавки в двенадцать часов дня. Он нес домой ящичек для посылки, которую собрался отправить брату…»

Из показаний свидетельницы дворянки Елизаветы Воткеевой:

«21 сентября была у Кадомцевых дома. Было это после восьми часов вечера. Иван ушел провожать знакомую матери, при мне вернулся и сел писать адрес на посылочном ящике. Потом вместе с матерью проводил меня до дому…»

В день ограбления поезда у разъезда Дема, а также и в последующие дни Ивана Кадомцева видели в Уфе. Но после ареста брата он совершенно исчезает из поля зрения и родственников, и знакомых. Почему? Боится ареста? Выходит, тоже рыльце в пушку? По крайней мере в его жандармской практике еще не было случая, чтобы кто-то укрывался от полиции без всяких на то причин.

«Ну и дали же мы маху с этими Кадомцевыми! – возвращая папку, невесело думал Леонтьев. – Стараясь уличить одного, арестованного, совсем забыли о другом, который в те дни ходил рядом. А теперь пойди сыщи его в такой стране как наша! У него, конечно, и паспорт уже другой, и внешность другая: эти господа революционеры на подобные дела большие мастера…»

Иван Кадомцев и Владимир Алексеев – старые приятели. Неудивительно поэтому, что и Алексеева обыск не застал дома. Где-то скрывается молодой купчик. Но ничего, деньги кончатся, голод живот подсушит, сам на отцовские хлеба вернется. Так всегда кончают революционные мальчики из богатых семей…

Что касается Михаила Гузакова, то эта личность беспокоила ротмистра Леонтьева меньше всего. А что? Симская организация разгромлена на корню. Сам он, если не замерз еще где-нибудь в лесу, без своих сообщников никакой реальной опасности не представляет. К тому же десятитысячная премия, объявленная за его поимку, окончательно изолировала Гузакова от населения. Стоит ему лишь показаться в поселке, как он тут же будет схвачен своими же рабочими.

Тут, правда, вспомнился ротмистру случай с побегом из тюремной больницы одного раненого во время бунта симца. Сам он, будучи совершенно беспомощным, ни перепилить решетку окна, ни перебраться через забор, конечно же, не мог. Его выкрали оттуда действующие на свободе товарищи. Не исключено, что есть среди них и симцы, тот же Гузаков, например…

Воспоминание о мощной многотысячной демонстрации в защиту арестованных симских рабочих совсем испортило ротмистру настроение. Да, революция еще не исчерпала всей своей энергии. Стоило кому-то из комитетчиков явиться в депо и мастерские с вестью о погроме в тюрьме, как тысячи людей, побросав работу, хлынули в город. Для большого грозного пожара не хватает порой одной спички. Горючего материала еще ой как много, а спички – в руках революционеров. Пока есть этот горючий материал, пока спички не выбиты из рук поджигателей, революция не выдохнется. Это не мешает понять даже полковнику Яковлеву…

«И все-таки дело движется, – подытожил свои раздумья ротмистр Леонтьев. – После первой ликвидации в Уфе готовим вторую. Эта уже будет поглубже, в расчете на руководство комитета и боевой организации. Недавние обыски показали, что мы находимся на правильном пути».

23 ноября в доме на углу Достоевской и Суворовской был произведен обыск. Чтобы не озлоблять и без того недружного с полицией члена Государственного Совета князя Кугушева, снимавшего верхний этаж дома, дождались его отъезда из города и нагрянули. Приемной его сиятельства, конечно, не коснулись, зато в комнатах Лидии Ивановны Бойковой поработали как следует. И в нижние квартиры заглянули, и надворные постройки не обошли. Словом, как всегда.

В делах управления материалов, бросающих тень на Бойкову, было немало. Одна из первых социал-демократок города, стойкая большевичка, возможно даже член комитета. В недавнем прошлом – жена известного деятеля эсеровской партии Михаила Бойкова, порвавшая с ним из-за идейных разногласий. Неоднократно обыскивалась, допрашивалась, но всегда оставалась на свободе.

Среди жандармских офицеров Уфы ходил слух, что, уходя на сибирскую каторгу, террорист Бойков якобы сказал кому-то из них: «Если с головы Лидии и моих детей упадет хоть один волос, за них найдется кому отомстить, передайте это своим».

Леонтьев не очень-то верил в подлинность такого разговора, но замечал, что в отношении к Бойковой его сослуживцы всегда словно бы опасаются переступить какую-то известную им одним черту. Боятся мести? После убийства товарищами Бойкова царского министра Плеве и «казни» трех уфимских губернаторов об этом думалось само собой. Не считаться с этим, по-видимому, было нельзя. Вот и на этот раз, несмотря на изъятие большого количества нелегальной и тенденциозной литературы, Бойкова оставлена на свободе, Распорядился об этом сам полковник Яковлев Тоже верит в эту бородатую жандармскую сплетню? Опасается эсеровских пуль? Мечтает успеть примерить генеральский мундир?..

Взглянув на часы, Леонтьев подошел к телефонному аппарату и затребовал полицмейстера Бухартовского.

– Что нового о бомбе, обнаруженной в кабинете пристава Ошурко?

– О бомбе? – неохотно отозвался полицмейстер. – Пока ничего, Иван Алексеевич. Хотя… вы любите анекдоты, ротмистр?

– Анекдоты? – удивился Леонтьев. – Что с вами сегодня, Бухартовский?

– А я думал, любите! – захохотала трубка. – Однако все же послушайте. Это, ей-богу, интересно.

И Бухартовский рассказал, к какому выводу относительно этой загадочной бомбы пришли в городской полиции. Осмотрев ящик с взрывчаткой, специалисты сошлись на том, что если бы его бросили в окно террористы, то при взрыве они могли бы пострадать и сами. На такое сознательно никто не пойдет. Следовательно, террористы исключаются Просто бомбу принес кто-то из своих, а окно выбил для отвода глаз. Кто? Ключи от помещения имеются только у пристава Ошурко и его помощника Разжигаева. Разжигаев прежде имел дело с взрывными работами, и соорудить такую бомбу ему ничего не стоит. Кстати, он первый и обнаружил этот злополучный снаряд.

– Зачем Разжигаеву такой спектакль? – искренне возмутился Леонтьев.

– Чтобы начальство заметило и поощрило за рвение.

– Значит, сам подложил, сам и обнаружил?

– Именно так, Иван Алексеевич! Впрочем, есть еще один вариант. Некоторые утверждают, что бомбу мог подложить Разжигаеву кто-то из обиженных им мужей Очень уж наш Разжигаев красивых молодок любит. Да и они им, кобелем, тоже слышно, не гнушаются… Интересно?

– Анекдот, не больше!

– Вот и я говорю.

– А с Разжигаевым не беседовали? Что он?

– Отпирается изо всех сил, шельмец! До того дело дошло, что боимся, как бы пулю себе в лоб не пустил.

– Ну а третьего варианта у вас нет?

– Что вы имеете в виду, ротмистр?

– А то, что бомбу бросили все-таки наши любезные экспроприаторы, но она почему-то не взорвалась Прикажите осмотреть запальник, возможно все дело в нем. Если бомба с бикфордовым шнуром, обратите внимание, нет ли в нем порыва… Вот так, дорогой! Жду новых сведений, но на этот раз, чур, без анекдотов.

Рассказанное Бухартовским и забавляло, и возмущало его. Вот жеребцы, нашли время для забав! Все на пороховой бочке сидим, того и гляди взлетим в воздух, а им бы только зубы поскалить. Расскажи такое полковнику – не поверит..

Воспоминание о полковнике заставило его вернуться к работе. На столе перед ним лежало свежее дело, по которому сейчас велось дознание. Интересное дело и, главное, безо всяких там бомб и револьверов. От таких дел сейчас, в это беспокойное время, приятно отдавало давно ушедшей милой стариной и даже какой-то умиротворенностью. Впрочем, старина эта была не так уж и стара – всего каких-то десять лет. Тогда он только начинал свою карьеру, окончив юридический факультет университета. Ах, какое это было доброе, тихое время! Служба не обременяла, и времени для собственных удовольствий оставалось предостаточно. А что? Местных революционеров было тогда мало, все ссыльные находились под надзором. Ну, побеседуешь с кем-нибудь, проведешь для острастки два-три обыска в год, изымешь кое-какие книжонки – вот и все дела… А сейчас? Господи, и куда катится эта сумасшедшая Россия! За десять лет – будто новая страна. Откуда такая прыть?

Дело, которое дожидалось ротмистра, действительно было небезынтересным. 9 декабря в квартире Седой полиция произвела неожиданный для хозяйки обыск. Седая – полицейская кличка местной акушерки Марии Герасимовны Волковой. А Волкова, как дозналась та же полиция, активная участница революционного движения, социал-демократка-большевичка, возможно пропагандистка. Одно то, что они большие подруги с Бойковой, говорит о многом.

С обыском, правда, произошла некоторая заминка. В комнате, занимаемой Волковой, ничего предосудительного не нашли, но зато в соседней обнаружилось целое книгохранилище. На некоторых книгах имеется даже штамп «Рабочая библиотека». И даже библиотечные номера есть! В одной пачке, к примеру, связаны книги с номерами от 2902-го до 2911-го, в другой – от 2745-го до 2755-го. Тысячи книг! Да еще каких: Маркс, Энгельс, Лессинг, Лафарг, Либкнехт, Ленин, Плеханов, Каутский… Здесь же – чистые подписные листы Уфимского комитета РСДРП, первые номера «Уфимского рабочего», листовки…

На вопрос, кому принадлежит это имущество, Седая сказала, что даже не подозревала о нем и что комнату эту снимал-де у нее агент издательства «Новый мир» некто Алексей Смирнов.

Стали искать Смирнова и, конечно же, не нашли. Да и существует ли он на самом деле, этот мифический Смирнов? Пристав поверил, что существует, но, почувствовав приближающийся провал, скрылся. Так и записал в протоколе. А вот он, ротмистр Леонтьев, в эту сказку многоопытной Волковой не верит. Ее это имущество, ее! А Смирнов – сказка, миф, выдумка для дураков! Вот только как доказать это?

Леонтьев только начал входить во вкус этого дела, как зазуммерил телефон. Он подошел к аппарату.

– Иван Алексеевич? Новость!

Это был полицмейстер Бухартовский.

– Надеюсь, на этот раз без анекдотов?

– Абсолютно исключено!

Бухартовский заметно волновался.

– Так я слушаю, говорите.

– Получено сообщение о подготовке новой экспроприации.

– Где? Когда? – взвился Леонтьев.

– Где – не сказано. Известно лишь, что такое задание получено уфимской боевой организацией большевиков.

– Господи, неужто опять – поезд?.. Третий! – забыв о трубке, простонал ротмистр.

– Что, что говорите? – задребезжало в аппарате. – Что-то вас плохо слышно стало. Впрочем, остальное при личной встрече, ротмистр. При личной встрече, говорю!..

Леонтьев вернулся к столу, резким щелчком выбил из пачки папиросу и закурил.

– Вот так всегда… Одно за другим, одно за другим… Не жизнь, а сплошной пирог… с горчицей и перцем.

Вошел адъютант Яковлева.

– Это вам, Иван Алексеевич. Весьма срочное. – И вышел.

Леонтьев докурил папиросу, сунул дело Седой-Волковой в ящик и, с трудом пересиливая себя, придвинул оставленную адъютантом бумагу.

Это было сообщение начальника железнодорожной полиции ротмистра Кирсанова. В нем было следующее:

С о в е р ш е н н о  с е к р е т н о

21 декабря 1906 г.

Начальнику Уфимского губернского жандармского управления

По полученным мною агентурным данным, в четырех домах, находящихся около казенного винного завода, саженях в десяти от последнего, стоящих отдельно на стороне станции «Уфа» за полосой отчуждения, имеется оружие, бомбы, нелегальная литература и в подполах – часть денег (серебро), награбленных 21-го сентября с. г. в почтовом поезде.

Хранитель указанного, он же, по-видимому, и один из руководителей боевой дружины революционеров, – токарь Уфимских железнодорожных мастерских Федор Новоселов. Проживает он в одном из указанных домов, на квартиру которого должно быть обращено наибольшее внимание…

Ротмистр Кирсанов

– Господи! – на радостях перекрестился Леонтьев. – Услышал же ты, наконец, моленья грешного раба твоего!.. Сколько мы ищем голубчиков этих! Сколько кровушки моей они выпили. Ну, поквитаемся теперь за все, господа экспроприаторы! Что не успели пропить-прогулять, вернется, а остальное жизнями своими возмещать будете. Да, да, да, жиз-ня-ми!..

Приказав собрать всех филеров, Леонтьев оделся, сунул в карман шинели заряженный пистолет и отбыл домой обедать. Ходить по городу без оружия в последнее время даже днем он не решался.