Текст книги "Замок Лорда Валентина"

Автор книги: Роберт Сильверберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 71 (всего у книги 87 страниц)

  Глава 7

Поместье полностью опустело. Ушли все полевые работники Этована Элакки и большая часть домашней прислуги. Никто из них не позаботился даже о том, чтобы официально уведомить его об уходе, даже ради получения причитающегося жалованья: они просто улизнули тайком, будто страшились хоть на час задержаться в зараженной зоне или боялись, что он сможет изыскать какой-то способ принудить их остаться.

Симуст, десятник из гэйрогов, все еще сохранял верность хозяину, равно как и его жена Ксхама, старшая кухарка Этована Элакки, да еще две-три горничные и несколько садовников. Этован Элакка не слишком расстраивался из-за бегства остальных – ведь как ни крути, а работы для большинства из них не осталось, да и платить полное жалованье он был не в состоянии, поскольку на рынок вывозить нечего. Кроме того, если слухи о растущих перебоях с продуктами по всей провинции верны, рано или поздно возникли бы сложности даже с пропитанием. И все же их уход он воспринял как упрек. Как их хозяин, он отвечал за их благополучие и поделился бы с ними всем, что имел. Почему они так стремились уйти? Неужели эти работники и садовники надеялись найти работу в сельскохозяйственном центре Фалкинкипа, куда они предположительно направились? Как странно было видеть таким тихим поместье, где когда-то кипела жизнь! Этован Элакка ощущал себя королем, чьи подданные отказались от гражданства и перебрались в другую страну, оставив его бродить по опустевшему дворцу и отдавать бессмысленные распоряжения, которые некому исполнять.

Как бы то ни было, он старался жить в соответствии со своими привычками. Некоторые из них остаются неизменными даже в самые мрачные времена.

До выпадения пурпурного дождя Этован Элакка вставал каждое утро задолго до восхода солнца и в предрассветный час выходил в сад для небольшого моциона. Он всегда следовал одним и тем же маршрутом: от алабандиновой рощи к танигалам, затем налево – в тенистый уголок, где пучками растут караманги, прямо к пышному изобилию дерева тагимоль, из короткого приземистого ствола которого на высоту от шестидесяти футов и выше поднимаются изящные отростки, усыпанные ароматными, голубовато-зелеными цветами. Потом он приветствовал плотоядные растения, кивал сверкающим кинжальным деревьям, останавливался послушать поющий папоротник и выходил наконец к границе из ослепительно желтых мангахоновых кустов, отделявших сад от плантаций. Отсюда были хорошо видны располагавшиеся вдоль пологого подъема посадки стаджи, глейна, хинга-морта и нийка.

На плантациях не осталось ничего, сад почти опустел, но Этован Элакка по-прежнему совершал утренние обходы, задерживаясь возле каждого мертвого дерева и почерневшего растения точно так же, как если бы они были живы и вот-вот собирались расцвести. Он понимал, что ведет себя нелепо и что любой, кто увидит его за этим занятием, наверняка скажет: «Несчастный сумасшедший старик! Горе лишило его рассудка». Ну и пусть себе болтают. Этован Элакка никогда не придавал особого значения тому, что о нем говорят, а сейчас это значило еще меньше.

Возможно, он и впрямь сошел с ума, хотя сам так не считал. Он все равно будет продолжать свои утренние прогулки – а иначе что здесь еще делать?

В течение первой недели после смертоносного дождя его садовники хотели удалять каждое погибшее дерево, но он запретил их трогать, поскольку надеялся, что многие из растений лишь повреждены, а не умерли, и вновь оживут, как только прекратится воздействие отравы, принесенной пурпурным дождем. Через некоторое время даже Этован Элакка понял, что большая часть растений погибла и что из этих корней уже не появится новая жизнь. К тому времени садовники стали потихоньку пропадать, и вскоре их осталось так мало, что они едва успевали ухаживать за выжившей частью сада, не говоря уже об уборке мертвых растений. Поначалу он решил, что сможет в одиночку справиться с этой скорбной задачей, но объем работ был невообразимо огромным, и он предпочел оставить все как есть: пускай погибший сад служит своего рода надгробным памятником былой красоте.

Через несколько месяцев после пурпурного дождя, прогуливаясь как-то утром по саду, Этован Элакка обнаружил любопытный предмет, торчавший из земли у основания пиннины: отполированный зуб какого-то крупного животного. При длине в пять-шесть дюймов тот был острым, как кинжал. Он вытащил его, озадаченно повертел в руках и сунул в карман. Чуть подальше, среди муорн, он нашел еще два зуба таких же размеров, воткнутые в землю примерно в десяти футах друг от друга; взглянув вверх по склону в сторону полей мертвой стаджи, он увидел еще три зуба, все на одинаковом расстоянии один от другого. Чуть дальше виднелась новая троица – все зубы были выложены по большому участку его земли в виде ромба.

Он быстро вернулся в дом. Ксхама готовила завтрак.

– Где Симуст?

– В нийковой роще, господин,– не оборачиваясь ответила женщина-гэйрог.

– Нийки давно мертвы, Ксхама.

– Да, господин. Но он в нийковой роще. Он там всю ночь, господин.

– Сходи за ним, скажи, что я хочу его видеть.

– Он не придет, господин. А если я уйду, пища пригорит.

Ошеломленный ее отказом, Этован Элакка не нашелся что сказать. Потом, немного поразмыслив, пришел к выводу, что во времена таких перемен и не то еще будет, отрывисто кивнул и опять вышел на улицу, не произнеся ни слова.

Со всей возможной скоростью он взобрался по склону, миновав вызывающее уныние море пожелтевших скрюченных побегов стаджи, голые кусты глейна, а также нечто сухое и бесцветное, что было когда-то хингамортами, и достиг нийковой рощи. Мертвые деревья были настолько легкими, что сильный ветер без особого труда выворачивал их вместе с корнями, поэтому в большинстве своем лежали на земле, а остальные стояли под разными углами, будто какой-то великан играючи смахнул их тыльной стороной ладони. Этован Элакка не сразу нашел Симуста, но потом разглядел его: десятник бродил по опушке рощи от одного наклоненного дерева к другому, время от времени останавливаясь и заваливая какое-нибудь из них. И так он провел всю ночь. Поскольку сон гэйрогов ограничивается несколькими месяцами спячки в году, Этована Элакку никогда не удивляло, что Симуст работал ночью, но такие бесцельные действия – это на него не похоже.

– Симуст!

– Это вы, господин? Доброе утро, господин.

– Ксхама сказала, что вы здесь. С вами все в порядке, Симуст?

– Да, господин. У меня все хорошо, господин.

– Вы уверены?

– Очень хорошо, господин. Очень.– Но в голосе Симуста недоставало убедительности.

– Вы не спуститесь? Я хочу вам кое-что показать.

Казалось, гэйрог тщательно взвешивает это предложение.

Потом он медленно спустился до того уровня, где его поджидал Этован Элакка. Змееобразные завитки его волос, которые не ведали полной неподвижности, сейчас судорожно дергались, а от мощного чешуйчатого тела исходил запах, который, насколько мог судить Этован Элакка, уже давно знакомый с ароматами гэйрогов, свидетельствовал о тяжелых страданиях и дурных предчувствиях. Симуст работал у него двадцать лет, но никогда раньше Этован Элакка не ощущал, чтобы от него так пахло.

– Да, господин?

– Что вас тревожит, Симуст?

– Ничего, господин. У меня все хорошо, господин. Вы хотели мне что-то показать?

– Вот,– сказал Этован Элакка, доставая из кармана продолговатый заостряющийся к концу зуб, который обнаружил у основания пиннины. Он протянул его Симусту и объяснил: – Я нашел это примерно полчаса назад, когда обходил сад. Я хотел узнать, известно ли вам что-нибудь о таких штуковинах.

Зеленые без век глаза Симуста беспокойно мерцали.

– Это зуб молодого морского дракона, господин. Так я думаю.

– Точно?

– Абсолютно, господин. Там были еще?

– Да, кажется, штук восемь.

Симуст очертил в воздухе ромб.

– Они были расположены вот так?

– Да,– нахмурившись, ответил Этован Элакка.– А откуда вы знаете?

– Так всегда бывает. Ах, господин, нам грозит опасность, большая опасность.

Этована Элакку начинало охватывать раздражение.

– Вы что, специально туману напускаете? Какая такая опасность? От кого? Ради всего святого, Симуст, расскажите толком, что вы знаете.

Запах гэйрога стал еще более едким: он выражал смятение, страх, замешательство. Симуст, казалось, с трудом подбирает слова. После продолжительного молчания он спросил:

– Господин, вам известно, куда подевались те, кто работал у вас?

– В Фалкинкип, я полагаю, чтобы подыскать работу на фермах. Но что…

– Нет, не в Фалкинкип, господин. Дальше на запад. Они отправились в Пидруид. Ждать появления драконов.

– Что?

– Когда наступит преображение.

– Симуст!..

Этован Элакка ощутил прилив гнева, что с ним за всю его долгую размеренную жизнь случалось крайне редко.

– Я знать не знаю ни о каком преображении,– сказал он с плохо скрываемой яростью.

– Я расскажу вам, господин. Я все вам расскажу.

Гэйрог немного помолчал, как бы собираясь с мыслями. Потом глубоко вздохнул и начал:

– Есть одно старое поверье, господин, будто в определенное время на Маджипур обрушится страшная беда и всю планету охватит смятение. И тогда – так говорят – морские драконы выйдут из моря, пойдут в глубь суши и провозгласят новое царство, а также произведут огромные преобразования в нашем мире. И то время станет временем преображения.

– И чья же это фантазия?

– Да, господин, фантазия – подходящее слово. Или легенда, или сказка, как вам больше нравится. Пустая выдумка. Мы понимаем, что драконы не могут выбраться из моря. Но это поверье распространено повсюду, и многие люди обретают в нем успокоение.

– И кто же это?

– В основном бедняки. Преимущественно лиимены, хотя у них находятся единоверцы и среди других народов. Я слышал, например, о том, что некоторая часть хьортов и кое-кто из скандаров придерживаются того же мнения. Аристократы вроде вас, господин, не слишком прислушиваются к нему. Но я точно знаю, что сейчас многие говорят, будто пришел час преображения, что болезни растений и недостаток пищи – его первые знаки, что корональ и понтифекс скоро исчезнут и начнется правление водяных драконов. И те, кто во все это верит, господин, сейчас направляются в прибрежные города – в Пидруид, Нарабаль, Тил-омон,– чтобы не пропустить выхода драконов на берег и поклониться им. Это правда, господин. Это происходит по всей провинции и, насколько я знаю, во всем мире. Миллионы начали движение к морю.

– Поразительно,– сказал Этован Элакка.– Насколько я слеп здесь, в своем маленьком мирке! – Он провел пальцем по всей длине драконьего зуба до заостренного кончика, легонько надавил на него и не ощутил боли,– А это? Для чего он тут?

– Насколько я понимаю, господин, их помещают в разных местах в качестве символов преображения, а также вешек, показывающих путь к побережью. Впереди великого множества странников, идущих к западу, передвигаются разведчики и расставляют зубы, чтобы остальные не сбились с пути.

– А как они узнают, где помещать зубы?

– Они знают, господин. Не могу вам сказать откуда. Возможно, знание приходит к ним в сновидениях. Возможно, сами водяные короли передают им послания, подобно Хозяйке Острова или Королю Снов.

– Значит, в ближайшем будущем нас ожидает нашествие орды странников?

– Думаю, что так, господин.

Этован Элакка похлопал зубом по ладони.

– Симуст, а зачем вы провели всю ночь в нийковой роще?

– Пытался собраться с духом, чтобы рассказать вам все, господин.

– А почему вам потребовалось собираться с духом?

– Потому что, я думаю, нам нужно бежать отсюда, господин; я знаю, что вы не захотите это сделать, а я не хочу вас бросать, но и умирать тоже не хочу. А я думаю, что мы погибнем, если останемся здесь.

– Вы знали о зубах дракона в саду?

– Я видел, как их расставляли. Я разговаривал с разведчиками.

– Вон что. Когда же?

– В полночь, господин. Их было трое: два лиимена и один хьорт. Они сказали, что этим путем пройдут четыреста тысяч из восточных земель ущелья.

– Четыреста тысяч пройдут по моей земле?

– Полагаю, что да, господин.

– Да здесь же ничего не останется! Это будет похоже на нашествие саранчи. Они уничтожат имеющиеся у нас запасы провизии, наверняка разграбят дом и убьют всех, кто встанет на пути. Не со зла, нет, а просто в состоянии всеобщей истерии. Как, по-вашему, я прав?

– Да, господин.

– И когда же они здесь появятся?

– Через два, может быть, через три дня, как они сказали.

– Тогда вам с Ксхамой нужно уходить сегодня же утром. И всем остальным тоже. Думаю, в Фалкинкип. Вы должны добраться до Фалкинкипа прежде, чем появится вся эта толпа. Только тогда вы будете в безопасности.

– А вы не уйдете, господин?

– Нет.

– Господин, умоляю…

– Нет, Симуст.

– Вы наверняка погибнете!

– Я уже погиб, Симуст. Зачем мне бежать в Фалкинкип? Что я буду там делать? Я уже погиб, Симуст, неужели вам не понятно? Я – всего лишь собственный призрак.

– Господин… господин…

– Времени терять нельзя. Вам надо было забирать жену и уходить в полночь, когда вы увидели, как они расставляют зубы. Идите. Уходите сейчас же.

Этован Элакка развернулся и спустился по склону, а проходя через сад, воткнул драконий зуб туда, где нашел его, у основания пиннины.

Тем же утром гэйрог и его жена пришли к нему и умоляли уйти вместе с ними – Этован Элакка еще ни разу не видел, чтобы гэйроги были настолько близки к тому, чтобы расплакаться, хотя они лишены слезных желез,– но он твердо стоял на своем, и в конце концов они ушли без него. Потом он созвал всех, кто еще сохранял ему верность, и отпустил их, раздав им все деньги, что имелись у него на руках, и значительную часть провизии из кладовых.

Вечером он впервые в жизни сам приготовил себе ужин. Для новичка получилось неплохо. Потом он открыл последнюю бутылку вина урожая времен метеоритного дождя и выпил гораздо больше, чем мог бы себе позволить при обычных обстоятельствах. Происходящее в мире казалось ему очень странным и с трудом поддающимся восприятию, но после вина все стало проще. Сколько тысячелетий царил на Маджипуре мир! Каким приятным местом была эта планета! Как гладко здесь текла жизнь! Корональ и понтифекс, корональ и понтифекс – ничем не нарушаемый порядок перемещения с Замковой горы в Лабиринт. И правили они всегда с согласия многих на благо всех, хотя, конечно, кто-то получал благ больше, чем другие,– но никто не голодал, никто не испытывал нужды. А теперь всему приходит конец. С небес падает отравленный дождь, сады погибают, урожай уничтожен, начинается голод, появляются новые религии, обезумевшие толпы ползут к морю. Знает ли об этом корональ? А Хозяйка Острова? А Король Снов? Что делается для того, чтобы все исправить? Что можно сделать? Помогут ли светлые сны, навеянные Повелительницей, наполнить пустые желудки? По силам ли грозным видениям, ниспосланным Королем, повернуть вспять толпы? Сможет ли понтифекс, если он вообще существует, выйти из Лабиринта и обратиться ко всем с проникновенным воззванием? Проедет ли корональ от провинции к провинции, призывая к терпению? Нет, нет и еще раз нет. Все кончено, подумал Этован Элакка. Как жаль, что все это происходит не двадцатью, тридцатью годами позже, чтобы я мог спокойно умереть в своем саду, в цветущем саду. Он не смыкал глаз ночь напролет: все было спокойно. Утром ему показалось, что он слышит неясный рокот орды, приближающейся с востока. Он прошелся по дому, открывая все запертые двери, чтобы бродяги причинили зданию как можно меньше ущерба, рыская здесь в поисках пищи и вина. Дом был очень красивый, и он надеялся, что с ним ничего не случится.

Потом он погулял по саду среди скрюченных и почерневших растений. Он обнаружил, что после смертоносного дождя их осталось гораздо больше, чем ему казалось, поскольку в течение последних мрачных месяцев его взор обращался лишь в сторону опустошений, но вот, плотоядные растения все еще цветут, а с ними – деревья ночных цветов, несколько андродрагм, двикки, сихорнские лозы и даже хрупкие ножевые деревья. Он бродил среди них в течение нескольких часов, подумывая о том, чтобы отдаться одному из плотоядных растений… но нет, это будет некрасивая смерть, медленная, кровавая и неизящная, а ему хотелось, чтобы о нем сказали – даже если и некому будет говорить,– что он до конца сохранил элегантность. Тогда он пошел к сихорнским лозам, увешанным незрелыми, желтыми плодами. Спелые сихорны – один из изысканнейших деликатесов, но желтый плод налит смертоносными алкалоидами.

Этован Элакка довольно долго стоял возле лозы. Он не испытывал ни малейшего страха, просто был еще не совсем готов. И вдруг до него донесся гул голосов, на этот раз уже не воображаемый,– резкие голоса городских жителей. Благоухающий ветер доносил эти звуки с востока. Вот теперь он был готов. Конечно, гораздо учтивее было бы дождаться их и предложить гостеприимство в своем поместье, лучшие вина и обед, какой он только мог позволить; но без прислуги он не смог бы сыграть роль радушного хозяина, да и вообще недолюбливал горожан, особенно когда те являлись непрошеными. В последний раз взглянув на двикки, ножевые деревья и единственную каким-то чудом выжившую хадатингу, он предал свою душу на милость Повелительницы и почувствовал, что на глаза навернулись слезы. Однако таким, как он, плакать не подобает. Этован Элакка поднес к губам желтый сихорн и решительно вонзил зубы в жесткий, незрелый плод.

  Глава 8

Прежде чем готовить обед, Эльсинома решила лишь немного отдохнуть. Но не успела она прилечь, как словно провалилась в глубокий сон – в туманное царство желтых теней и расплывчатых розовых холмов. Короткая предобеденная передышка едва ли предполагала получение послания, однако, когда сон накрепко смежил ее веки, Эльсинома ощутила в душе легкое давление, предвещавшее появление Повелительницы Снов.

В последнее время Эльсинома постоянно уставала. Никогда ей не приходилось работать так тяжко, как в последние несколько дней. После того как весть о несчастье в западном Зимроэле достигла Лабиринта, все дни напролет кафе было переполнено возбужденными чиновниками понтифексата: за парой кубков мулдемарского или золотистого дюлорнского – столь сильное душевное волнение могли успокоить только лучшие вина – они обменивались здесь свежими новостями. Эльсинома не знала ни минуты передышки, без конца проверяла и перепроверяла свои записи, посылала к виноторговцам за новыми бочками взамен опустевших. Поначалу ей даже нравилось чувствовать себя участницей исторических событий, но вскоре она совершенно выбилась из сил.

Засыпая, она думала о Хиссуне, о принце Хиссуне. Как же трудно свыкнуться с тем, что ее сын – принц! Уже несколько месяцев от него не приходило ни единой весточки – после того ошеломляющего письма, больше походившего на сон: в нем он сообщал, что принят в высший круг аристократов в Замке. Образ Хиссуна в ее воображении постепенно начинал терять черты реальности. Она представляла его не маленьким мальчиком, быстроглазым и смышленым, который когда-то доставлял ей столько радости, служил утешением и опорой, но незнакомцем в богатых одеждах, проводившим свои дни в беседах с сильными мира сего, принимающим решения, от которых зависит судьба всей планеты. Хиссун виделся ей за огромным столом, отполированным до зеркального блеска, среди людей постарше – их черты вырисовывались неясно, но от них тем не менее исходило ощущение знатности и власти – и все они внимательно слушали Хиссуна. Затем картина исчезла, и Эльсинома увидела желтые облака и розовые холмы. Повелительница Снов вошла в ее душу.

Это было самое короткое из посланий. Эльсинома находилась на Острове – она догадалась по белым утесам и отвесным террасам, хотя никогда там и не была и вообще никогда не выходила из Лабиринта – и проплывала через сад, поначалу показавшийся ухоженным и воздушным, а потом вдруг ставший в мгновение ока темным и безмерно разросшимся. Рядом с ней была Повелительница Снов, темноволосая женщина в белых одеждах, выглядевшая печальной и усталой, совсем не похожей на ту уверенную в себе, доброжелательную, внушающую спокойствие даму, которую Эльсинома видела в предыдущих посланиях: заботы пригнули ее к земле, глаза потускнели, движения были неуверенными.

– Дай мне твои силы,– прошептала Повелительница Снов.

«Но так не должно быть»,– подумала Эльсинома. Ведь Повелительница Снов приходит, чтобы вдохнуть в нас силы, а не отнять их. Однако Эльсинома из сна не испытывала ни малейших колебаний. Она была рослой и полной сил, ее голову и плечи обрамлял светящийся ореол. Она привлекла к себе Повелительницу Снов, крепко прижала к груди, и та вздохнула, и казалось, будто неведомая боль покидает ее. Затем женщины отстранились друг от друга, и Повелительница Снов, от которой теперь исходило такое же сияние, как и от Эльсиномы, послала Эльсиноме воздушный поцелуй и исчезла.

Сон закончился. Эльсинома внезапно проснулась и увидела знакомые унылые стены своего жилища во дворе Гуаделума. Впечатление от послания еще сохранялось, но раньше каждое послание оставляло в ее душе ощущение новых целей, как-то изменяло жизнь; тут же – ничего, кроме тайны. Смысл послания оставал-сяза пределами понимания Эльсиномы, но, подумала она, через денек-другой, возможно, все разъяснится само собой.

В комнате дочерей раздался странный звук.

– Эйлимур? Мараун?

Ни одна не ответила. Эльсинома вошла к ним и увидела, что они склонились над каким-то небольшим предметом, который Мараун быстро спрятала за спину.

– Что это у вас?

– Ничего, мама. Просто маленькая вещичка.

– Что за вещичка?

– Так, безделушка.

Что-то в голосе Мараун заставило Эльсиному насторожиться.

– Дай посмотреть.

– Ну правда, ничего особенного.

– Покажи.

Мараун бросила быстрый взгляд в сторону старшей сестры. Эйлимур, вид у которой был встревоженный и смущенный, лишь пожала плечами.

– Это личное, мама. Неужели у девушки не может быть ничего личного? – попыталась защититься Мараун.

Эльсинома протянула руку. Мараун вытащила из-за спины и с явной неохотой подала матери небольшой зуб морского дракона. Большая часть его поверхности была покрыта резьбой, изображавшей какие-то незнакомые, вызывающие неосознанное беспокойство знаки – причудливые, вытянутые, остроугольные. Эльсиноме, все еще находившейся под влиянием странного послания, амулет показался зловещим и источающим угрозу.

– Где ты его взяла?

– Они есть у всех, мама.

– Я спрашиваю, откуда он у тебя.

– От Ванимуна. Вообще-то, от сестры Ванимуна Шулэйр. Но она взяла у него. Можно забрать?

– А ты понимаешь, что он означает? – спросила Эльсинома.

– Что означает?

– Именно это я и спрашиваю. Что он означает?

– Ничего. Просто безделушка,– пожав плечами, ответила Мараун.– Я собиралась проделать в нем дырочку и носить на шее.

– И ты думаешь, что я тебе поверю?

Мараун промолчала.

– Мама, я…– Эйлимур запнулась.

– Продолжай.

– Это причуда, и ничего больше. Они есть у всех.

У лиименов появилась новая сумасшедшая идея насчет того, что морские драконы – божества, что они собираются завладеть миром, а все несчастья последнего времени – предзнаменование того, что должно произойти. И еще говорят, что если мы будем носить зубы дракона, то спасемся, когда они придут.

– Ничего нового тут нет,– ледяным тоном сказала Эльсинома.– Подобные слухи распространяются вот уже несколько столетий, но всегда тайком, шепотом, потому что они нелепы и вдобавок опасны. Морские драконы – всего лишь огромные рыбы. Божество покровительствует нам через посредство короналя, понтифекса и Хозяйки Острова Сна. Вам ясно? Ясно, я спрашиваю?

В гневе она сломала заостренный зуб пополам и швырнула куски Мараун, а та в ответ посмотрела на нее с такой яростью, какой Эльсинома ни разу не видела в глазах дочерей. Она резко повернулась и пошла на кухню. Руки у нее тряслись, тело била дрожь. От покоя, ниспосланного ей посланием Повелительницы, не осталось и следа – сейчас ей казалось, будто после того видения прошли недели.